Текст книги "Лёгохонькое тепло"

– Ты, наверно, куда-то торопишься. – Это всё, что услышала однажды Марго, после того, как бывшая одноклассница ей семь минут рассказывала о своей жизни после школы.

– Нет, не тороплюсь. – Сказала девочка и приготовилась отъезжать от уличного кафе.

– Тогда, может, хочешь присесть, ты же про себя ничего не рассказала. – Девушка, улыбаясь, сняла сумку со стула напротив.

– Нет, не хочу. – Маргарита не закрывалась, как это было в школьные годы, а наоборот, активно, поддерживая разговор, констатировала факты.

– Что же ты будешь стоять? – Уговаривала, слегка посмеиваясь, разукрашенная блондинка. – Падай.

– А зачем мне стоять или садится?

– Ну, ладно, постой, – девушка развернулась к Марго, – насиделась, наверное, уже.

– Ты меня не слышишь? – Маргарита говорила чётко и громко.

– Слышу, слышу. Рассказывай.

– Я вообще-то… – Тут Марго замолчала. Внутри просыпалась злость, оттого что человек, сам что-то требующий от тебя, не может сказать то, что требует. Ты, в свою очередь, желаешь ему помочь всем своим нутром, но не можешь, потому что он не пускает тебя. Он заперт в своём мире, и к нему не пробиться. На что-то похоже. – Я поеду. – Отстранив себя от источника возмущения, девочка тронулась. – Пока. – Она же попыталась, она поддерживала разговор, она дала шанс, но человек не захотел им воспользоваться. Значит, ему это не нужно. Удивлённая девушка осталась одна, совершенно не восприняв, что произошло. В голове её произошёл сбой, но быстрая перезагрузка исправила положение, и она стала допивать свой кофе.

Если бы Артём оказался с ней рядом в этот момент, то завёл бы долгую беседу на тему того, как она сказала какое слово и почему. В данном случае девочка понимала, что хотела от неё бывшая одноклассница, но не дала ей этого, хотя рассказать ей о себе ничего не стоило. Равносильно и той девушке ничего не стоило только на миг услышать хоть кого-нибудь кроме себя. Девушка не способна была допускать, что кто-то не хочет о себе рассказывать. Она не могла вообразить, что кто-то может задавать устоявшиеся вопросы, на которые ответ, казалось бы, всегда очевиден. И почему Марго обязана была напрягаться ради человека, который вообще и не думает напрягаться, а только требует этого от окружающих?

Впрочем, вскоре Артёму удалось застать (и не раз) случаи подобного поведения девочки. Она казалась грубее в общении с друзьями Артёма, с посетителями. Говорила больше не скованно, но постоянно всё обдумывая, заставляя себя не торопиться, а над всем быть предельно сосредоточенной. Артёму казалось, что это очередной из её открывавшихся слоёв, но тогда бы она с ним наедине оставалась бы прежней. Он не давил, даже когда она с напряжённым видом говорила, что всё в порядке, хотя порядок для неё ранее казался иным.

Тем не менее ежедневно девочка просыпалась с обещанной мыслью в помощи человечеству, только эта мысль теперь ещё просачивалась сквозь призму Клевера. Она-то, может, и хотела им помочь, но хотели ли они этого? Они могут хотеть и неосознанно, так говорил Артём; но навязывание помощи – это точно не то, чего они хотят. И намеренно изменяя человека, даже в ту сторону, в которой он в итоге будет рад изменениям, мы всё равно изменяем пока ещё другого человека. Того, который не хочет. Значит, мы просто навязываемся, так говорил Клевер. Он лишь предлагает помощь и предлагает человеку с его уровня оценивания самому решить: нужна ему такая жизнь или нет.

В то время как оба мужчины твердили ей свою правду с двух сторон, я замолчал, чтобы послушать, что говорит сама Марго. Но пока я молчал, молчала и она. Она не хотела говорить, ей было нечего сказать. Только одно желание разрывало её – разрешить обе проблемы. Они правы, оба правы, но только ничего от этого не меняется. Человек не хочет слышать. Человеку не нужно слышать. Человек уже слышит, но не то, что надо. Ведь мы всё ещё не уверены, что ему надо что-то слышать.

