Текст книги "Карельская сага. Роман о настоящей жизни"

Алексеич нашелся на следующее утро. Он ползал по берегу со сломанной ногой, к которой была привязана трухлявая палка, и, размахивая огромной еловой лапой, пытался привлечь к себе внимание, как самый настоящий Робинзон. Он замерз и охрип, пока в течение двух дней звал на помощь. И звал бы еще неизвестно сколько, если бы Петр, зная направления подводного течения, не вычислил бы места, откуда сорвалась и приплыла лодка.

– Не-не, вы посмотрите, что тут наделали, сволочи! Вы пройдите туда, за деревья, – не скрывая своей радости, прохрипел Алексеич. – Там же на медведя яму выкопали! Когда успели? Я прошлой осенью тут был, спокойно ходил. Смотри, осторожнее, брат, не провались. Еле выполз оттуда.

– На медведя? – удивился Кирилл, проходя по тропинке за деревья. – Такая огромная! И замаскировали ее как надо.

– А ты думал, как ловят медведя? Он не дурак, маскируют, присыпают ветками. И раз в несколько дней приезжают, проверяют. Наверное, сделали тем летом еще, да ты, Димка, не заметил, или ветки прочные были, не проваливались.

– Может, Петя, может. Вот и сходил за ягодами!

– Скажи спасибо, что живой остался, – равнодушно ответил Петр и задымил папиросой. – К участковому сегодня зайду, скажу, что браконьеры снова повадились. Давно их не было здесь, всё больше в лесничестве. Да ты забудь об этом, там, в деревне жена твоя с ума сходит, а ты здесь о ягодах рассуждаешь. Что за человек!

Они с трудом втащили Алексеича в лодку. Он выглядел очень уставшим и при каждом движении скрипел зубами: нога сильно болела и отекла так, что Кириллу не удалось снять с нее сапог.

– Мать видел? Как она?

– Тебя ждет, вот, мне звонила, чтобы приехал, тебя нашел, – довольный тем, что Алексеич нашелся, ответил Кирилл. – Утром позвонила вчера, я и рванул сюда.

– Значит, бросил работу, отгул взял?

– Неа, не отгул.

– Уволился?

– Ну, уволился, что с того?

– Что с того? – вскипел Алексеич и приподнялся со дна лодки так, что лодку сильно закачало. – Работать негде, а он работой кидается.

– Ничего, возьмут обратно.

– Ты уверен? Тебе кто об этом сказал?

– Начальник сказал, вот кто. Говорит, возьмет работать в бригаду обратно, на мое место никого не будет брать пока. Я, между прочим, ценный работник.

Алексеича стал распирать смех: «Тоже мне, ценный работник нашелся». Кирилла такие насмешки задевали, и он предпочел отвернуться и смотреть вперед. Лодка Петра шла быстро. Позади, едва справляясь с чужим капризным мотором, поспевал дядя Василий. Они прошли протоку, проплыли мимо сосен, впереди открылось второе озеро и деревня. Лена была на пристани, полоскала белье, то окуная его в воду, то разворачивая, чтобы посмотреть, хорошо ли отстиралось. Мокрое белье пузырилось на ветру. Едва завидев вдалеке лодки и услышав треск мотора, она забыла о белье и встала, закрывая глаза от солнца. Недополощенная цветастая рубашка так и осталась в воде и стала медленно уплывать в озеро.

– Дима! – закричала Лена.

– Ого-го! Я здесь! – смеясь, орал Алексеич со дна лодки и пытался привстать, чтобы помахать рукой.

– Лежи, травмированный, пока вторую ногу не обломал себе, – пробурчал Петр и, заглушив мотор, стал веслом подводить лодку к пристани. – Эй, Ленка, это ты тут тряпками разбрасываешься? Смотри-ка, рубаху выловил. Не твои ли это тряпки, Димка, уже на помойку отправляются?

Он подцепил веслом и вытащил из воды рубашку.

– Точно, моя! – рассмеялся Алексеич и, перегнувшись через борт, не отрываясь, смотрел на Лену. – Всего три дня не было, а уже вещи начинают выбрасывать, из дому выметать. А еще говорят, что мужиков в деревне не хватает, на вес золота.

– Нашли, мам, всё в порядке с Алексеичем, ногу, похоже, сломал, но это ерунда.

– До свадьбы заживет, – поддакнул Василий, подплывая сзади.

