Текст книги "Карельская сага. Роман о настоящей жизни"

Но вместо того чтобы взяться за весла и начать грести в нужную сторону, к деревне, которая уже начала показываться, Алексеич хитро улыбнулся и закрутил головой. Взяв из ведра пригоршню ягод, он с жадностью их съел и снова покрутил головой. «Не хочешь возвращаться? Я тебе дам! Голодный, небось, и грязный весь, потный, по болотам шатался». «Ничего вы, бабы, не понимаете», – ответил Алексеич и стал грести в противоположную сторону, обратно к протоке в первое озеро. Причем грести сильно, как никогда не греб, боясь потянуть спину или вырвать вместе с гвоздями из корпуса лодки уключины.

«Куда это ты собрался?»

«А не твое дело».

«Как – не мое? Тебе бы дома сидеть, за хозяйством смотреть, а если на рыбалку и за ягодами ходить, то недалеко, погода больно нестабильная».

«Не твое, говорю, дело. Кто ты мне? Жена? Нет, не жена. Люди говорят, что не жена ты мне, и слушаться тебя я не должен».

«Разве не жена?»

«Нет, не жена, только под каблуком твоим хожу да по хозяйству всё делаю, чего ты никогда не сделаешь сама. Вот такая ты мне жена».

«Мне казалось, ты любишь меня и сам захотел быть со мной».

«Кто тебе такое сказал? Разве я?»

«Ты, Дима, ты».

Алексеич насторожился и перестал грести.

«Я? А когда?»

«Давно-давно, помнишь, когда мы только познакомились. Ты на тракторе разъезжал по поселку, а мы с Кирюшей только после пожара приехали. Забыл?»

«Забыл».

«Вспоминай, ты не мог забыть этого».

«А звать-то тебя как?»

«Ты и это забыл?»

«Не забыл, просто не могу никак вспомнить, хоть убей, не могу».

«Лена меня зовут».

«Точно-точно, Лена, сейчас я вспоминаю, у тебя ведь дом в деревне, у пригорка, где камни и елка кривая, с нее верхушку спилили, а она не вверх, а вкривь пошла расти».

«Видишь, Дима, всё ты прекрасно помнишь. Так что хватит паясничать, я со вчерашнего дня тебя жду, уже все окна проглядела, ты так надолго никогда на лодке не уходил».

«Да нет, уходил, просто тебе не говорил».

«Всё, хватит, возвращайся. Слышишь? Я очень тебя жду».

«Возвращаться? Да как я теперь вернусь-то», – произнес Алексеич и заплакал, обхватив голову руками и беспомощно мотая ею из стороны в сторону.

И тут Лена увидела, что весел на лодке нет: когда Алексеич перестал грести и бросил их, они неслышно соскользнули и упали в озеро. А лодку подводное течение тянуло назад, в протоку, в первое озеро, мимо низкорослого леса, к дальним непроходимым болотам. Он беспомощно развел руки и принялся раскачивать лодку. Но она лишь прибавляла скорость.

«Нет, не уплывай, хватай весла, хватай, пока не поздно, а то потонут!» – закричала Лена и проснулась.

Болела поясница и руки, оттого что она всю ночь пролежала на краю лавки, и голова ее была не на матрасе или подушке, а прямо на деревянной доске. За окном уже светало, за забором у Софьи начинал недовольно гоготать петух. В одних тапках на босу ногу, в ночной рубашке, набросив на плечи шерстяной платок, Лена выбежала из дома и помчалась по тропинке вниз к озеру. Лодки у пристани не было. Она бежала, чувствуя, как голые ноги обжигают холодом капли утренней росы, как тапки становятся насквозь мокрыми. Она не боялась упасть или наступить, не глядя, на гадюку, гадюк в некошеной высокой траве и среди камней было особенно много. Трава доходила ей до пояса, и скоро ночная рубашка, впитав росу, стала тяжелой и тянула вниз, словно к ней специально привязали какой-нибудь груз.

– Дима! Ау! Дима! – крикнула Лена с берега.