Однажды вошла женщина в магазин, очередной покупатель, просто оказавшийся не в то время в том месте. Может, она и не заметила сама, что произошло с её приходом, но у Маргариты в итоге случился очередной срыв. Женщина на этот срыв никаким образом не повлияла, на её месте мог оказаться кто угодно. Просто накопленное в определённый момент всегда выплёскивается.

Маргарита тогда сидела за прилавком и строчила ручкой проблемный диссонанс Клеверу. Он почему-то молчал, что ещё больше злило девочку. Артём, знающий, как можно её успокоить, тоже в свою очередь молчал. Девочка лишь на миг подумала о том, что он бы мог, как обычно, обнять её и наговорить каких-нибудь слов, из-за которых она бы отвлеклась, но не на секунду бы и не подумала, что это отвлечение. Он бы открыл для неё какую-то сторону, пока ещё неизвестную ей, и она бы успокоилась. Только это успокоение не её цель. Поэтому мысль о мгновенном разрешении проблемы тут же её покинула. Нужно отгонять слабости, говорила себе девочка. Хотя его простое объятье, отвлекающее на секунду, может, дало бы сил.

Но тут девочка заметила Женщину. Та стояла перед Маргаритой, только что, что-то договорив. Девочка дёрнула головой в сторону и поняла, что Артём отошёл.

– Извините, я не продавец. – Машинально выговорила она.

– Тогда кто вы? – Тихо выговорил низкий голос, и Маргарита подняла глаза.

– Я здесь работаю. – Я же могу помочь, почему я должна отказывать? Но это не ответ на вопрос. – Работник. Простите, я могу вам помочь?

– Надеюсь, я не знаю. – Женщина сама смотрела очень пристально на девочку, возможно, просто удивлённая её реакцией. – Вы же велосипеды продаёте, да? – Маргарита мельком кивнула, хотя того не требовалось. – А какой вы мне посоветуете?

– Вот этот. – Девочка махнула куда-то в ряд стоящих экземпляров. Что значит какой? ДА ЛЮБОЙ!

– А какой из них хороший? – Женщина посмотрела на ряд, но разницы в них не замечала.

– Хороший? – Вопрос напрашивался сам, невозможно было продолжить диалог безо лжи или этого вопроса. Но он сулил обязательное разбирательство и обычную ругань со стороны оппонента. Я не должна врать и должна помочь. – Зачем вам велосипед?

– Надо. – Удивилась женщина.

– Нет. – Маргарита по привычке опустила лицо, подбирая правильное слово. – Для чего?

– Для того, чтобы ездить. – Женщина даже улыбнулась.

– Куда? – Кивнула девочка, но тут же исправилась. – По чему?

Ситуация оказалась попросту нелепой. Одна старалась узнать поверхности, чтобы по ним определить разновидность велосипеда, другая рассмеялась от того, что поняла, что изначально поняла неверно. Девочка опешила и растерялась, не зная, как интерпретировать такую реакцию.

– Простите, я подумала, что вы спрашиваете цели моих поездок. – Пояснила женщина.

– Если даже и так? – Мигом выговорила девочка.

– Ну, – смутилась женщина, – о таком не спрашивают.

– А я спрашиваю.

– Извините, что? – Женщина вновь засмеялась.

– Чтобы помочь вам. – Также настырно продолжала Марго. – Вы пришли ко мне за помощью, я к вам не обращалась. Мне от вас совершенно ничего не надо. Вы обратились ко мне, так я вам и помогаю.

– А другого продавца сейчас нет, да? – Женщина отступала к двери.

