Текст книги "Несвятые святые женщины"

Молчальница

Молчальница Вера Александровна большую часть жизни провела в Сырковом девичьем монастыре, в шести верстах от Новгорода.

Тайна ее происхождения осталась неизвестной. Об этом могла знать только графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, которая приняла участие в судьбе Веры Александровны и определила ее в Сырков монастырь.

Вера Александровна появилась в 1834 году в Тихвине под видом странницы. Она приютилась у набожной тихвинской помещицы Харламовой и прожила у нее три года, ежедневно посещая церковь, а дома занимаясь молитвою и чтением священных книг.

Затем целый год прожила она на Виницком погосте и ухаживала за дьячковской женой, находившейся в параличе.

Один тихвинский помещик, в то время как Вера Александровна приобщалась, подошел в алтарь к северной двери и увидел причастницу, как бы окруженную особым светом. В страхе вернулся он в алтарь и потом спросил священника, кто приобщался. Тот ответил, что это известная ему Вера Александровна.

– Не могу согласиться, – заметил помещик, – это было подобие ангела, окруженного божественным светом.

Слухи о строгой жизни Веры Александровны и о том, какою видел ее этот человек, стали распространяться с такою быстротой, что Вера Александровна ушла из Тихвина.

По дороге к Валдаю, она остановилась на погосте Березовский Рядок. Ей понравилось, как там служили, что церковь была полна народа, как истово исполняются религиозные обряды. Поэтому она с охотою согласилась на просьбу приютившей ее крестьянской семьи Трофимовых пожить у них, почитать им священные книги и поучить их по-христиански вести себя.

Ей отвели маленькую избушку, где она и поселилась, не выходя никуда, кроме церкви. Никого она у себя не принимала. Только созывала иногда малых детей, учила их правильно креститься, учила молитвам и грамоте, рисовала изображения Спасителя, Божией Матери и святых.

Так прожила она девять месяцев.

Становой пристав заподозрил Веру Александровну в бродяжничестве, потребовал от нее паспорт. Паспорта у нее не было. За это ее препроводили в Валдайский уезд и посадили в тюрьму.

Снова начали допытываться, кто она такая. Наконец, она ответила следователю:

– Если судить по небесному, то я прах земли. А если судить по земному, то я выше тебя.

Это были последние ее слова. С тех пор до самой смерти, более чем 25 лет, она уже ничего не произносила, приняв на себя подвиг молчальничества. Только два раза перед смертью она сказала по несколько слов.

Из Валдая Веру Александровну перевели в новгородский острог. Здесь она содержалась почти полтора года. Затем ее заключили в дом умалишенных, где она провела тоже полтора года. В обоих местах она по-прежнему отдавала себя подвигам молитвы, и, наконец, по ходатайству графини Орловой, была помещена в Сырков девичий монастырь.

Терпеливо переносила она унижения тюрьмы, и так впоследствии писала об этой поре:

– Мне хорошо там было, я блаженствовала там. Благодарю Бога, что Он удостоил меня пожить с заключенными и убогими.

Когда настоятельница монастыря приехала в заведение умалишенных и спросила Веру Александровну, желает ли она жить в монастыре, та пала на колени перед иконою Спасителя, сделала несколько земных поклонов и, сложив руки на груди крестом, поклонилась настоятельнице в ноги, выражая тем свое согласие. Очень может быть, что она давно мечтала приютиться в монастыре, но не смела проситься туда, не имея паспорта.

Весть, привезенная игуменьей, была для нее очень радостна, но лицо ее осталось спокойно. На нем не видели никогда ни слез, ни улыбки.

Та любовь к Богу, которая всегда наполняла молчальницу, теперь пылала в ней всепоглощающим огнем.

Жизнь ее была сурова: из кельи молчальница выходила только в церковь, к себе принимала сначала только одну служившую ей сестру. От посетителей она уходила из монастыря и пряталась в ближайшие кустарники.

Один раз в год она выходила за стену монастыря на то место, откуда был виден Новгород с его храмами, и острог, и дом для умалишенных, где она жила.

Здесь она молилась, задумчиво смотрела на город с его святынями, на место, где страдала, потом шла в келью, и опять на год.

