Текст книги "Военная тайна"

Глава 4

В полуверсте от Волчанки глубокий, заросший кустами овраг прорезал зеленеющие озимями поля. Дальше расстилалось гладкое, совершенно не пригодное для продвижения разведки поле.

Первый разведчик, взобравшийся на край оврага, едва-едва успел оглянуться, как упал точно подкошенный, распластавшись на мягкой, разрыхленной земле. Пятясь задом, отполз немного и скатился кубарем по склону вниз.

– Что там такое?

– Тсс!.. Тише!..

Казаки. Екнуло сразу сердце.

– По кустам, – приказал Сергей. – Да смотрите, чтобы, кроме наблюдателей, никто ни гугу.

Пробрался наверх, к тому месту, где густыми клоками колыхалась засохшая полынь, чуть-чуть поднял голову. На краю деревушки, привязанные к плетню, стояли три оседланные лошади. Рядом ходил человек. Казачий пост.

– Чуть не напоролись!

– Узнать надо, много ли их.

– Ладонь, а не поле.

– Смотри-ка – еще!

Откуда-то подошли еще двое; все вскочили в седла и унеслись назад по улице.

«Вот тебе и раз! А кто на посту остался?» – подумал удивленный Сергей.

Легкий свист снизу донесся до его слуха. Позади засохшего куста с коричневыми листьями лежали два наблюдателя, внимательно во что-то всматривались и махали ему рукой.

– Смотри, командир!

Длинной лентой из другого конца деревни тянулись белые батальоны. Легкою рысью вылетели взводы казачьей сотни, направляясь на ту дорогу, по которой пришла разведка.

– Слушай. Да они на разъезд! Нужно скорее влево, обогнать их.

– Смотри, что делают!

Вышедший на ровную дорогу первый батальон распался на три части, и в то время, когда одна пошла прямо, две другие полуоборотом забирали в стороны, а казачьи разъезды замелькали уже впереди линии.

– Ничего! Бегом понизу, заберем левее. Обгоним!

Через минуту все тридцать человек неслись по неровному, кочковатому оврагу, спотыкались, падали и жарили опять.

Быстрый бег разогнал тревожное настроение.

– Эй, взводный, мы при полку заместо кавалерии, что ли?

– Смотри-ка, у Гаврилова подкова отлетела, – другой показывал на красноармейца, державшего в руках оторванную подметку.

– Тут и у всех поотлетят, когда на веревках подвязаны.

Клокотали паровозами легкие. Слипались пересохшие рты.

– Командир… Отдохнуть!

– Ладно! Дома отдохнешь… Крой дальше, ребята!

Осталась влево, но еще далеко впереди, крайняя рота. Кончался овраг, и прикрываемые холмистой местностью разведчики неслись наперерез.

– Крой!..

Но, споткнувшись, отряд остановился разом. Бахнул впереди орудийный залп. Еще и еще. Глухо раскатываясь, поползли по сумрачно-серым полям отзвуки сильного боя.

– Не успели.

Сергей покачал головой:

– Нет, ребята! Это не то. Это наступают на разъезд с востока.

…Дальше через рощу. Шуршали под ногами листья, трещали сучья, больно хлестали по лицу ветки. Теперь уже можно было слышать, как к орудийным взрывам присоединился нестройный, но беспрерывный треск ружейных выстрелов.

Еще несколько минут торопливого бега. Умолкли батареи разом. Заглушая трескотню еще далеких выстрелов, мелкой дробью застрекотали пулеметы.

Но смолкли скоро и они. Стало тихо.

– Сергей?

– Что?

– Стой!

– Ну?

– Куда мы?

– На разъезд. К нашим.

– Слышишь, как тихо?

– Бой кончился, вот и тихо.

– Кончился, да в чью сторону? Может быть, наших-то там нет. Сами белым в руки влопаемся.

– Стой!

Остановились на небольшой полянке, облитые потом.

– Что делать?