Над озером поднимался легкий пар, как бывает с водой, когда ее разогревают в большом металлическом чане в бане. Сначала пар поднимается медленно, боязливо, затем начинает струиться, неся с собой запах сырости, мха, стоялой торфяной воды и березовых листьев. Такой же запах приносил с озера легкий утренний ветерок, настолько легкий, что струи пара от его дуновений лишь слегка покачивались.

В ответ Лене не донеслось даже эха: оно спряталось в глубине леса, в болотных топях, среди огромных валунов, принесенных в доисторические времена ледником и поросших коркой лишайника. Лишь в деревне у Софьи петух наконец отошел от дремоты и запел во всю мочь: «Ко-ку-ко-ре-ку!»

Кирилл долго не подходил к телефону. Хотелось поспать подольше. После вчерашнего перетаскивания деталей для двигателя и корпуса теплохода, который дядя Саша приводил в порядок в какие-то невообразимо короткие сроки, болели руки, а плечи и вовсе будто перекосило. Но телефон всё надрывался, а солнце через тонкие, купленные по дешевке шторы бесцеремонно светило в глаза. В училище были каникулы, а дядя Саша разрешал им с Юрой приходить не с самого утра, а после обеда, когда появлялось то, что он называл «самой черной работой». За утро Игорек с бригадой и сам дядя Саша, облачившись в синий рабочий комбинезон, успевали открутить какие-нибудь детали, потом, исправив, поставить их обратно, заляпав пол или стены машинным маслом. Его Кирилл с Юрой обычно и отмывали, а когда заканчивали с этим, то брались за переноску тяжестей или разгрузку привезенных с завода запасных частей.

– Да кто же там… Алло…

– Кирюша, это ты?

– Мама? А кто же еще, конечно я. Ты меня разбудила.

– Кирюша, у нас беда, Дима пропал.

– Какой Дима? Алексеич, что ли? – Кирилл всегда называл появившегося в их с мамой жизни человека Алексеичем и никак иначе. – Ты про него говоришь?

– Да, про него. Понимаешь, он…

– Мам, да выключи эту молотилку у себя, и пусть не орут там так твои тетки, ничего не слышно, – потирая глаза и вытягивая закрученный телефонный шнур, Кирилл опустился и присел на пол, кроме тумбочки и коврика в наспех отремонтированной прихожей не было ничего.

В трубке послышался скрип закрываемой двери и сдавленный мамин крик: «Девочки, давайте потише, до города пытаюсь дозвониться». Крики мгновенно, словно по строгой команде, стихли. Звонки в город в поселке на полном серьезе считались за магическое действо, особенно когда единственный на деревню уличный телефон, к которому всегда стояла очередь, разбомбили какие-то проезжие хулиганы-гастролеры, и позвонить стало возможно только из кабинета Дмитрия Викторовича или с телефона в цехе. Сюда бегали вызвать врача или осведомиться о здоровье близких – Лена никого постороннего в цех не пускала, только записывала на бумажке номер телефона и о чем нужно сообщить и звонила сама.

– Да, Кирюш, он пропал. В субботу с утра на лодке поехал посмотреть, есть ли уже грибы, ягод насобирать. Вчера его весь день прождала, сегодня утром вышла, а его всё равно нет.

– А куда поехал, не говорил?

– О чем ты? Разве он скажет! Ты же его знаешь, вечно ему мерещится, что его грибные места выдадут кому-нибудь. Как чувствовала, что не надо отпускать, как чувствовала!

– Прекрати, мам, найдется он, не пропадет!

– Кирюша, я поспрашивала, его никто не видел. Поселковые вчера на катере сетки ставить ездили, грибов привезли с первого озера, на дальнем берегу были. Говорят, никого там нет, других лодок и катеров не было. У нас в субботу ветер поднимался, тучи были. Мало ли что могло случиться. Он бы сказал, если бы собирался на три дня. Мы договаривались, что он еще вчера утром вернется. Не вернулся, Кирюш, я очень беспокоюсь. Ты, пожалуйста, приезжай. Я так не могу. Я ночь сегодня не спала почти.

Кирилл замялся и потер голые ноги, после теплой постели очутившиеся вдруг на скользком холодном линолеуме.

