Текст книги "Личный досмотр"

Он вдруг представил, как расскажет об этом у Жгутиных, как скажет что-нибудь насмешливое Федор Александрович, как Нина Яковлевна непременно заинтересуется системой воспитания в духовных семинариях, а Светлана начнет спрашивать: «А страшно было, да? А ты боялся, что не ответишь, да?» Андрей по привычке представил себе это все так ярко, что невольно улыбнулся. И только потом вспомнил: ведь Федор Александрович в Москве. Черт возьми, что это за сигналы поступили туда? Неужели Валька прав?

Задумавшись, он медленно пересек наполненный пассажирами досмотровый зал и вышел в зал ожидания. Минуту помедлив, Андрей собирался уже направиться в комнату дежурного, но в этот момент к нему подошла худенькая старушка, вся в черном, и сварливо сказала:

– Ну, что же это за безобразие? Никто даже помочь не хочет. Совести у людей совсем нет. Ведь не молодая бегать тут.

– А что вам надо, мамаша?

– А то. Берлинский-то пришел? Пришел. А там племяш мой. Встретить мне его надо. Андрей улыбнулся.

– Ну, так и ждите его здесь. Туда нельзя, – он кивнул в сторону досмотрового зала и перрона, где стоял сейчас берлинский состав.

– Сама знаю, что нельзя. Но предупредить-то его надо, что тетка ждет? А то как раз разминемся. Сходи, сынок, вызови его, дурака.

Андрей, помедлив – уж очень не хотелось возвращаться, – все же согласился:

– Ну, давай уж, мамаша. Кого там вызвать?

– Слава тебе, господи, нашелся хороший человек, – обрадовалась старуха. – К вагону-ресторану подойди, сынок. Там директор. Вот ему и скажешь, мол, так и так, тетка тебя на перроне ждет, выйди к ней немедля. ..

При упоминании вагона-ресторана с Андрея как рукой сняло усталость. «Она ищет Юзека!» – с беспокойством подумал он.

– Ладно, мамаша. Сейчас, – ответил он как можно равнодушнее. – Вот только бумаги отнесу, – и кивнул на черную клеенчатую папку с «декларациями», которую держал в руках.

Зайдя в комнату дежурного и плотно прикрыв за собой дверь, Андрей торопливо набрал номер телефона Ржавина. Незнакомый голос ответил:

– Скворцов слушает.

– Товарищ Ржавин еще не приехал?

– Никак нет. Кто спрашивает?

– Это Шмелев с таможни говорит, – досадливым тоном ответил Андрей.

– Товарищ Шмелев, я вас слушаю! Я же замещаю Геннадия Львовича. Я в курсе… А вас я прекрасно знаю…

Скворцов говорил обрадованно и сбивчиво.

– Да нет уж, ладно, – вяло отозвался Андрей. Но Скворцов не унимался.

– Может, чего еще с берлинским? Мы уже послали машину за Юзеком. Получили, наконец, санкцию на арест.

– Что?! – изумился Андрей. – Почему на арест? Скворцов самодовольно засмеялся.

– А потому. Опять контрабанда обнаружена. И еще какая! А главное, доказали, наконец, что это именно он провозил. Да вы-то чего звоните?

– Понимаете, – не очень охотно начал Андрей. – Тут какая-то старушка этого Юзека спрашивает.

– Кто такая?

– Тетка, говорит.

– А-а, тетка. Ну, вы ей ничего не говорите.

– Так ведь просит вызвать.

– Скажите, что не нашли. В город, мол, ушел. А я сейчас допрашивать его пойду. Это, знаете ли, очень серьезное дело.

Андрей улыбнулся: Скворцов, очевидно, не на шутку волновался.

– Ладно, так и скажу, – ответил он и повесил трубку.

«Значит, Семен нашел все-таки контрабанду, – подумал Андрей. – Молодец, ничего не скажешь». Итак, с Юзеком покончено. Неужели теперь арестуют и Надю? Это же одна компания, вместе с Засохо, с Евгением Ивановичем. И еще, наверное, кто-нибудь в Москве у них есть. Потому, конечно, Ржавин и задержался. И тут вдруг Андрей вспомнил, что говорил ему однажды Ржавин еще в Москве, в гостинице. Он говорил про какую-то старушку. Надю и ее катал на машине тот самый шофер. Старушку!.. И Ржавин еще мечтал с ней познакомиться.