Пища ее была скромна. Ей приносили из трапезной немного кушанья и хлеба. Подавали в окно кельи. Но и из этого скудного рациона она уделяла нищим, а если нищие не приходили, то вечером она выносила все в садик и кормила птиц, которые сейчас же слетались к ней.

Небольшая просфора с чашкой чая или воды составляла весь ее обед.

Деньги, которые ей присылали чтившие ее люди, она сейчас же раздавала.

Одежда ее состояла из белого коленкорового платья и такого же чепца – самое необходимое для выхода в церковь. Когда графиня Орлова прислала ей лисий салоп, она написала:

«Много благодарю, но лучше бы она прислала овчинный; этот мне не годится».

Однажды келейница купила ей новый теплый платок. Она отдала его бедной страннице. Келейница купила другой. И этот постигла та же участь. Келейница стала тогда упрекать ее. Она тогда написала:

«Матушка, не скорби. У меня все цело, а я его подальше спрятала, поцелее будет. А после и тебе пригодится. Мне довольно и того, что имею».

Она заботилась только о чужих нуждах, а не о своих. В келье ее было лишь несколько икон, и чтимый ею большой образ на холсте – Христос в узах, – шкаф с книгами, аналойчик для чтения, два простых стула, – самовар, убогая, жесткая кровать и стенные часы.

Спала она очень мало. Глухой ночью, сквозь занавески, видели ее молящейся.

Когда она не читала или не молилась, – она вязала четки или клеила из бумаги маленькие коробочки, на которых помещала места из Св. Писания, наполняла коробочки мелкими хлебными сухарями и раздавала, когда посетители просили что-нибудь на память.

Особенно любила она странников, нищих, убогих и детей.

В праздники и воскресенья она принимала посетителей.

Положив несколько поклонов пред иконою Спасителя, она низко кланялась гостю и сажала его рядом. Когда ее просили помолиться, она вставала на молитву и молилась долго. При просьбе советов, знаками объясняла, что нужно делать. Если же посетитель был грамотный, она подавала книгу, сама раскрывая ее или предлагая открыть ее посетителю. И всегда в книге находились утешительные и мудрые слова.

Молчаливым свиданием во многих укреплялась вера в Бога, другие утешались в горе. У некоторых вскоре сбывалось то, что показала знаками Вера Александровна.

Например, одна мать привезла к ней постоянно болевшего пятилетнего сына. После долгой молитвы, она поцеловала мальчика и указала рукой сначала на икону Спасителя, а потом на землю.

Через месяц, мальчика действительно опустили в землю.

В другой раз, когда одна барыня привезла ей своего ребенка, Вера Александровна положила его к иконе Спасителя и, поцеловав в голову и поклонившись ему, написала:

«Блажен Саша».

Через несколько дней младенец скончался.

В церковь Вера Александровна приходила первой. До начала службы прикладывалась к иконам, ставила пред ними свечи, потом становилась сзади, чтобы ее не видели, и молилась, стоя на коленях.

Последние пятнадцать лет она приобщалась всякую субботу. Исповедь свою она писала на бумаге и вручала ее для прочтения духовнику.

Она узнала заранее время своей кончины и назначила место для погребения. Исповедуясь в последний раз в церкви, она подала духовнику записку о своих грехах, потом, когда он прочел, обернула ее другой стороной. Там было написано:

«Батюшка, помолитесь Господу о поминовении души моей. Конец мой близок, и дни мои сочтены».

В четверг Светлой недели она в последний раз вышла из кельи за ворота монастыря, к той башне, откуда был виден Новгород. Она то вставала и молилась, то садилась и задумчиво смотрела на город.

Вернувшись в келью, она слегла. У нее был сильный жар. Без единого вздоха она выносила сильные страдания.

В четверг Фоминой ее приобщили. Когда келейница просила в другой комнате, чтобы и завтра приобщили больную, она вдруг появилась на пороге своей кельи и знаками показала на землю. Священник понял, что завтра ее не станет.

К ночи она совсем ослабла и забылась. В полночь пришла в сознание и громким, твердым голосом произнесла:

– Господи, спаси меня, грешную!

В два часа ночи она хотела произнести ту же молитву, но слова замерли на устах, и она произнесла лишь:

– Господи…

Когда пробило пять часов, умирающая несколько раз редко вздохнула, закрыла глаза и печать вечного молчания легла на ее уста, которые своим великим молчанием как бы ограждали жившую в ней правду.

