Текст книги "Приятно познакомиться"

Глава 9

Вы не спрашивайте, друзья,

Можно ли две жизни прожить,

Можно ли прожить хоть одну,

Чтоб никогда не тужить?

Лучше вы спросите, друзья,

Кто, злосчастный, в ханском плену

За пятью замками сидит,

Девятью цепями гремит,

Ничего не ест и не пьет,

Взор вперяет в камень-гранит,

Указательный перст грызет…

А. Тарковский

Что это Антон до сих пор не приехал? – проворчал господин Полуцутиков, взглянул на часы и повернул шишечку на светильнике. Электричество вспыхнуло ярче, так, что небольшое пространство четырехугольного VIP-кабинета ресторана «THE BEST OFF» теперь представляло собой правильной формы куб ослепительного белого света, в котором колыхались две темные фигуры: маленькая – самого господина Полуцутикова – и большая, округлая – иностранного инвестора Фила Мак-Фила.

– Задержался Антон, – объяснил Фил Мак-Фил, надевая на себя поверх отутюженного смокинга белый передничек с рюшками.

– Что-то он надолго задерживается, – сказал господин Полуцутиков. – И не звонит.

Он вытащил из кармана мобильник, взглянул на дисплей, поджал губы, покачав головой.

– Задержался, – снова сказал инвестор, – пожалуйста, Гарик, давайте продолжим урок.

– Ладно, – вздохнул господин Полуцутиков, – давай продолжим. Надевай передни… А, ты уже надел. Значит, так. Ты – продавщица. Я – покупатель. То есть не это… А универсальная модель покупателя, который умеет правильно себя вести в русских магазинах. Понял?

Фил кивнул.

– Поехали, – скомандовал Полуцутиков. – Ситуация номер двенадцать. Дано – семнадцать рублей десять копеек. Задача – приобрести бутылку портвейна стоимостью восемнадцать рублей. Что нужно сделать?

– Доложить еще девяносто копеек, – не колеблясь ответил Фил.

– Дано – семнадцать рублей десять копеек, – напомнил Полуцутиков.

– Но ведь бутылка – восемнадцать рублей стоит.

– Дано!!! – крикнул Полуцутиков. – Семнадцать и десять! Больше денег нет! Понимаешь? Соль задания в том, что нет этих самых девяноста копеек! Понял?

Фил надолго задумался. Полуцутикову, который нетерпеливо смотрел на него, почудилось, будто слышно, как в тишине кабинета натужно скрипят иностранные мозги. Наконец инвестор с грехом пополам представил себе, что он попал в такую ситуацию, когда у него нет девяноста копеек и неоткуда их достать.

– Понял, – сказал Фил Мак-Фил.

– Тогда начали, – вздохнул господин Полуцутиков, украдкой снова глянув на часы. – Я – покупатель. Я вхожу в магазин. А ты встань вот сюда. Вот сюда, говорю, за стол. Как будто это прилавок.

Произнеся эти слова, Полуцутиков отбежал к двери, остановился, наклонил голову, сконструировал сладчайшую улыбку и на полусогнутых ногах просеменил к столу-«прилавку».

– Добрый день, – сюсюкнул Полуцутиков.

– Добрый день, – широко улыбнувшись белозубой американской улыбкой, поздоровался в ответ Фил.

– Не так! – рявкнул Полуцутиков. – Продавщицы не улыбаются! То есть улыбаются, но не тем, у которых девяносто копеек не хватает.

– А откуда она узнает, что у меня девяносто копеек не хватает? – удивился Фил.

Господин Полуцутиков хмыкнул и отмахнулся обеими руками, как отмахиваются обычно люди, отчаявшиеся что-то кому-то объяснить.

– Идем дальше, – сказал он. – Вот я подхожу.

– Покупайте портве-ейн! – неожиданно запел инвестор. – Очень хороший – восемнадцать рублей.

– Не так! – снова рявкнул господин Полуцутиков. – Прекрати самодеятельность! Что мы на самом деле ерундой занимаемся? – Он опять посмотрел на часы. – Вот Антон все не едет. Что-то у меня нехорошее предчувствие.

– А что такое самодеятельность?

– Не важно. Ты меня упросил, чтобы я тебе помог понять загадочную русскую душу. Я тебе помогаю. Поэтому будь добр, слушайся меня во всем. Хорошо?

