Текст книги "Военная тайна"

Глава 11

Между тем Сергей собирал где мог сведения, решив при первом случае убежать к партизанам. Он ежедневно слышал о том, что их в городе полно, что их переодетые шпионы снуют повсюду по улицам и базарам, всматриваясь и вслушиваясь во все.

– Но где же они прячутся? – как-то спросил он своего собеседника.

– Далеко! – усмехнулся тот. – Видите те сопки? – И он указал на горы, возвышавшиеся недалеко за рабочим поселком. – Так я ручаюсь, что если бы вы – один, конечно, – попробовали подняться туда, то попались бы живо.

– Но почему же не принимают никаких мер? Ну, отряд бы хотя послали.

– Посылали! – И тот безнадежно махнул рукой. – Да что толку! Кругом у них шпионы. Эти, – он указал на окраины, – сами полубандиты. Покрывают, предупреждают. А по горам гоняться удовольствия мало.

Сергей возвращался домой и шел задумавшись. Вдруг он заметил, что очутился посреди большой толпы, запрудившей улицу. Взглянул – впереди солдаты стоят и никого не пропускают. Почти у каждых ворот то же.

Квартал был оцеплен командой от коменданта города. Проверяли документы.

– Всем, всем, господа, предъявлять! Никто не освобождается. Военнослужащие тоже, – услышал он чей-то громкий голос.

– Константин Николаевич! – И кто-то тронул Сергея за рукав.

Обернувшись, он увидел госпожу Красовскую.

– Как хорошо, что я вас встретила. Пойдемте вместе, а то я паспорт из дома не захватила.

«Чтоб тебе провалиться!» – мелькнуло у Сергея.

– Вы постойте тут, пожалуйста, – торопливо освобождая руку, ответил он. – Тут очередь большая, а я сейчас все устрою.

Оставив ее удивленною такой поспешностью, он скрылся. Самое лучшее в таких случаях действовать как можно спокойней и решительней. Это уже несколько раз испытывал Сергей. Заметив, что возле одного переулка толпа слишком наседает на постового солдата, он подошел, ругаясь:

– Ты что, безмозглая башка, бабой стоишь? Тебя зачем сюда поставили? Смотри, тебе скоро на шею сядут. Не подпускать к себе никого на десять шагов!..

И пока растерявшийся солдат отгонял толпу, он спокойно прошел мимо и, очутившись по ту сторону, смешался с любопытными, завернул за угол и пошел прочь.

«Ну, – думал он, очутившись далеко, – теперь ворочаться домой нельзя. Куда же теперь идти?»

И он остановился раздумывая. Поднял голову, и перед его глазами встали сопки.

«Туда!» – решил он.

У самой подошвы гор кривыми, узенькими уличками раскинулся захудалый поселок. Маленькие домики низко вросли в землю. Плохо сколоченные заборы, через которые можно было заглядывать с дороги, шатались как пьяные. А деревянные крыши многих лачужек, точно отягощенные непосильной ношей, осели серединой книзу.

Народа не было видно вовсе, все как повымерли или попрятались. Но, проходя мимо, Сергей чувствовал на себе из-за ворот и из окошек недоброжелательные взгляды. Когда Сергей миновал крайний домик, то остановился возле старого сарая. Сорвал с плеч погоны и отбросил их в сторону. Гора казалась раньше очень близкой, но прошло еще немало времени, прежде чем он добрался до ее основания и начал медленно подниматься узенькой, изгибающейся тропочкой. Земля была сыроватая и скользкая; шел он долго, поднимаясь все выше и выше. Уже смеркалось, день подходил к концу, расплывались резкие контуры, сливался в одно кустарник, и леса затемнели впереди черными массами. Сергей шел и шел. Несколько раз останавливался перевести дух, но ненадолго. Только когда добрался наконец до вершины первой горы и увидел впереди поднимающиеся новые громады, он сел, тяжело дыша, на одну из широких каменных глыб. Прислонился, охватив руками покрытый мхом, торчащий из земли обломок, и взглянул, усталый, перед собой.

