Текст книги "Гендер и язык"

Браун утверждает, что негативная вежливость – когда говорящий извиняется за вмешательство, прибегая к употреблению имперсональных структур (страдательного залога) и избегая утверждений, – проявляется там, где люди занимают более низкое социальное положение в обществе. О’Барр и Аткинс [O’Barr и Atkins 1980], изучая язык судебного заседания, пришли к такому же заключению. О’Барр и Аткинс заметили, что в руководстве по правильному ведению дел в суде для адвокатов свидетели-женщины часто рассматриваются как особый случай. Этот факт заставил их задаться вопросом, существовали ли отличия в языке свидетелей-мужчин и свидетелей-женщин. Они провели анализ записей судебных заседаний штата Северная Каролина общей продолжительностью 150 часов, изучая особенности языка, названного ими «женским» (ЖЯ) – (Women’s Language) (данная дефиниция в значительной мере опирается на труды Лакоф [Lakoff 1975]. Десять особенностей женского языка представлены ниже.

1. Ограничители, например sort of.’ kind of I guess.

2. Сверхвежливые формы, например would you please, Fd really appreciate it if

3. Расчлененные вопросы³.

4. Говорение «курсивом», например, эмфатические so и very, интонационное ударение, эквивалентное подчеркиванию слов в письменном языке.

5. Пустые прилагательные, например sweet, divine, charming, adorable.

6. Гиперкорректная грамматика и произношение.

7. Недостаток чувства юмора, например неумение рассказывать анекдоты.

8. Прямое цитирование.

9. Особый лексикон, например специальные цветовые термины.

10. Вопросительная интонация в декларативных контекстах.

Каждому свидетелю присваивался показатель, вычисляемый путем деления общего числа признаков «женского языка» (ЖЯ) на число высказываний. Показатели варьировали от 1,39 (указывая на среднее число более чем одного признака ЖЯ на каждое высказывание) до 0,18 (указывая на очень редкое использования свойств ЖЯ). Следующий пример представляет высокий показатель ЖЯ:

(23) Адвокат: Каков был характер вашего знакомства с миссис Е. D.?

Свидетель А.: Ну, мы были, мм, очень близкими друзьями. Мм, она была мне как мать.

Этот свидетель получил общий балл 1,14. Следующий пример представляет низкий показатель ЖЯ:

(24) Адвокат: И сердце не работало, то есть, сердце остановилось, но тогда кровь бежала бы из раны?

Свидетель С.: Она могла просочиться вниз в зависимости от положения тела после смерти. Но наличие крови в альвеолах указывает на то, что незначительное активное дыхание должно было иметь место.

Свидетель С. набрал общий балл 0,18.

Оба эти примеры взяты из речи свидетелей-женщин, которые показывают, что использование особенностей ЖЯ (как определили О’Барр и Аткинс в своем исследовании) не взаимосвязано с полом говорящего. Исследователи обнаружили, что не только сами женщины-свидетели использовали очень мало особенностей ЖЯ, но также среди некоторых свидетелей-мужчин был отмечен высокий процент употребления особенностей ЖЯ. Пример ниже взят из речи свидетеля Д., мужчины:

(25) Адвокат: И вы видели, вы наблюдали, что?

Свидетель Д.: Ну, после того как я услышал – я не могу точно, я не могу определенно утверждать, что было сначала – звук тормоза или огни, но я повернул голову немного направо и посмотрел прямо за спину господина 3., и увидел отражение огней, и мм…, очень, очень, очень скоро после этого услышал очень, очень громкий взрыв – с моей точки зрения, это был взрыв, потому что все было выброшено наружу, как будто гранату бросили в комнату. И, мм…, это было, это было ужасно громко.

Показатель коэффициента ЖЯ у свидетеля Д. составил 1,39 – больше, чем у свидетеля А.

Выводы О’Барр и Аткинса можно обобщить следующим образом:

1. Признаки ЖЯ не характерны для речи всех женщин (пример свидетеля С.).