Лена молчала и стояла, оцепенев. Она не схватила уплывшую рубашку, хотя сделала бы это в любой другой ситуации, не стала подтягивать лодку, чтобы помочь сойти на берег сидящим в ней. Она просто смотрела на него, а он на нее. Этих совершенно разных по взглядам, возрасту, характеру, привычкам и всему остальному людей связывали невидимые ниточки, потому как очевидных и явных причин их симпатии не находилось. Не понимал ее и Кирилл, точнее, не пытался понять, в его возрасте задумываться о таком еще рано, а потом, с годами, интересы смещаются в личную плоскость, и симпатии взрослых, их проблемы отступают на дальний план. Ниточек этих, наверное, не чувствовали и сами Лена с Алексеичем. Они просто знали об их существовании, и им этого оказалось достаточно.

Светило летнее солнце, с озера тянуло совсем не летней прохладой. Алексеич сидел в доме, пил чай с картошкой в мундире и терпеливо дожидался прихода фельдшера. Фельдшер приехал на велосипеде и заявил, что нужно везти в больницу, делать снимок и накладывать гипс. Лена не отходила от Алексеича ни на шаг, боясь упустить и потерять снова. Кирилл съездил на велосипеде фельдшера в поселок и нанял водителя на старом темно-зеленом «уазике».

– Нельзя мне, Ленка, доктор сказал, что нельзя, – возмутился Алексеич, когда вечером себе и ему, закованному в гипс, Лена налила по полстакана водки.

– Ничего, по чуть-чуть за спасение можно, – улыбнулась Лена и опустошила свой стакан. – Ты мне лучше скажи, как тебя в медвежью яму вообще угораздило упасть? Она же заметна, сразу должен был увидеть.

– Незаметна она была, совсем свежая, в том и дело, – Алексеич выпил водку и с остервенением принялся жевать хлебную горбушку. – Спать хочется, завтра расспросишь, я же там не спал толком, кричал, ходить пытался, да больно аж жуть.

– И сейчас болит? – испуганно спросил Кирилл.

– Нет, сейчас уже не болит, сейчас уже хорошо, – улыбнулся Алексеич.

– Костяная нога ты наша! – засмеялась Лена. – Ой, не смотрите на меня, я, кажется, красная, пока на пристани стирала, лоб пообгорел, а сейчас выпила, лицо прямо горит. Нет, не смейте смотреть!

Алексеич спал больше суток, устроившись на лавке и подложив под загипсованную ногу старую подушку. Лена не разрешила его будить, даже когда на следующий день вместе с Петром пришел милиционер с желанием расспросить Алексеича о медвежьей ловушке и браконьерах. «Сами найдете, видите, намаялся человек, сижу сегодня, с работы отпроситься пришлось, чтобы не ходили, не приставали с расспросами, дали поспать человеку. Помнится, когда у Войтоненов бабка спьяну заблудилась, так к ней такими делегациями не ходили, она спокойно дальше пила. А ну, кыш отсюда, завтра приходите», – Лена выставила милиционера за дверь.

После недолгих препирательств Петр повез милиционера на лодке на дальний берег первого озера осматривать обнаруженную яму, в которую провалился Алексеич. Вернулся милиционер недовольный, еще раз постучался в дом, но Лена его не пустила. «Говорит, хочет, чтобы никуда твой Димка не ходил, не болтал никому. Это какие-то его знакомые, районное начальство у нас охотится на медведя, – выдал суть вопроса Петр, когда милиционер ушел обратно в поселок. – Да, пошли капиталисты, раньше таких не водилось. Поселок разваливается, а они и на охоту, и туда, и сюда, а всё за казенный счет, не удивлюсь».

Лена как могла убедила Петра в том, что никуда они жаловаться не пойдут и не сболтнут лишнего, что она довольна возвращением Алексеича и претензий ни к кому не имеет. Кирилл пробовал возразить, но Лена погрозила ему кулаком.

– Зачем это ты так, мам? – спросил обиженный Кирилл, когда Петр сел в лодку и отплыл на первое озеро через протоку в сторону поселка.