– Но я не смогу помочь, если не буду знать подробностей. – Марго продолжала говорить параллельно с ней, всё громче и сильней разделяя слова. – Поэтому и спрашиваю. Мне они нужны только для того чтобы помочь вам. Значит, это вам нужно рассказать мне эти подробности, а никак иначе. Куда же вы уходите, я не закончила. – Женщина ещё раз поблагодарила девочку и вышла из магазина, однако Марго пошла за ней к двери, продолжая свои рассуждения. – Я не способна перечислить все возможные варианты и причины, по которым вы тут оказались, чтобы решить вашу проблему и больше никогда вас не встречать, да и вам было бы в тяжесть выслушивать всё это. Хотя давайте попробуем! – Она взмахнула руками и совсем разошлась. – Может, вам надо просто, чтобы кто-то выкричался и излил себя, может, только тогда вы будете счастливы! Так что вам надо? Вам нужна помощь, но вы от неё бежите! Так вам нужна помощь или не нужна?!

Артём давно стоял на лестнице и слушал её нервный крик. Девочка, заметив его, ещё раз повторила несколько уже сказанных предложений, требуя, чтобы он перестал вести себя, как ни в чём не бывало. Но мужчина не сдвинулся с места, он хотел посмотреть на что она ещё сможет пойти, чтобы что-то доказать ему. А ведь он же говорил, что можно просто подойти и поговорить, язык человеку и дан был для этого. Сколько можно говорить ей одно и тоже, почему она не слушает? Почему он сам продолжает это делать?

– Что ты делаешь? – Не выдержав, дёрнул он её за руку на себя.

– Тебе не мерзко врать им, что ты хочешь помочь? – Она поддалась его движению, хотя он почти не вложил сил.

– Что? – Артём не понял смены темы. – Я хочу.

– Ты говорил, что это нужно. – Девочка понизила голос и объясняла ему, как мольбу о помощи. – Это, может быть, нужно, но это не значит, что ты хочешь этого. А я хочу, не понимаю как, но чувствую эту необходимость. Но головой понимаю, что это не нужно. Ты же видишь их. Может, это не нужно? Скажи! Пожалуйста, не молчи.

– Сказку про волков и овец помнишь? – Чуть помолчав, спокойно заговорил он.

– Чего?

– Где пастух кричал постоянно: «Волки! Волки!» Прибегали мужики из деревни, смотрели на него, но волков всегда / никогда не обнаруживали. – Девочка кивнула. – Так вот, в конце сказки, когда он уже несколько раз так обманывал людей, пришли настоящие волки. Он кричал, а люди даже не сдвинулись с места, они думали, что он вновь обманывает. Волки же разорвали овец. Какова мораль?

– Не ври, или не попадайся на вранье, не пользуйся своим положением. – Да что угодно, как это поможет?

– Овцы-то погибли. Живые существа умерли. Кто виноват? Разве пастух? Кто доверил ему надзор за стадом? Они же понимали, что он врёт, не в первый раз, но в последующие точно. И также они прекрасно понимали, что настоящие волки могли в любой момент напасть. И что отличить, когда он врёт, а когда нет, невозможно. Если приструнить его не получается, то приходится действовать по ситуации. Что же они стали делать? Просто перестали обращать на него внимание. Они бросили этого дебила и кучу невинных жизней на произвол судьбы, зная, что их могут убить, что и произошло. Почему? – Артём уже не просто рассказывал сказку, а боролся с выплёскивающимся возмущением о теоретических жизнях. – Да им просто лень было. Тяжело, видите ли, было пробежаться, посмотреть, правда это или нет. Жизнь живого существа не стоит пробежки?

Так вот, мне кажется, что стоит и ещё немножко подороже будет. И мне кажется, они обязаны были обманываться снова и снова, если это единственный способ спасти животное. Вот почему это надо делать. Не от желания, а от сравнения. Если человеческая лень превыше жизни человеческой, то миру конец. Что, может, и происходит, но я отказываюсь в это верить.

