Текст книги "Личный досмотр"

ГЛАВА 7.
ЛИЧНЫЙ ДОСМОТР ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Наутро Ржавин, придя в управление, сказал сотруднику, который по могал ему в «московских делах»:

– Нет, ты только подумай. Пропал Евгений Иванович. Пропал Засохо. И тот дом мы вчера так и не нашли. Они же, как близнецы, дома на той улице! Даже работники «Скорой» запутались.

– Ну, ты, во-первых, не очень-то плачь. И без этих двоих ты нас вывел на такое дело и столько связей обнаружил, что памятник тебе уже обеспечен. Во-вторых, ты с какого этажа спланировал?

– С третьего. Падать тоже надо уметь. Но что теперь будем делать, а?

– Искать этих двоих. Чего же еще?

Искать! Как будто Ржавин не искал. Вчера по его просьбе сотрудники Московского уголовного розыска обзвонили все больницы, поликлиники, все вокзалы и райотделы милиции, даже морги. Все было безрезультатно. Два человека будто канули в прорубь. «Что-то случилось, – говорил себе в волнении Ржавин, – что-то случилось».

Он попросил суточную сводку происшествий по Москве и стал придирчиво ее изучать. Никто из тех двух не упоминался в сводке, никто из них не был жертвой преступления или несчастного случая. Но зато Ржавин обратил внимание, что в сводке упоминалась улица, куда таксист возил его и Засохо. Он с особым вниманием перечитал то, что относилось к этой улице. Там около одного дома ночью нашли человека, раненого и ограбленного. Грабителей спугнул водитель такси. Они бросили свою жертву и скрылись на машине. У раненого нет при себе документов, и личность пока не установлена. И это на той самой улице!

Чутье подсказало Ржавину, что надо обязательно взглянуть на этого человека. Он поехал в больницу.

Как только Ржавин увидел пострадавшего – его худое лицо с черными сросшимися бровями, светлые щелки-глаза, – он сразу узнал Евгения Ивановича, хотя до этого видел его один только раз.

Пострадавший уже пришел в себя, даже поел и дал первые показания следователю районного отделения милиции. Их Ржавин прочел, заехав по дороге в это отделение. По словам Евгения Ивановича, неизвестные ему люди напали на него в тот вечер, затащили куда-то, ограбили и избили.

– Здравствуйте, Евгений Иванович, – сказал Ржавин, подходя к постели.

Больной пристально посмотрел на него и глухо, почти не открывая рта, ответил:

– Я вас не знаю.

Потом он еще раз, уже с интересом, посмотрел на Ржавина и медленно произнес:

– Впрочем… Где-то я вас видел.

– Возможно.

– Где же? Ржавин усмехнулся.

– Мы однажды ели в одной закусочной, на Арбате.

Евгений Иванович метнул на него короткий, острый взгляд из-под лохматых бровей и сдержанно спросил:

– Зачем я вам понадобился?

– Мне надо знать, кто с вами так обошелся.

– Я все уже сообщил следователю.

– Вот в связи с вашими показаниями я и пришел сюда и надеюсь, вы сообщите кое-что еще.

– Напрасно надеетесь. Я их не знаю, понятно вам? – резко, чуть насмешливо ответил Евгений Иванович, но при последних словах злость настолько исказила его изуродованное лицо, что Ржавин невольно подумал про себя, что, имея такого врага, спать уже спокойно не будешь.

– Но если я их встречу… – добавил он с угрозой. Ржавин усмехнулся.

– Может быть, мы вам поможем?

– Вряд ли.

– Что же передать Артуру Филипповичу?

– Слушайте, – пытаясь улыбнуться, болезненно скривился Евгений Иванович. – Бросьте дешевить. И не берите на пушку.

– И Афанасию Макаровичу тоже ничего не передадите? – вежливо осведомился Ржавин.

Евгений Иванович презрительно покосился на него.

– В первый момент вы произвели на меня впечатление умного человека. Вы меня разочаровали.

– Жаль. Вас, конечно, удивляет, что я так поспешно открыл карты?

– Да, почему вы открываете карты?

– Потому что я приехал к вам из Бреста, – очень серьезно ответил Ржавин, но, не удержавшись, добавил насмешливо: – На таком длинном пути встречаешь много интересных людей.

