Текст книги "Лёгохонькое тепло"

Мой закон, который я заметил, немного по-другому работает. Потому что я всегда ожидаю худшего, но действую, рассчитывая на лучшее. И всегда, что бы я ни делал, получается так! Чем больше стараюсь, тем хуже получается результат. Это во всём: в тех же велосипедах или на заводе, когда я подрабатывал. Мне говорили, что это (та работа, которую я выполнил) неправильна и что всё не так сделано. Потом я забивал на всё болт, ничего не делал, халявил… и всё за секунды налаживалось. Я ничего не делаю, а результат сам выходит. И ладно если бы проблема была только в том, что я мешаю результату, а когда ничего не делаю – значит не мешаю. Но нет! Меня хвалят и говорят, вот какой я молодец, что так сделал. Но, по сути, я ничего не делал. Это относится и к разговорам, и к общению любому или планам.

Тут возникает вопрос, зачем я всё это делаю? Если только ради результата, то можно изначально ничего не делать и ждать, пока всё само собой сделается. Но это будет не моей работой. А если будет моей работой, над которой я старался и трудился, то не получится. Мне важнее процесс, а не результат. А окружающим – результат.

Так и в общении с людьми. Чем больше я говорю о себе правду и открываюсь человеку или делаю всевозможные попытки пробиться к нему, соединиться и слиться в одно единое существо, тем больше он от меня закрывается и пугается. Узнаёт обо мне что-то и отстраняется, шкерится и гасится. И не говори, что это не так.

Но если я перестаю делать какие-либо попытки пробиться к человеку и смиряюсь, то он сразу же вешается на меня. Тогда-то я уже могу удовлетворить и свои потребности, и его. Но хочу ли? Теперь, когда результат не мой?

Я не понятно говорю?

– Очень понятно. – Улыбнулась Марго и подняла на него лицо. Они встретились глазами, и девочка подумала: вот он, тот самый, упущенный момент. Разочаровать его подтверждением статистики или разочаровать отказом?

– Это хорошо. – Кивнул грубо Артём. – Тогда это, ты извини меня за сказанное, вырвалось. Дурак, не сдержался, глупые шутки всё из меня прут, такой вот я человек, не знаю, когда нужно остановиться. – Он продолжал говорить, но внимание ненароком переключилось на тихо играющий на фоне телевизор. Мужчина сначала дёрнул в ту сторону головой, но после обернулся обратно и продолжил разговор. Точнее попытался продолжить. – Так вот и… – Потянул он, стараясь вспомнить то, о чём говорил, но подсознание уже уткнулось в срочные новости. Вдруг он понял, что совсем не помнит нить разговора, но и сообщаемую информацию совершенно не мог воспринять. Несколько мгновений молчал, затем вытягивал «это…", ожидая, что связующее слово, картинка или мысль сами родятся и выведут его на повествование, а в то же время в голове крутилось слово «крушение», мелькавшее в беглой строке экрана.

Наконец, он не выдержал и отвернулся, совершенно оградившись от девочки. С интересом уткнувшись в телевизор, он смотрел и слушал, изредка моргая. Сообщение было о разбившемся самолёте на Чёрном море. В результате чего погибло почти девяносто человек. Остальное было неважно. Как или из-за чего Артёма совершенно не волновало, это свершилось, и этого не изменить.

Марго продвинулась вперёд и повернулась на мужчину, он не сходил с места и продолжал смотреть, даже после того, как выпуск закончился, и пошла реклама. Она позвала его, но он отвлёкся только после того, как девочка его развернула. Взгляд его оказался совершенно растерян и ничего не понимал. От него как будто потребовали ответ на тригонометрическое уравнение, которое он решал в девятом классе, одновременно со всеми стихами и годами рождений их авторов. А Артём, вместо того чтобы перевести заданную многозадачность, как обычно, в растерянную шутку, боялся, что не справится, что не ответит. Это было самое важное в жизни, и он мог всех подвести. Тревога, отчаянье, страх – девочка не знала, что этой бороде известны такие эмоции.