Андрей снова схватился за телефон и набрал знакомый номер. Как же Скворцов забыл про все это? Сейчас он ему напомнит…

Но телефон гудел равнодушно и бесконечно, а трубки там, в кабинете Ржавина, никто не снимал. И Андрей, наконец, понял: Скворцов ушел допрашивать Юзека. Он медленно опустил гудящую трубку на рычаг.

Что же делать? Как узнать, кто она такая, эта старушка? Неожиданно Андрей вспомнил: ведь у них на вокзале есть своя милиция! Надо только им все объяснить.

И он снова взялся за телефон.

Экспресс Москва—Берлин прибыл под вечер, и таможенный зал снова наполнился людьми. Носильщики подвозили на тележках все новый и новый багаж и сгружали его на овальный досмотровый стол.

Валя Дубинин, двигаясь, как обычно, от одного пассажира к другому, задавал стандартные вопросы и, бегло оглядев выставленные на стол чемоданы, подписывал «декларации». Но все внутри у него трепетало от нетерпеливого ожидания. Где же эта мордастая, холеная жердь, мистер Вильсон?

Чтобы увидеть его, Валька еще при подходе экспресса к Бресту прошел вместе с проводником по четвертому вагону, раздавая «декларации». В одном из купе сидел длинный худой англичанин с бульдожьим лицом и короткими рыжеватыми усиками.

– Провожавшие его все называли «мистер Вильсон, мистер Вильсон», – пояснил проводник. – Он и есть.

И вот сейчас Дубинин ждал появления Вильсона в досмотровом зале.

В дверях он заметил сутулую фигуру Шалымова, оставшегося сейчас за начальника таможни, и вспомнил его слова, сказанные утром:

– Не подведите, Дубинин. – И, заметив улыбку на Валькином лице, он обычным своим недовольным тоном добавил: – И побольше серьезности, побольше. Это служба в конце концов, а не игра в бабки.

«Что верно, то верно, – подумал Валька, наблюдая за Шалымовым. – Мистер Вильсон – орешек крепкий, это тебе не та наивная девочка». И он везет что-то, непременно везет! Но сразу досматривать его нельзя. Надо сначала за что-то зацепиться. Скорей всего он тоже везет советскую валюту. Но где? И Валька досадливо ответил себе: всюду может везти, всюду! Заранее ничего не определишь. Валька знал: многое решит та первая, короткая минута, когда он посмотрит на Вильсона, на его костюм, багаж, на его манеры, когда постарается определить его состояние, оценить его нервы.

Если человеку приходится все время сталкиваться с самыми различными людьми и от того, что он заметит в первую минуту их встречи, будет во многом зависеть успех его работы, то в этом человеке развивается особая, обостренная наблюдательность и уменье мгновенно оценить увиденное.

Сначала это одежда, вещи пассажира. Потом – движения, интонация в разговоре, наконец взгляд, особенно – взгляд. По мнению Дубинина, он красноречивее всего и наименее поддается самоконтролю. По этому поводу Валька как-то прочел пространную лекцию Андрею. И присутствовавший тут же Ржавин иронически заметил: «Старик, не зарывай талант. На члена-корреспондента ты уже тянешь».

Вспомнив Ржавина, Валька усмехнулся. Но улыбка тут же сползла с его курносого лица. В дверях зала появился Вильсон. Он огляделся и спокойно направился к досмотровому столу. За ним носильщик катил в тележке два чемодана и саквояж. У последнего мягкие стенки волнообразно припухли. «Наверное, что-то твердое лежит», – машинально отметил про себя Валька и принялся рассматривать журналиста.

Вильсон был в светлой, подбитой мехом шубе нараспашку и в высокой шапке из серого каракуля, сдвинутой на затылок. Лоб и отвислые розовые щеки блестели от пота – англичанин изнемогал от жары. Он, казалось, никого не замечал и смотрел равнодушно, даже чуть высокомерно поверх всех голов куда-то в пространство.

«Ишь ты, – неприязненно подумал Валька, – аристократизм свой демонстрирует».

Он подошел к вещам журналиста и взял его «декларацию». «Надо с чего-то начать», – опять подумал он, и взгляд его упал на саквояж.

– Прошу открыть.

– Я… плохо… понимайт… – улыбнулся Вильсон. Дубинин повторил по-английски.

– О, вы прекрасно знаете наш язык! – воскликнул Вильсон. – Это такой приятный сюрприз.