– Хорошо, – ответил Фил. – Все-таки мне хотелось бы знать, что такое самодеятельность.

– Не важно. Все равно не поймешь. Я и сам не до конца понимаю. Стой молча и хмурься. Смотри на меня так, как будто… как будто я тебе денег должен.

Это Фил Мак-Фил понял сразу и, нахмурившись, склонил голову, укоризненно глядя на Полуцутикова.

– Отлично! Итак, я вошел в магазин.

Господин Полуцутиков согнулся в три погибели, глупо захихикал и спросил, тыкнув пальцем в чистую поверхность стола:

– А хлеб у вас свежий?

– Какой хлеб? – не понял инвестор.

– Отвечай – свежий.

– Хлеб – свежий.

– А вот эта булочка – свежая?

– Свежая, – с готовностью кивнул инвестор. – Очень свежая.

– А кефир у вас есть?

– Есть! – вошел во вкус Фил Мак-Фил. – Пятнадцать сортов с фруктовыми добавками, еще с шоколадом и с ванилью.

– А почем?

– Кефир? Э-э… восемнадцать рублей.

– Будьте добры.

– Пожалуйста, – сказал Фил Мак-Фил, подвигая к «покупателю» несуществующий пакетик с кефиром.

– Спасибо, – прохихикал Полуцутиков. – Ой, я забыл. Мне кефир противопоказан. Возьмите его обратно. Дайте мне лучше бутылку портвейна, он тоже восемнадцать рублей стоит.

– Пожалуйста. – Инвестор произвел на поверхности стола хитроумные манипуляции, долженствующие обозначать перемену товаров.

– Спасибо, – сказал Полуцутиков, «сунул» воображаемую бутылку за пазуху и повернулся, чтобы уходить.

– А деньги? – закричал Фил.

– За что? – обернувшись, очень натурально удивился господин Полуцутиков.

– За портвейн.

– Так я же вернул кефир, который столько же стоит.

– А деньги за кефир?

– Так я его вернул, говорю! – округлил глаза Полуцутиков. – Что я его, выпил, что ли? Выпил?

– Н-нет.

– Тогда чего ты от меня хочешь?

– Ничего.

– До свидания.

– До… свидания.

– Урок окончен, – уже не наигранным, а своим природным голосом сказал господин Полуцутиков растерянному Мак-Филу. – Понял? Я тебе вообще ни копейки не заплатил, а желаемое получил.

– Вот это да! – восхитился Фил. – У меня так никогда не получится. Я никогда, наверное, не постигну сути загадочной русской души.

Полуцутиков взглянул на часы.

– Однако урок уроком, – сказал он, – а Антона все нет. И тут же в кармане его запиликал мобильный.

– Антон звонит! – радостно воскликнул Полуцутиков и выхватил аппарат.

– Алло? – проговорил он. – Полуцутиков слушает. Кто? Ему что-то ответили. Господин Полуцутиков нахмурился.

– Какая Анна? Ах, Анна! Да, да, я помню. Это я дал вам заказ. И записку с инструкциями. Да, да, так и было написано – особо мучительная смерть. И что – выполнили заказ? Еще нет? Отчитаться хотите?

Полуцутиков замолчал, слушая. Слушал он довольно долго и в конце концов весело расхохотался, прищелкнув пальцами.

– Аи, молодец! – воскликнул он. – Вот это да! Хвалю! Как вы говорите – сначала трубы прорвало, потом моя коробочка сработала, потом авария, потом палец, нога, калиткой по башке, жена подает на развод и в суд, чтобы оттягать половину состояния, соль в кофе и иголки в задницу. Супер!

Что? Нет, Анна, пока рановато. Черт, давно я так не веселился. Давайте договоримся – вы жертву еще маленько помучаете и мне потом расскажете. Хорошо? Я доплачу, безусловно. Ну ладно. Спасибо вам огромное и до свидания!

– Вот человек! – проговорил он, отключая телефон. – Настоящий профессионал. Это ж надо – трубы, жена, соль в кофе и иголки в задницу. Умница. Ух, Андреев, заплатишь ты мне.

Господин Полуцутиков внезапно подавился смехом и посерьезнел.