2. Признаки ЖЯ не ограничиваются только речью женщин (пример свидетеля Д.).

3. Показатели говорящих можно разместить в континууме (от высокого до низкого) – многие женщины имеют высокий показатель, многие мужчины имеют низкий показатель.

О’Барр и Аткинс утверждают, что описание Лакоф особенностей «женского языка» является неточным. Они показывают, что частотность признаков ЖЯ в речи исследованных свидетелей связана не только с полом говорящего, но также с двумя другими факторами – во-первых, с социальным статусом говорящего и, во-вторых, с прошлым опытом участия говорящего в судебных процессах. Свидетельница С. – патологоанатом, ей часто по роду своей деятельности приходится бывать в зале суда в качестве свидетеля; она – высокообразованная женщина, профессионал. Ее низкий коэффициент ЖЯ непосредственно связан с ее высоким социальным статусом и опытом участия в судебных заседаний. Напротив, свидетели А. и Д., у которых высокий показатель ЖЯ, имеют низкий социальный статус и небогатый опыт участия в судебных заседаниях (А. – домохозяйка; Д. – дежурный скорой помощи с небольшим опытом работы).

На основе этой связи, О’Барр и Аткинс дали новое название языковым особенностям, обычно ассоциирующимся с женской речью, язык слабых (Powerless language). Они утверждают, что понятие «язык слабых» было спутано с понятием «женского языка», в связи с тем что в обществах подобных нашему, женщины обычно обладают меньшей властью, чем мужчины. Поэтому для многих женщин типично использование «языка слабых», но это результат их социального положения, а не пола. Несмотря на то что «языки сильных и слабых» зачастую имеют связь с женщинами и мужчинами, важно то, что социолингвисты и другие ученые, исследовавшие различия языка мужчин и женщин, разграничивают нелингвистические переменные пола и социального статуса.

Интерес к использованию языка в группах женщин постепенно возрастает. «Сплетни» – понятие, почти всегда используемое исключительно в отношении общения женщин; оно обычно имеет пейоративную (уничижительную) коннотацию: idle talk – пустой разговор… tittle-tattle – слухи, распускать слухи, («Краткий Оксфордский словарь»). Джонс [Jones 1980] принимает это понятие как описывающее разговор женщин, но пересматривает его в не пейоративном плане – как «способ женского общения согласно роли, которую женщины выполняют, их откровенному стилю бесед, обсуждению личных и домашних дел». Обращение к такому понятию, как сплетни, фокусирует внимание на том, что язык, применяемый женщинами при общении друг с другом, традиционно не рассматривался как серьезный языковой материал; по сравнению с тем что мужской разговор всегда считался «настоящим разговором» и воспринимался серьезно.

Джонс не оригинален в использовании понятия сплетня: оно применялось в антропологических трудах для обозначения неформальной коммуникации членов социальной группы. Антропологи подчеркивают, в частности, социальную функцию «сплетни» – она укрепляет «сплоченность, моральные устои и ценности социальных групп» (Gluckman цит. у [Джонс 1980]). Несомненно, это – важная функция.

Используя социолингвистическую структуру фрейма, разработанную Эрвин-Трипп [Ervin-Tripp 1972], Джонс описывает «сплетню», принимая во внимание следующие критерии: место общения, участники коммуникации, тема обсуждения, формальные особенности и функции. В женском разговоре типичным местом общения является дом, а также иногда магазины, универсамы, парикмахерские. Дом – место, которое может быть скорее названо частным, а не публичным. Само собой разумеется, участниками являются женщины. Темы для общения вытекают из основных социальных ролей, выполняемых женщинами в обществе: жена, мать и домохозяйка, и, следовательно, варьируют от обсуждения воспитания детей и заботе о муже до выполнения домашней работы. Естественно, обсуждение подобных тем может существенно меняться, от простого обмена рецептами до тесного и глубокого взаимодействия, влекущего за собой откровенность между обеими собеседницами.