– Узнать надо, кто там.

Положение было не из важных. Вернее всего, что заняли Алешино белые. И Сергей сказал, подумав:

– Вот что, ребята. Ждать до темноты недолго. К ночи сделаем разведку, а пока раскладывайся здесь.

Красноармейцы расположились на мягких опавших листьях. По верхушкам обнаженных деревьев гулял холодный ветер и шумел ветвями. Старая береза скрипела тягуче, и сквозь ажур ее тонких веток виднелось сумрачное небо.

С целью выяснить положение отряда относительно разъезда Сергей выслал несколько человек, с тем чтобы те осмотрели прилегающую местность. Минут через двадцать посланные вернулись и доложили, что они наткнулись на отряд Николая и он сейчас подходит сюда. И в самом деле, уже услыхали шум на дозорном посту.

– Встревожили вы нас здорово, – говорил Николай смеясь. – Мы думали, не белые ли топают. Я уж несколько дозоров в стороны послал.

Теперь разведчики почувствовали себя намного лучше. Они были снова все вместе. Донимал только голод.

– Я знаю, что сделать, – сказал Николай. – Я пошлю несколько человек в Овражки. Если там нет белых, то они соберут чего-нибудь.

Послали. До света надо было управиться.

– Пробираться к своим надо.

– Где их найдешь?

– Найдем где-нибудь…

Глава 5

«Я получила твое второе письмо, – писала Эмма. – Первое было послано из Гомеля, второе из Севска, но ответить могу только теперь, когда узнала твой полковой адрес. С чего начать – не знаю. Слишком много накопилось всего. Ну ладно, начну с самого начала. Тогда, через день после того, как вы ушли, к вечеру мы отправились на барже из Киева. Еще днем нам привезли первых раненых из вашей бригады. Среди них я встретила Кудряшева. Ему осколком разбило правое плечо. Он был в сознании и рассказал мне, что видел тебя в последний раз перед началом боя под Бояркой.

Тяжело было уезжать, Коля. Тяжело и больно. У борта баржи нам был слышен беспрерывный гул уже подошедшего близко к городу фронта. Мать одного из курсантов (Лебедева, он был у вас во второй роте) еще на берегу, как раз перед самым отправлением, узнала от кого-то о его смерти. Остальные не знали ничего.

Я долго крепилась, но, когда загудел наш пароход и мы тихо отчалили, я не выдержала и горько, как маленькая, расплакалась. Да и не я одна, а многие – кто открыто, кто про себя. Ведь почти у каждого там остался кто-нибудь. Потом скрылись белые домики города и умолкли отзвуки выстрелов. Ночью в стороне бродил прожектор. Чей – не знаю. Но видно было, как разрезал его яркий свет на части темное небо. Настроение у всех было тревожное. Мимо нас, играя огнями, промчался какой-то вооруженный пароход. Промчался, не останавливаясь, но его матросы кричали нам на ходу что-то. Что именно – никто как следует не разобрал, – вернее, понял каждый по-своему. Одни решили, что впереди зеленые; другие говорили, что надо потушить огни. И откуда-то поползли вдруг тревожные слухи, что ехать, собственно, некуда, потому что Гомель занят белыми. Однако мы подвигались потихоньку вперед. Я плохо спала эту ночь. Утром, когда только что еще рассвело, я уже сидела наверху.

Я долго думала, вспоминая все, что так странно и так быстро промелькнуло за последнее время в Киеве. Никогда я не забуду, должно быть, его. Я только хотела приподняться, как вдруг с берега хлопнул выстрел. Я отскочила в сторону. Видно было, как какой-то всадник, приставив руки к губам, кричал что-то – по-видимому, приказывал остановиться. Пароход с баржей, конечно, – на другую сторону. Прибавили ходу. Тут начался настоящий хаос. С берега стреляли, пули дырявили стенки.