– Вы разве впервые у нас в стране?

– О нет. В четвертый, – и Вильсон для убедительности показал четыре пальца. – И вообще много скитаюсь по свету. Журналисты – бродячее племя. И опасное! Могу сделать вас знаменитым на весь мир! А могу написать такое, что вас завтра же уволят со службы, – он почему-то разболтался, хотя это, казалось, ему вовсе не свойственно. – Вот, например, скажите мне вашу фамилию. Вы славный парень! Семья у вас есть? Дети? Старушка мать тоже есть?

– Одну минуту, мистер Вильсон, – улыбнулся Дубинин. – Сначала я хотел бы узнать, что есть у вас.

Вильсон расхохотался.

– Великолепно! Моя семья?

– Нет. Ваш багаж. Вам нетрудно открыть вот этот саквояж? Да, да, прошу.

Дубинин уже давно почувствовал, что Вильсону чертовски не хочется открывать свой саквояж. «Даже припугнуть меня решил, – удовлетворенно подумал он. – Подумаешь – племя! А в какую-то точку я все же попал».

Наконец саквояж был открыт. В нем стояли, завернутые в салфетки, большие глиняные банки. Дубинин открыл одну из них. Она оказалась доверху наполненной черной икрой.

– Сколько килограммов всего? – деловито осведомился Валька и приподнял саквояж. – Чуть не двадцать, а?

Вильсон ответил с деланной веселостью:

– Что вы хотите? Подарки друзьям! О русская икра! Деликатес! Славится на весь мир! Не будьте мелочны, господин таможенник. Расстанемся друзьями. С журналистами надо дружить!

– Рискую, – с облегчением рассмеялся Валька. – Пропущу один килограмм. Остальное докупите в Лондоне, мистер Вильсон. Наша икра там есть, вероятно?

– Но там она стоит безумных денег!

– Так вы решили заработать на нашей икре? Но мы это делаем сами, мистер Вильсон. Это предмет нашего экспорта.

– Такая богатая страна! – не сдавался Вильсон. – Вы же всюду кричите об этом! И всем на свете помогаете! А тут жалкие двадцать килограммов икры!..

– Мы не кричим о своем богатстве, вы ошибаетесь. Хотя другим помогаем, это верно. Но не черной икрой. Хлебом. Машинами.

Вильсон решительно и зло махнул рукой.

– Ладно, господин таможенник. Берите икру и подписывайте «декларацию». Я пойду, наконец, в вагон. У вас тут невыносимо жарко.

– К сожалению, я вынужден вас немного задержать, – покачал головой Дубинин. – Придется осмотреть ваш багаж. Да вы снимите пальто!

Отвислые, холеные щеки Вильсона побагровели.

– Что-о?! Меня задержать?! Меня?! – закричал он, наливаюсь яростью. – Да вы спятили, господин таможенник!

Люди оглядывались в их сторону, переговаривались между собой, кое-кто протискивался поближе.

– Вы же у нас четвертый раз, мистер Вильсон, – с поразительным для него спокойствием ответил Дубинин. – Вы ведь знаете наши таможенные правила. Может быть, пройдем в комнату дежурного, там нам не будут мешать? .

– Пожалуйста! Но это произвол! Вы еще обо мне услышите! О да, да! Проклятье!..

В комнате дежурного Вильсон без сил повалился на стул, а Дубинин занялся подробным осмотром его чемоданов. Белье, сувениры, бутылки с водкой, коньяком, матрешки, значки… «А вечером приезжает Генка, – вдруг подумал он. – Эх, и потреплемся же! Интересно, не забудет он учебник испанского? Ведь два раза, подлецу, напоминал…»

Дежурный между тем посмотрел на распаренного от жары Вильсона, то и дело стиравшего со лба и щек струйки пота, и сочувственно сказал:

– Сняли бы вы шубу, господин. У нас тепло…

– Я не прошу проявлять заботу, – огрызнулся Вильсон.

«Почему он ее не снимает?» – подумал Валька и, чуть скосив глаза, бросил внимательный взгляд на шубу Вильсона. И ему вдруг показалось, что правая пола лежит не такими складками, как левая. Как будто…

В этот момент Валька обнаружил в чемодане большую плоскую металлическую коробку. Едва он взял ее в руки, как Вильсон раздраженно воскликнул:

– Можете не открывать! Здесь тоже икра! Тог самый килограмм, который вы согласились пропустить. Ведь вы согласились, я не ослышался?