Множество людей из Новгорода и окрестностей служило по ней панихиды. Тело ее за пять дней не подверглось ни малейшему тлению. С усопшей был снят портрет.

Тело ее торжественно похоронено в монастыре и один почитатель ее воздвиг над нею памятник.

Кто же была Вера Александровна?

Ее воспитание, внешность, какая-то изысканность при всем ее убожестве, чистота, которую она тщательно поддерживала, все это говорило о ее высоком происхождении.

Однажды, когда она в горячке ушла из монастыря и келейница еле отыскала ее в кустах, на просьбу вернуться, она вдруг ответила:

– Матушка, мне здесь хорошо.

А когда келейница стала умолять ее рассказать, кто ее родители, она вымолвила:

– Я прах земли, но родители мои были так богаты, что я горстями выносила золото для раздачи бедным, а крещена была на Белых Берегах.

Встань и укрепляйся

Девица Евдокия происходила из купеческого звания, рано осиротела и, имея склонность к иноческой жизни, тайно ушла от родных и провела десять лет в женском монастыре в Арзамасе.

Привыкшей к довольству и удобствам, Евдокии было нелегко привыкать к суровой монашеской обстановке. Поначалу она не могла даже выносить общей пищи сестер и питалась одним черным хлебом. Со слезами молилась она о ниспослании ей помощи, и была утешена дивным видением.

Во время тяжкой болезни, когда все считали Евдокию умирающею, в то время как в церкви совершалась всенощная, больная услышала издали пение тропаря Успения, и при последних словах: «избавляешь от смерти души наши», она ясно увидала, как два светлых мужа поставили перед ней икону Успения. Это было так живо, что ей казалось, будто сестры обители хотели утешить ее принесением иконы. С умилением помолилась она горячей молитвой – тогда изображенная на иконе Божия Матерь точно ожила, и, сойдя с иконы, осенила рукою Евдокию со словами:

– Встань и укрепляйся, ты еще должна послужить Мне много.

Вернувшись из церкви, монахини нашли Евдокию совершенно здоровой.

Когда ее дяде стало известно, что Евдокия в Арзамасе, он выписал ее к себе, но не смог удержать. Она опять ушла от него и в сопровождении доверенного старого слуги, отправилась в Старую Ладогу. Оттуда она известила дядю о поступлении в монастырь.

Принятая благосклонно игуменьей, Евдокия вся отдалась молитвенному созерцанию. Единственной ее пищей был черный хлеб и квас, которые ей приносили раз в неделю. Послушание Евдокии состояло в чтении псалтири над покойниками. Она старалась делать то, что было бы тяжело другим монахиням.

В декабре 1777 года Евдокия приняла пострижение с именем Евпраксии, а в 1779 году Староладожская игуменья, переведенная в другой монастырь, представила ее митрополиту как свою преемницу. Высокая жизнь Евпраксии была уже настолько известна, что ходатайство игуменьи было исполнено, и на сорок пятом году жизни Евпраксия сама стала игуменьей.

Теперь ей предстояло много забот по благоустройству монастыря.

Древний устав обители подходил скорее к отшельническому, скитскому образу жизни. Сестры жили по двое в келье, и игуменья требовала, чтоб молодые всегда жили под руководством опытных стариц. С особою разборчивостью принимала она новых, особенно молодых монахинь, заботясь о том, чтоб среди них были женщины с сознательным и глубоким призванием. Всеми силами старалась она искоренить распри, ссоры, пересуды, пререкания и праздные встречи: нравственный уровень монастыря повысился.

Предметом особо теплых забот игуменьи было благолепие церковное. Она старалась, чтобы не только в праздничные дни, но и в будни церковь была ярко освещена и сияла порядком и чистотой.

На большие праздники в монастырь приглашалось для служения окрестное духовенство. Если церковные средства оскудевали и церковь уже нечем было осветить, неожиданно помогал какой-нибудь незнакомый человек.

Скопив немного денег, начала она строить каменную колокольню, но дело стало из-за недостатка средств. Глубоко скорбя об этом, Евпраксия провела всю ночь в горячей молитве. Наутро, когда она погрузилась в дремоту, ей было видение великомученицы Варвары, которая утешала ее. В тот же час приехала в монастырь помещица Желтухина, передала игуменье пакет с деньгами и рассказала, что великомученица Варвара во сне дала ей повеление вручить эту сумму игуменье.