Вмиг лицо мужчины поменялось на обычную улыбку, и он пошёл работать.

– Что замерла? – Сказал он, прячась, как будто не было ни новости, ни разговора до. – Работа сама себя не отработает. Может быть, и выработает, но не проработает.

Он забыл, вмиг забыл про их разговор, про всё то, к чему шло предыдущее общение. Оставшийся день ходил мужчина абсолютно растерянно. Маргарита смотрела на него, не понимая произошедшего. Он выглядел так, как будто у него умер родственник. Однако умерли посторонние, совершенно неизвестные ему люди. Конечно, смерть любого человека – трагедия, но на планете каждую секунду кто-то умирает, и все это знают, но Артём не находился в таком состоянии постоянно.

Маргарита ожидала неудобство в общении на следующий день, в связи с интимным разговором, но оно разбилось о тот же потерянный взгляд Артёма. Теперь он поддерживал её односложными фразами. Через день отвечал глупыми заезженными шутками и закрыл магазин раньше времени. Марго осмелилась и спросила в чём дело, но кроме очередной шутки ничего не услышала. Причём шутка с его стороны была как бы к слову, но на самом деле служила способом поменять тему. И так не единожды. Всю неделю мужчина находился в совершенно потерянном положении, только работая, он отвлекался и забывался, опять горел глаз, и вылетали глупые остроты, возможно, не единожды повторявшиеся. Маргарита намеренно переключала телевизор с новостных программ, инструктировалась в как будто бы неизвестном способе починки и всё время ждала, что тот человек вернётся.

Человеческие жизни, тем более в нашей стране, уходят в иной мир постоянно. На самом деле, это не столь страшно, как то, как живёт до этого большая часть страны. Может, для некоторых, такой выход оказывается облегчением. Тем не менее новостные программы освещают лишь важные или интересные случаи. Автомобильные катастрофы не редкость, и расшибшийся об столб дядя Валера не сильно кому-то важен, только если столбу. Но крупная авария, создавшая пробку на пол столицы или поцарапавшая памятник, да ещё и с замешанным депутатом, обязательно привлечёт своё внимание. Хотя в обоих случаях погибает человек.

В больницах постоянно умирают пациенты, в домах во сне гнутся старики, мужики на трубах зимой замерзают заживо. Кто-то кого-то нечаянно толкает, оплошность или неаккуратность, стукают легохонько человека по смертельной точке, в конце концов можно поскользнуться. Но общественное внимание привлекают только те случаи, что озвучиваются на весь мир. Никто ничего не замечает, пока их это не коснётся, пока они не прочитают, не заговорят или не увидят, до этого момента окружающих событий вообще не существует. Большинство не обращает внимания, даже когда событие свершается. Они думают, хорошо, что с ними такого не произошло, и всё. Но если что-либо случится с их знакомыми, то они насторожатся, наложат на лицо эмоциональный отпечаток и будут считать, что их уже жизнь покорежила. Потом несчастье может залезть вообще в их дом, в их семью. Тогда-то они начнут не понимать, как окружающие могут продолжать радостно существовать, не замечая, что люди вокруг гибнут.

Таких людей объединяет особый вид эгоизма – семейный. Именно тот, каким была пропитана бабушка Маргариты. Для определённого круга люди такие готовы на всё, но ради неизвестного человека и пальцем не пошевелят. Неважно, что отец их всю жизнь пьёт, бьёт мать, загнётся где-нибудь в подъезде на днях. Что друзья среди ночи любят порыбачить на случайных прохожих. В любом случае какими бы не были эти люди, они будут для таких эгоистов самыми важными. На много важнее почётных доноров, пожарников, докторов наук или волонтёров. Всеми выдающимися гражданами они готовы, не задумываясь, пожертвовать для «своих».