Далее Артём пояснил, что данный пример может распространяться необязательно столь резко именно на чьи-то жизни. Он может быть отнесён и к помощи людям, и к поиску человека, которому можно довериться. Маргарита не смогла назвать даже примерное количество человек, из-за которых Артём намеренно обманывался. Он предполагал, что ему врёт в тот момент близкий человек, но продолжал верить. Иначе невозможно выстроить никакого общения, когда где-то можно что-то утаить, а где-то приукрасить. В итоге враньё всегда сводилось к тупику, и Артём выводил признание на необратимый парадокс, разрешение которого было единственное: кто-то из них двоих врёт. Если он, то он не заслуживает общения с ней, и необходимо скорее разорвать все связи. Если наоборот, то исход такой же. Искать виноватого было необязательно, и они спокойно расходились.

Ладно если бы это были единичные случаи, но так происходило постоянно. Казалось бы, можно выстроить логический вывод: все врут. Это неотъемлемая часть человека и без неё никак. Нужно так же, как и все: смириться с данным фактом и жить с ним. Однако, Артём не соглашался, он верил, что есть такой человек, который, так же, как и он, неспособен соврать, хотя бы осознанно. Статистика постоянно опровергала его теорию, но он не поддавался ей. Он искал этого человека и надеялся, как всегда, что нашёл. Только нужен ли он сам этому человеку?

Ведь по закону подлости: как только сложишь руки, всё свершится. Тогда нужно лечь на течение, и не мешать ему. Пускай мир примет сам решение. Но вынесет ли осознающий это человек? Ему нужно принять порок и разукрашенные маски? Все окружающие слои эгоизма, складки жирового тщеславия, вожделения и животной похоти? Как возможно смотреть и ничего не делать? Как быть туристом, наблюдателем, привязанным к стулу, с отрезанными веками и закреплённой головой? Что же тогда делать? Лишь изредка, когда всё через край выплёскивается, не срываться в бессмысленных спонтанных творениях, всё больше подтверждающих выше сказанное, а изливаться? Плакаться такими мокрыми вычурными страницами? Они успокоят на день-другой и примут на себя все нервы мученика. Исписав их, ты успокоишься и будешь думать, что сделал всё что мог. Что помог миру в силу всех своих возможностей. Только этого, может быть, мало. А я успокоюсь. И Марго успокоится, но толку-то?

Тоже мне, мученики, – сказал бы Артём, глядя на нас, – лежат, страдают, ничего не делая. От того, может, и страдают, что ничего не делают? Да миллионы мечтают страдать таким образом, чем от скрюченного голодом желудка и промёрзших пальцев.

– Это у тебя проблемы? Это тебе плохо? – Не выдержал бы Артём, задав нам с Маргаритой вопрос.

– Да. – Ответила бы она и я, ещё не зная окончания этого диалога.

– Ты знаешь, какого детям в Африке?

– Знаю. – Допустим: предполагаю.

– Им хуже, чем тебе?

– Да. – Ну.

– И что ты делаешь, когда видишь на улице протягивающего стаканчик ребёнка?

– Я даю ему сколько могу. Я помогаю. – А я ни разу, но очень хочу.

– Когда ты помогаешь? – Или хочешь помочь?

– Когда вижу его. – То есть знаю, что есть такая нужда.

– А в остальное время что ты делаешь?

– В смысле? – Книгу эту пишу.

– Ну, если в момент… – Артёму тяжело оказалось собраться, чтобы вести с нами обоими беседу одновременно по одной и той же мысли. – Те люди, которые не дают ему денег, они что делают?

– Не знаем.

– Ну, ты помогаешь, а они?

– Не помогают.

– Вне зависимости, видят они ребёнка этого или нет. Да?

– Ну. – Да.

– И ты, когда не видишь ребёнка, соответственно…

– Не помогаю.

– А ребёнок исчезает?

– Нет.

– А ему по-прежнему нужна помощь?

– А мы просто закрываем глаза на проблему. – Поняла Марго и я, раз описал данный пример.

– И проблема исчезает. – Да, понятно, что не исчезает, но Артёму нужен был драматичный финал.

Главное не забывать, решили мы с Марго, неправильно, что нас нужно постоянно тыкать в это. Мы должны помнить, знать, ложась спать и просыпаясь, что это есть.