– Мам, ну куда я поеду, у нас на работе два теплохода в заказах стоят, самая работа сейчас.

– Какая работа, Кирилл? Ты не понимаешь? Пропал твой близкий человек. Работа никуда не денется, а вот человека не вернуть, если случилась беда. Ты пойми, Дима на веслах бы дошел уже оттуда давно. Или пешком обогнул болото. Вы же с ним ходили, там километров двенадцать.

– Угу, – поддакнул Кирилл.

– Я тебя прошу, приезжай, сейчас ты нужен здесь. Мне самой с работы не вырваться, сейчас машину ждем. Дома тетя Софья осталась, караулит Диму, если он появится, она сразу же Василия на велосипеде отправит сюда, в поселок. Но я из дома ушла в семь, сейчас почти двенадцать. Никого нет, значит, Дима не вернулся.

– А работа?

– Возьми отгул или отпуск. Возможно, придется Диму искать, как помнишь, все искали у Войтоненов бабку?

В тот год, когда Кирилл оканчивал восьмилетку и устраивался в училище, семидесятилетняя бабка, мать Оли Войтонен, работницы колхозного цеха, отправилась на болото за морошкой и не вернулась. После того как прошло два дня и стало ясно, что сама бабка не вернется, что с ней приключилась беда, почти весь поселок двинул на ее поиски. Бабку нашли живой и невредимой, с полными ведрами морошки за пятнадцать километров от поселка. Как она смогла пройти такое расстояние при ее больных ногах, так и осталось загадкой. Впрочем, при ней была бутылка водки, в которой оставалось лишь на донышке. Такое топливо да еще и вкупе с жарой сыграло с бабкой злую шутку и заставило брести в противоположную от поселка сторону.

– Помню, мама. Но Алексеич же не пьянь, как бабка Войтоненов, он водку с собой на рыбалку и в лес не берет.

– Да при чем тут водка? Приезжай, Кирилл, я очень жду тебя. Иначе не знаю, с ума просто сойду и с Димой, и с молоком, и со всем остальным. Когда ты приедешь?

– Я не знаю.

– Как можно быстрее приезжай! – произнесла Лена и снова в цехе со страшным грохотом завелась машина, залязгали металлом трубы. – Всё, мне пора. Автобус вечером до поселка. А утром завтра электричка. Не опоздай только.

– Угу, – ответил Кирилл и услышал в трубке короткие гудки.

«И в натуре, куда Алексеич мог так надолго на лодке уйти? За два дня можно было уже обойти озеро целиком, и первое, и второе, и обратно вернуться», – Кирилл шел на работу в раздумьях, в отвратительном настроении, подбирая слова, чтобы отпроситься у дяди Саши или вовсе на какое-то время уволиться. Он решил, что пара дней отгулов не исправят ничего: ехать в деревню, искать Алексеича, успокаивать маму и снова искать нужные слова и предлог, чтобы вернуться в город, – это виделось ему настоящим сумасшествием. К тому же раз Алек-сеич пропал так надолго, то с ним вполне могло приключиться совсем плохое или даже непоправимое, и хоть Кирилл, как и любой другой нормальный человек, оказавшийся в таком же положении, гнал от себя эти мысли, он не сбрасывал со счетов подобный исход дела.

– Сегодня много работы, может, до самого вечера не управимся, – Юра пришел раньше и переодевался в сарае.

– Я не буду работать сегодня, я уволиться хочу.

– С ума сошел? Уволиться? Да тут самое время сейчас зеленые заколачивать!

– Тебя, – Кирилл задумался, по привычке взял с крючка рабочую одежду, но тут же повесил ее обратно, – тебя-то никто не просит увольняться, оставайся, работай. А мне на пару недель или на месяц, еще не знаю, надо к матери уехать.

Это заявление настолько обескуражило Юру, что он попытался сесть на табурет, табурет качнулся, и он чуть не упал на пол. Стягивая с головы бейсболку, Юра все-таки уселся на табурет и с силой затопал ногами.

– Вот дерьмо же!

– Слушай, я не виноват ни в чем и оправдываться не собираюсь, – вскипел Кирилл. – У меня отчим пропал, ушел на лодке и пропал. Мать себе места там не находит, а я сижу тут в городе, и ты еще будешь говорить мне, ехать или нет, увольняться или продолжаться сидеть дальше.