Всё же и среди них есть неравнодушные к чужим катастрофам. После происшествия страна накладывает траур в честь того, что накануне мир расстался с определёнными людьми. К определённым памятникам возлагают цветы, игрушки, свечи. Проходят дни. Идёт дождь, огонь гаснет. Дует ветер, цветы разносятся по округе. Дворник бегает и подметает их. Продавец цветочного магазина радостный считает выручку. Дети из сиротских домов смотрят в окна на намоченные, залипшие в грязи, отсыревшие игрушки у памятников. При удачных условиях весь этот мусор приберут только через неделю. Вложенные тысячи на траур уйдут в некуда. Вместо того чтобы действовать, люди страдают.

Артём задавался постоянно вопросом: Почему так? Зачем люди так делают? И не мог найти ответа. Со временем в нём родилась точная уверенность, что у всех есть свой какой-то план, своя тайна, которой они не делятся. Что все люди, не договариваясь с друг другом, в какой-то момент что-то поняли про жизнь и стали этим жить. Причём сами научились замечать это в посторонних, но об этом нельзя говорить, нельзя никому рассказывать, и каждый сам должен это понять. Немного схоже с сектой свидетелей НЛО, где каждый подтверждает выдумку предыдущего и боится, что его вычислят.

Пока Артём был ещё Артёмкой, невзирая на занятость родителей, он старался разгадать эту тайну, этот общий принцип, что от него скрывают. Он постоянно задавал вопросы: почему это так, а не по-другому? И взрослые продолжили бы ему отвечать, если бы мальчик не превратился в мужчину. Он остался всё тем же человеком, задававшим всё те же вопросы, но время шло, и мир менялся. Окружающие стали смеяться над его вопросами, а он всё делал так же, как и прежде. Тогда почему глупым считали его, а не окружавших людей?

Когда ему было десять лет, ему нравились пятнадцатилетние девочки. (Примерный возраст, когда девочку можно уже отличить от мальчика не только по длине волос и пока девочки ещё не превратились в разнёсшихся тёток, что у некоторых начиналось с шестнадцати лет) Тогда его симпатию воспринимали как шутку. Потом, когда ему стукнуло двенадцать, это казалось преждевременным развитием. Потом мальчику было четырнадцать, пятнадцать и шестнадцать, ему также нравились пятнадцатилетние девочки. Ничего с его стороны не изменилось, но это, почему-то, стало нормой. Ему стукнуло семнадцать, друзья стали поговаривать о запоздалом развитии. Потом уже бородатому парню исполнилось девятнадцать и двадцать лет, и симпатия его теперь считалась педофилией.

Почему? Что поменялось?! Тот же человек, а отношение к нему разное. Всех волнует только мешок из кожи, что на нас накинут? Бумажка с печатью?

И будучи сообразительным мальчиком, Артём научился прятать своё мнение, желания и потребности. Он не знал ответов на то, почему у людей такие реакции, но научился с этим жить. Люди же тысячелетиями не знали, что такое огонь, но пользовались им. Так и парень стал лишь узнавать поверхностные, необходимые ему для какой-либо цели, ответы, а остальные вопросы (что на самом деле заботили его душу, но не нужны были для дела) прятал в себе.

Он точно знал, что причина у всего есть, и есть всеобщая та самая разгадка, о которой никто не говорит. Только как её найти? Если её прячут от него, значит, он сам должен разгадать её. Если не говорят – значит, ещё не время. Никто не имеет права требовать что-то от другого, так что ему остаётся действовать, исходя из имеющейся информации. Не хотят – их дело, – решил парень. – Главное, чтобы она точно была.