Когда колокольня была готова, Евпраксия отправилась в Петербург, чтобы лично привезти вылитый там новый колокол. Она ехала за подводой в легкой повозке. Зима была в тот год лютая, со свирепыми метелями. На полдороге ямщики сбились с пути, подвода застряла в снегу, и лошади стали. Невдалеке были огни в окнах и лаяли собаки. Но Евпраксия не хотела покинуть колокол в поле и идти в деревню, как предлагали ямщики. Она отпустила их с лошадьми, а сама осталась одна среди вьюги, в чистом поле, в своей повозке. Часто высовывалась она наружу, чтоб всмотреться в колокол. Среди ночи она почувствовала вдруг вместо лютого холода – тепло. Чудный свет окружал ее повозку, и в этом свете стояли, охраняя Евпраксию, преподобные Александр Свирский, Сергий и Герман Валаамские.

Постоянно заботилась игуменья о больных, слабых сестрах, умерших поминала и оставшееся после них имущество раздавала нуждающимся. Сама она не участвовала в поминках, не заботилась об изысканной трапезе для почетных гостей, а с помощью помещика Путилова, сад которого примыкал к монастырским стенам, подавала хорошее, но простое угощение в своей келье.

Чрезвычайный подвиг предприняла Евпраксия с первых лет своего настоятельства для уединенной молитвы. Она много скорбела, что управление монастырем лишило ее прежнего безмолвия, и после молитвы таинственный голос указал ей возможность уединяться. В четырех верстах от монастыря, в глубине густого Абрамовского леса, был высокий пригорок – Абрамовщина. Там и решила укрываться Евпраксия от молвы. Она стала ходить на Абрамовщину после ранней обедни трижды в неделю, по постным дням, и возвращалась поздно вечером. Под высокой сосной срубила Евпраксия бревенчатую часовню, а у подошвы пригорка выкопала колодец и водрузила над ним большой деревянный крест.

На пригорке подвижница совершала свое молитвенное правило. Оно состояло из чтения Евангелия, Апостола и акафистов. С собою Евпраксия приносила священные книги, свечи с огнивом, старинную шпагу и части св. мощей.

Добираться туда было тяжело, особенно в осеннюю пору или зимой, во вьюгу, по глубоким сугробам. Евпраксия ходила туда в мужской тяжелой обуви, а зимой на лыжах. Только от сильного вихря она укрывалась в часовенке или когда нужно было читать со свечою. Без пищи, усталая от ходьбы, погружалась она в молитву. Ее тело было покрыто кровавыми рубцами и исколото оводами и гнусом. Но среди этих вольных страданий, на бесстрашную подвижницу сходило благодатное настроение, радостные очистительные слезы, умиление сердца и духовные откровения. Поздним вечером, тихо напевая «День кончается, конец приближается», возвращалась она в монастырь, в свою нетопленную келью.

Этот подвиг Евпраксии часто был сопряжен с великими опасностями, от которых ее берег Бог.

Одним глухим осенним вечером, молясь в часовенке, Евпраксия из-за перегородки увидела высокого человека в оборванной солдатской шинели, с ножом в руке. Она не прервала своего правила, а, когда закончила и обернулась, солдат стоял на коленях и молился. Он называл ее угодницей Божьей, молил о помиловании и рассказал, что ушел из полка и скитался без пищи по лесу. Восходящий к небу столб света привел его к часовне, где он думал найти клад. Непонятный ужас не позволил убить инокиню, и наконец, он понял, что она осенена благодатью. Евпраксия просила его прождать ночь, вернулась в монастырь и на следующее утро принесла ему большую просфору и медный рубль денег, наставила его и предсказала, что с этим запасом он благополучно дойдет до Петербурга, и, если с повинною головой придет к начальнику, будет прощен и повышен затем в чине. Впоследствии солдат написал ей теплое письмо, где рассказывал, что с напутствием игуменьи дошел он сытый до Петербурга, прощен был снисходительным начальником, очистил себя службой и за отличие произведен впоследствии в фельдфебели.