– Затем, Кирюша, что с властью сейчас шутки плохи. В районе какой-то бандит главой администрации сел. Прежнего убили на разборке полгода назад, сейчас новый возник. Час от часу не легче. К нам в цех почти сразу приехал, с Дмитрием Викторовичем разговор завел, так и так, чтобы работали спокойно, нужно каждый месяц ему процент платить. Он еще так смешно сказал, не платить, а отстегивать. Внешность-то у него говорящая, явно сидел, лысый, на руках татуировки. Машина импортная, вся затемненная, с ним машина с охраной. Нет, Кирюш, в это лучше не соваться, жить себе спокойненько, а они пусть как хотят разбираются. И нашего Алексеича я никуда не пущу жаловаться. Да и не пойдет он, не нужно это ему.

Алексеич встал рано утром в четверг и первым делом, кое-как выйдя во двор, сколотил себе костыли.

– Костяная нога, – дразнила его Лена.

– Молчи, Золушка, заберу твои туфельки и сдам в комиссионку! – грозно отвечал Алексеич.

– Сдашь, сдашь, только хотя бы до огорода сначала дойди, а потом и сдавать пойдешь. Заодно и бутылки сдашь, а то смотри, сколько уже накопили, класть некуда.

По старой привычке Лена не выбрасывала бутылки, а мыла и складировала за печкой, в надежде, что в поселке снова откроется магазин и в нем можно будет сдать стеклотару. Но закрытый магазин был никому не нужен, как и бутылки. В городе их кое-где еще принимали, а поселок понемногу приходил в запустение. Лена видела это, но старательно убеждала себя в обратном.

В пятницу днем она пришла с работы нахмурившись, ни слова не говоря, принялась хлопотать по дому. Алексеич дремал, Кирилл, нацепив на голову платок, копался в огороде, пропалывая грядки.

– Ой, беда приключилась, беда! – по дороге из поселка бежала тетя Софья. – По телевизору вон чего сказали! Ой, беда приключилась, беда!

Кирилл насторожился, а Лена вышла из дома со сковородой в руках. Заслышав крики хозяйки, за забором заметалась и залаяла собака.

– Слышала, Ленка, беда-то какая! «МММ» лопнуло! Всё позакрывали, проклятые, денег не возвращают! Ох, беда, революцию сделают, чувствую, будет новая революция!

Лена махнула на тетю Софью рукой, дав понять, что эта новость их дом никак не касается. Кирилл забросил прополку и вернулся в дом.

– Видишь, что творится, Кирюш.

– Вижу, мама.

– Теперь понимаешь, почему я бы не разрешила тебе нести туда деньги? И в поселке, и в цеху много народа туда деньги несли. Сами без штанов, голодные, а туда несут. Рекламу, говорят, посмотрели, обещали им много процентов. А я не верю никаким обещаниям, сынок, только на себя всегда рассчитывала. Помнишь, пожар у нас случился? Хорошо, людей добрых вокруг много оказалось. Но остались бы мы с тобой в Петрозаводске, и что? Ничего ведь хорошего не было в этом.

– И ты бы не встретила Алексеича, – снимая с головы платок, вздыхал Кирилл. – Это нам с Юркой повезло просто, крупно повезло. А ведь не хотел он забирать деньги. Представляю, о чем он сейчас думает.

– Если, конечно, не отнес деньги обратно после твоего отъезда, – Лена оттирала от сковородки пригоревшую картошку. – Ведь так тоже может быть?

– Нет, мам, не может. Его из детдома вот-вот пинком выбросят. К родичам-алкашам он идти не хочет…

Лена с грохотом бросила сковородку на стол:

– Так, Кирюш, чтобы я больше от тебя таких слов не слышала! Ты понял? К родственникам, ну, на крайний случай – к алкоголикам. Люди больные, а ты…

– Знаешь, мама, они Юрку вообще хотели бомжом оставить. А про больных ты зря, больные болеют, а у них всегда деньги выпить есть. Мы один раз ездили туда к нему в Соломенное, он вещи отца зимние забирал из шкафа, пока их не пропили. В итоге они сменяли полдома на комнату в деревне, а Юрке досталась комната в городе. Он мебель туда собирается купить, о машине мечтает. Нет, он обратно не понесет. Тем более они с Янкой жить вместе хотели.

– Никому чтобы ни слова, Кирюша. Еще не хватало, люди болтать начнут всякое про нас, а по поселку сам знаешь, как слухи ползут.

В дальнем углу комнаты раздался грохот: это от разговоров проснулся задремавший Алексеич и в попытках подняться уронил свои самодельные неуклюжие костыли.

– Что вы там, девушек обсуждаете? – кряхтя, спросил он.

– Ага, – ответила Лена, – как раз тебе невесту подбираем, чтобы и красивая, и работящая, и кормила вкусно.