Зашло солнце. Бледными огоньками зажигался город и мерцал тусклыми звездочками по земле – далеко внизу. Широкий простор убегающего моря поблескивал темными полосками чуть заметно. Было тихо. Лишь едва слышный шум, смутный и беззвучный, доносился с порывами ветра из оставленного города и замирал растаяв.

С непривычки немного кружилась голова.

Странное ощущение, не испытываемое никогда раньше, охватило Сергея.

Засмеялся громко-громко. Отголоски покатились по сторонам, удесятерив силу его голоса. И, раскатившись, пропали за темными уступами.

– Ого-го-го!.. – широко и сильно крикнул Сергей, вставая.

Каждый камень, каждая лощинка, каждая темная глубина между изгибами гор ответили ему приветливо и раскатисто: «Го-о-о-о!..»

И вздрогнул Сергей, насторожившись. Тихо, но ясно откуда-то сверху донеслось до его слуха опять:

– Оо-ооо!.. Отвечает кто-то.

Он обернулся, всматриваясь, и увидел далеко перед собой впереди вспыхнувший огонек.

Пошел, спотыкаясь, опять. Долго шел. Два раза падал, разбил коленку. Огонек то мерцал, то пропадал за деревьями; вот вынырнул близко, почти рядом. Злобно залаяла собака. Он продвинулся еще немного, вышел на покрытую кустиками лужайку и остановился, услышав впереди у забора голоса.

Разговаривали двое.

– Давно ушел? – спрашивал один.

– Давно! – ответил другой. – Давно, а не ворочается. Может, попался?!

С минуту помолчали, потом один бросил докуренную цигарку и ответил неторопливо:

– Не должно быть, не из таких! Слышал я, как кричал кто-то внизу.

«Они!» – решил Сергей. И, выступив, окликнул негромко:

– Эй! Не стрелять! Свой, ребята.

Оба повскакали, лязгая затворами.

– А кто?

– Стой, стой! Не подходи, а то смажем!

– Свой! Из города к вам, в партизаны!

– К нам? – подозрительно переспросили его. – А ты один?

– Один!

– Ну, подходи.

Сергей подошел вплотную.

– Ну, пойдем, коли к нам, в хату до свету.

Вошли во двор. Яростно залаяла, бросаясь, собака. Кто-то распахнул дверь, и он вошел в светлую, чистую комнату.

– Вот, Лобачев, – проговорил один из вошедших, указывая на Горинова, – говорит, к нам пришел, в партизаны.

Сергей поднял глаза. Перед ним стоял высокий, крепкий человек в казачьих шароварах, в кубанке, но без погонов. На груди его была широкая малиново-зеленая лента со звездой и полумесяцем.

Глава 12

«Какой странный значок! – подумал в первую минуту Сергей. – Почему бы не просто красный?»

Человек куда-то торопился. Он задал ему несколько коротких вопросов: кто он, откуда и как попал сюда.

– Я из красных, попал к белым и бежал…

– К зеленым?!

– Ну да! К партизанам, – утвердительно ответил Сергей и почему-то пристально посмотрел на спрашивающего.

– А вы не коммунист? – как бы между прочим спросил тот.

И что-то странное в тоне, которым предложен был этот вопрос, почувствовалось Сергею. Он взглянул опять на ленточку, на холодно-интеллигентное лицо незнакомца и ответил, не отдавая даже себе отчета почему, отрицательно:

– Нет, не коммунист.

– Хорошо!.. Зотов, возьмешь его, значит, к себе, – проговорил он, обращаясь к одному. И добавил Сергею – Завтра я вас еще увижу, а сейчас мне некогда.

И он поспешно вышел. В комнате осталось несколько человек. Сергей сел на лавку. Несмотря на то что наконец-то он был у цели, настроение на него напало неопределенное. Все выходило не совсем так, как он себе представлял. «Глупости, – мысленно сказал он. – Чего мне надо? Право, я как-то странно веду себя. Зачем, например, соврал, что не коммунист?»