С точки зрения формальных особенностей Джонс описывает «сплетню» по принципам уже рассмотренным в этой и предыдущих главах: считается, что «сплетня» характеризуется использованием общих и расчлененных вопросов, восходящей интонации, минимальных ответных реакций, таких как mhm (мм) и yeah (да), паралингвистических реакций (поднятые брови, поджатые губы, вздохи и т. д.), и в целом при помощи взаимной модели общения.

Ее самое существенное наблюдение состоит в том, что в тех случаях, когда мужчины не соглашаются друг с другом или игнорируют высказывания друг друга, женщины имеют тенденцию признавать и поддерживать. Иными словами, мужчины, видимо, следуют стилю общения, основанному на власти, в то время как женщины – стилю, основанному на солидарности и поддержке. На чисто описательном уровне рассказ Стоуна [Stone 1983] о том, как он, мужчина, решивший остаться дома и присматривать за детьми, познакомился с женской моделью дискурса, подтверждает работу Джонс. Он описывает мужской разговор следующим образом:

От футбола до секса, от политики до литературы, разговор имел единственную общую деталь; было известно, как он будет развиваться. Он не сбивал с толку, не расстраивал, не пугал, не был спекулятивным… как правило, беседы были гладиаторские – состязание в языке на арене знакомой темы.

Стоун продолжает: «Несмотря на то что я все еще скучаю по поединкам разума против разума, мне начинает нравиться этот другой вид языка». Стоун дает эскиз этого другого вида языка, то есть женского языка:

О чем мы говорим? Это очевидно. Мы говорим о болезнях, о работе пищеварительного тракта и мочевого пузыря и о домашних обязанностях… Больше всего мы говорим о детях… используя краткие и небрежные высказывания, которые сопровождаются шутками и участием людей, чей общий опыт придает пониманию оттенок откровенности. Постоянная забота о детях наполняет тех, кто ощущает потребность скорее сотрудничать, а не соревноваться… желание в конечном счете принять замешательство и обсуждение, а не положиться на догму формул (курсив наш. – Д. К.).

Калсик [Kalcik 1975], исследовавшая рассказы о личных переживаниях в группах женщин, также утверждает, что главный образец взаимодействия в таких группах скорее кооперативный, а не соревновательный, и это подтверждается в работе Ариес [Aries 1976] о смешанных и однополых группах. Ариес анализировала модели взаимодействия шести экспериментальных групп: двух женских, двух мужских и двух смешанных. Члены мужских групп были заинтересованы в установлении места, которое каждый член занимает по отношению к другому, и в таких группах иерархия проявлялась в том, что некоторые члены занимали доминирующую позицию, а другие подчиненную. Обе женские группы, напротив, были более гибкими: активные участники были заинтересованы вызвать на разговор более сдержанных собеседниц, и женщины использовали различные виды выражения эмоций и межличностной заинтересованности.

Работы, упомянутые в этом разделе, базируются на исследованиях, проведенных с белыми информантами, относящимися к среднему классу. Однако работа Гудвин по изучению языка, используемого в уличной игре темнокожими детьми Филадельфии (см. раздел 6.2.2) установила, что языковые формы, используемые детьми, отражают социальную организацию изучаемых социальных групп: результатом неиерархичной природы групп девочек стал выбор скорее кооперативной, а не конкурирующей формы. Рут Водак [Wodak 1981] также включала говорящих из рабочего класса в исследование дискурсивных тактик мужчин и женщин в терапевтических группах. Она отметила интересные классовые различия: в частности, мужчины из рабочего класса значительно более эмоциональны, чем женщины среднего класса, и рабочий класс в целом значительно отличается от низшего слоя среднего класса и от мужчин, относящихся к среднему классу, в способах описания своих проблем. Однако она также отметила существенные половые различия. Мужчины и женщины говорят о своих проблемах по-разному: мужчины имели тенденцию к использованию описаний обстоятельств, тогда как женщины больше говорили о личном аспекте.