Все это время у Вальки нервы были так натянуты, так чутко прислушивался он к каждому слову, к каждой интонации англичанина, что в последних его словах он сразу уловил сквозь вполне понятную досаду еле заметную нотку испуга.

– Да, я согласился, – кивнул головой Валька. – Попрошу все же открыть.

– О, черт! – не выдержал Вильсон. – Вы напоминаете мне известную породу собак. Вцепившись, они уже не могут отпустить: судорога сводит челюсти.

Валька чуть натянуто засмеялся: он тоже устал от этого поединка.

– Они отпустить не могут, а я пока не считаю возможным. Да и ответственность у нас с ними разная.

– Он еще шутит, – буркнул Вильсон, тяжело поднимаясь со стула и в изнеможении скинув с себя шубу.

В банке действительно оказалась икра.

Но Дубинин на этом не успокоился. Из стола дежурного он достал чайную ложечку и стал аккуратно копаться ею в коробке. Но, кроме икры, там ничего не оказалось. В последний момент чуткие Валькины пальцы ощутили, что ложечка слишком мягко скользит по дну коробки. «Пергамент», – подумал он, тот самый пергамент, края которого высовывались и прикрывали икру сверху. «А что, если…» Валька попросил дежурного подержать коробку и, ухватившись за края пергамента, осторожно вытянул икру из коробки.

Вильсон, дернувшись, судорожно проглотил подкативший к горлу комок.

Все дно коробки было уложено советскими сотенными купюрами нового образца.

– На это я разрешения вам не давал, мистер Вильсон, – покачал головой Валька, еле удержав вздох облегчения. Он ощутил внезапную дрожь в пальцах и поспешно опустил сверток с икрой на стол.

Пока дежурный пересчитывал купюры, Вильсон стоял за его спиной.

Валька между тем устало опустился на стул. Ну вот, как будто и все. Скоро домой. Неожиданно он увидел свисавшую с другого стула шубу Вильсона.

– Здесь грязный пол, – громко сказал он по-английски и, нагнувшись, приподнял полы шубы.

В эти считанные секунды он почувствовал под пальцами сквозь слой материи ряд тонких и упругих пачек, вшитых вдоль нижнего шва правой полы.

– Коля, дай мне ножницы, – попросил Валька дежурного.

Вильсон обернулся.

– Проклятье… – яростно прорычал он. – Ну, погодите, господин таможенник. Вы меня еще вспомните.

Валька устало усмехнулся.

– Одно скажу: с работы меня за это не уволят.

Внезапно он подумал, как волнуется, наверное, сейчас Шалымов. И в «дежурку» он, конечно, специально не заходит, чтобы не стеснять Вальку, не связывать его инициативу и не создавать у Вильсона впечатления, будто случаю с ним придается какое-то особое значение. Молодец Шалымов, умница.

И впервые, может быть, сухой, ворчливый, вечно чем-то недовольный Анатолий Иванович показался Вальке очень близким и очень славным человеком.

Ржавин ввалился к Андрею в одиннадцатом часу вечера. Из-под расстегнутого пальто виднелась кожаная куртка на «молниях», в руках он держал чемодан.

Заметив через открытую дверь в комнату бутылку вина, он закричал Андрею:

– Ага! Молодец, старик! Налей и мне! Нет, погоди, я тебя сначала обниму!

Он трижды поцеловал Андрея и, обращаясь к улыбающейся Светлане, сказал:

– Мы сентиментальные мужчины, правда? Можно, на радостях я поцелую вас и еще вон ту рожу? – он указал на стоявшего в дверях Вальку.

– Можно, можно, – смеясь, ответила Светлана. – Даже ^нужно. Ой, мальчики! – она всплеснула руками. – Как все-таки замечательно, что мы опять вместе!

Она светилась такой радостью, что Андрей, глядя на нее, вдруг подумал, как о чем-то совершенно несбыточном: «Если бы моей женой была она, какой бы это был друг!» И еще он подумал, что она ведь красивая, как он раньше этого не замечал?

Ржавин перехватил его взгляд и усмехнулся.

– Пошли, пошли, – заторопил он. – Выпьем за самого счастливого из трех холостяков.