Однажды, тоже осенним вечером, когда игуменья с монахиней Елпидифорой должна была возвращаться из пустыни в монастырь, разразилась гроза. Темнота ночи, озаряемая блеском молний, раскаты грома, завывание ветра – все наводило на монахиню ужас. Выход из часовни казался ей бездной, и она умоляла игуменью остаться в часовне на ночь. Но Евпраксия была непреклонна и, освещая себе путь тусклым фонарем, пошла в бурю. У колодца фонарь задуло ветром. И тогда засиял тонкий свет, который шел перед ними до ворот монастыря. Игуменья строго приказала монахине хранить это событие в тайне.

Евпраксия не боялась хищных зверей, обитавших в густой чаще Абрамовского леса. Звери ласкались к ней.

Дворовый человек соседнего помещика, возвращаясь с охоты, увидел Евпраксию, окруженную волками, которые бежали за ней, как собаки. Он подумал, что это неспроста и что она колдунья. Тогда звери бросились на охотника, и ему пришлось бы плохо, если бы старица не стала звать их к себе, как стаю галок. Охотник убежал, а на утро перед всеми в монастыре благодарил ее. Очевидцы рассказывали, что были свидетелями того, как Евпраксия шла однажды на Абрамовщину на лыжах, над землей, не дотрагиваясь до снега.

Буря сорвала крест с церкви Успения, и Евпраксия, по особому внушению, перенесла его на Абрамовщину и повесила на большом суку сосны, над часовней. С тех пор по маленькой лесенке игуменья поднималась к кресту и зажигала перед ним свечу. Пред этим крестом она получила внезапное и чудесное исцеление руки, сломанной пред самым выходом из монастыря, чему свидетельницами были монахини, видевшие утром руку вспухшей и висящей и совершенно здоровой вечером.

Несколько раз в церкви чудные видения посещали Евпраксию, и она стояла в восторженном восхищении, словно унесенная от земли, и лицо ее светилось.

Годы шли. Евпраксия достигла уже глубокой старости и, по неотступным просьбам, была уволена на покой. Она переселилась в тесную келью, выходила только в церковь и к своей преемнице, перед которой заступалась за сестер, становясь перед ней на колени. Ей было тяжело, что в храме новая игуменья забелила стены, покрытые иконописью, и что храмы лишены прежних огней. Но ее голос не имел больше значения.

Приблизилась кончина Евпраксии. Древняя старица Акилина, которую часто видели в ночное время в мантии с жезлом обходящей монастырь, поздно вечером постучалась к ней в окно и произнесла:

– Готовься, ты скоро соединишься со мной.

Когда Евпраксия посмотрела в окно, древняя старица уже удалялась от ее кельи. Евпраксия вышла за ней, но та исчезла.

Старица простилась с монахинями, попросила игуменью положить ее в схиме, тайно ею принятой, и похоронить у ног любимой старицы Акилины. Исповедавшись и причастившись, она заперла сени, постелила на полу рогожку, легла на нее с распятием и свечой в руке, закрыла глаза и отошла к Господу.

Ее тело готовили к погребению три монахини. Они обливались слезами, и вдруг Евпраксия очутилась в их руках в сидячем положении. Она сидела с поникшей головой и с опущенными на колени руками, сияя чистотой изможденного подвигами старческого лика.

Ее погребли на пятый день. Тело ее издавало благоухание. Игуменья не исполнила ее просьбы о месте погребения и о схиме. Верная Елпидифора тайно положила схиму в гроб. О своем посвящении в схиму Евпраксия сказала однажды этой монахине:

– Бог послал мне ангела своего посвятить в схиму.

В ее запечатанном ларчике нашли вериги и пакет с 250 рублями, с надписью: «На погребение и поминовение убогой Евпраксии». Это был скопленный ей за всю жизнь доход от чтения Псалтири. На могиле Евпраксии лежит плита с надписью, сделанная ее рукой задолго до кончины.

Известно несколько явлений и чудес старицы Евпраксии. Так, больная деревенская девочка видела во сне благообразную старицу, худую, небольшого роста, в шапочке, мантии и с жезлом в руках. Она повелела ей отвести себя на Абрамовщину, обмыться водой из колодца, отслужить молебен Животворящему Кресту и панихиду по игуменье Евпраксии, обещая полное исцеление. Исполнив повеление, девочка совершенно выздоровела.

Самоотверженная жизнь, нравственная крепость и великая сила веры ставят игуменью Евпраксию Староладожскую в число самых замечательных русских женщин.