Надо надеяться, что будущие научные исследования будут обращать больше внимания на дискурсивные модели общения женщины с женщиной, так как было бы чрезвычайно полезным больше узнать о том, как функционируют женские дискурсивные стратегии сотрудничества. Безусловно, есть случаи, когда кооперативный стиль интеракции более подходит, чем соревновательный стиль: идеальный (андрогинный) говорящий был бы компетентен в обоих случаях.

В этой главе мы рассмотрели работы, раскрывающие половые различия в коммуникативной компетенции. В настоящее время научные факты позволяют предположить, что женщины и мужчины действительно используют различные коммуникативные стили: в смешанном общении это означает, что мужчины имеют тенденцию к перебиванию женщин; они выбирают эту стратегию для управления предметом разговора, а их перебивания имеют тенденцию добиваться молчания среди женщин. Женщинам приходится больше прибегать к использованию минимальных ответных реакций для поддержки говорящего. Также представляется, что женщины задают больше вопросов, в то время как мужчины больше говорят, больше ругаются и используют императивные формы для достижения цели. Женщины же используют больше языковых форм вежливости. Такие группы речевых характеристик иногда называют «мужским стилем» и «женским стилем». Данная терминология обсуждалась О’Барром и Аткинсом, которые утверждают, что языковые особенности, выявленные в речи многих женщин, типичны для людей низкого социального статуса, как женщин, так и мужчин и должны иметь более точную дефиницию – «язык слабых» (powerless language).

Та же группа речевых особенностей представлена в более позитивном свете в исследовании разговора женщины с женщиной. В интеракции «женщина-с-женщиной» данные формы «слабых» могут быть использованы как мощный и сильный признак взаимной поддержки и солидарности. Представляется, что «язык слабых» при использовании его обеими договаривающимися сторонами приближается к идеальной форме дискурса сотрудничества, что профессиональные консультанты называют «соконсультирование». (Однако различия между соревновательным, напористым мужским стилем и поддерживающим женским стилем означает, что мужчины склонны к доминированию в смешанной интеракции. Обратите внимание, что некоторая неудовлетворенность мужским стилем, подразумеваемая в выводах Ариес, состоит в том, что мужчинам, которых она изучала, становилось все менее и менее интересно посещать мужские обсуждения и они с нетерпением ждали встреч в смешанных групп; женщины же, наоборот, предпочитали встречи в группах своего пола.)

Лабов определял речевое сообщество на основе «участия в наборе разделенных норм» [Labov 1972, 121]. Представляется, что женщины и мужчины имеют различные наборы норм речевого взаимодействия, и, как было показано (в главах 4 и 5), мы не можем признать, что мужчины и женщины совместно пользуются одними и теми же грамматическими и фонологическими нормами. В этом случае, видимо, женщины и мужчины образуют разные речевые сообщества. В заключительной части этой книги, мы увидим, как это происходит, и исследуем лингвистические и социальные следствия такого разграничения.

1. Бент Прислер в исследовании языковой неуверенности и ее связи с полом (которое я прочла слишком поздно, чтобы включить в книгу) показал, что женщины используют значительно больше форм-ограничителей, чем мужчины. Его эксперимент включал равное количество женщин и мужчин из двух разных возрастных групп (20–25 и 45–50) и из трех групп занятости; все информанты жили и работали в Ланкастере.

2. Исследование Приел ера (примеч. 1) выявляет, что расчлененные вопросы в совокупности с другими языковыми формами (определенными модальными и другими вспомогательными формами) используются женщинами значительно интенсивнее, чем мужчинами.

3. Следует отметить, анализ языкового взаимодействия Холмса [1984] показывает, что расчлененные вопросы имеют тенденцию скорее появляться в речи фасилитаторов и лидеров, нежели в речи других участников коммуникации. Это, очевидно, подвергает сомнению утверждение О’Барра и Аткинса о том, что расчлененные вопросы характеризуют речь «слабых» (powerless).