Он обнял за плечи Андрея и Светлану и запел:

 
Три холостяка пошли купаться в море,
Три холостяка резвились на просторе…
 

– А что потом? – спросил Валька. – Один из них утоп?

– Не совсем, – откликнулся Ржавин. – Но тонет, старик, тонет. Спасать его, Светка, а? Как думаешь?

Светлана озорно скосила глаза на Ржавина и тряхнула кудрявой головой.

– Пусть тонет!

Когда разлили по бокалам остатки вина, Ржавин торжественно провозгласил:

– Дорогие товарищи, друзья, дамы и господа! Я буду краток. Предметом сегодняшнего разбирательства является весьма удачная – я не боюсь этого слова! – поездка в столицу Андрея Шмелева и вашего покорного слуги. Таких мы там, братцы, щук переловили, что и не снилось! Они от жадности и на пустой крючок кидаются. Но мы им доброго живца подпустили.

Ржавин радостно блестел глазами, и видно было, что он весь еще во власти недавних переживаний, что действительно успехом закончился его вояж.

– Кроме того, следует отметить, – тем же тоном продолжал он, скосив лукавый взгляд на Андрея, – одно счастливое для Шмелева событие в будущем, по поводу которого тут было сказано коротко и энергично: «Пусть тонет». Прения сторон считаю законченными, Шмелев от последнего слова отказался, и потому…

– Он будет краток! – саркастически заметил Валька. – Красноречие этих провинциальных юристов…

Ржавин свирепо уставился на него.

– Еще одно слово оскорбления в адрес Фемиды, и я тебя…

– Ах, так? Собираешься нарушать социалистическую законность?

Светлана весело постучала по столу.

– Мальчики! Как вы себя ведете?!.

– А ты кто такая? – задиристо спросил Ржавин.

Светлана неожиданно покраснела, и Андрей, увидев ее смущение, но не понимая его причины, все же пришел ей на помощь и возобновил прерванный появлением Ржавина разговор.

– …И точно вам говорю, эти попики ехали вовсе не для знакомства с нашей церковью. «Христианский союз молодых людей» – это прежде всего политическая организация и притом реакционнейшая.

– И это тоже надо знать таможеннику, – внушительно заметил Валька.

Андрей кивнул головой и посмотрел на Светлану.

Он уже несколько раз встречался с ней взглядом, и каждый раз при этом оба начинали вдруг, без всякого, казалось бы, повода счастливо улыбаться.

Неожиданно ход разговора изменился. Ржавин, посуровев, сказал:

– Допрашивал сегодня вашего Юзека. Цепочка-то начиналась в Москве, а кончалась на нем. Главные ее звенья теперь можно считать установленными.

– А польские товарищи нащупали продолжение этой цепочки у себя, – заметил Андрей. – Бжезовский рассказывал, когда приезжал.

– Выходит, – спросил Валька, – ты не с вокзала сюда, раз Юзека допрашивал?

– Нет, с вокзала я туда, – усмехнулся Ржавин, – а потом уже сюда. Кстати! – вдруг вспомнил он и обернулся к Андрею. – Толик мне сказал, что Юзека разыскивала какая-то тетка. Это верно?

Андрей загадочно улыбнулся.

– Нет, не верно.

– То есть как?

– А так, – и Андрей многозначительно добавил: – Нашлась, кажется, твоя старушка. Та самая…

– Старик! – закричал Ржавин. – Держи меня!

А то я начну опять тебя целовать! И Светку тоже!

Когда уходили, Андрей тихо спросил Ржавина:

– Ну как в Москве?

– Я же тебе говорю: богатый улов щук, а самая крупная из них – некий Евгений Иванович, твой подзащитный. И все, кроме него, уже дают показания и топят друг друга. Да как, ты бы видел! – усмехнулся Ржавин и, посерьезнев, добавил: – А вот мой пока в бегах.

– Засохо?

– Он самый, – и, неожиданно подмигнув, Ржавин добавил: – Ищем во всех городах, где у него связи есть. Но чует мое сердце… В общем попробуем потянуть теперь еще одну ниточку. Спасибо за старушку.

…Михаил Григорьевич Филин возвратился из Москвы в самом приподнятом настроении.

– Ну, мама, поздравь меня, – радостно объявил он с порога. – Я все-таки свалил этого старого подлеца.