– А Антон-то все не едет, – сказал он.

* * *

На это надо было решиться. И капитан Ряхин решился. Полковник Ухов отбыл домой. Капитан Ряхин, как уже часто бывало, остался на сверхсрочное дежурство. Проследив в окно за отъезжающей «волгой» полковника, Ряхин схватил телефонную трубку, набрал внутренний номер, вызвал старшину Ефремова и прапорщика Галыбко к себе в кабинет.

Когда милиционеры явились, Ряхин, морщась, зачитал им только что собственноручно отстуканный на печатной машинке приказ следующего содержания:

«Операция „Черный человек“, или „Люди в черном“. Приказываю милицейскому старшине Ефремову и милицейскому прапорщику Галыбко отбыть на патрульной машине для езды по улицам города. Под видом планового патрулирования смотреть в оба и вести поиски двух особо опасных преступников, подозреваемых в совершении особо тяжких преступлений и скрывающихся под личиной агентов ФСБ. Ориентировка на преступников: возраст неопределенный, лица неприметные, костюмы черные, строгие. В случае обнаружения указанных лиц применять меры задержания или табельное оружие – смотря по ситуации. Утверждаю – полковник Ухов».

– Вот, – дочитав, сказал Ряхин. – Ясно?

– Ясно, – ответили хором Галыбко и Ефремов.

– Выполняйте.

– Разрешите обратиться? – проговорил вдруг, посмеиваясь, по обыкновению, в усы, прапорщик Галыбко.

– Разрешаю. Обращайтесь.

– А куда задержанных помещать будем, товарищ капитан? – спросил прапорщик. – В «обезьяннике» мест нет. Половину занял ваш свидетель, а другую половину три наркомана, которых мы вчера поймали.

– Выгнать наркоманов.

– Уже четыре раза выгоняли, – мрачно проговорил старшина Ефремов, – они дальше крыльца отделения не могут уйти. Обкуренные в доску. Выходят на свежий воздух, их нахлобучивает, и они начинают у наших ребят дежурных спрашивать, где тут поблизости можно взять геру и сварить винт. Естественно, их снова в «обезьянник» отправляют.

– В таком случае, – подумав, сказал капитан Ряхин, – после задержания подозрительных личностей сообщайте мне по рации. Я приеду и разберусь – тех вы поймали или не тех. Теперь ясно?

– Теперь ясно, – хором ответили прапорщик и старшина и отбыли из кабинета.

Когда закрылась за ними дверь, капитан Ряхин изорвал в клочки приказ, сел за свой стол и отшлепал самого себя по губам. Только что он соврал впервые в жизни. Полковник Ухов, конечно, не мог подписать подобного приказа. Приказ сочинил и подписал, подделывая почерк Ухова, лично капитан. В другое время он бы застрелился от стыда, но сейчас мысль о том, что все это пойдет на пользу расследуемого важного дела, удерживала его от опрометчивых поступков.

Уже через час от Галыбко и Ефремова стали поступать сообщения о первых задержаниях. После каждого сообщения капитан Ряхин, моргавший воспаленными бессонными глазами у аппарата рации, вскакивал, бежал вниз, садился в патрульную машину и ехал туда, откуда связывались с ним старшина и прапорщик.

Однако всякий раз тревога оказывалась ложной. То есть милиционеры задерживали, основываясь на ориентировку, подозрительных личностей, но на поверку личности оказывались нисколько не подозрительными. К первому часу ночи капитан Ряхин измучился окончательно, побледнел и осунулся, словно после тяжелой болезни; да и Галыбко с Ефремовым порядочно устали, но никаких результатов пока операция «Черный человек», или «Люди в черном», не принесла.

С семи часов вечера старшиной и прапорщиком было произведено шесть задержаний. Во-первых, Галыбко и Ефремов задержали пару сотрудников агентства ритуальных услуг, во-вторых, в полном составе похоронную процессию, возвращающуюся с кладбища, в-третьих, двух настоящих агентов ФСБ, которые задержанию яростно сопротивлялись и обещали посадить старшину, прапорщика и подъехавшего капитана Ряхина в тюрьму и даже оговорили реальные сроки. Всех этих людей, конечно, пришлось отпустить восвояси, как и остальных случайных прохожих, вина которых заключалась только в том, что они были одеты в черные строгие костюмы, имели невыразительные лица и ходили парами.