Что я могу делать, исходя из предлагаемых обстоятельств? – Спросил себя Артём, осознав через неделю после той катастрофы, что его самочувствие не меняется. Сейчас он помочь им никак не мог. Поздно, он уже ничего не сделал, думать надо было заранее. Теперь возможно только не допустить трагедии вновь. Как можно предотвратить такие катастрофы? – Исключить их причины. Чтобы исключить причины, нужно допустить все возможные известные причины. Возможные причины: человеческий фактор, терроризм, неисправная техника, погодные условия, может, даже птицы. Причин всех не перечислить. Чтобы искоренить просчёты в данных сферах, мужчине нужно подчинить мир под свой диктаторский тоталитаризм. Причём нужно быть уверенным в том, что верно сможешь управлять всеми этими сферами. И так как на всё времени хватать не будет, придётся распределять людей на эти должности. За каждой из возможных причин катастрофы уже стоит целый отдел, если не фирма, отвечающая за безопасность в своей сфере. Собственно, стоит всё так же, как и при диктатуре. Значит, они сделали всё что могли? Но катастрофа всё равно произошла. Не значит ли это, что происшествие является само собой разумеющимся?

Артём понимал логичность мысли, но отказывался её принимать. Он не соглашался с тем, что смерть людей – это само собой разумеющееся. Но согласился с тем, что от недели его глубокой озадаченности не родилось никакой пользы. И зачем она нужна была? Да ещё и всё это перекидывалось на окружающих.

Маргарита видела часто, как в магазин к Артёму заходили друзья, но с момента его подавленности встречи прекратились. Раньше ребята собирались после закрытия и сидели за бурными разговорами с лёгкими бутылочками и какой-нибудь затягивающей настольной игрой. Они неоднократно старались познакомиться с девочкой, но Артём их останавливал и забирал внимание на себя, чтобы она могла спокойно уйти. То же самое произошло спустя день после того, как Артём поменял свой настрой.

Мужчина и девочка опять целый день общались только обрывочными фразами, она уже начала думать, что он навсегда прекратит шутить свои шутки. Они стали похожи на офисных сотрудников в громадной конторе или на давно развёдшуюся пару, продолжающую жить вместе, но не подающую этому виду. Пока к вечеру девочка не услышала голоса на входе. Мигом собрав свой рюкзак, она вылетела из магазина, на миг посверлив Артёма взглядом предательства. Хоть он понимал, что ничего подобного не сделал, но лицо его покраснело, как при настоящей измене.

Из-за того случая Маргарита не стала в следующие дни заводить разговоров ни о его долгом пребывании в прострациях, ни о не завершённом разговоре их отношений. Как будто бы того не было. Всё вернулось на свои места, даже лучше: несколько дней они молчали, как будто бы красовались друг перед другом. Как будто бы оба друг перед другом виноваты и одновременно оба считают себя выше того, чтобы признать это. Только оба видели ту напыщенность в другом… и в себе.

Осень стала залетать на порог, магазин собирался смениться инвентарём на зимний сезон. Летние виды транспорта готовились зимовать, на места их выставлялись лыжи и санки. Артёму нужно было провести инструктаж для Маргариты и ознакомить с новыми обязанностями, но просто так он этого сделать не мог, нужно было наладить привычное общение, так что им готовились шутки.

Маргарита теперь ловила целыми днями взгляды мужчины, с новой лёгкостью и беззаботностью уходила с работы. Иногда набиралась смелости сделать первый шаг, но потом азарт утихал и пыл успокаивался, и они с Артёмом вместе оставались лишь в её ночных представлениях. Дни с оранжевой листвой наполнились веселостью, и комнатная сухость перестала давить. Хоть все действия их сближения тянулись до отвратности долго, но в мужчине родилось забытое чувство первой юношеской озабоченности. Как будто им вновь по тринадцать лет и они в парке за пятым домом делают что-то тайное, запрещённое, но желанное, всего лишь едва касаясь руками.

Для мужчины было так забавно это вспоминать и смотреть, как у взрослой девушки эти вещи происходят впервые. Маргарита шла домой в предвкушении завтрашнего дня и такой же садилась в прихожей. Сквозняком проходил холодный ветер по квартире. Девочка включала нежную пламенную лампу, небрежно сбрасывала кеды и спускала с плеч куртку. Казалось, что можно прямо тут уснуть. Глубоко дыша, сидела она так, прокручивая приятный день. Всё тело пробирала лёгкость, даже воздуха выходило в два раза меньше. Вспомнив, что дверь ещё отворена, девочка толкала её и шла в туалет. Не следя за собой, она всё время что-то задевала, почёсывала и причавкивала. Потом умывала лицо и, чуть не завалившись на кухонную раскладушку, поворачивала к плите.