Мария Адольфовна в черном, с белыми аппликациями халате еще пила утренний кофе. Увидев входящего сына, она величественно поднялась и поплыла ему навстречу. Пенсне гордо поблескивало на ее тонком, уже напудренном носу, на губах блуждала победоносная улыбка. Поцеловав сына, она сказала:

– Я была уверена, Мика. Его интриги ничем другим не могли кончиться. Ах, это было так низко!

Потирая закоченевшие от мороза руки – утро выдалось на редкость холодным, – Филин подсел к столу, и Мария Адольфовна налила ему кофе.

– Ну, рассказывай, дорогой, рассказывай. Боже, какой у тебя усталый вид!

– Ну, что тебе рассказывать? – помешивая сахар в стакане, ответил Филин, радуясь ее нетерпению. – Собралось все руководство и после короткого нашего сообщения – я говорил вполне лояльно – начали нас ругать.

– Вас? Обоих? Это же несправедливо!

– Тут надо понимать, – усмехнулся Филин. – Ругали нас обоих, даже, вернее, всю таможню, но, по существу, имели в виду прежде всего его.

– Ну, ну, и что дальше?

– Припомнили все, о чем я докладывал. Особенно тот инцидент с «Волгой».

– Да, да, ты так возмущался этим случаем.

– Словом, досталось. Он, – Филин сделал многозначительное ударение на этом слове, – вдруг схватился за сердце. Раньше я этого не замечал. Малов уж ему воды налил.

– Сам налил?

– Ну и что? Во-первых, не помогло. Отправили срочно в гостиницу, врача вызвали, еле отлежался. А потом сам же Малов заявил, что здоровье, мол, вам не позволяет, надо идти на отдых, мы ценим ваши заслуги.

– Ты же понимаешь! – саркастически заметила Мария Адольфовна. – Его заслуги! Филин досадливо махнул рукой.

– Этот Малов тоже порядочный слюнтяй. Но Капустин…

– Вадим Павлович?

– Да. Он прямо сказал, что, мол, товарищ Жгутин с работой не справляется. Нужен человек молодой, энергичный, твердый.

– Словом,такой, как ты?

– Он в общем на это и намекал.

– И что же решили?

– Окончательно еще не решили. Пока я буду исполняющим обязанности. Но ко мне отнеслись превосходно. Даже Воловик – ты ведь знаешь этого типа? – так вот, даже он голосовал «за».

Мария Адольфовна сияла от радости и гордо поглядывала на сына.

– Знаешь, Мика. Ты год или два поруководишь таможней, а потом мы, бог даст, переберемся в Москву. Как ты полагаешь?

– Смотря что мне предложат. На малое я не соглашусь.

– О, ты далеко пойдешь. Ты человек незаурядный, – Мария Адольфовна осторожно провела рукой по его голове. – Но только, Мика, надо всегда думать о здоровье. Сейчас приляг, отдохни.

– Что ты! Два дня таможня без руководства. Мало ли что…

– Ах да! – вдруг вспомнила Мария Адольфовна. – Какая я стала рассеянная. У меня был Семен. Милый юноша.

– Ну, ну. Что он говорил?

– Он задержал крупную контрабанду вчера. У Юзека.

– Молодец! Теперь я смогу повысить этого парня. Филин допил кофе, потом нежно поцеловал мать и направился в переднюю.

– Мика, сегодня холодно. Возьми серое кашне! – крикнула ему вдогонку Мария Адольфовна. – И застегни ворот.

– Хорошо, хорошо.

В этот день Филин уже вполне официально перебрался в кабинет начальника таможни. После этого он приказал вызвать к себе всю дежурную смену.

Когда кабинет наполнился людьми, Филин хмуро объявил:

– Прошу учесть, товарищи, что с сегодняшнего дня многое изменится в нашей работе. Я не товарищ Жгутин и не допущу либерализма! Пусть не рассчитывают на это некоторые товарищи. Я их поставлю на свое место. Я знаю, кое-кого не устраивает мое назначение. Но им придется перестроиться! Да, да, придется!..

Все молча слушали. Андрей переглянулся со стоявшим рядом Дубининым. Валькин гневный взгляд как бы говорил: «Видал, что делается? Это как называется, а?..» Андрей еле заметно пожал плечами. «Черт знает что».

Закончив свою речь, Филин сказал:

– Товарища Буланого прошу остаться. Остальные свободны.

Таможенники один за другим поспешно вышли из кабинета. И каждый, очутившись в коридоре, невольно с облегчением вздыхал. Тут же начался обмен первыми впечатлениями.