Однако, девочка проснулась утром очень легко. Артём часто в фазе быстрого сна прижимался к ней и приятно согревал. Тем более ночью приснился ей султан страны разъяренных ирисок. Конфеты были злыми и не хотели капитулировать. Вся ситуация казалась такой серьёзной, но не смешной, только если утром. Если бы она стала рассказывать это кому-то другому, то обязательно рассмеялась, сама же задумалась о возможном смысле ночной истории. От ночной истории перешла ко вчерашней, из-за которой, казалось, невозможно уснуть. Чтобы освежить точные воспоминания, девочка достала недописанное письмо Клеверу и перечла.

Вечернее состояние совершенно оставило её. Всё забылось, как будто бы и не было. Тело отдохнуло и готово к новому дню. Оно готово творить, и его не терзает тяжесть дня. Мысли развеяны, а агрессия безделья не льётся на страницы. Приходится выдавливать её из себя только головой. Потому что голова научилась, она вынесла урок от минувшего дня, она помнит всё. Она действует не по чувству, а по мысли, анализируя всё. Поэтому зачастую идёт против системы. Самое главное, не забывать об этом. Что всё это было. Как бы хорошо потом не стало, и как счастливо себя не будешь чувствовать, помни одиночество. Помни угрызения. Помни тьму, окружающую тебя. Что ты думала, что представляла, помни всё, что так сильно чесалось, что грызло изнутри. Оно не закончилось, оно на время оставилось, забылось на тот миг, пока всё как кажется «хорошо». Но это «хорошо» служит для того, чтобы после ещё сильней ударить резким «плохо». И чем отрешённей будет это «хорошо», чем больше будет осознания и воспоминания, тем плавнее наступит следующее «плохо». Только так можно к нему подготовиться и закалить себя.

Артур Робертович сидел с невозмутимым лицом, скрывая два вспыхнувших недовольства внутри себя, оба из которых попеременно сменяли друг друга. Может, не будь одного из этих недовольств, общее самочувствие от другого, как единственного, ощущалось бы сильнее. Но так как они вместе сейчас обрушились на него, то его возмущение стечению обстоятельств в совокупности с перегруженностью вызывали лишь истерический смех, периодически прорываемый из недр его сознания.

Окружающие иногда посматривали на как будто раскашлявшегося человека, но не придавали значения. Улыбка его не была заметна под оформленной бородой. Та постоянно спасала его чин от проявлявшихся эмоций. С годами она обрела насыщенность, густоту и белую седую линию, идущую от уголка губ к заострённому кончику.

Каждое из недовольств постоянно преследовало его с момента вступления на эту должность. Одно, как самое бредовое, связано было с неправильным постановлением ударения в отчестве. Всю его прежнюю жизнь ударение шло на первое «о». Казалось, что невозможно любого иного постановления, даже предположений таких не намечалось. Он гордился тогда своим величавым именем и ещё начинающемся пушком под губой. Но, прибыв на своё новое место, ужасно удивился, что люди, окружающие его, выставляют ударение на вторую гласную «е». Таким образом считал он, имя звучит по-деревенски. Подобно тому, когда старые учителя называют марки известных брендов или перечисляют жаргонизмы.

Поначалу он упорно исправлял всех сослуживцев, не выдавая своего недовольства. Затем однажды сорвался, когда на вручении наград три раза подряд его обозвали неправильным образом. В тот момент он забыл свою речь и разгневанный выдал всё возмущение и нетерпение. Он не мог понять, откуда они вообще взяли такое ударение. Причём все, не сговариваясь, как один.

С того момента подопечные стали записывать верное произношение и сбивались при обращении. Артуру было уже совсем не важно, теперь его дёргал факт того, что люди извиняются и исправляются. Это выжирало драгоценное время. Как и сейчас.

Отпрянув от спинки и облокотясь на колени, Артур Робертович перевёл напряжённый взгляд на парня за стойкой. Тот, почесав свою рыжую бороду, понял, как обычно, всё без слов и вышел позвонить.