– Так у меня ж есть уже такая! Шутки шутить вздумали? Что случилось, рассказывайте. Снова кто-то провалился в медвежью яму? Или милиция снова меня хочет допрашивать? Софья снова визжала как недорезанная.

Кирилл посмотрел на маму, она пожала плечами и снова взялась за сковородку, испорченную накануне.

– Чего молчите-то, как партизаны? Рассказывайте! – не унимался Алексеич.

– Чего рассказывать-то тебе, Костяная нога? «МММ» лопнуло, вот тетя Софья и визжит бегает. Видать, они с Василием вложились туда, недаром в город ездили месяц назад. Долго собирались, оделись во всё лучшее. Мне сразу стало понятно. Утром их встретила тогда в поселке, на автобус первый шли.

– А нас… – Алексеич зевнул, – нас-то миновало?

Лена рассмеялась, потому что никаким иным образом не могла отреагировать на вопрос Алексеича и на все эти совпадения. А им нельзя было не удивляться. И устройство Кирилла на работу, и поход Алексеича на лодке, и его пропажа, и мудрость начальства на работе Кирилла, и их телефонный разговор утром в понедельник. Совпало слишком многое, чтобы это было всего лишь случайностью, или везением, или удачей, или даже судьбой. Это было нечто большее, для чего трудно найти объяснение, а еще труднее – нужное слово. Оно даже не приходит на ум, стараться бесполезно. Кирилл тоже посмеивался, потирая перерезанные травой и сорняками руки. И тоже искал совпадения во всех произошедших с ним событиях – от неприятных разговоров с Гавриком до дружбы с Юрой, работы у дяди Саши и его негодования от новости, что всё заработанное они отнесли в пресловутое окошко «МММ». А еще от того, что не будь у него Алексеича, то и закончиться всё могло куда менее успешно, и, кто знает, пришлось бы тогда смеяться или только плакать, упрекая себя за недальновидность и слепую веру в рекламу и золотые горы.

– Миновало нас, конечно, миновало. Кирюшку и то миновало, – ответила Лена и включила радиоприемник, чтобы послушать новости.

Глава четвертая

– Доброе утро, милый!

Кирилл проснулся от нежного, но немного неловкого поцелуя в лоб. Таня лежала рядом, подперев голову руками, и смотрела на него. Когда он много лет назад шел к ней на день рождения и боялся сделать за столом что-нибудь не так – не так постелить на колени салфетку или взять не тот столовый прибор, – то не мог и подумать, что пройдет совсем немного времени, и она будет с ним. Таня закончила театральный в Петербурге. Не то чтобы великой актрисы из нее не вышло – работать было толком негде. Фильмы не снимали, в театрах за гроши работали либо энтузиасты, либо ветераны сцены, несмотря на почтенный или даже в высшей степени почтенный возраст, уходить с нее в обозримом будущем не планировавшие. «Что ж, мы пойдем другим путем», – сказала она Кириллу, позвонив ему на следующий день после возвращения в Петрозаводск, чем удивила даже своих родителей. И пошла тем, не похожим на другие, своим путем, устроившись вести театральный кружок сразу в двух школах.

Она, как и он, не верила в случайные встречи. И даже проснувшись в одной постели с девушкой своей мечты – безо всяких неуместных громких фраз и сравнений, – он вновь ловил себя на этой мысли: «Что мама с Алексеичем? Просто он работал в колхозе, она отправилась по делам в поселок, увидела его. А может, всё было не так? Нет, кажется, она уже работала в колхозе, ведь ее дядя Василий устраивал. Надо будет спросить маму». Алексеича было уже не спросить, его не стало минувшей зимой. «Сердце слабое, воспаление легких, выпить любил, но ведь еще такой молодой!» – сокрушалась мама на его похоронах. Похоронили Алексеича в соседнем поселке, таком же полузаброшенном и депрессивном, как и деревня с поселком на озере, с одним лишь отличием, что там были лесопилка, больница и кладбище, а на озере нет. Лена поставила на его могиле простой деревянный крест. Первые месяцы она приезжала к нему при первой возможности, подходила к могиле, дотрагивалась до креста и уходила, в душе радуясь, что Алексеичу досталось на поселковом кладбище такое красивое место, между вековых елей, недалеко от маленькой ламбины с темной торфяной водой.