В конце концов во втором часу ночи на рацию Ряхину поступил очередной сигнал.

– Прием-прием! – раздался из динамиков голос Ефремова. – Вижу объекты. Только что мимо нас проехал черный джип, остановился у дверей сауны «Малина». Из джипа вышли двое в черных костюмах, потерлись немного у дверей и сели снова в джип, прежде чем мы успели выйти из машины. Мы следить начали за джипом. Джип объехал вокруг сауны и остановился во внутреннем дворе. Мы встали за углом. Что делать?

– Следите! – возбужденно ответил Ряхин. – И ждите меня. Без меня ничего не предпринимать. Кажется, на этот раз они! О каждом шаге объектов сообщать мне сразу. Я возьму с собой рацию.

Связь прервалась. Ряхин схватил со стола рацию, сунул ее в карман кителя и, забыв про усталость, ринулся из своего кабинета вон. Скатился вниз по лестнице, вбежал в подвал, напугал дежурного «обезьянника» громким топотом и зычным криком призвал Ленчика, который на самом деле не спал, а смотрел по телевизору эротическую программу.

– Собирайся срочно, – приказал капитан Ряхин. – Для тебя как для важного свидетеля есть работа.

Узнав о том, что он нужен, чтобы опознать своих похитителей, Ленчик затрясся всем телом, но возразить неистовому капитану ничего не посмел и через минуту уже был в машине на переднем сиденье. За рулем сидел капитан Ряхин.

– Поехали? – робко спросил Ленчик.

– Поехали, – ответил капитан Ряхин. – С богом. И впервые в жизни неумело перекрестился.

* * *

Подвал, куда поместили Никиту, был классическим местом для бандитских пыток. Электрическая проводка там наличествовала, но лампочка из патрона была выкручена. Когда глаза Никиты попривыкли к темноте, он смог различить голые кирпичные стены с прибитыми в некоторых местах на крепления ржавыми цепями. Цепи свисали до самого пола – земляного, плотно утоптанного, который, должно быть, быстро и целиком впитывал кровь. В двух или трех местах Никита заметил присобаченные к стене кандалы, деталь, носившую, как он понял, вовсе не практическую, а скорее стилистическую нагрузку, так как эти насквозь проржавевшие кандалы не смогли бы удержать даже пятилетнего ребенка. Зато решетка окошка, выходившего не на волю, а в соседнее подвальное помещение, была самой настоящей, состоящей из четырех надежных арматурных прутов, накрепко вделанных в кирпич стены. Массивная металлическая дверь, из-под которой выбивался чахлый лучик света, была покрыта темными разводами… крови – как подумал сначала Никита. При ближайшем рассмотрении кровь оказалась олифой. Вообще создавалось такое впечатление, что над дизайном подвальной камеры поработал добросовестный, хотя и не вполне нормальный специалист.

Никита, устав сидеть на корточках, погулял по своей камере. Где-то там наверху или еще где решалась его судьба. Подумав об этом, он полез в карман за сигаретами и, нашарив пустое дно, вспомнил, что сигареты у него выгребли вместе с деньгами. Осталась только зажигалка – хорошая, бензиновая – «Зиппо». Удивительно, как это ее не взяли люди, обыскивавшие Никиту. Да еще фотография осталась – снимок, на котором был запечатлен Полуцутиков.

– Вот черт, – проговорил Никита, и голос его глухо отозвался в замкнутом темном пространстве и погас.

Убежать из подвала не представлялось возможным. Дверь крепкая, решетки прочные, а стены… Глупо было бы надеяться на то, что в стенах камеры окажутся дыры или лазы. Тем не менее Никита прошелся по периметру камеры, шаря руками по осыпающемуся кирпичу, – так прошелся, больше из любопытства, чем…

Но когда он перекинулся на стенку, противоположную двери, под руками его оказалась пустота.

Никита пожал плечами и проверил еще раз.

Лаз шириной в метр.

Первым его желанием было кинуться в дыру, но в самый последний момент он остановился.

Слишком уж провокационно все выглядело, особенно вкупе с кандалами на стенах и красной олифой на двери. Что там в лазу – скелет? Или, что еще хуже, капкан?