–. Ну и ну, – еле сдерживаясь, произнес Валька. – Начальничка подсунули. И хотят, чтобы я, например, молчал?

Шалымов осторожно заметил:

– Положим, это еще не начальник… Его перебил другой таможенник:

– А может, братцы, сверху все-таки виднее? Валька зло скосил на него глаза.

– Виднее? Это еще как сказать! Я, например, своим зрением доволен. И молчать не собираюсь! Начальничек! И при нем такой тип, как этот Буланый. Опора, так сказать! Правая рука!

– Надо написать в Москву, – предложил Андрей, – Малову. Это же отличный человек.

– Хлопцы! Аида в «дежурку»! – загорелся Валька. – Коллектив – дело великое! Обмудруем!

Все прошли галерею над досмотровым залом и, спустившись по лестнице, набились в маленькую комнату дежурного. Тут обмен мнениями продолжался уже свободнее.

– Вы, как всегда, горячитесь, Дубинин, – недовольным тоном сказал Шалымов. – Мнение коллектива – это, конечно, серьезно. Но…

– Его даже в партбюро не выбрали! – выпалил Валька. – Это что, по-вашему?

– Вот я и говорю, – морщась, продолжал Шалымов. – Это серьезно. Но кто вам сказал, что все уже решено?

– А зачем ждать, пока все будет решено? – поддержала Вальку член партбюро Тоня Струмилина. Шалымов пожал плечами.

– В таком случае давайте поговорим с Логиновым.

С его предложением согласились все и тут же решили, что к секретарю горкома пойдут Шалымов, Тоня Струмилина и Дубинин.

Валька после этого еще что-то продолжал доказывать Тоне, рядом Андрей спорил с профоргом Сеней Марковым.

– Почему мало внимания, почему? – взволнованно спрашивал Сеня. – Ты знаешь, какой сейчас месяц? А мы ему цветы отвезли! И вообще…

Между тем Шалымов позвонил в горком.

– Пусть нас запишут на прием хотя бы на завтра! – крикнул ему из своего угла Валька.

Но через минуту, несмотря на шум и гам, царивший в дежурной комнате, все вдруг услышали непривычно взволнованный голос Шалымова:

– Нам же его в начальники прочат! А вы сами знаете, что это за человек! Это будет неправильное решение, Леонид Владимирович!

И сразу смолк шум: Шалымов говорил с Логиновым.

– Неправильное, – повторил Шалымов и вдруг неожиданно для всех усмехнулся. – Вот это другое дело, Леонид Владимирович! А басню эту я помню! Тут мы все согласны!

И он снова усмехнулся.

– Дело будет, – удовлетворенно констатировал Валька.

– Завтра, товарищи, идем в горком, – строго сказал Шалымов, положив трубку.

…А в это время Филин, расхаживая по кабинету, самодовольно говорил Буланому:

– Вот вам еще одно доказательство, Семен, что принципиальность и понимание момента дают всегда нужные плоды. Да, я написал рапорт в Москву. Вы, наверное, об этом слышали?

– Очень… очень мало, Михаил Григорьевич. Так, знаете, краем уха, – замявшись, ответил Буланый.

Филин подметил его смущение и снисходительно усмехнулся.

– Краем уха, говорите? Допустим. Так вот, это был принципиальный и, надо сказать, смелый документ. Сейчас я не боюсь это говорить. Вы понимаете? – Конечно, Михаил Григорьевич.

– Итак, Семен, – продолжал Филин, который упивался своей победой и чувствовал потребность высказаться, – через месяц вы получите старшего инспектора и будете начальником смены. Вчерашний ваш успех подоспел очень ко времени. Поздравляю.

– Спасибо, Михаил Григорьевич. За все спасибо.

– Уверен, что мы сработаемся. Да! А как тут Шмелев? Он ведь тоже вчера отличился. Как он?

– В своем репертуаре, – кисло усмехнулся Буланый. – Меня, например, он просто игнорирует.

– Ах, так? Ну, не долго, не долго.

– Если бы…

– Это я вам говорю, – многозначительно поднял палец Филин. – Он будет в вашей смене. Но все же мой вам совет: как-нибудь замажьте ссору. Лишние враги ни к чему.

Филин, наконец, отпустил Буланого, пригласив его вечером на чай.

– Мария Адольфовна вам всегда рада.