Для Лены это был новый удар судьбы. Она снова вспомнила пожар, переезд, пустой дом, маленького Кирилла, которого нужно было растить, кормить и одевать. Всё то, что произошло после, уже в новой жизни, а этого самого, произошедшего, было немало: исчезновение и пропажа Алексеича на дальнем берегу озера, угрозы Матвея, ее болезнь, поездка на море, еще одна поездка на море на деньги, невероятным чудом заработанные Кириллом в «МММ» и полученные за пару дней до краха всей пирамиды, десятки или даже сотни менее заметных случаев и ситуаций, комичных и трагичных. Ее жизнь, особенно в карельской глуши, не так примечательна, как чья-нибудь другая, но ей не о чем жалеть. Всё это время с ней рядом был Алексеич, как его называл Кирилл, и Дима, как его называла она.

– Кирюш, вставай, уже утро! Хочешь, поджарю яичницу? Или ты снова вечные бутерброды? Тебе не надоело их есть каждое утро?

– Не-е, – пробурчал Кирилл, перевернулся на другой бок и закрылся одеялом с головой. – Спать хочу.

Ему, конечно, не так хотелось спать, как распутать переплетение всех мыслей, что вдруг промелькнули и грозились исчезнуть. Нет, всё равно он не верит в случайные встречи. Из случайных встреч не получается ничего хорошего. А Юра с Яной уже успели пожениться и ждут прибавления в семействе. Это для Кирилла было будто мерилом неслучайности, доказательством существования цепочки событий, частью которых является и он сам.

– Ну, как хочешь, – Таня ударила его подушкой, но не больно. – Полежи еще пять минут, я приведу себя в порядок и вернусь за тобой. А не будешь слушаться, возьму холодной водички и налью тебе за шиворот. Очень бодрит.

Он уверен, что она так не сделает, но всем своим видом показывает, как ему страшно. Но у него есть еще пять минут, а может, и больше, чтобы подумать о себе и о маме. Лена была уже директором цеха, сменив Дмитрия Викторовича, ушедшего на покой и переехавшего обратно в Петрозаводск, когда ее попросили вести уроки русского языка в единственной оставшейся на окрестные поселки школе. Сжалилась, что дети окажутся без школы и у их родителей будет еще одна причина бросить всё в своих деревнях и поселках и уехать в поисках хорошей жизни в город. Сжалилась – и вынуждена была взять еще и часть уроков математики, потому что единственная учительница математики выполняла одновременно еще и обязанности директора школы.

«Но я никогда не вела математику и ничего в ней не соображаю, я филолог все-таки», – возмутилась тогда Лена. «Слушай, Ленка, ты в своем цеху уже какой год цифру с цифрой подгоняешь, давно всё отлично освоила, а я точно повешусь, если на мне будут висеть еще и пятиклашки», – так Наталья Ивановна, которую школьники звали Натванной, перебросила с себя на Лену часть дел. Лена приходила в цех рано утром, решала текущие вопросы, убегала на несколько уроков в школу, потом прибегала обратно и освобождалась лишь поздно вечером.

Лена ворчала, показывала свое недовольство, но отказываться от новых обязанностей не собиралась. Это была борьба внутреннего с внешним: внутреннего желания вернуться в свою молодость, вновь ощутить себя в той, старой, привычной некогда роли, и внешнего образа, новой реальности, нового статуса, новых условий.

– Кирилл, яичница почти готова, давай вставай, хватит спать, – в комнату снова заглянула Таня. – Подъем, на работу опоздаешь!

За завтраком он смотрит в окно: за качающимися от ветра макушками деревьев поблескивает озеро. За многие годы наблюдений он научился различать, когда озеро спокойно, а когда на нем бушует шторм, по силе не уступающий некоторым морским. На этот раз всё было замечательно, виднелась лишь легкая рябь.

Таня перебралась к нему совсем недавно. Всё вышло спонтанно: потащила Кирилла в театр, спектакль закончился поздно, троллейбусов в сторону ее дома не было видно, зато в противоположную, в которой жил Кирилл, шли один за другим. «Меня не надо провожать, я с тобой», – сказала она, и он уже не мог отказаться. А на следующий вечер она явилась с большой сумкой и заявила: «Не знаю, как ты на это смотришь, но я планирую остаться у тебя».