– По крайней мере попробовать стоит, – сказал себе Никита и полез в дыру.

Очень скоро руки его провалились в пустоту. Лаз представлял собой обычную дырку в кирпичной стене. Никита встал по ту сторону стены и огляделся. Собственно, ничего видно не было.

Была темнота. Мрак. Никита пошел вперед.

Никита все дальше погружался во мрак. Вонючая вода хлюпала у него под ногами, а над головой в темноте едва угадывались очертания вьющихся под потолком труб. Бензин в его зажигалке давно иссяк, и Никита шел теперь, вытянув перед собой руки, чтобы не наткнуться сослепу на стену.

Он уже часа два, если не больше, шел в темноте. Честно, он давно уже плюнул на свое желание бежать. В конце концов, не наверняка его собирались предавать смерти. А если и собирались… Уж лучше, чтобы его нашли в камере, а не в безвестном коридоре нескончаемого подвала. Очень долго Никита блуждал в подземной темноте, не имея ни малейшего понятия о том, где именно он находится.

«Ерунда какая-то, – с досадой думал Никита. – Называется, в двух соснах заблудился. Я всего лишь в подвале нахожусь. Главное, что я прекрасно помню, как меня вели сюда. Долго вели, но весь путь не занял тогда более десяти минут. А то и меньше. А теперь… Ни зги не видно, иду, иду – и впереди только темнота. Не может же быть так, что этот подвал бесконечный? Конечно, не может. Где-то должно быть окошко или что-то в этом роде. Какой-нибудь источник света. Какой-нибудь. Ой!»

Он ударился головой о невидимый раструб и остановился, тихонько подвывая от боли. Удар был так силен и неожидан, что Никита даже потерял нить своих рассуждений. Впрочем, новая мысль пришла ему в голову.

«Помнится, я точно так же ударился башкой перед самой дверью в мою камеру, – радостно подумал он, – ну, поднял голову, а передо мной табличка – железная массивная дверь. Где же здесь эта дверь? Я лучше бы в камере сидел».

Он пошарил руками в темноте, но ничего, кроме шершавых стен, покрытых какой-то теплой слизью, не обнаружил. Тогда Никита шагнул вперед и снова с размаху врезался лбом в железную преграду.

– Если б у меня зажигалка была, горела, – кривясь от боли, проговорил он, – а сейчас…

Он поднял руки и ощупал предмет, о который ушибся, – железная труба. Ржавая и сырая.

«Да они просто издеваются надо мною, – подумал вдруг Никита, – лаз в стене – это такая же бутафория, как и кандалы. Ты вылезаешь, думаешь, что сбежал, а на самом деле бродишь в каком-то лабиринте».

– Гады! – воскликнул Никита, имея в виду, конечно, Тампакса и Бурята. – Сволочи! Гниды! Выходите, ублюдки! Вот он я!

Голос Никиты звучал в затхлой темноте так глухо и жалко, что Никита, прокричав еще пару ругательств, смолк.

Он шагнул назад, но тут оказалось, что, пока он стоял, ноги его почти по щиколотку засосало в мягкий ил, который невесть по какой причине образовался под слоем вонючей воды. С великим трудом выдрав из ила ноги, Никита попятился, но опять приложился головой о трубу, на этот раз затылком и на этот раз так чувствительно, что громко завыл и пошатнулся, едва не упав ничком в грязь.

– Да что же это такое? – всхлипнул Никита. Ему послышалось что-то впереди.

«Сантехники какие-нибудь, – мелькнула в его сознании шальная мысль. – Кому еще шляться здесь, в подвальной темноте. Сантехники. Они меня и спасут!»

Никита радостно вскрикнул и бросился на звук.

– Помогите! – закричал он. – Помогите!

Далеко убежать он не успел. Что-то мягкое и явно живое шарахнулось у него из-под ног и быстро захлюпало в темноту. Никита споткнулся и рухнул всем своим длинным телом в грязную воду.

Дрожь омерзения тут же пронзила его. Теплая жижа была так противна, что Никита несколько секунд не шевелился, сдерживая спазмы, терзающие его желудок. А потом снова услышал странный звук впереди, только уже много ближе. На этот раз можно было определить природу звука, но ничего человеческого в этом звуке не было.