– Ну вот что, – решительно и чуть устало произнес Евгений Иванович. – Мне еще тут лежать и лежать. Как я понимаю, домой я отсюда уже не вернусь. Так?

– Не знаю.

– А я знаю. И я буду отвечать на ваши вопросы только после очных ставок. Не раньше, – он болезненно скривился в усмешке. – Я здесь. Теперь ищите других.

Андрей чуть-чуть приоткрыл глаза. На улице было еще совсем темно. Ржавин, постанывая, ворочался на соседней постели. Бедняга! Наверное, все тело у него болит. Подумать только, сорваться с третьего этажа. Черт его носит! Да и с делами, видно, у него не ладится. Но что – не говорит. Ну, и работка!

Интересно, когда он кончит институт и займется диссертацией, он уйдет из уголовного розыска? Скорей всего нет, не уйдет. Эта работа по нему.

Мысли перескочили на его, Андрея, собственные дела. Во всем ли он прав, осуждая Люсю? Эгоистка? Но, может быть, у нее такие запросы, каких нет у него? Она говорит, что не может жить не в Москве, а он вот может. Конечно, в Москве театры, музеи, концерты, приезжие знаменитости, выставки, библиотеки…Что еще? Ах, да, «общество», как говорила Люся. Ей недоставало в Бресте еще и «общества». Но если на то пошло, то общество Жгутиных, Вальки Дубинина, Ржавина даже выше их московского круга знакомых. Правда, все это без столичного блеска, без модных песенок, без походов в ресторан. Но это же форма, а люди-то интереснее. Конечно, в Бресте нет Большого театра, нет МХАТа, нет чехословацкой или американской выставки. Хотя в Большом они с Люсей бывали раз в году, а во МХАТе – и того меньше. Но все же… так чем же все это заменяют себе такие люди, как Дубинин или Ржавин? Они очень много читают, они все время спорят и чего-то все время добиваются. Андрей знает, чего они добиваются. Геннадий, например, кончит институт, будет защищать диссертацию. О, это будет юрист с широкими взглядами! Стоит только уже сейчас его послушать. К тому же Валька учит языки – испанский и итальянский. Это в придачу к английскому и французскому. У него безусловные способности к языкам. А в таможне – неплохая практика. И потом Валька страстно интересуется живописью и театром. Наконец, Валька еще работает в партбюро. Между прочим, Люся когда-то тоже была у них в институте в комсомольском бюро.

Думая обо всем этом, Андрей одновременно, как бы вторым планом, думал и о том, как легко и просто ему сейчас рассуждать о Люсе, как без всякой боли и тоски вспоминает он их жизнь в институте. Люся для него сейчас, к сожалению, далекий и, пожалуй, чужой объект для рассуждений. Перегорело в нем что-то. Вспоминая Люсю, думая о своих спорах с ней, Андрей хотел решить для себя, почему это, черт возьми, считается, что культурный, интеллигентный человек может жить только в Москве, ну, еще в десятке городов. А вот в Бресте он жить, к примеру, не может? Чушь? Скажем, Андрей не стал менее интеллигентным, работая в Бресте. А может, еще станет? Ведь московские театры, концерты, выставки – это культура, высокая культура. Так как же? Наверное, есть разные методы усвоения культуры, и интеллигентный человек, в зависимости от условий, избирает тот или иной метод. Да, все зависит от широты твоих интересов, от твоей воли, от воспитанных в самом себе взглядов и привычек. А интеллигентные, культурные люди есть всюду и всюду нужны. Вот так-то, дорогая…

Андрей заворочался и поднял голову.

– Вставай, подымайся, рабочий народ, – громко объявил Ржавин, откидывая одеяло. Перед уходом он сказал Андрею:

– Все, старик. Московские дела твои закончены. Закрывай командировку и вечером айда домой, в Брест. Завтра утром пусть Светлана тебя и встречает.

– Упражняешься в остроумии? – сердито осведомился Андрей.

– Ну, ну. В общем собирайся.

– А ты?

– Я на денек задержусь. Не все, старик, гладко получается. Не все. Итак, вечером я тебя провожаю. Понятно? От лица командования – спасибо, но с оркестром и именными часами подожди.