В бизнесе дяди Саши наблюдалась поразительная стабильность. Юра давно сменил Игорька на посту бригадира, Игорек же ведал заказами на запасные части, вел почти всю бухгалтерию и засел вместе с дядей Сашей в конторе – так стал гордо называться сарай, после того как его основательно утеплили и обшили снаружи вагонкой и кровельным железом. Кирилл же был и рабочим, и механиком, и маляром, и уборщиком в одном лице – тем самым незаменимым работником, каким его всегда видел дядя Саша. Трудились они по-прежнему практически без выходных, что устраивало всех, кроме Тани, которая, не стесняясь, высказывала Кириллу всё, что об этом думает, а через полчаса, поостыв, дико извинялась. За это Кирилл уговаривал Таню не брать билеты в театр на очередной наискучнейший спектакль, а пойти в кино или посидеть в ресторане в «Северной», где работала Аня Зорина, подруга мамы.

– Ничего ты не понимаешь в театре, это не скучнее, чем тупая комедия или боевик, где все без толку стреляют, а в конце всех просто убивают.

– Там хотя бы действие какое-то есть, – оправдывался Кирилл.

– Ты за образами следи, а не за действием, как эмоции передают, насколько достоверны мизансцены, а тебе стрельбу да секс подавай.

– Заметь, про секс ты сама заикнулась. У кого что болит, тот о том и говорит.

– Ну тебя! – Таня считала себя до мозга костей театралом, и ее не прельщали походы в театр в одиночестве. – Мог бы и промолчать из вежливости.

В немногочисленные, выдававшиеся раз в месяц, а то и реже выходные, если Таня была занята, Кирилл отправлялся на рыбалку: садился возле дома на автобус, проезжал весь город и меньше чем через час был уже на Логмозере. Оно совсем не было похоже на второе озеро в деревне, и рыба ловилась в нем гораздо хуже. На Логмозере со стороны огромного грохочущего деревообрабатывающего комбината открывался вид на весь город, и в виде маленькой светлой точки чуть левее была видна мастерская дяди Саши. И даже металлический ангар, выкрашенный в синий цвет, в хорошую погоду можно было рассмотреть так, будто он на расстоянии не десятка километров, а всего лишь метров пятисот-семисот. А там, где на противоположном берегу была горка, увенчанная зелеными верхушками тополей, когда-то стоял деревянный дом, где они жили с мамой до переезда. Того дома давно уже не было, и на его месте строили новый, большой, многоэтажный, блочный. Почти сразу после их переезда в доме случился пожар на крыше, потом сгорел дровяной сарай во дворе. А вскоре жителей переселили в другие дома, почти всех – в такие же старые, деревянные, выкрашенные темно-зеленой краской.

Приехав как-то в Петрозаводск, Лена пыталась отыскать тот дом, с трудом веря, что его могли снести. В школе, где она когда-то работала, был новый директор, и в само здание ее не пустил охранник, объяснив, что посторонних пускать не положено, что у них террористическая угроза повышенная. О директоре по имени Валентина Сергеевна охранник и слыхом не слыхивал, и когда ему надоело пререкаться с Леной, просто заявил:

– Отвали, а то нажму кнопку, менты приедут. Тебе это надо?

– А я ведь здесь когда-то работала, – опешив, сказала Лена.

– Мало ли кто здесь работал, убирайся, не мешай.

– Я вам не мешаю.

– Как же! Так, я жду!

Такие происшествия окончательно отбивали у Лены охоту копаться в прошлом. Да и было ли это прошлое? Там, в прошлом, в школе за порядком следила гардеробщица тетя Катя, единственным оружием которой была палка от швабры. Она никогда никому не грубила, хоть и могла больно схватить портивших крючки в гардеробе старшеклассников за ухо, но всех учителей и родителей называла исключительно на вы. В школе было заметно чище, и надобности в охраннике не было. Лена вышла, обошла школу с другой стороны и нашла окно кабинета директора. Окно было зашторено, а на подоконнике вместо вазы с засушенными цветами, оставшимися с линейки первого сентября, стояли две высокие бутылки коньяка.

Кирилл долго пытался объяснить маме, что прошло больше пятнадцати лет, и всё давным-давно поменялось, что в школе работают другие люди, что старый дом окончательно развалился, и его было решено снести. Что соседа Аркадия Ильича тоже давно нет в живых, что не болезни, не бедность, не трудности, а просто возраст взял свое.