– А ты про деньги подумал? У нас же деньги вложены, проценты бегут! Уже вопрос с комнатой решен, на следующей неделе я должен отдать своим деньги, мне же чуть-чуть не хватает!

Кирилл хлопнул себя рукой по карманам:

– Хорошо, что напомнил. Свои ты можешь не забирать, а я сегодня, наверное, заберу. Нет, точно заберу, дядя Саша, наверное, мне ни шиша не выдаст. А мне плевать, всё улажу и вернусь, устроюсь обратно. Что-то я не видел толпы желающих грязь убирать.

– Если ты забираешь, то и я…

– И зачем?

– Один я не пойду, – голос Юры вздрогнул, снова он превратился в того самого испуганного парня, каким его знал Кирилл по первому курсу училища и уже успел позабыть, – меня же… меня же опустить на бабки могут одного.

– А когда мы вдвоем, думаешь, не могут?

– Все-таки вдвоем не так страшно. Что с отчимом-то твоим случилось?

– Да откуда я знаю! – заорал Кирилл и спрыгнул со стола. – Дядя Саша где?

– В ангаре был.

Дверь в ангар была распахнута. Ангар был без окон и электричества, и возможность рассмотреть что-либо внутри давала лишь открытая настежь дверь днем или фонарик вечером. Но с фонариком туда ходить дядя Саша боялся после того, как споткнулся и, падая, ударился головой об железные прутья. На металлической двери с внутренней стороны был наклеен постер с женщиной, на которой была лишь ковбойская шляпа и белые ажурные чулки – дама сидела во фривольной позе на стуле, вытянув ноги вперед. Постер принес и наклеил Игорек, любитель подобных пикантных штучек. Увидев изображение, дядя Саша долго в него всматривался, даже нацепил на нос очки, и, в конце концов, сплюнул и заявил, что баба эта дура, так как чулки совсем не подходят по цвету к шляпе, и сам он на такую никогда бы не позарился, его жена и та гораздо лучше одевается.

– Дядя Саша, вы тут? Разговор есть.

– Тут. Говори. Я слушаю, – дядя Саша переставлял с места на место коробки, заглядывая вовнутрь и проверяя содержимое.

– Мне уехать надо.

– Выходной не дам, – отрезал дядя Саша.

– Я уволиться хочу, на какое-то время, – голос Кирилла звучал неубедительно. С чего это вдруг начальник должен его отпускать с работы, если был уговор работать практически без выходных, никому не распространяться о том, что творится в мастерской и сколько заказов через нее в действительности проходит, а за это стабильно получать неплохие деньги. Бросать такую работу, когда вокруг не устроиться ни на какую, заводы простаивают, совхозы закрыты, являлось отчаянным поступком.

– И на какое время?

– На пару недель, на месяц, не знаю еще. Мне в деревню нужно срочно вернуться. Мама утром звонила. Отчим у меня пропал, – Кирилл при слове отчим побледнел, но дядя Саша, конечно, этого не увидел. Кирилл никогда не считал Алексеича отчимом и тем более так его не называл. Только по дороге в мастерскую, понимая, что придется держать разговор с начальником, вдруг понял, что Алексеич не просто знакомый, или друг, или просто сожитель его мамы, а отчим. Пусть они с матерью и не были официально расписаны, но что могут решить бумажки? По-честному, ничего.

Оставив коробки и отряхиваясь от насыпавшейся на плечи пыли, дядя Саша подошел поближе.

– И давно пропал?

– Мама говорит, что в субботу утром ушел на лодке, так и не вернулся. И не видел его никто.

– Три дня, значит?

– Три дня, почти три дня, – ответил, отвернувшись, Кирилл.

– Три дня – это ничего, это совсем ничего, – без намека на свое обычное самодовольство, заключил дядя Саша. – А у тебя там в деревне только мать? Или еще родня есть?

– В деревне никого. У меня дядя есть, далеко, в Североморске. Его зовут так же, как и вас, дядя Саша.