Он все еще бодрился и шутил, этот Ржавин. И это был не наигрыш, нет. Он действительно был бодр и полон энергии. А ведь Андрей ясно видел: неприятности были, большие неприятности.

…Поезд приходил в Брест рано утром. И все эти долгие ночные часы под стук колес и тягучие гудки паровозов Андрей не сомкнул глаз. Чем-то волновало его возвращение в Брест, чем-то радовало. Неужели он так привык к этому городку? Неужели ему приятно возвращаться в пустой дом, где все напоминает ему о случившемся несчастье? Нет, нет! Не то! Ему сейчас радостно оттого, что его ждут там. Ну, конечно же, ждут! А кроме того, его ждет там работа. Интересная работа, честное слово! И как это радостно чувствовать, что ты нужен, что тебя ждут!

Постепенно мысли перешли, на город, куда он ехал. Раньше, год назад, Брест для него был город, как все другие. А оказалось, что это не просто пограничный город. Старинная крепость, ставшая памятником бессмертного мужества советского народа, как бы осеняла и его своей великой славой. Андрей видел, с каким нетерпением устремлялись в крепость даже самые занятые и мимолетные гости Бреста, видел, с каким благоговением осматривали они ее опаленные огнем неслыханных боев, полуразрушенные стены. И отсвет этой героической славы падал на город, вселяя в душу каждого жителя его чувство какой-то особой ответственности за все, что здесь происходит.

В этом городе удивительно сливались воедино слава героев минувшей войны и особая гордость счастливым правом первыми встречать на советской земле ее гостей из-за рубежа, ее друзей и братьев из многих стран мира. Их слезы радости, их объятия на перроне Брестского вокзала наполняли душу Андрея гордостью за то, что он живет и работает именно здесь, в Бресте. И даже вокзал, поначалу казавшийся ему излишне торжественным и пышным, теперь радовал его именно этими качествами, так созвучными тем волнующим минутам, когда гости страны впервые вступали под его гулкие, величавые своды.

И вообще все сейчас в Бресте казалось Андрею совсем не таким, как в первые дни. Просто удивительно, как собственное душевное состояние окрашивает весь окружающий тебя мир!

…В купе все спали. Под потолком светила синяя ночная лампочка. Она погасла только на рассвете.

Точно по расписанию поезд подошел к перрону Брестского вокзала.

Андрей вошел в свою пустую, но тщательно прибранную квартиру и удивленно огляделся. Ключи он оставил Жгутиным, но ему казалось, что Светлана только что вышла отсюда: свежая скатерть и незнакомая вазочка на столе, на окне – совсем недавно политые цветы и десятки других, милых и добрых примет.

Он еще не успел разложить вещи и помыться, как зазвонил телефон. И радостный голос Светланы:

– Андрюша, здравствуй! С приездом. Скорей иди к нам завтракать.

– Откуда вы знаете, что я приехал? – удивился Андрей.

– Как «откуда»? А телеграмма?

– Какая телеграмма? А, хитрец! – Андрей, сразу догадавшись, рассмеялся. – Так он дал вам телеграмму?

– Кто? Я ничего не понимаю.

– Ржавин, кто же еще.

– Ой, какой умница! Ну, иди же скорей. Папа сердится.

– Иду, иду…

За завтраком Федор Александрович хмурился, потом, как бы между делом, сказал, что сегодня он и Филин уезжают в Москву.

– Для доклада. Есть, видите ли, сигналы какие-то! Знаю я этих сигнальщиков! Встречал на своем веку. И не одного. Опыт имеется.

Тут только понял Андрей, почему Жгутин так разозлен, почему исчезли куда-то его обычная мягкость и жизнерадостность.

– Это хорошо, что вызывают. А не то я бы сам потребовал! Надо с этим кончать раз и навсегда. Решительно, черт побери! – гневным тоном продолжал Федор Александрович.

На работу Андрей пошел один. Жгутин готовился к отъезду.

Когда Андрей шел по мосту над железнодорожными путями, поеживаясь от пронзительного ветра, обжигавшего лицо, он услышал позади себя торопливый возглас:

– Шмелев!.. Стой!..