Где-то вправо в горах раздался выстрел, другой, потом затрещало несколько сразу.

– Это кто? – спросил Сергей у одного из партизан.

– А кто его знает, – довольно равнодушно ответил тот. – Должно, красные балуются, они в тех концах больше бродят.

Опять Сергей почувствовал, что чего-то не понимает. «Какие красные… с кем балуются?» Он посидел немного молча. Налил себе кружку.

Присмотревшись, на рукаве у одного он увидел все ту же яркую ленту.

– Что она означает? – спросил он.

– Разное означает. Зеленый-лес и горы, где мы хоронимся; месяц со звездой-ночь, когда мы работаем.

– А малиновый?

– А малиновый? – Собеседник удивился. – Так малиновый наш искони казачий цвет.

«Что за чертовщина!» – думал Сергей.

– Ты у красных был? – опять спросил его собеседник.

– Был.

– Ну, нам наплевать. Хуть красный, хуть кто… А не коммунист ты?

– Нет.

– И не жид?

– Да нет же. Разве не видишь?

– Оно конешно, – согласился зеленый. – По волосам видно, по разговору тоже.

Вспомнив что-то, он усмехнулся:

– А то у нас история была. Прибежал как-то жидок к нам… такая поганая харя. Ваське Жеребцову как раз попался. «Товарищи, – кричит, – свой, свой!» Ворот рубашки распорол, а там документ, что комиссар, да партийный. Радуется сдуру, в лицо бумажку сует. Повели его, оказывается, белые к расстрелу, а он и удул, сукин сын.

– Ну? – спросил Сергей, чувствуя, что холодеет. – Ну что же?

– Как взяли мы его в работу! А, комиссар, песье отродье! Жидовская башка! Нам-то ты и нужен. Живуч, как черт, был: пока башку прикладом не разбили, не подыхал никак… – И, вздохнув, добавил рассказчик: – Конешно, ошибка у него вышла. Кабы он к Сошникову либо к Семенову попал, тогда другое…

Холодный пот прошиб Сергея. Он побледнел, содрогаясь при мысли о том, как недалек он был от того, чтобы разделить участь несчастного комиссара.

– Ложись спать, – предложили ему. – А то завтра вставать рано. Домой пойдем. Днем-то мы здесь не бываем – опасно.

– Оправиться схожу, – сказал, потягиваясь, Сергей и направился к двери.

– Постой, и я с тобой. А то на дворе собаки.

«Ах ты сволочь!» – изругался про себя Сергей, заметив, что тот захватывает винтовку.

Они вышли и остановились на высоком крылечке, оправляясь. Конвойный зеленый стоял на самом краю.

Сергей со всего размаха спихнул его в сторону. Зеленый с криком полетел в грязь. А Сергей рванулся через забор и помчался к деревьям. Вслед молниями засверкали выстрелы. Завизжали пули.

Что-то огнем рвануло ему плечо, и он пошатнулся, но, стиснув зубы, пересилив боль, прыгнул куда-то в чащу, под откос, и бежал дальше.

Всю ночь плутал Сергей. Взошла луна. Шатаясь, проходил он по рощам, полянам и кустам. Попал на какой-то скат и увидал далеко-далеко огни: «Должно быть, на море». Потом спустился куда-то и побрел снова. Уже когда рассветало, услыхал отголосок далекого выстрела. Бросился туда, бежал с полчаса. Остановился, прислушался… Никого… Измученный, обливающийся потом, изнывая от боли в плече, бросился Сергей на землю и долго лежал, жадно вбирая в себя освежающий холод.

Рассвело. Ночь прошла; звезды давно погасли. Бледным, призрачным пятном смотрел с неба месяц.

Вдруг близко, почти рядом, раздался звонкий, раскатистый выстрел.

«Неужели наши?.. – подумал, вскакивая, Сергей. – Или, может быть, опять какие-нибудь зеленые, голубые, розовые? Будь они все прокляты!»

Он бросился и закричал во весь голос:

– Кто-о там?

Прислушался. Не отвечал никто… Шумел по верхушкам деревьев ветер.