А похоже было на то, будто тысячи мелких тварей несутся вперед, шлепая крохотными лапками по грязной воде.

«Крысы!» – догадался Никита.

Он вскочил на ноги, но, поскользнувшись, снова упал и заизвивался в грязи, полуобезумевший от страха, пытаясь подняться. Когда это у него снова не получилось, он закричал.

Писк несущихся на него тварей стал громче, будто крысы услышали его и, обрадованные страхом жертвы, побежали быстрее.

Никита снова вскочил, снова упал, снова вскочил. Уже плохо владея своим телом, он оставил безуспешные попытки подняться на ноги, перевернулся на живот и пополз в темноту, куда угодно, только подальше от крыс.

Писк, плеск и шорох тысяч маленьких лапок все приближался. Никита только сейчас понял, что никуда ему от них не уйти. Он уже был не в состоянии реально оценивать создавшуюся ситуацию, сознание помутилось и погасло. Функционировало теперь только его подсознание и возобладавшие над всякими трезвыми мыслями инстинкты, густо наполненные темными страхами, оставшимися Никите в наследство от далеких предков.

Возможно, в другой обстановке Никита не стал бы так нервничать из-за какой-то стаи грызунов, но сейчас в полной темноте и растерянности, барахтающийся в грязной воняющей луже, он испытывал только одно чувство – животный страх. И совсем по-звериному завыл, когда мысль о том, что крысы неминуемо настигнут его всего через несколько минут или даже секунд, возникла в его одурманенной ужасом голове.

Никита каждую секунду ожидал нападения, но крысы накинулись на него все равно неожиданно. О том, чтобы сопротивляться, не могло быть и речи. Никита просто закрыл голову руками и нырнул в мерзкую лужу, стараясь как можно глубже втиснуть себя в ил и больше всего на свете жалея о том, что он не иголка, которую можно вогнать в почву как можно глубже.

Маленькие мерзкие лапки, вооруженные совсем уж крохотными коготками, застучали по спине и ногам Никиты. Он всхлипнул и с такой силой вдавил лицо в ил, что едва не сломал нос.

За несколько этих страшных мгновений все несколько страшных дней промелькнули перед глазами Никиты – все потрясения, которые он в последнее время переживал, казались ему теперь настолько мелкими и незначительными, что уже переставали быть потрясениями как таковыми. Провалы в памяти, пьяные происшествия, пьяные же драки, милицейские протоколы, грабеж, погоня, снова грабеж и прочие неприятности совершенно потерялись в том темном омуте ужаса, в котором неудержимо тонул сейчас Никита. Он бы теперь с громадным удовольствием оказался бы даже в милицейской камере, где одна стена целиком состоит из стальной решетки, за что камера называется в народе «обезьянником». Да где угодно, лишь бы не было этой отвратительной, тошнотворной грязи и крыс, крыс, крыс,

Закончилось все внезапно. Никита вдруг ощутил, что остался совсем один в кромешной темноте, и только сейчас вспомнил, что не дышал все время, когда на его теле копошились крысы. Вспомнил и рывком поднял голову, Со всхлипом втянул в себя промозглый воздух и вытер испачканное в грязи и иле лицо.

Поднялся и сел на корточки. Выпрямиться полностью у него пока не хватало сил. Руки и ноги тряслись ужасно, будто через тело Никиты кто-то неумолимый и жестокий пропустил порядочный заряд тока. Всхлипывая и подвывая, Никита наскоро ощупал себя, удивляясь тому, что не ощущает боли от укусов. И только полностью исследовав собственное тело, он убедился в том, что невредим. Крысы вовсе не нападали на него. Они, взбудораженные чем-то, пробежали мимо него. Точнее, по нему.

– Дикость какая-то, – пробормотал Никита, пытаясь унять дрожь в руках, – сижу в грязной луже, истоптанный крысами. Откуда они, кстати говоря, взялись? Санитарно-эпидемиологической службы на них нет.

Он с трудом поднялся на ноги. Попытался было отряхнуть одежду, но тут же криво усмехнулся собственной наивности и махнул рукой. Куртка и штаны испачканы были страшно. Белая футболка, располагавшаяся под курткой, превратилась в бурую половую тряпку, к тому же прорванную на груди в нескольких местах.