Андрей обернулся. Ну, конечно! По мосту к нему бежал Валька Дубинин. Круглое, покрасневшее от ветра лицо его с кнопкой-носом, словно вдавленным между литыми буграми щек, улыбалось, как всегда, широко, но со скрытым лукавством. Казалось, Валька вот-вот скажет что-то ехидное и дерзкое. Но он, задыхаясь, только обрадованно спросил:

– Приехал? Ну, чего хорошего?

– Ничего хорошего.

Андрей, находившийся под впечатлением слов Жгутина, все еще полный досады за него, рассказал Вальке о том, что он узнал за завтраком.

Валька гневно слушал, щеки его пылали. Наконец он не выдержал.

– И мы это так оставим, да?! Мы ведь тоже знаем, откуда идут эти так называемые сигналы! – Валька просто захлебывался в словах. – Филин думает, что живет при старых порядках!

Они уже подошли к вокзалу, и разговор сам собой прекратился.

Надя вернулась с работы усталая и издерганная. «Провались совсем эта жизнь, – с раздражением думала она, – никаких нервов на нее не хватит». Скинув пальто, она прошла в комнату и опустилась на кушетку. Некоторое время Надя сидела на самом краешке, сгорбившись, зажав ладони между колен, не в силах ни лечь, ни встать и разогреть обед. На красивом лице ее вдруг явственно проступили морщинки, под глазами и в уголках рта.

Сегодня у Нади был трудный день. Единственная постоянная ее клиентка, одно время работавшая администратором гостиницы, прибежала в слезах и сказала, что больше она покупать у Нади «частным образом» ничего не будет. Обо всем узнал муж и такое ей наговорил, что она не спала всю ночь. Как будто она собиралась позорить семью, позорить Брест! Но если, муж так считает, то она не будет. Нет, нет! Она, дура, его почему-то любит. И опять пошли слезы.

Надя вздохнула. А кого любит она? И кто ее любит? Да, единственный человек, который любил ее по-настоящему, это был Платон, ее муж, которого она прогнала еще тогда, в Москве. Она считала его слизняком, он не помогал ей добывать деньги, просто не умел и… и не хотел. Собственно говоря, почему он слизняк? Вот не хотел и не помогал, и она ничего не могла с ним поделать. И потом, когда ее арестовали, он все рассказал, что знал. А ведь любил ее. Значит, не просто ему это было. Эх, Платоша, Платоша, где-то ты сейчас, с кем?..

А вот она по-прежнему одна, ее никто не ждет дома.

Надя снова вздохнула и, потянувшись, встала. Надо было все-таки поесть.

В этот момент в передней раздался звонок. Надя насторожилась. Кто бы это мог быть? Сейчас она никого не ждала. А вечером должен был прийти Семен. Но это вечером…

В передней снова прозвенел звонок.

Сейчас, сейчас… Надя почувствовала внезапный холодок в груди. О, господи! Сколько нервов стоят такие звонки, будь они неладны!

Надя подошла к двери и прислушалась. За дверью кто-то негромко кашлянул, переступил с ноги на ногу, проворчал что-то. Кажется, это была женщина.

Решившись, Надя щелкнула замками, и дверь открылась. На пороге стояла Полина Борисовна Клепикова, маленькая, сутулая, вся в черном.

– Ты что, милая, оглохла? – проворчала она. – Али мужика прячешь?

– Что вы говорите, Полина Борисовна! – досадливо ответила Надя, уже сердясь на себя за испуг.

Клепикова прошла в комнату, подозрительно огляделась, потом скромненько села в самом углу, расправив складки на коленях.

– А я уж думаю, не заболела ли, – равнодушным тоном сказала она. – Признаков не подаешь.

– Нету их, признаков, вот и не подаю.

– Али случилось что? – Клепикова бросила на Надю остренький взгляд.

Надя в это время накрывала на стол, вынимала посуду из буфета.

– Ничего не случилось. Пообедаете со мной?

– Можно и пообедать. Из Москвы-то что слышно?

– Ничего не слышно.

– Артур-то молчит?

– Молчит.

– И этот… как его?.. Евгений-то Иванович тоже молчит?

– Тоже молчит.

Клепикова некоторое время задумчиво жевала губами, следя, как суетится Надя, потом сказала:

– Евгений-то Иванович, говорят, будто письмо какое получил и с Артуром того, разошелся.