Центр города Лене тоже казался сильно изменившимся. Лишь побывав на круглой, как блин, площади Ленина, она немного успокоилась и даже нашла место, где вместе с преподавателями из университета любила стоять на первомайской демонстрации. Кириллу же площадь была памятна прогулками с дядей Сашей и неизменным последующим поеданием мороженого в кафе. Лена рада была увидеть Аню Зорину, была довольна тем, что хотя бы она за все годы нисколько не изменилась.

– Ты та же, только постарела немного, – сказала ей Лена и тут же вспомнила, что Аня ее ровесница, даже на год младше.

– В училище совсем копейки платить стали, я сюда и ушла, – Аня обвела взглядом соседние столики, было раннее утро, ресторан был пуст. – Какая разница, где готовить и мыть посуду, там или здесь, главное, чтобы не мотали нервы и платили нормально.

– Да-да, ты права, я у себя в цеху так же молодежи говорю. Молодые сейчас капризничают, а я помню, мы в их возрасте хватались за любую работу, жили-то бедно. Сейчас, конечно, тоже небогато.

– А твой Кирилл к нам сюда свою девушку водит.

– Девушку? – удивилась Лена.

Кирилл заерзал, отодвинул от себя чашку с недопитым кофе и сделал вид, будто разговор его совершенно не касается.

– Да, девушку, – улыбнулась Аня и по-простецки положила локти на стол. – Симпатичная такая, худенькая, воспитанная, спрашивала у меня, что из горячего можно взять.

– Худенькая, значит, – Лена посмотрела на сына. – А ты ей что ответила?

– Ответила, что у нас всё вкусно, – самодовольно ответила Аня и, чувствуя недоверие Лены, погрозила пальцем. – Не надо, я отвечаю. Что, значит, с невесткой Кирилл тебя не познакомил? Ай-ай-ай, как так можно!

– Тетя Аня, ну вы, конечно, скажете, так скажете! Мама несколько лет не была в Петрозаводске, сегодня только утром приехала, так уже всё и сразу должно было произойти! Не нужно торопить события, всё будет в свое время. А если вам не нравится, что мы с Таней приходим именно сюда, то так и скажите!

– Кирилл! – нахмурилась Лена.

– Мама! – ответил Кирилл и принялся снова крутить в руках чашку, пока ее не отобрала Аня и не поставила на поднос. – Кстати, тетя Аня, мама теперь вам будет часто звонить, и вы ей сможете звонить в деревню, с праздниками разными поздравлять.

Это был стратегический шаг Кирилла, чтобы сломить сопротивление мамы против покупки сотового телефона. На взгляд Кирилла, это была совершенно необходимая мера. С тех пор как в соседнем поселке на окраине стала возвышаться антенна, некоторые деревенские завели себе аппараты. Лена и слышать о телефоне не хотела, особенно когда узнала, сколько он стоит. Сколько ни заверял ее Кирилл, что эта сумма несопоставима со стоимостью проведения отдельного телефона, которому в поселке, а тем более в деревне и взяться неоткуда, она сопротивлялась. И лишь перспектива хоть изредка, но созваниваться с единственной своей подругой Аней Зориной и иметь маленькую дверцу в иную, большую жизнь, в городскую суету, в собственную прошлую жизнь, с которой, несмотря ни на что, расставаться не хотелось, заставила передумать. Увидев положительную реакцию Ани, она не могла не согласиться.

– Буду беречь, в цех таскать не буду, заряжать только в кабинете, там сухо и никто не тронет, не уронит, – заявила Лена, когда после посиделок в «Северной» Кирилл повел ее в магазин, и она выбрала себе маленький черный аппарат с торчащей кверху небольшой антенной. – Был бы жив Дима, он бы обрадовался, тоже купил. Идет на рыбалку или за грибами, с собой берет, мне звонит, брать ли обабки, если есть белые, или не брать. Дима…

Она уезжала домой в деревню последним автобусом, улыбалась, вспоминая о состоявшемся знакомстве с девушкой сына, которая понравилась не только Ане, но и ей. И грустила, глядя на проплывавшие за окном пейзажи. Ее в поселке никто не встречал, никто не помог донести сумки в деревне, никто не истопил печь, не принес с озера воды. И только маленькая темная коробочка с антенной позволяла ей теперь услышать голос любимого человека – единственного сына, который стал так похож… на своего отчима. «Надо написать Саше, вдруг и у него теперь есть такой телефон. Видеться раз в год совсем не дело», – решила она, читая вечером при свете свечи инструкцию по эксплуатации.