Ты знаешь, у нас было много женщин; перепугались все страшно, некоторые едва не повыбрасывались в воду. Но, к счастью, все остались целы. Больше на нас так не обрушивались, но одиночные выстрелы провожали нас чуть ли не всю дорогу, так что у меня создалось впечатление, что все берега Днепра кишат бандитами. Должно быть, это и было так.

Один раз мы остановились возле какой-то маленькой пристани. Там нам сказали, что сообщения с городом нет уже третий день из-за того, что перерезаны провода, а также, что вчера высланный из Гомеля пароходик высадил верстах в пяти нечто вроде десанта, человек около ста, а те схватились сегодня с шайкой какого-то Чибиряка.

По дороге Кудряшев умер. От загрязненной землей раны открылся столбняк. Мучился страшно. Но до самой смерти был в полном сознании. Еще только за несколько часов до конца, в минуту временного облегчения, он говорил мне: «Петлюра может радоваться – я последний». Я не совсем поняла его, но мне пояснили. Брат его был повешен гайдамаками; отец и мать убиты при налете на их хутор банды – за то, что он был курсантом. А теперь умер и он сам. Я в первый раз видела, Коля, как умирает человек.

К городу мы подплывали на рассвете, измученные нравственно и издерганные. Твои родители встретили меня очень хорошо, в особенности тетя. Всегда много разговоров и расспросов о тебе. Ругают за то, что мало пишешь.

Теперь я здесь, а ты далеко на фронте. Ясно решить, что я буду делать, еще не могу. Однако чувствую, что должна что-то делать. Мне хочется работать, мне хотелось бы, чтобы моя работа была горячая и увлекающая и хоть сколько-нибудь похожа на нашу киевскую. Но в здешней обстановке придется, конечно, довольствоваться той, какая есть…»

Здесь в письме следовал перерыв, и начато оно было двумя днями позже.

«Коля! – писала Эмма. – Коля, неужели правда – все кончено, неужели наше проиграно? Я говорю наше и хотя еще для него ничего не сделала, но верю, что сделаю еще. Неужели они победят? Недавно только сдали наши Воронеж, а сегодня заняли белые Орел. Так близко от Москвы. Мне все-таки не верится, хотя кругом много шепчут. Мне кажется, что армия сдержит удар, как бы тяжел он ни был.

Я пишу тебе… А может быть, тебя уже и нет? Я знаю, что ты на это скажешь. То же самое, что на окошке перед отъездом. За это я тебя еще больше ценю. А все-таки тяжело. Может быть, в этом и нет логики.

Прощай! Пиши, когда будет время. Сереже и Владимиру мой теплый привет.

Эмма»

Глава 6

Ночью за краем деревушки, под черным голым кустом и призрачной березой, две тени – часовой и подчасок.

Ходит часовой Стась, прячет шею в поднятый воротник. Ходит по натоптанной тропе и ругается:

– Пес бы побрал командиров наших! Виданы ли дела, чуть што – разведчиков на посты посылать, точно и без того работы мало.

Прислонившись к стволу березы, подчасок неторопливо отвечал:

– Правда, брат. Холера их возьми! Конешно, правда. А только ведь людей в полку не хватает…

– «Не хватает»! Тебе, чертова кукла, хорошо разговаривать! – Он с завистью посмотрел на овчинный тулуп и теплые валенки, которыми снабдил того хозяин. – Тебе хорошо!.. А меня цыганский пот прошибает.

Шинелишка на нем в самом деле была плохонькая, короткая; ботинки одеревенели, обледеневшие подошвы не гнулись.

– Ну скажи пожалуйста! Кака к хренам война! Германскую с самого начала до конца отбубнил, а такого никогда не видал. Ни тебе обмундировки, ни жратья… Кака, к черту, война?

– Самая, брат, настоящая! Ты возьми, к примеру, пленного раньше поймали. Что тебе? Ни холодно, ни горячо. Посмотришь для интересу – человек как человек. А ну-ка, теперь захвати казака или офицера. Так бы ему глотку перервал! А уж сам попадешься – держись только, с живого шкуру спустят.