– Не слышала я про это, ничего не слышала, – резко, пожалуй даже слишком резко, ответила Надя.

Но очень уж неожиданным было известие Клепиковой. Откуда она знает про письмо? Значит, у нее есть какие-то связи с Засохо, или с Евгением Ивановичем, или с кем-то еще, о которых Надя ничего не знала. Выходит, и доверяют ей больше? Ох, и хитра же, оказывается, эта старая карга! Надя насторожилась и решила выведать побольше у своей гостьи.

– Что значит – разошлись? – обеспокоенно спросила она. – Нам-то с кем работать?

А про себя она подумала, что ни с кем она уже работать не хочет – устала, издергалась, и ничего в жизни ей сейчас, кажется, не нужно, только бы оставили ее в покое.

– А работать – с кем пожелаешь, – уклончиво ответила Клепикова. – С Артуром, допустим.

– Провались он, твой Артур! – воскликнула Надя, не в силах скрыть своей злости. – Знать его не хочу, не только что…

Клепикова с любопытством посмотрела на нее.

– Ты, милая, очумела, что ли?

– Очумеешь тут!

– Да чего ты на Артура-то собачишься? Что он тебе сделал?

– Полина Борисовна! Да если бы вы… Да он в грош нас не ставит, пешки мы для него, прислуга. Вот… Ну, скажите, Полина Борисовна, – Надя вдруг остановилась с тарелками в руках перед Клепиковой, – скажите, вы хотите войны?

– Ты что, милая, сдурела? Не дай бог.

– Вот видите! А ему все равно! Он на деньги свои проклятые надеется! Он думает, если всем будет плохо, то ему, жабе, все равно будет хорошо!

Надю всю трясло от ненависти.

– Ну, уж это ты порешь невесть что, – покачала головой Клепикова.

Надя и сама не знала, почему вдруг в ее памяти всплыли те слова Засохо о войне, но сейчас они так же ошеломляли ее, как и в первый раз. Она и не подозревала, что эти слова вооружили ее против Засохо куда больше, чем любые его подлости по отношению к ней самой. Эти слова заставили ее впервые задуматься о том, кто же она в конце концов, неужели она враг всем другим людям? До сих пор Наде казалось, что своей погоней за деньгами она не причиняет никому вреда. Обман, хитрость и риск – это все, по ее представлению, относилось к закону и лично никого из людей не задевало. И вот теперь Надя не раз возвращалась к обжегшей ее вдруг мысли. Неужели она враг другим людям? Неужели, если всем им будет плохо, то ей и этому Засохо будет хорошо?

А Клепикова между тем, помолчав, равнодушно спросила:

– Ты, случаем, не знаешь такого человека, Соловей Глеб Романович?

– Да что он вам всем дался, этот Соловей? – удивилась Надя. – Вот и Артур твой тоже. Аж из Москвы звонил.

Клепикова сердито поджала губы.

– Уж в крайности Артур твой, а не мой. А вот человек этот… Выходит, ты его знаешь?

– Знаю, знаю. Теперь уж совсем знаю.

– Как это понимать «теперь»?

– А так. Познакомилась недавно.

– Да ну?

В глазах Клепиковой зажглись такие любопытные огоньки, так она вся подалась вперед при последних Надиных словах, что та невольно усмехнулась.

– Чего вы удивляетесь? Я его нарочно потом разыскала, – она подмигнула. – Вдовец небось.

– Ага. Верно.

– А почему он вас-то интересует? – с любопытством спросила Надя.

Клепикова пожевала губами, не спеша ответила:

– Должок один просили с него получить. Под расписочку брал.

– А-а. Ну, получайте, получайте. Надя побежала на кухню, прикрутила керосинку, потом пригласила Полину Борисовну к столу.

– Юзека-то когда ждешь? – спросила Полина Борисовна.

– Ждать его еще! И так завтра приедет.

– Ну, и много привезет?

– Почем я знаю!

А про себя Надя тоскливо подумала: «Хоть бы ничего не привозил, старый пес…»

– И куда же ты все это?.. – настороженно спросила Клепикова. – Артуру?

– Вот он что у меня теперь получит! Видали? И Надя сделала выразительный жест рукой.

– Смотри, милая, не дай маху, – задумчиво сказала Клепикова. – Тут шутить с тобой не станут.