– Кто-оо?.. – закричал он уже с отчаянием.

– Чего зеваешь? – раздался вдруг позади грубый голос – Кого надоть?

Обернувшись, Сергей увидел выходящих из-за кустов трех вооруженных людей. У одного из них наискосок черной папахи тянулась тряпичная ярко-красная лента.

Их было трое. Один – невысокий, крепкий, с обрывком пулеметной ленты через плечо и с красной полоской на папахе – смотрел на Сергея хмуро и внимательно.

Другой – длинный, тонкий, в старой чиновничьей фуражке. На зеленом околыше была карандашом нарисована пятиконечная звезда. Винтовку держал наготове, присматриваясь к незнакомцу. Третий, который окликнул Сергея, – коренастый, широкий, с корявым мужицким лицом, обросшим рыжеватой бородой, – смотрел на него с любопытством.

– Ты кто такой? – уставившись из-под лохматых бровей и не двигаясь с места, спросил первый.

– Вы партизаны?.. Красные?

– Куда уж больше! С головы до ног, на левую пятку только краски не хватило, – усмехнувшись, ответил второй.

– Держи язык-то… брехало, – растягивая слова, перебил третий. И спросил Сергея грубовато, но не сердито: – Ты што за человек будешь? Пошто кричал-то?

– Я красный, – ответил лихорадочно Сергей. – Я убежал из города в горы, но попал к каким-то бандитам. Ночью опять убежал. Они стреляли…

– А не врешь? – хмуро оборвал его человек с красной лентой. – Может, ты шпион или офицер? – И, впившись в него глазами, добавил жестоко: – Смотри тогда! У нас расправа короткая…

Но, должно быть, было что-то искреннее в голосе и лице Сергея. И третий укоризненно ответил за него:

– Оставь, Егор, будет тебе… Не видишь, что человек правду говорит.

От усталости, перенесенных волнений и физической боли Сергей пошатывался и еле-еле стоял на ногах.

– Верно… – проговорил он тихо. – Верно, товарищи. Я врать не буду…

– Да у него кровь! – воскликнул молчавший до сих пор длинный партизан.

Забросив винтовку за плечо, он подошел к Сергею, у которого темно-красное пятно расплылось возле плеча по серой шинели.

– Откуда это?

– Я же говорю, что в меня стреляли…

Его обступили все трое. Прежняя недоверчивость исчезла. Даже Егор сказал мягче:

– Эк тебя, брат!

– Ах ты… штоб им, окаянным, пришлось! – засуетился мужичок. – Ты, парень, дойдешь? Тут недалеко. Там перевяжем.

– Дойду.

Шли недолго, с полчаса. Длинный шел впереди и тащил обе винтовки.

– Дядя Силантий, дядя Силантий! – проговорил он, оборачиваясь к мужику. – Ребята-то на нас накинутся сейчас. Белого, подумают, поймали. Даешь, мол, к ногтю.

Дорога подходила к концу. Они вышли на полянку, повернули за гору, и на небольшой площадке под крутым скатом Сергей увидал две прикорнувшие к скату землянки. Около них стояли и сидели, греясь на солнце, несколько человек.

Пришедших окружили кучею.

– Кого привели, ребята? – спросил невысокий пожилой партизан, с наганом за поясом. По татуированным рукам Сергей угадал в нем матроса.

– Наш, – коротко ответил Егор. И изругался крепко: – Чего, дьяволы, рты-то разинули? Федька, тащи чего-нибудь. Неужели не видишь, у человека плечо прострелено! Доктор хреновский!

Землянка оказалась довольно вместительной. Посреди стояла железная печка, а по сторонам, прямо по земле, лежали охапки сухих листьев. Стола не было.

Сергею поставили какой-то обрубок, и он сел. Прибежал Федька, маленький, черный, суетливый человек. В германскую войну он служил где-то санитаром и только уже здесь, в горах, был возведен товарищами в «доктора».