Резким хлопком газа включалась конфорка, соседка больше не вбегала, заменив своё появление криком через стенку. Старушка обыкновенно предлагала еду и спрашивала про отца. Девочка на всё отвечала «нет» или «не знаю». Тогда располневшая старушка всё же приносила еду. Женщине всё тяжелей давались подъёмы с кровати. Подружки перестали видеть её под окном и всё чаще вызывали для престарелой скорую.

Но в этот вечер, когда на очередное предложение обеда Марго ответила отказом, женщина замолчала и не стала уговаривать девочку. Марго насторожилась, потому что уже подготовила отговорки, но предложений не поступало. Бабушка молчала.

– Ритушка. – Едва слышно выговорила тогда соседка через стенку. – А не могла бы ты зайти ко мне? – Слова давались очень тяжело. – Если тебе, конечно, нетрудно будет.

Двери, люди её возраста, никогда не закрывали, и Маргарита аккуратно вошла. Она когда-то давно помогала заносить старушке продукты, но с тех времён всё изменилось. Паутина с пылью покрыли потолок коридора. Обои как будто высохли, и в воздухе застыл какой-то душный студень. Квартиры у них были зеркальные, но девочка даже не заглянула в комнату. Голос шёл из кухни. Туда же вёл след из натоптанной засохшей земли.

– Маргаритушка, я тут. – Ещё тише выговорила старушка, но её было хорошо слышно по тяжёлому дыханию. Каждый выдох выходил из неё с облегчением, чтобы вновь накинуть на себя ношу тяжёлого вдоха.

Девочка отворила дверь со звенящим матовым стеклом и зашла на кухню. Гигантская туша полусидела, полулежала на кушетке за столом. Одна нога уже спустилась на пол, вторая в непонятной позе пряталась под одеялом. Старушка держалась левой рукой за спинку кровати, а правой поддерживала себя снизу, дабы не упасть. По толстому сальному лицу её расползлись вены, выступил пот, а глаза прятались. Она была виновата перед девочкой, от этого не смотрела напрямую. Стыд пронизывал старушку за то, что собиралась она попросить, почему не гнала, а выжидала, когда немогота сама вырвется из неё.

На столе, перед кушеткой, стояли две грязные тарелки. Ещё две у плиты, и последние две скрылись в куче грязной посуды в раковине. Женщина, когда приносила еду домой к Марго, всегда домывала за девочкой посуду, протирала столы и плиту. На свою приборку у неё не оставалось сил. Да и зачем мыть посуду? «Это же та же еда, – говорила старушка себе, – только засохшая», и вновь ела из грязной посуды.

Под наклонившейся от тяжести раковиной стояли два переполненных мешка мусора; яичная скорлупа, вывалившаяся из них, давно засохла. Так же на подоконнике лежали журналы и газеты с карандашами. На табуретках ждали стаканы пустые. На полках весели тряпки. Старушка не выдержала и начала:

– Ты извини, что мне приходится просить тебя. – Но вдруг она рассмеялась. – Совсем неповоротная стала. Прямо толстушка какая-то! Ха! Не могла бы ты мне… – Она вытянула руку в сторону девочки. – Чуть-чуть тут надо. Просто…

Маргарита не поняла, что нужно сделать, но ухватила женщину под локоть. Оказалось, что у той всего лишь не получалось сесть. Они потянули каждый на себя, и старушка села. Её огромные растёкшиеся ноги закрыли весь диван. Тело покрывал широкий халат, больше похожий на пододеяльник. На ноги были надеты шерстяные носки, которые стали искать на полу обувь. Марго пододвинула галоши, и женщина втиснулась в них.