Обед закончился в отчужденном молчании. Клепикова, встав из-за стола, сразу же ушла.

А Надя повалилась на кушетку и долго лежала на спине, подложив руки под голову. Сон не шел, и мыслей не было. Было лишь какое-то усталое оцепенение.

Вечером к Наде пришел Буланый.

Он был взволнован недавним разговором с Филиным. Того, оказывается, вместе с Жгутиным вызывают в Москву. «Кажется, я привезу неплохие новости, – многозначительно сказал Филин. – Готовьтесь». У Буланого весело забилось сердце: он догадывался, что это будут за новости.

Полный волнения и радостного ожидания, пришел Буланый к Наде. О, здесь он тоже надеялся, тоже ждал! В том состоянии, в котором он находился, Буланый даже не заметил усталости и раздражения на лице Нади, не почувствовал этого в ее словах. И на вопрос: «Что нового, Семен?», он бодро ответил:

– Все хорошо, прелестная маркиза!

Надя поставила чайник, и вскоре они сели за стол. Буланый принес вино, и они пили и чай и вино. Потом Надя пела.

Подсев к ней ближе, Буланый пытался обнять ее, Надя сначала отстранялась, потом ей это надоело. На душе было все так же горько и противно.

И еще одна мысль, вдруг возникнув, не давала Наде покоя. Зачем все-таки приходила Полина Борисовна? Так раньше не бывало, чтобы она приходила без зова, без телефонного звонка. И почему ее. так взволновало то, что Надя рассказала о Соловье? Хитрит, старая. И почему она так интересовалась Юзеком? И потом эта угроза, которая была в ее последних словах. Что бы это значило? Все это так не похоже на Полину Борисовну.

Надя с раздражением подумала о Юзеке, о его завтрашнем приезде и, скосив глаза на обнявшего ее за плечи Буланого – он был ниже ее и ему это было неудобно, – она, вздохнув, спросила:

– Помнишь, ты просил испытать тебя?

– Конечно, помню.

– И не раздумал?

– Ну, что ты говоришь, Наденька, – он вдруг с силой повернул ее к себе, – ты же знаешь, как я к тебе отношусь…

Надя капризно покачала головой.

– Перестань, Семен. Лучше я тебя действительно испытаю.

– Что ж, испытай!

Надя, помедлив, – ей почему-то вдруг расхотелось говорить, – наконец, сказала:

– Ты будешь завтра встречать берлинский экспресс?

– Конечно.

– Ты… ты можешь сделать так, чтобы осматривать вагон-ресторан?

– Что?! – опешил Буланый и, все еще не веря тому, что услышал, переспросил: – Вагон-ресторан?

– Да. А почему ты так удивился?

Буланый секунду собирался с мыслями. «Я должен ее предупредить, должен спасти. Я же люблю ее!» И он веско, со значением сказал:

– Надя, ты не должна даже думать об этом.

– О чем?

– Об этом вагоне. Ведь ты о чем хотела меня попросить?

– Пожалуй… ни о чем.

– Это самое лучшее. Я тебя прошу, Наденька, я тебя просто умоляю…

– Не надо меня умолять!

Надя тряхнула головой. Все ясно. На Юзека уже нацелились. Что ж, тем лучше! Боже, как ей надоела такая жизнь, как она устала от нее, если бы кто-нибудь только знал! Но что же делать? Как теперь избавиться от Юзека? Он не должен больше таскать к ней товар. О, Надя, наконец, хочет быть свободной, хочет перестать бояться всего, хочет жить, как все люди! Но на память снова пришли слова Полины Борисовны: «Тут, милая, шутить с тобой не станут». Что это может значить? Кто не будет с ней шутить? Страшно…

Надя зябко повела плечами. И Буланый еще крепче прижал ее к себе.

И тут вдруг у Нади блеснула злая мысль. Ах, так? Ну, и она с ними шутить тоже не будет!

– Ты знаешь, Семен, – сказала она. – Я ведь не зря спросила о вагоне-ресторане…

Экспресс Берлин—Москва пересек границу и точно по расписанию подошел к блокпосту Буг. Таможенники вышли на продуваемую всеми ветрами насыпь и разбрелись вдоль состава.