Именно этот человек и возбудил в нём одно из недовольств. Хотя, казалось, что испугались больше всего окружающие, потому что Артур Робертович, как всегда, проглотил словесную ошибку. Второе же недовольство дошло до него от своего заместителя, нервно ходящего рядом. Эх, и помучается же он ещё с ним и не только по этому поводу.

Заместителем был юноша, всего несколько лет назад с отличаем окончивший университет гуманитарных наук. Изрядное внимание к своей внешности, трепетность, рвение и озабоченность профессией отделяло его от остальных. Хотя на должность он попал только благодаря ходатайству руководителя курса. До сих пор ходят слухи по всему отделу, что молодой мальчик недюжинным талантом пробился на своё место. В шестнадцать лет он чудом поступил, в двадцать закончил, мигом определившись по профессии. Через год повышение до колонки, дальше – редактор светской тематики, советник по всему журналу, и вот, заместитель главного редактора. Так как назначения повышений его всегда издавались взрослыми опытными мужчинами, об ориентациях которых давно все сплетничали, то и о худеньком, ухоженном мальчике пошли те же самые разговоры.

Мальчик разговоры те не слушал, на откровенные вопросы во время корпоративов отвечая: да даже если и так, какая разница? Причина повышений только тут. – Стучал он пальцем, указывая внутрь головы.

К юноше не так давно влетела одна женщина, с которой изначально он общался только по профессиональной теме обложки книги и сговариваясь о встречах с ведущим автором – её мужем. Она и принесла в их фирму столь масштабное недовольство. Ещё по дороге в контору женщина раззванивала все телефоны и заместителя, и редактора, и секретарей. С собой она везла свою обычную сумку, в которой лежали совсем необычные смятые листы. Листы эти с дрожащим дыханием перечитывала она уже не одну неделю. После прочтения, вечерами, старалась не выдать своего состояния мужу. Но он что-то точно заметил. Женщина была непривычно растерянна и озадачена. Однако, такие излишки супружеской жизни, как считал он, не могли не быть вынужденным рудиментом, так что не предавал значения её настроению и решил, как всегда, переждать. Уже после, когда он будет сидеть в зале суда, осуждённый в клевете, то вспомнит тот последний вечер, и пожалеет, что не заглянул в стол.

Жена его не смогла больше выдерживать внутреннего противоречия, отчего и стала искать ответа в кабинете мужа. Обрыскав тайники, заколоченные полки и запаутиненные антресоли, нашла она ответ в обычном ящике стола. Как будто муж ничего и не прятал. Сопоставив сложенный листок в кармане с толстой склеенной тетрадью, найденной у мужа, она сравнит подчерка. На этом расследование её закончится.

Листок этот вытащила она из конверта, который нашла у подножья большого камня. Камень этот стоял на краю обрыва, в лесу, перед которым часто прогуливался её муж. Несколько схожих белых конвертов обнаружила она за рукописью, не принадлежащей её мужу. На каждом из конвертов стояла дата, она сразу вспомнила, как после тех дней от мужа, как будто чудом рождались новые мысли.

У камня того только через недели удалось женщине заметить человека, оставляющего конверты. Для этого приходилось сначала через день выходить на пробежку, проверяя то самое место. Определив, как часто появлялись конверты, но не зная, во сколько именно, женщина три дня с утра до вечера провела в том лесу. Она читала, ела, смотрела сериалы пока телефон не разрядится и злобно говорила мужу, что ей нужно побыть одной.

Доверие к нему пропало давно. Сначала казалось, что он просто изменяет, от того-то она и отправилась вслед за ним однажды в тот самый лес. Путь пробежки его свернулся в не протоптанные кусты, откуда вышел он уже с конвертом. Держась на большом расстоянии, но готовая быть обнаруженной, женщина уже придумала отговорку, якобы хотела его напугать. Выдумка слабая, соглашалась она, но в конечном счёте можно было закатить истерику, и он бы отстал, или признаться в подозрениях. Ну не могла она поверить, что у человека рождаются мысли просто так, не откуда и не с чего. Что-то его должно было подстегнуть, наверняка какая-нибудь молоденькая кудрявая девочка, послание от которой почти регулярно он получал. Почему не по телефону или интернету? Это их некая ролевая игра, по старинке?