– Радость-то какая, – ухмыльнулся дядя Саша. – А как с отчимом собираешься поступить? В лес идти искать?

– Еще не знаю, но, наверное, так и придется. У нас в поселке несколько лет назад старуха пропала, ее много народу искало, даже лодку с мотором нанимали, по берегу озера пройтись.

Дядя Саша толкнул Кирилла в плечо, чтобы тот двигался в направлении выхода. Коробки, листы железа, прутья были составлены в ангаре так плотно, что проход между ними был не шире полуметра. Разойтись в таком проходе двоим было невозможно. После темного ангара от дневного света защипало глаза. Кирилл выходил, опустив голову вниз.

– Да не плачь, главное – не плачь, слезами делу не поможешь, – причитал дядя Саша и вешал на дверь ангара большой, тронутый ржавчиной амбарный замок.

– Я не плачу, с чего вы взяли?

– Да так. Ты уже другу своему говорил, что уходишь?

– Говорил.

– У тебя хоть деньги есть? Тьфу-тьфу, отыщется твой отчим, но на поиски и, если, не дай бог, на похороны.

Они медленно шли к сараю, к кабинету дяди Саши. Юра уже успел донести новость до Игорька, и тот, размахивая монтировкой, стоял у сарая. Такого непроницаемого выражения лица у него не было, даже когда в мастерскую нагрянул рэкет и когда Юра случайно опрокинул на верхней палубе отремонтированного прогулочного кораблика большое ведро с краской. Игорек тогда грозился устроить Юре с Кириллом веселую жизнь и заставить мыть гальюн зубными щетками. Юра демонстративно пожимал плечами, показывая, что он ничего не может поделать, что об увольнении Кирилла Игорек каким-то образом узнал сам. На подходе к сараю дядя Саша погрозил Игорьку кулаком, и тот, спешно закурив, отправился с монтировкой обратно в машинное отделение теплохода, где два механика из бригады, громко матерясь, стучали молотками по чему-то железному.

– Так ты обратно возвращаться планируешь? Я никого на твое место брать не буду, мне раздолбаи и халявщики тут не нужны.

– Планирую, просто хочу с матерью в деревне побыть немного. Да и отдохнуть надо, скоро учебный год начнется. Вы сами говорили, лето короткое и осень придет незаметно. В огороде надо помочь, ягод-грибов на зиму наделать, картошку собрать и под дом заложить. Магазина там нет, мамка только молоко с колхоза приносит.

– Вот и планируй, смотри, – дядя Саша ткнул пальцем в календарь, прибитый к стене гвоздем, – сегодня двадцать пятое июля, понедельник. Значится, так, до пятнадцатого августа решай свои дела, устраивайся. Господи, только б твой отчим нашелся! Сколько людей каждый год пропадает, целые города! Ну, максимум до сентября потерплю. А дальше как штык, приходи и работай, хотя бы сентябрь.

– Приду, обязательно приду.

У дяди Саши была дурная привычка во время разговора вдруг отключаться и, ни слова не говоря и не проявляя никакого интереса к беседе, погружаться в свои неведомые дела: заказы, документы, бухгалтерские книги, накладные или просто в чтение газеты. Что именно он хотел показать таким образом – неясно. Это более всего напоминало попытку убежать от проблем с надеждой на самостоятельное, без его помощи исчезновение. Как бывает со страусами, прячущими голову в землю или во что придется. Но проблемы не исчезали, а подчас происходило их прибавление. Кирилл сидел напротив дяди Саши, и ему казалось, будто он за своим столом снова ушел в астрал и вздумал игнорировать реальность.

– Вообще-то мы с вами о чем-то говорили, – Кирилл набрался наглости и, привстав, постучал рукой по столу, там, где стоял граненый стакан, набитый карандашами и фломастерами.

– Вообще-то я знаю, – не поднимая головы, резко ответил дядя Саша. – Я расчет тебе считаю. Двадцать пятое сегодня, у тебя с десятого числа тринадцать отработанных дней. Я тут слышал, что вы с Юрой деньги в этот лохотрон вложили, в «МММ».

– Вложили, проценты-то огромные бегут.