Притащил сумку, все содержимое которой заключалось в бутылке йода и нескольких мотках бинтов, и приступил к делу. С Сергея стащили шинель, гимнастерку и совершенно окровавленную нижнюю рубаху.

– Отойдите от света-то, черти!

Федька отогнал всех столпившихся от маленького окошка, долго осматривал рану, потом объявил, что «пуля прошла насквозь, ниже плеча, через мякоть. Кости, кажись, не задела».

– Кричать, брат, сейчас будешь, – предупредил, подходя с бутылкой, Федька, – Ну, ничего, кричи. Тут оно скоро… самую малость.

– Не буду, – улыбаясь, ответил Сергей.

– Ой ли? Ну, смотри…

И он прямо из горлышка влил ему в оба отверстия раны черноватой, жгущейся жидкости. Сергей стиснул зубы.

– Эх, молодец! А у нас этого ёду боятся-страсть! Кулику нашему просадили намедни ногу. Так две версты в гору прополз, винтовку не бросил и не пикнул даже. А как ёду, то никак. Хуже бабы.

– Кто же это тебя? Не пойму я толком, – спросил матрос.

– Сам не знаю. Бандиты. Я думал, партизаны, а вышло вон как. Значок у них малиновый, с месяцем…

– Пилюковцы, – коротко сказал Егор. – Казачья сволочь.

– Что это за пилюковцы?

– Кубанцы-самостийники. Пилюк там в ихнем правительстве был. Ну, так он у них атаманом. Возле Сочи они больше путаются.

Веки Сергея отяжелели, глаза закрывались, голова горела как в огне. Начинался жар.

– Ляг, – сказал ему матрос. – Вон тебе в углу на листьях постлали.

Сергей лег, закрыл глаза и услышал, как они вышли. Ему было жарко, пробирала мелкая нервная дрожь. Рука теперь тяжело ныла, и повернуться было больно. Он чувствовал, как раскраснелось его лицо и как горячая кровь толчками била близко под кожей.

«Хорошо… – подумал он. – У своих…»

И когда через несколько минут в землянку вошел Егор, то он увидел, как, разметавшись, тяжело дыша, спит новый партизан.

Глава 13

Прошло две недели с тех пор, как Сергей убежал в горы. Но только недавно стал он уходить с ребятами от места стоянки отряда. Раньше очень болела рука, да и сейчас двигать ею было трудно.

Кругом партизан было много, но отрядами держались они небольшими. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать – сорок. Народ грубый и неотесанный, но боевой и видавший виды. Сам Сошников – матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, – был партизаном со времен германской оккупации Украины. Он был мало развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим, сознательным повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать советскую власть. Он крепко ругался, крыл и «в бога» и во все, что угодно, но самою сильною бранью считал слово «соглашатель».

Егор – озлобленный и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к «тому» лагерю, – когда-то был рабочим литейного цеха. Прямо с завода попал в солдаты. Оттуда за какую-то провинность – в дисциплинарный батальон. Постепенно озлобленность нарастала. Затем война – и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.

– Всю жизнь промотался хуже собаки, – говорил он. – Другому хоть передышка какая, а у меня ни черта!

– А, пропади они все пропадом! – отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.

Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.

Близко узнал еще Сергей дядю Силантия. Это был простой мужик, иногородный, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то «там» была своя хатенка, «хозяйствишко», баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения, выстрелы, война. Его мечтания всегда были возле «землишки», возле «спокоя» и крестьянства. Он верил в то, что большевики принесут с собой правду и что вскоре должно все хорошо, «по-божески» устроиться. Но вышло все не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему. что нельзя никак ему без отобранной ими лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом опять пришли белые, и ему всыпали шомполами за комиссара и посадили в холодную. Из холодной он убежал. И с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.

Долговязый Яшка служил полотером, работал грузчиком, собачником. А в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.

Был еще черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.

Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.

– Румка! Пойди сюда, – позвал тот. Румка встал и медленно подошел:

– Ну?

– Вот, смотри, – сказал Егор, отворачивая у того ворот рубахи.