Женщина эта была неудавшаяся художница, что сошлась по молодости с таким же начинающим писателем. Они вместе с тем писателем мечтали когда-нибудь разукрасить прилавки своим творчеством. Он восхвалял её, убеждая, что всё впереди, а она его. Молодое рвение их сменилось твёрдым спокойным убеждением, что всё скоро будет, главное стараться. Непрекословно они исполняли обязанности по службе, иногда стараясь втиснуть свои идеи. Молодой человек сменил авторское начало, с мыслями и идеями, на переводы. Замечательная память и упорство позволили ему хорошо разжиться на этом. Девушка, всё меньше касаясь картин, занялась редактированием фотографий, затем постеров, логотипов и равносильно поддерживала финансовое положение семьи.

В новоотстроенном загородном доме в лесу семья эта перестала говорить про давно затухшие цели. Как казалось, искреннее удивление с радостью рождались у каждого, когда другой рассказывал о новых (ничем не отличающихся от старых) достижениях на работе. Периодический спор о просмотренных фильмах перед сном, обсуждение планов, бытовых недостатков – вот всё, что закрепилось в их отношениях.

Поэтому женщину насторожил факт внезапно написанной книги своим мужем. Заговорил он о ней аккуратненько, и слова сразу показались выбивающимися из всей атмосферы дома. Женщине было безумно приятно, и восторг с трепетом родились в её голове. Однако, защитная реакция не понимала, с чего он начал так вдруг об этом говорить. Говорил он, как будто потерянно, искал слова или подбирал. Через неделю объявил, что давно, как оказывается, пишет книгу, что её закончил и сейчас обрабатывает. Книга, как предполагалось, будет прорывом, мотивацией и разъяснением межличностных отношений.

Женщину разрывала радость, гордость за него, но и зависть. Может, из-за неё она и не верила до конца во всё происходящее. Что-то было не так, она не привыкла к той жизни, о которой они мечтали. Между тем новая жизнь вклинивалась в их, казалось бы, счастливую гармонию.

Муж дописал. Она прочла книгу, родились чувства и образы. Он предложил ей зарисовать их для обложки и, может, иллюстраций. Женщина сменила компьютерную программу на давно оставленные кисти. Теперь просыпалась она только для этого. Долго, не торопясь, иногда по одному мазку в день дополнялась картина. Женщина, среди последовательности и рациональности мыслей главного героя, заметила нежную часть, тонкую паутину чувств и старалась выразить этот невидимый образ.

Картинка оказалась дрожащим, вибрирующим действием, плавно-оттеняюще переплывающим вдаль. Каждое движение кисти, как будто случайным образом, сложилось в стремительную композицию. Вперёд, в «нигде» и в «ничто» стремилось слабо различимое свечение. Причём при близком рассмотрении оказывалось, что не существует вообще никакого объекта. Формы задавали лишь отблески, палитра замаранных красок, взрывом белизны расплескавшаяся во все стороны.

Женщина забывалась, ныряя в эту картину, ныряя в книгу, выбивало только то, что слова написаны её мужем. Совсем чужие слова и непонятные ей. В последнее время, конечно, он только и разводил аналогичные темы, но она никак не могла понять, что стало отправной точкой. Казалось, что невозможно существовать рядом с человеком и совсем его не знать. Переполненность, как он объяснял, стали причиной написания, и главное – он больше не мог смотреть, как они зарывали свои мечты. На это женщина улыбалась и соглашалась, ещё больше озадаченная сомнениями.

В редакцию, к своему старому знакомому Артуру Робертовичу, принёс автор свою книгу с одним предлогом, что обложкой должна стать картина его жены. Редактор тогда предложил сначала ознакомиться с текстом, а уже после выдвигать условия. Мужчины сговорились, и Артур Робертович отложил рукопись в стол.