Третья часть
Причинно-следственные связи

В предыдущих трех главах было установлено, что мужчины и женщины отличаются широким разнообразием способов употребления языка. В этой главе я рассмотрю способ, посредством которого приобретаются эти различные репертуары речевого поведения. Исследования по овладению детьми языка начались относительно недавно и ориентируются на то, как (любой) ребенок овладевает родным [sic!] языком. Язык часто интерпретируется в узком смысле грамматики, фонологии и лексики, с особым акцентом на развитии синтаксиса. Классические исследования в этой области проводились Блумом [Bloom 1975], Брауном [Brown 1976], Дэйлом [Dale 1976]. Лишь недавно, с ростом осознания языка как социального поведения, исследователи расширили область своих исследований. Они по-прежнему ставят перед собой целью проследить процесс становления лингвистической компетенции ребенка, но само понятие «лингвистически компетентный» было пересмотрено. Как отмечалось в главе 6, одного знания грамматики, фонологии и лексики недостаточно – оно не делает ребенка компетентным; детям необходимо овладеть не только формальными правилами языка, но также и правилами уместного ситуативного использования языка. В настоящее время в понятие «лингвистическая компетенция» включается знание культурных норм речевого взаимодействия. Лучшая работа, использующая это новое положение, – исследование Оке и Шиффелин [Ochs, Schieffelin 1983] по овладению ребенком речевой компетенцией.

В основе трудов, подобных названному, лежит предпосылка, что обучение говорению – это обучение тому, как стать членом определенной культуры. Другими словами, социальный порядок воспроизводится через речь. Именно так и есть, и ввиду существования общих для всех культур различий женских и мужских ролей, разумно предположить, что, когда дети учатся говорить, то одна из вещей, которую они познают, – это культурная роль, предопределенная каждому на основе их пола. В становлении лингвистической компетенции этот процесс является двусторонним: ребенок учится быть полноправным членом речевого сообщества мужского или женского пола и, наоборот, дети, усваивая лингвистическое поведение согласно своему полу, закрепляют социальный порядок, конструирующий гендерную идентичность.

В первой главе мы обсуждали женщин и мужчин как социальные группы и показали, что женщины, несмотря на их многочисленность, образуют группу меньшинства (см. разделы 1.3 и 1.4). Девочки и мальчики в детстве учатся отождествлять себя с одной или с другой группой. Они демонстрируют свою причастность к группе посредством соответствующего полу поведения, которое также включает и соответствующее полу лингвистическое поведение. Социальные психологи называют процесс научения– как быть «настоящей» девочкой или «настоящим» мальчиком – созданием гендерной идентичности. В этой главе я опишу исследования, показывающие, что половые различия в речи детей есть. Это труды двух видов. Во-первых, рассмотрим научный труд, который ставит цель проверить мнение о более быстром усвоении языка девочками, чем мальчиками. Описание этой работы будет кратким. Во-вторых, обратимся к работе, которая исследует полоспецифичное усвоение детьми языка как в отношении формальных особенностей, так и коммуникативной компетенции. Этот труд я опишу более подробно. Во вторую группу работ я включу исследование, которое проводит анализ способов взаимодействия взрослых, – в частности родителей, – и детей.

Одним из самых известных и общепризнанных выводов в области половых различий считается превосходство девочек над мальчиками в процессе овладения речью. Исходя из таких критериев как начало лепетания, произнесение первого слова и словарный запас в 1,5 года, девочки добиваются большего успеха по сравнению с мальчиками. Видимо, контраст между девочками и мальчиками был несколько преувеличен в прошлом, хотя и предполагалось, что различия между мальчиками и девочками могли бы быть снижены посредством меньшей поляризации половых ролей и применения менее сексистских моделей воспитания детей в современном обществе. Однако наиболее авторитетный из всех существующих в этой области обзор Маккоби и Джеклина [Maccoby, Jacklin 1974] содержит заключение, что данный вывод все еще остается актуальным. Для детей дошкольного возраста результаты исследования показывают, что там, где были обнаружены половые различия, почти всегда именно девочки опережали в своем развитии мальчиков. Не все различия имели статистическую значимость, но в совокупности результаты исследований обнаружили важную тенденцию. Для детей младшего школьного возраста, с другой стороны, в научных трудах устойчивые половые различия не были выявлены, но начиная с 10–11 лет девочки снова идут впереди мальчиков по разнообразию способов вербальной компетенции. Некоторые из полученных выводов представлены ниже.