В тот день таможню лихорадило. Люди работали неохотно, раздраженно, и лишь профессиональная привычка заставляла их с обычным вниманием оформлять багаж пассажиров, спокойно разговаривать с ними, объяснять, давать советы, наконец строго, но вежливо запрещать что-то. Но не было в их работе той особой чуткости и наблюдательности, которые только и придавали ей подлинно творческий характер.

Веселым в этом день был, пожалуй, только Буланый. Столкнувшись с Андреем, он самым дружелюбным тоном спросил:

– А ты не находишь, что худой мир лучше доброй ссоры?

– Не нахожу.

«Теперь он мне завидует», – усмехнулся про себя Буланый.

– Что ж, пожалеешь.

– Ну, ну, – покачал головой Андрей. – Зачем меня пугать? И вообще тебе не мешало бы подумать, Семен, как жить без подлости. Это очень плохо кончается в наше время.

Буланый метнул на него косой взгляд, но промолчал.

Они столкнулись после конца работы у выхода из вокзала. Андрей поджидал Вальку Дубинина, чтобы вместе идти к Жгутиным.

Дверь им открыла Светлана. Она была в брюках и домашней кофточке навыпуск.

– Папа опять лежит, – грустно сказала она. – Опять с ним… В общем заходите.

Валька прошел вперед, а Андрей, задержавшись, взял девушку за руку.

– Ты что, Светка, а? Она опустила голову.

– Папу жалко…

– У тебя отец, которым гордится вся таможня, – строго и медленно сказал Андрей. – Его не надо жалеть. Его надо беречь.

Светлана подняла голову. Губы ее дрожали.

– Я знаю, Андрюша. Я же… все знаю.

Андрей, чувствуя, как грудь его переполняется нежностью к этой девушке, осторожно и ласково провел рукой по ее голове.

– Кто знает, Светка, все? И я не знаю. И ты не знаешь. Никто. А вот верить… Давай верить, а? Светлана слабо улыбнулась.

– Во что?..

– В самое-самое лучшее..

– Давай…

…Поздно вечером, когда Мария Адольфовна, зевая, улеглась в постель, Филин вызвал Москву.

Когда, наконец, ответил далекий голос Капустина, Филин весело сказал:

– Привет, Вадим Павлович. Не разбудил?.. А-а, ну, хорошо. Хочу узнать новости. Говорил?.. Та-ак, И когда же это будет видно?.. Так Малов сказал?.. Ничего себе. Вы же сами связываете мне руки!.. Что, что?! Да это такая же квашня, как наш бывший… Вы что, всюду таких понатыкать хотите?.. Я не нервничаю. Просто, знаешь, обидно. Слушай! Ведь ты же не пешка! Ты можешь в конце концов… Та-ак. Понятно. Ну, привет.

Филин повесил трубку и задумался, уставившись в одну точку. Лицо его еще больше обострилось, брови сурово сошлись на переносице.

За его спиной раздался встревоженный голос Maрии Адольфовны:

– Что он тебе сказал, Мика? Филин неохотно повернулся, взглянул на мать и, вздохнув, ответил:

– Не утвердили меня еще. Должны были, а не утвердили.

– Ах, все будет хорошо. Иди спать. Филин покачал головой.

– Все хорошо уже никогда не будет, – и он неожиданно зло скрипнул зубами.

Дом был деревянный, двухэтажный, с темным подъездом и широкой скрипучей лестницей. Как ни странно, он имел и «черный ход».

В самом дальнем конце квартиры, за кухней, коридор упирался в небольшую дверь. За ней оказалась узкая, захламленная лесенка, прямая, без площадок, к ней вплотную примыкала наружная стена дома из тонких досок. Видно было, что лестница эта и стена за ней сооружены много позже, чем сам дом. А выходила лестница на небольшой задний дворик, окруженный сараями. Между двумя сараями был проход, кончавшийся забором с выломанной доской. Дыра эта вела в соседний большой двор, ворота которого выходили уже на другую улицу.

Все это Засохо успел детально изучить в первый же день своего добровольного заточения. На улицу он выйти не осмеливался, но дворы позволил себе обойти, правда вечером, когда уже достаточно стемнело.

Днем же он обследовал квартиру и тоже остался доволен. Заваленный рухлядью, неосвещенный коридор создавал для постороннего человека почти неодолимую преграду. В большой, набитой мебелью комнате можно было легко остаться незамеченным.