Это был уже третий его давний знакомый за неделю, приносящий, казалось бы, гениальный шедевр на читку. Артур Робертович, чтобы не засорять очередь, прочитывал в день не больше десяти страниц каждой книги, в результате чего выставлял приоритет. Всё, что вылетало из десятки, автоматически отправлялось помощникам. Остальное подвергалось его строгому суду. Однако, эту книжку он не закрыл на десятой странице, а тут же стал читать далее. Здесь он встретил и откровения, и собственный стыд, и позор, но всё это разбивалось о простое признание себя. О разговор человека с человеком, о действия.

Через два дня он закрыл книгу. Перед тем как в сознании его вспыхнули ориентировочные цифры успеха, что прежде всегда приходило в первую очередь, но сейчас отложилось, родился непрекращающийся спор прочитанного. Каждый из вопросов и противоречий легко теперь решался с помощью простого вопроса: зачем? Редактор как будто посмотрел на мир с иного ракурса, всё равно, что увидел новый цвет. Как будто ему показали истинное предназначение столь долго использующегося неправильным образом предмета. Что-то очень очевидное, до невозможности ранее не замечаемое. Головой он понимал логичность идеи, но заученная привычка существования не позволяла поверить в верность мысли.

Перо легче стального подшипника. Когда Артур Робертович впервые увидел на физике в седьмом классе, как оба этих предметах падают с одинаковой скоростью в прозрачном цилиндре с откаченным воздухом, то его убеждённость испытала такой же диссонанс.

Непонятно было только, зачем автор добавил разорванный монтаж, и линейно было бы всё ясно. Но дело авторское, и в предыдущих пробах писателя постоянно замечалась тяга к такому способу изложения. Ещё долгое время редактор ходил в раздумьях, не признавая, что предыдущий способ жизни оказывался неверным. «Да как это вообще возможно? Все же люди так делают, и всё нормально… так почему же они не замечают?».

Редактор пригласил автора, не выходя из раздумий. Ожидал, всё ещё шастая по дебрям извилин. Долго расспрашивал он автора про верность и возможность сущего мира, но тот только разводил руки и говорил: всё в книге. Продолжая рассуждать, обсуждали они хронологию, кульминацию, завязку, написали синопсис и передали книгу в производство.

Каждый человек, через чьи руки проходил текст до печати, отвлекался от работы, затягиваясь чтением. Книга заставляла видеть всё, что не видно было ранее. Так что им приходилось перечитывать заново, чтобы выполнить свои обязанности. Страницы от читателя просили одного – терпения. Не судить раньше времени, как это любили делать окружающие. Не упрекать, предосуждая, не думать изначально, что в итоге всё будет как всегда, а допустить возможность изрядности. Хотя главный герой не был точно уверен в том, что после такое предположение оправдается, что, в свою очередь, не было поводом не надеяться на него изначально.

Картина дописалась. Её сфотографировали, долго обсуждали с молодым заместителем редактора, но после оставили без изменений. Казалось, что изображение идёт резким контрастом всему тому, о чём повествует содержимое. Однако, женщина сообщала о другой стороне содержимого, о том, что не написано. Она дополняла книгу своими рассуждениями, предполагая: что подавляет, на что не обращает и что неосознанно рождается внутри главного героя. Его чувственная часть и стала этим светом. Картина называлась «Жёлтое на Белом». Правда, там ещё было и голубое, и зелёное, и всё пропорционально размыто, но жёлтого казалось больше из-за чётких линий, собирающихся в контур тонких крыльев легчайшего насекомого.

Книгу презентовали в мягком переплёте тиражом пятьдесят тысяч. На обложке не было имени автора ни спереди, ни сзади. Только четыре буквы названия, стилизованные под старинные печатные машинки. Внутри, на первой странице, уже нас знакомили и с названием картины, и её автором, побудившей писателя создать это учение, и всех, кого он благодарит, и всё ненужное обычное остальное.