«Хорошо хоть куртка и штаны не рваные, – подумал Никита, радуясь тому, что страх понемногу отпускал его и он уже мог думать о чем-то обыденном, – синтетика. С синтетики все хорошо счищается – тряпочкой протер, и все. Или средством для чистки каким-нибудь. А вот майка…» Не додумав эту мысль, он вдруг замер. Показалось?

Никита напряженно прислушался, но звук, взволновавший его несколько секунд назад, больше не повторился. Тем не менее, несмотря на окружающую его темноту, Никита был уверен, что рядом с ним кто-то есть.

– Кто тут? – позвал Никита в темноту. Никакого ответа.

Никита попытался сглотнуть, но ничего у него не получилось. Одеревеневший язык только царапнул мгновенно пересохшее небо.

– Кто тут? – повторил Никита дрожащим голосом.

Снова никто ему не ответил, но теперь Никита ощутил присутствие явственнее, гораздо явственнее, будто кто-то невидимый стоял на расстоянии всего нескольких шагов. Никита даже мог определить, в какой именно стороне от него стоял этот кто-то.

И Никита попятился назад.

А потом матовый свет стал медленно заливать подземелье, и Никита увидел обшарпанные стены, толстый слой слизи под ногами, и самого себя, жалкого и с ног до головы облепленного грязью. Он поднял глаза – в двух метрах от него безмолвно стоял человек.

– Бурят, – ахнул Никита и бледно улыбнулся.

Хоть и мерзок был ему подручный Тампакса, но все-таки лучше увидеть его, чем какого-нибудь ужасного крысоподобного упыря, которого, честно говоря, опасался увидеть Никита.

– Как вы здесь оказались, Бурят? – заискивающе улыбаясь и называя Бурята почему-то на «вы», спросил Никита. – Я, понимаете, шел к вам, чтобы, так сказать… чтобы, так сказать… сказать, что вы… что вы… очень опрометчиво поступили, оставив лаз в стене. Я-то… Мне-то незачем убегать, а вот мои предполагаемые последователи. Ну, которых вы тоже в этот подвал… Ну, я полез. Вышел. И вот почему-то заблудился, а потом упал. Антисанитария тут у вас…

И немедленно, испугавшись, что Бурят, чего доброго, обидится на такие слова, исчезнет и он снова останется в полном одиночестве в этом ужасном мраке, Никита добавил:

– Хотя, конечно, колоритно, колоритно и оригинально. Убедительные методы борьбы с неугодными… утопить в грязи, хе-хе-хе.

Заметив, что несет полную чушь, Никита опять прервался.

На несколько минут под низким подвальным потолком повисла пауза, в течение которой Никита смущенно кашлял, переминался с ноги на ногу и бросал в сторону Бурята подобострастные взгляды.

А тот был недвижим.

– Бурят! – позвал Никита, забеспокоившись. Бурят молчал, и это было жутко.

Никита почувствовал укол страха. Неожиданная встреча в подвале, которую Никита поначалу воспринял как спасение, оборачивалась теперь какой-то непонятной стороной. Никита попятился, и матовый свет, окружавший странно ведущего себя Бурята, стал гаснуть. Испугавшись темноты, Никита шагнул обратно.

– Бурят! – снова позвал он. Бурят молчал.

– Что же вы, – прошептал Никита, бледнея под успевшей уже закостенеть маской из грязи, – что же вы молчите-то?

Бурят открыл рот и страшно скосил глаза, а матовое свечение погасло. Никита немедленно погрузился в кромешный мрак, а потом вдруг ощутил, как пол уходит у него из-под ног, а в ушах рождается, набирает силу совершенно сатанинский свист.

Он попятился от Бурята, не понимая, что происходит, а тот вдруг раскинул руки, присел на корточки и стал раздуваться, совсем как воздушный шар под мощным напором воздуха.

А потом рвануло.

Никита грохнулся на землю, закрываясь руками, чтобы не видеть, но все-таки видел, как, раздувшись до невероятных размеров, тело Бурята, теперь туго обтянутое спортивной одеждой, затрещало и лопнуло. Бурят развалился на две равные половины, а из длинного разреза посередине туловища хлынул поток черных тварей.