Сергей увидал, что вся шея Румки исчеркана глубокими, еще недавно зажившими шрамами.

– Что это? – с удивлением спросил он.

– Офицэр рубал, – ответил флегматично Румка. – Шашкой рубал на спор.

Офицер, оказывается, был пьян, а у Румки больше виноградного не было. Офицер рассердился и сказал, что будет Румке рубить голову пять раз. И если срубит, то его счастье; а нет – так Румкино. Офицер был здорово напившись, попадал не в одно место и свалился скоро под стол, головы не срубив. Счастье было Румкино.

И много других таких же, как эти, было в отряде. Озлобленные белыми, уходили к красным, и горе казаку, горе офицеру, попадавшему в их руки! Жестока была партизанская месть.

…Яшка сидел на камне, недалеко от костра, над которым в котле варилась обеденная похлебка, и наигрывал что-то на старой, затасканной гармошке. Играть, собственно, Яшке не хотелось, а хотелось есть. Но до обеда надо было чем-нибудь убить время.

Подошли к Силантию, который, сидя на чурбаке, подшивал к сапогу поотставшую подошву. Работал сосредоточенно и внимательно. Точно делал дело большой важности. Он с неудовольствием посмотрел на Яшку, который толкнул его легонько сзади:

– Ты чего?

– Ничего!

– Так ты ж не пхайся тогда. Видишь, человек делом занят.

– Балуешь, мужик! Утром портки зашивал, теперь сапоги.

Дядя Силантий откусил кусок суровой нитки, заскорузлыми пальцами завязал узелок. И ответил, продолжая работу:

– Одёжу, милай, беречи надоть. Нешто как у тебя, парень, – штаны-то вон новые, а все в дырьях.

– Пес с ними, с дырьями. Вот кокну офицера либо буржуя какого – и опять достану.

– Разве что… Да и то, милай, хорошего-то мало.

– На то они и буржуи, чтобы их бить, – убежденно сказал Яшка. – Дядя Силантий! – перескочил он. – Ты вот что, положи-ка мне заплаточку… ей-богу… А то перёд маленько лопнул. Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется.

– Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли?

– Нет, уж ты, право!.. Смотри… тут самая малость…

И, сунув Силантию свой сапог, Яшка куда-то поспешно скрылся.

– Ах ты лодырь… Провались он со своим сапогом… Думает, и взаправду чинить буду.

И Силантий даже отпихнул его ногой.

Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел довольно: «Крепко. Теперь еще хоть полгода носи». Потом иголку воткнул в затасканную шапчонку, а клубочек ниток сунул в карман.

Посмотрел на Яшкин сапог. «Вот непутевый! Бросил – и хоть бы что». Поднял сапог, рассмотрел. «Ишь ты! Где это его так угораздило? Врет, что лопнуло, – об гвоздь, должно быть. Теперь пойдет рваться». Он поглядел, раздумывая, на дырку. Потом обругал еще раз Яшку и принялся накладывать заплатку.

Партизаны осмелели. На дворе стало теплее, наступила мягкая южная весна. Заночевать можно было под каждым кустом. И партизаны начали делать частые набеги. То стражника обезоружат, то казака верхового снимут. То ночью, подобравшись к самому городу, обстреляют патрули и мгновенно скроются.

Город был переполнен войсками. Но над ними не было твердого управления. Части разлагались. Только офицерские отряды представляли еще ценные боевые единицы.

Циркулировали всевозможные слухи, но точно никто ничего не знал. Где проходит линия фронта? Поговаривали, что где-то уже совсем близко. Чуть ли не возле Екатеринодара.

Однажды город был разбужен отголосками орудийных выстрелов. Испуганные и ошарашенные, повскакали с постелей обыватели. Возникли самые чудовищные предположения. Но вскоре волна смятения улеглась. Это английские суда с моря обстреливали тяжелой артиллерией где-то возле Туапсе зеленых.

Каждый день прибывали теперь с севера партии беженцев к последнему оплоту, последнему клочку, не поглощенному еще красной стихией, – Новороссийску.

Наступала агония.