Кларк-Стюарт [Clarke-Stewart 1973] в течение 9 месяцев проводила наблюдения над американскими матерями и их первенцами. В начале эксперимента детям было 9 месяцев, а в конце – 1,5 года. Она обнаружила, что языковые навыки девочек как в понимании, так и в лексиконе были значительно выше, чем у мальчиков. Причину этого видели в большей связи между девочками и матерями. Матери девочек отличались от матерей мальчиков: они проводили больше времени в одной комнате с дочерями, устанавливали зрительный контакт, использовали более высокий процент приказаний и ограничительного поведения, а также предпочитали употреблять в общении социальную речь, чем справочную. (Социальная речь включает приветствия, благодарность, извинения и т. д. в то время как справочная речь, насколько мы можем понять из ее названия, означает речь, которая относится к вещам: What’s this; Give те the red brick и т. д. (Что это; Дай мне красный кирпич и т. д.).

Нельсон [Nelson 1973] изучала, как дети в возрасте между 1 и 2 годами усваивают лексикон языка. В исследовании принимали участие восемнадцать детей (также в США). Она разделила детей на две группы согласно степени усвоения лексикона (критерием был возраст, в котором ребенок осваивал произнесение 50 слов). Все мальчики попали в группу с более медленной степенью усвоения. Средний возрастной показатель усвоения 50 слов для девочек составил 18 месяцев и 22,1 месяцев для мальчиков.

Перкинс [Perkins 1983] сообщает об изучении модальных выражений (can, will, have to, probably и т. д.), используемых в неподготовленной речи детей в возрасте между 6 и 12 годами. Его информантами были 96 детей, речь которых исследовалась в проекте по развитию языка в онтогенезе в политехническом колледже Уэльса. Все дети были носителями только английского языка. В эксперименте учитывались возраст, пол и социальная группа. Диаграмма 7.1 показывает частотность использования модальных выражений в зависимости от пола ребенка. Несмотря на то что различия между девочками и мальчиками невелики (статистически незначимы), именно девочки все же снова оказываются впереди. Примечательно, что Перкинс обнаружил статистически значимую взаимосвязь социальной группы и использования модальных выражений: дети из среднего класса чаще употребляли модальные выражения. Параллелизм между девочками и средним классом, с одной стороны, и мальчиками и рабочим классом – с другой, уже отмечался и ранее (см. раздел 4.3.3). Представляется, что половые различия в языке более четко проявляются в семьях с низким уровнем жизни: два исследования по изучению бедных детей [Shipman 1971; Stanford Research Institute 1972] показали явное преимущество девочек по ряду языковых критериев.

Результаты данных исследований совпадают с выводами многих других трудов по изучению детского языка, и они подтверждают общую модель более быстрого овладения языком девочками по сравнению с мальчиками. Это означает, что в любом возрасте девочки будут идти впереди мальчиков в понимании, запасе слов, умении читать и употреблении, сложных, например, модальных выражений и т. д. Несмотря на то что такие выводы вызывают интерес, они необязательно относятся к различиям в языке, которые мы обнаруживаем между взрослыми разных полов (многие просто отражают медленный процесс взросления).

Диаграмма 7.1. Соотношение частотности модальных выражений и пола [Perkins 1983, 142].

В следующем разделе я дам описание работы, посвященной детям, у которых развивается дифференцированный по полу язык. Языковые различия, описанные ниже, представляют мальчиков и девочек, осваивающих гендерные роли, предписываемые им обществом.