– Идиоты, это же рухнет всё. Откуда деньги брать, в рекламе звенят, что тысяча процентов годовых будет, что их бумажки ликвидны. У меня жена всё порывается отнести.

– А вы не разрешаете? Почему? – удивился Кирилл. – Если такая реклама, по телевизору показывают, в газетах пишут, то куда всё это денется? Оно не может исчезнуть.

– Зеленый ты еще парень, и Юрка тоже. Ничего не понимаете. Лучше дома в чулке деньги лежать будут, чем…

– Да не надо мне читать моралей, сегодня иду деньги забирать, Юрка тоже собирается, только не пойму, зачем. У него ничего не случилось, это мне нужны, чтобы мамке помочь, – Кирилл наблюдал, как дядя Саша достал из кармана перетянутые магазинной резинкой купюры и, плюнув на палец, принялся отсчитывать.

– Вот и правильно, что забираете. Тысяча процентов! Такая инфляция, промышленность стоит, а вся страна только заначки в «МММ» несет. Если б как в советское время работали, старались, то другое дело. Весь мир нас боялся и уважал, а теперь за китайскую тушенку жопы лижем всему миру и военные тайны продаем. Эх, ребята, не на лучшее время пришлась ваша юность, не на лучшее. Закончили бы свое училище, отслужили, вернулись настоящими мужиками, на нормальную работу бы устроились, а не по углам прятаться. Устроил бы вас, трудовую книжку открыл, стаж пошел бы.

– А нас не возьмут в армию, Юрка сирота, я к мамке в деревню уеду. Да и говорят, отменят призыв. Вы не волнуйтесь. Вам-то какое до этого дело?

Дядя Саша закурил, пустил себе под нос огромный клуб дыма, закатил глаза, как закатывают их очень древние старики в моменты воспоминаний и рассказов о бурной молодости. Конечно, во многом с его стороны это было наиграно, но на Кирилла произвело определенное впечатление. Он заерзал и уже стал себе представлять, как они с Юрой прибегают к тому самому окошку, а оно заколочено, как брошенные дома в деревне, и в нем никого нет.

– С учетом уже выданного я должен тебе двадцать две тысячи.

– Ага, – Кирилл пересчитывал и прятал в карман деньги.

– Не ага, а спасибо! Вот молодежь, одни рэкетиры пошли!

– Спасибо, дядя Саша.

– Вот то-то! И учти, если хочешь сохранить деньги, лучше храни в долларах, Америка никогда никуда не денется, зелень принимают везде. Молодежь…

Кирилл больше не хотел ничего слушать. Он вышел из сарая и на полдороги к воротам замер, как вкопанный, ощупал карманы джинсов и достал сверток. Это были те самые билеты с бабочками и портретом мужика, внешне чем-то похожего на дядю Сашу, но не начальника, а брата мамы. После разговора с человеком, к мнению которого Кирилл старался прислушиваться, доверие к бумажкам с каждой минутой всё уменьшалось. Пусть и не абсолютная, но внутренняя их ценность для Кирилла становилась даже не нулевой – отрицательной. «Тысяча процентов годовых, – повторил про себя Кирилл и пришел в ужас. – Они что там, печатают деньги, что ли?»

Есть люди, у которых страх потерять всё заложен на генетическом уровне. Таких, наверное, большинство из последних поколений, рожденных в Советском Союзе. Они будут бравировать своим умением выкрутиться из любой передряги, выжить в самых невероятных условиях, отстоять самую огромную очередь, достать деликатес, когда полки магазинов вокруг пусты. Но страх – он не виден внешне. Его не разглядишь за наигранной мишурой и пафосом. А еще бывает приобретенный страх лишиться вмиг и всего. Кирилл к собственному удивлению обнаружил в себе именно такой. Если бы не было того пожара, если бы не пришлось в деревне маме перебиваться тяжелой работой, если бы в тот момент, когда они встали на ноги, не затеяли денежных реформ, из-за которых сбережения стали мусором, цветными бумажными лоскутками! И, наконец, если бы он не поговорил с дядей Сашей, а тот неизвестно как не услышал бы их с Юрой разговор, то не было бы этого страха. Повода для него не было бы ни малейшего.