Мимо Андрея деловито пробежал Буланый, и Андрей невольно вспомнил, как сегодня утром Буланый вдруг попросил Шалимова назначить его на досмотр вагона-ресторана. «У меня с этим Юзеком старые счеты», – угрожающе заявил он, бросив при этом быстрый взгляд на Андрея и как бы говоря ему этим взглядом: «Видишь, я хочу сам исправить свою ошибку, и я ее исправлю, ты меня еще не знаешь». Да, признаться, Андрей не ожидал от Буланого ничего подобного. Шалымов обычным своим недовольным тоном заметил, что никто не должен во время таможенного досмотра сводить какие-то счеты и чтобы он больше не слышал от Буланого таких слов, но тем не менее назначил его досматривать вагон-ресторан. Семен после этого весь день ходил в таком приподнятом настроении, что окружающие с невольным удивлением поглядывали на него. Вместе с другими удивлялся и Андрей.

Они не разговаривали с того самого дня, когда Андрей назвал его трусом. В тот день произошел памятный инцидент с итальянской делегацией. С тех пор они молчаливо и недоброжелательно избегали друг друга.

Поэтому, заметив сейчас напряженное, взволнованное лицо Буланого, пробежавшего мимо него вдоль состава, Андрей, усмехнувшись, подумал: «Самолюбивый он парень, решил мне что-то доказать».

Андрей взобрался на площадку своего вагона и толкнул тяжелую дверь.

– «Декларации» раздали? – спросил он встретившего его проводника.

– Раздали, – ответил тот и, понизив голос, добавил: – В третьем купе едут попики. Мне и то какую-то божескую книжонку всучить хотели.

В третьем купе ехало четверо тихих молодых парней. Скромно одетые, с ласковыми и внимательными глазами и мягкими манерами, они встретили Андрея кротко и учтиво. «Декларации» у них были уже заполнены по-русски, бисерным одинаковым почерком. Да и сами молодые люди показались Андрею удивительно похожими. В первый момент он мог их различить только по цвету волос, потому что даже причесаны они были одинаково – гладко, на косой пробор.

Вскоре, однако, Андрей заметил, какими разными были их лица, одинаковыми делало их лишь общее выражение какого-то постного, но хитрого спокойствия.

Андрей прочел их «декларации» и спросил:

– Господа говорят по-русски?

– О да, – ответил один из молодых людей, с черными как сажа волосами. – Хотя это и очень трудный язык.

– Тем приятнее, что вы его изучили.

– У нас многие его изучают, – сказал голубоглазый блондин, сидевший у окна.

– Где это у вас, если не секрет? – добродушно улыбнулся Андрей.

– В духовной семинарии. Мы студенты. Андрей оглядел их багаж и снова спросил:

– Какие печатные произведения вы везете?

Все четверо вынули из карманов пухлые книжечки в кожаных переплетах, на которых золотыми тиснеными буквами было выведено по-русски: «Библiя».

– Здесь и Новый и Старый завет, – пояснил зачем-то все тот же блондин и поспешно добавил: – у меня еще три, нет, даже четыре журнала.

Он вытащил из-за спины пачку сложенных вдвое, пестрых, тонких журналов. Андрей бегло проглядел их. Журналы были религиозные, на английском языке, изданные в Чикаго. Андрея удивило количество всякого рода девиц, фотографии которых, порой в позах самых легкомысленных, попадались чуть ли не на каждой странице этих журналов.

– Содержание статей, кажется, не всегда религиозное? – с улыбкой спросил он, указывая на один из таких снимков.

– Это не наши вкусы, – потупив глаза, ответил блондин.

Андрей уже понял, что багаж придется досматривать, и предварительно спросил:

– Везете что-нибудь для передачи третьим лицам? По нашим законам это должно быть предъявлено для досмотра.

– Ничего… Мы ничего не везем… Мне нечего предъявить… Нет, нет, не везем… – тут же откликнулись все четверо.

Андрей попросил открыть один из чемоданов, самый большой и массивный, лежавший на верхней полке у стенки.

– О! А нам говорили, что советская таможня стала такой же либеральной, как и все другие в мире, – поднимаясь, улыбнулся черноволосый парень.

Андрей обратил внимание, каким тренированным, ловким движением, почти без усилий снял он тяжелый чемодан.