– Сейчас, секундочку. – Сказала старушка, пытаясь отдышаться.

Маргарита встала у двери и ждала. Она не знала, чем может ещё помочь и не решалась спрашивать. Ей казалось это неудобным. Любой вопрос о помощи в какой-либо сфере подразумевал бы немощность женщины с той стороны. Проблемы были очевидны: она старая, жирная, больная. С этим сейчас поделать нечего, тем более девочке, что раза в три меньше весит.

Старушка молча приподняла на Марго согнутую руку, и та помогла встать. С такими размерами стоячее положение не прибавило ей нисколько роста. Девочка почувствовала, как пол под женщиной прогнулся, и поняла, что если та упадёт, то её уже будет не поднять. Они кое-как развернулись и зашагали по коридору. Старушка не поднимала ноги, а просто переносила большую часть веса на одну ногу, пока другая могла проехать вперёд. В коридоре всё, попадающееся под свободную руку, служило ей поручнем. Они немного потеснились на повороте и вошли в большую комнату.

– Давай попробуем посадить меня на кресло. – Кряхтя, сказала она и попереваливалась дальше. – Я просто забыла таблетки принять, вот, давление и скакнуло. А так я тут ношусь по квартире-то. Ещё и Павловне успеваю обед приготовить, и тебе. Но ты что-то не ешь совсем. Худая ты, есть тебе надо. Иначе мужик ни один и не взглянет на тебя. Вот, давай-ка, – она развернулась и натужилась, приготовившись падать в кресло, – и… всё! – Они обе задышали, может, и кресло с ними.

Маргарита отвернулась, с силой всасывая воздух, но стараясь не показывать этого. Комната была гармоничным дополнением кухни. За креслом стояла широкая идеально заправленная кровать, которой никто уже несколько лет не пользовался. Рядом с женщиной ютился столик с такими же как на кухне журналами и ручками, напротив плотные занавеси балкона с телевизором перед ними. Дальше вдоль стены шла застеклённая антресоль. Все её зеркальные полки украшали прозрачные наборы посуды, светлые фарфоровые статуэтки и расписные шкатулки. Напротив зазеркалья весел ковёр во всю стену. Именно он задавал атмосферу забытого времени. Каждый изразец и вывиток держали в себе прошлые года. Они разлетались / сливались в композиции тусклых сюжетов. Над ковром застыла тоненькая неколеблемая плёнка. Вся квартира стояла забытым, давно оставленным выходцем чьей-то когда-то бурной жизни. То счастье добилось своего предела и замерло, отгородившись от развивающегося общества. Всё здесь застыло в мгновении, не желая что-то менять.

– Ритушка, – прошептала, пытаясь придать авантюризма своему печальному голосу, старушка. – Подай-ка мне, пожалуйста, пульт от телевизора.

Девочка взяла со столика пульт и вложила в руку женщине. Та, прижав подборок, стала рассматривать кнопки. Она отводила медленно от себя пластмассовое устройство и наклоняла его в разные стороны, что-то рассматривая.

– А где дядя Гена? – Спросила Марго, заметив за стеклом антресоли фотографию.

– Генка-то? – Ухмыльнулась старушка. – На работе, наверно. Сынуля у меня молодец. – Она растягивала слова, всё ища нужную кнопку. – У него уже свои дети есть, не помню сколько им. Танька старшая была, после… – Женщина облизала губы и оттопыренным пальцем, с сардельку величиной, нажала на пуск. Дёрнувши электрическим звуком, телевизор включился. – Он у меня газоэлектросварщик! – Звук медленно нарастал, по центральному каналу шёл очередной концерт. – Молодец сынуля. Он обещал заехать. Скоро будет. Задержали, наверное. Он приедет. Он хороший. Вот увидишь. Я вас познакомлю. Хотя вы же виделись с ним, он заезжал когда… ты уже и не помнишь, меленькая была совсем. Но он приедет, точно приедет. – Песни с экрана разошлись во весь голос. Передавали огромную многотысячную толпу, танцующую под открытым небом. На них сыпался разноцветный блестящий дождь из серпантина, шариков и ленточек. На сцене, не переставая, танцевали артисты, а какая-то звезда, с широко выпущенной грудью, пела в микрофон, слегка притопывая. Все улыбались, все смеялись, всем было ужасно весело, до боли радостно и дико смешно.