Вдавив лицо в грязь, Никита уже ничего не видел и не слышал, только чувствовал, как по его спине, топоча когтистыми лапками, пронеслись тысячи крыс.

– Это он, – проговорил странно знакомый, безжизненный и даже какой-то металлический голос.

– Это он, – подтвердил другой голос – совершенно неотличимый от первого.

Никита осторожно открыл глаза и поднял голову.

Непонятное матовое свечение теперь заливало подвальный проход так основательно, что видно было все прекрасно, по крайней мере на расстоянии десяти шагов от Никиты, который вдруг с удивлением понял, что источником свечения служит он сам.

– Мама, – беззвучно проговорил Никита.

Перед ним, попирая останки несчастного Бурята, стояли двое невысоких мужчин неприметной внешности и неопределенного возраста. Одеты мужчины были в черные костюмы, безукоризненно чистые, что смотрелось на фоне минималистических декораций подвала довольно диковато.

«ФСБ, – стукнуло в голове у Никиты. – Все-таки настигли меня. Ладно, теперь все равно. Куда угодно пусть меня уволокут отсюда – хоть в тюрьму, хотя на каторгу. Лишь бы подальше от этого страшного места. И этих страшных крыс».

– Вставай, – проговорил один из черных, глядя на Никиту в упор глазами бесцветными, будто вылитыми из стекла, невидящими.

Никита торопливо поднялся, одергивая на себе измызганную, оборванную одежду.

– Долго бегал, – сказал тот, кто приказал Никите встать. – И мы за ним тоже долго бегали. Сначала в больнице, потом на улице, потом по месту жительства. Искали его. Много ты нам хлопот причинил.

Так как непонятно было, к кому говоривший обращался, к своему товарищу или к Никите, последний ничего не ответил.

– Я не бегал, – на всякий случай сказал Никита. – я просто… Вы же сразу не объяснили, кто вы такие, поэтому и… Я и думал, вы бандиты какие-нибудь или сумасшедшие. Если б вы сказали, что вы из… – он ткнул пальцем в грязный и закопченный подвальный потолок, – тогда я бы сразу с поднятыми руками. А ловко вы, – добавил он еще, кивнув на ошметки, которые когда-то были Бурятом, – с этим бандюгой разобрались.

– Ну хватит разговаривать, – сказал один из черных. – Готовься.

– К чему? – похолодел Никита.

Черный не ответил. Он сунул руку за пазуху и достал большой и какой-то несуразный пистолет, больше похожий на пульверизатор.

– Э-э, – замычал Никита. – Вы чего? Без суда и следствия? – Он вспомнил про Бурята, и ему совсем стало нехорошо. – Я же вам не бандит какой-нибудь. То есть, судя по всему, бандит, но все-таки… Отвезите меня в тюрьму, заведите дело, и потом уже… На законных основаниях, так сказать. Вы что?

– Погоди! – вдруг воскликнул второй черный человек. – А как же другой?

Первый опустил свой пистолет.

– Какой другой? – облегченно вздохнув, спросил Никита. – Я один. Без соучастников. Вы про батюшку, что ли? Да я его первый раз или второй раз всего в жизни видел. Он тут ни при чем.

– Хватит, – оборвал его черный. – Не прикидывайся.

– Да я правда не понимаю, о чем вы!

– Понимаешь, – сказал второй черный. – Перестань валять дурака. Мы знаем, кто ты, а ты знаешь, кто мы.

– Знаю, – вздохнув, подтвердил Никита. – ФСБ.

Черные переглянулись – недоуменно, как показалось Никите.

– Может быть, это не он? – спросил один другого.

– Он, – отрезал второй. – Разве не видишь?

– Вижу. Только он что-то странно себя ведет,

– Хочет запутать.

– Да не хочу я! – искренне воскликнул Никита. – Я не очень хорошо понимаю, что происходит. Видите ли, я страдаю болезнью. Ретроградная амнезия называется. Так вот, я часто выхожу прогуляться куда-нибудь вечерком, а потом утром не помню, где я был. То есть совсем не помню. Темный провал. И вот недавно тоже – вышел, прогулялся, очнулся в милиции, и как отрезало. Ни черта не могу вспомнить. Даже сейчас память еще не восстановилась. Честно говоря, я не помню даже, что я такого совершил, чтобы за мной ФСБ гонялась.