– Мы даже еще либеральнее, – усмехнулся Андрей, начиная перекладывать вещи в чемодане. – Мы, например, не сверлим отверстий в ваших чемоданах, как это делают в таможнях некоторых стран.

– Но в таких случаях они ищут золото. Это основа могущества любой страны! Андрей пожал плечами.

– Каждая страна бережет те основы, которые ей особенно дороги.

В этот момент он нащупал под слоем белья странно неровное дно чемодана и нажал пальцами на одну из неровностей. И, неожиданно прорвав мягкий картон, Андрей ощутил шелковистые корешки тонких книжек. Он с привычным уже спокойствием, не торопясь, переложил последний слой вещей, под ним показалось прорванное дно. Из-под неровного срыва желтоватого картона выглядывал уголок пестрой брошюры.

Андрей, все так же не торопясь, прорвал картон дальше и одну за другой вытащил из-под него целую стопу брошюр с броскими, как у комиксов, обложками. Все брошюры были на русском языке. Андрей мельком проглядел одну из них, она называлась «Христос разоблачает коммунистов».

Теперь только Андрей взглянул на молодых людей. Казалось, они нисколько не были смущены. На их скромных, словно потухших лицах не было заметно ни волнения, ни досады.

– Это книги особого рода, – спокойно и значительно сказал блондин. – Они не подлежат светской цензуре.

А рыжеватый парень, сидевший напротив него, таким же ровным тоном добавил:

– Мы рассчитывали, что свобода вероисповеданий у вас существует в действительности. Как и свобода всякой религиозной деятельности.

– Только для наших граждан, – покачал головой Андрей.

– Но мы смотрим на ваши дела, как…

– Вы наши гости. А гостям неприлично вмешиваться в дела хозяев, – строго сказал Андрей. – И уж совсем неприлично тайком провозить то, о чем вас открыто спрашивают.

И тут совершенно неожиданно для Андрея белобрысый парень вдруг заулыбался. Он весь светился весельем, и в этот момент казалось, что иным его лицо быть и не может. Улыбаясь, он сказал:

– Вы так строги с нами, господин таможенник. А между тем это так все невинно. Ведь религия не имеет границ. Разве нам нельзя общаться с нашими духовными братьями по вере?

Андрей терпеливо и очень вежливо ответил:

– Пожалуйста. Общайтесь. Но не вмешивайтесь, господа, в нашу жизнь. Эти книжки действительно особого рода, вы правы. Это же не религия, а политика. Притом враждебная нам политика. Вы меня понимаете? Поэтому прошу, господа: выньте сами из остальных чемоданов всю эту так называемую религиозную и прочую литературу.

В это время с другого конца вагона к купе подошли Валя Дубинин и еще один таможенник,

– Контрабанда? – спросил Дубинин.

– На этот раз якобы религиозная, – ответил Андрей.

Помедлив, Валька тихо сказал:

– Ну, брат ты мой, и задание же на меня свалилось – ахнешь.

– А что такое?

– Москва сообщила, – еще тише сказал Валька, – с обратным, на Берлин, в Брест прибывает некий мистер Вильсон.

Его просто распирало от желания поделиться новостью с другом.

– Ого! Неужели тот самый? Помнишь молодую англичанку?

– Именно! Ты представляешь? И если я у него ничего не найду… В общем до вечера. Генка-то ведь сегодня приезжает?

– Ага.

– Так я зайду к тебе.

– Само собой.

Поезд медленно подходил к перрону Брестского вокзала. По вагонам уже шли пограничники, отбирая для проверки паспорта и визы. Они тоже зорко осматривали все вокруг, ища свою «контрабанду» – людей, нелегально пересекающих границу.

Поезд давно уже остановился, когда Андрей вышел, наконец, на перрон. За этот час или полтора словесной дуэли со студентами-семинаристами он устал больше, чем за весь обычный рабочий день. А вот они, по-видимому, совсем не устали. «Специально их там небось на это натаскивают, – с шутливой завистью подумал Андрей. – Да и четверо на одного как-никак». И все-таки он чувствовал удовлетворение от этой идеологической стычки, оттого, что не спасовал, что заставил этих молокососов оправдываться и извиняться. Приятно, ничего не скажешь.