Картинка передавалась с большими помехами и постоянно дребезжала, звук немного отставал и сильно фонил. Женщину это не волновало, она, растянув на лице скромную улыбку, оперлась головой на спинку, готовая слушать концерт.

– Вам, может, таблетки подать? – Чуть слышно сказала Марго.

– Только ты не смей, слышишь? – Женщина дёрнула сальное лицо на девочку. – Никому ничего не говори. Это только сегодня так случилось. Я полежу, отдохну, и всё будет хорошо. Ты меня слышишь, Рита? Хорошо? – Спросила она разумным голосом и ожидала подтверждения. Девочка кивнула, хотя была совершенно не согласна. – Вот и славненько. Я надеюсь, ты меня не подведёшь, и всё будет хорошо. – Она вновь запела, как будто давно забытую песенку, отвернувшись в телевизор. – У всех всё будет хорошо. И у тебя, и у меня, и у Генки. – Марго выходила из квартиры, а женщина всё продолжала говорить себе под нос. – Нет, ну разве можно себе это представить: газоэлектросварщик! Я, когда узнала, чуть со стула не свалилась. – Телевизор взрывался счастьем. – Мой мальчик, мой сынишка добился чего-то. – Маргарита оставила её одну. – Его взяли на работу, да ещё какую! Молодец он…

Дверь закрылась, и тонны непроходимой паутины легли на оставленную квартиру. Девочка вернулась домой с наиотвратнейшим желанием что-то сделать. Вся не осознаваемая ею душа выкручивалась изнутри в бутылку Клейна. Тошнота какая-то напала непонятная, но девочка на это не обращала внимания… пока. Нужно было позвонить сыну, найти лечащего врача, он же должен был быть. Чтобы посадили старушку на диету, или выписали ей сиделку, или перевели в специализированное место для таких, как она. Оно же есть в мире, должно же быть.

Но все эти перекрывающие друг друга идеи ломались о просьбу неразглашённости. Старушка ясно дала понять, что не желает, чтобы кто-то знал о ней. Но почему? Это же помощь, причём очевидная и необходимая. Ладно излишества незаслуженные и несправедливые, но жизненно важные приспособления должны были появиться в её жизни. Ходунки, например, или трость.

Маргарита бродила медленно по комнате, еле сдерживая озноб. Но он был не болезненный, а медленный и мучительный, какой-то внутренний. Некое неудобство в мышцах и ломота в костях. Девочку всю корёжило, она не представляла, что делать. Несколько раз она поворачивалась на дверь и смотрела туда, ожидая, что побежит. Но нужно ли? Пару раз за вечер подходила к кухонной стене, вслушиваясь в не прекращавшийся концерт.

Старушка, должно быть, ещё сидела на том же месте и неизвестно сколько ещё просидит. Может, этим её весь день занят. Человеку нужно разнообразие, информация, гигиена, туалет, еда, сон. Что из этого, при удачном самостоятельном подъёме, смогла бы сделать пожилая женщина в данном положении? Да что вообще так возможно делать?

Маргарита представила, если бы она оказалась в подобной ситуации. Разве она сидела бы? Девочка с первой же секунды тратила бы всё время на то, чтобы выбраться из плена. Пошла бы шевелиться, потеть сквозь непрекращающиеся боли, сбрасывать лишнее, требовать от врачей лечения, чтобы вновь можно было заняться интересным. Но на деле прошёл бы час, она бы устала. Отдых бы её не насыщал и не давал бы новых сил, а только разгорячал боли в суставах. Но девочка всё равно вставала бы, сквозь слёзы сгонять с себя дряблость и так целый день. Через не унимающуюся, отвлекающую, не позволяющую ни на чём сконцентрироваться боль. Боль во всём: в коленях, руках, спине, груди при вдохе или выдохе. Эта боль своей ношей опрокидывается на голову. Голова болит уже от усталости не из-за потери сил, а от изнеможденности болью. Оттого что просто надоела. Есть лёгкий выход: не терпеть и не причинять себе больше вреда, а сесть в полулежащее положение и успокоиться. Не напоминать себе лишними шевелениями о существовании внешней оболочки, а погрузиться в себя. Отвлечься и отгородиться от частей тела, причиняющих неудобство.

У этой боли есть имя – старость. Таким образом всех она сводит в постель. И Марго бы тоже там оказалась, хоть и до последнего не верит, что сдастся. Ведь только оказавшись там, начинаешь сожалеть, что вовремя не потерпел, не преодолел эту боль и считаешь, что уже поздно. Начинаешь скулить скрипящим языком нравоучения, предостерегая остальных о той же участи. Молодые, может, и верят, говоря, что никогда себя до такого не доведут. Тогда пожилой вспоминает, как сам это же говорил, лет пятьдесят назад. Теперь он понимает, что цикличность эту не разорвать, и виноват в ней только сам человек, загнавший себя в такие условия. Значит, только он обязан расплачиваться за них и не имеет права тянуть туда остальных.

По такой же причине соседка Маргариты не хотела, чтобы кто-то знал о её немощном положении. Но это не отменяло того, о чём она грезила. О тех же поездках на велосипеде, о беге по лужам или веселье. О простом человеческом тепле, об объятиях, улыбках и понимании. Подавляя в себе до боли приятные, давно оставленные желания и смирившись с прошедшим временем, всё же изредка она плавала в прекрасных тусклых воспоминаниях. В тех временах, когда казалось, что весь мир у ног. Что нет ни преград, ни запретов, что можно всё, что возможно вообразить, а говорят, и больше.

Теперь от всего того гаснувшего в её груди прошлого остался серый альбом с отцветшими фотографиями. Разнообразностью служит телевизор, уже несколько десятилетий стоящий на повторе программ. Ну, и, конечно, праздником является выход на улицу. Когда с полчаса она по ступеньке спускает ноги по очереди, боясь, что поручень погнётся. Когда погода с давлением не заставляют стонать больше суставы, и когда на скамьях у дома сидят такие же обречённые старушки. Причём ни у одной в глазах никогда не увидишь тоску по упущенному. Все при встрече друг с дружкой безумно рады. Так же они радуются, когда кто-либо их навещает или просто обращается. Посторонний в такой момент думает, что мешает своим присутствием, но пожилой человек обращает на него всё своё внимание. Он безумно рад разговору, даже если тот не задаётся. Рад порассказывать заезженные истории, порасспрашивать о чём угодно (ему всё интересно), даже просто помолчать рядом. Зная, что он не один. Что кто-то дышит, и что он сам ещё дышит.

От этого никто и никогда не замечал тоски в глазах таких старушек. Они всегда при встречах расцветали. Они знают, что разговор с ними прекратится, и, может, это их последний разговор, поэтому впитывают от него всё возможное и невозможное. Пытаются нелепо держать нить общения, наводить на новости, размышления и улыбки. Всё же вскоре они воспринимают себя обузой и хотят избавить человека от ноши себя.

Маргарита не выдержала и зажалась в свой уголок. Обхватив голову руками, в позе эмбриона она напрягала все мышцы, которые могли как можно сильнее сдавить её вовнутрь. Девочка знала, что не может помочь этой бабушке из-за простой просьбы с её стороны. Причём зная, что помощь необходима, что без неё никак и нельзя медлить, но всё же не могла ничего сделать. У неё нет сил перечить. Она не способна идти против воли другого человека. Это её выбор. Да, старушке может быть лучше, да, она может похудеть и выздороветь, но Маргарита ничего не сделает.