Помолчали немного.

– Давай закурим, что ли?

– Давай!

Окоченевшие руки слушались совсем плохо, и бумага с табаком не свертывалась. Когда свернули, присели на корточки, зажгли под полой шинели спичку и, спрятавши цигарки в рукава, курили долго, с наслаждением.

– Крепок у тебя табак-то, слезу прошибает.

– Крепок. Хозяин горсти две в кисет насыпал. Добрый мужик!

– Все они теперь добрые. Их нынче…

– Смотри! Белые!

Далеко впереди, на фоне чистого голубоватого снега, показались приближающиеся точки – человек 15–20.

– Беги в команду… Пулемет пускай тащат… Скорее только!

Сбросив шубу, что было духу пустился подчасок к одной из крайних хат.

Сергей только собирался растянуться отдохнуть на соломе, как влетел подчасок с криком:

– Скорей! Белые!

– Встать живо!

Разом опустела изба, и через пять минут взвод разведки был рассыпан по окраине, а пулемет притаился на снегу.

– Сергей, – спросил, подбегая, Владимир, – а мне своих людей не выводить?

– Не надо!.. «Дураки! – подумал он, вглядываясь перед собой. – Прут кучей. Все под пулеметом будут».

– Поглядите-ка! Ровно что-то тащат, – заметил кто-то. – Вон в середке.

– Должно, кольта.

– На што разведке кольт?

Видно было, как все остановились, только два, отделившись, пошли вперед по дороге.

– Дозор, должно быть.

Но, по-видимому, это не были дозорные. Шли они торопливо, ни во что не всматриваясь. Затем с полдороги один снял шапку и, надев ее на винтовку, пошел, размахивая ею на ходу.

– Уж не наши ли?

Сергей приказал никому не стрелять – на всякий случай.

А те все ближе.

– Стой! – окрикнули их из цепи. – Стой! Кто такие?..

– Товарищи! – раздался радостный и неуверенный крик. И оба, бросив винтовки, побежали вперед. – Товарищи, не стреляйте! Мы перебежчики.

Через минуту Сергей расспрашивал их:

– Откуда? Сколько вас?

– Шестнадцать нас!

– Один раненый.

– Зовите остальных. На полдороге отсюда, вон у той березы, винтовки всем побросать. Кройте!

Оба парламентера бегом бросились назад.

– Не подвели бы! – усомнился кто-то. – Может, у них заместо раненого «максимка». Как полыхнут!

– Не подведут! Слыхал, винтовки бросать будут.

С любопытством смотрели красноармейцы. Совсем уже близко, возле невысокого дерева у дороги, все остановились и побросали винтовки далеко в стороны.

– Вот дурачье-то! Хоть бы в кучу сложили. Кто за ними подбирать будет?

– Подберут.

Четверо тащили раненого на руках. Он тихо стонал, и рука его, опущенная вниз, болталась точно плеть.

– Отделенный наш.

– Через неге и побегли. Ему же и первая пуля попала.

– Скорей в тепло тащить надо.

– Фельдшера позвать. Кучею входят в деревню.

– Заходи сюда! – крикнул Сергей. – Здесь изба просторная.

– Легче! Эй, там… Не с бревном, чай!

– Клади под голову.

– Шинельку.

– Полушубок давай.

Вскоре пришел фельдшер и окрикнул сердито:

– А ну, выметайся из избы, нечего смотреть! Через полчаса раненый пришел в себя. Он тусклыми глазами посмотрел вокруг и спросил негромко:

– Пришли все?

– Все! Все! – ответил ему комиссар полка, стоявший рядом. – Не беспокойся.

– Хорошо… – ответил раненый совсем тихо. И, закрыв глаза, лежал долго-долго.

– Не надо беспокоить его, – сказал доктор, ощупывая пульс. – Он выживет, но его нельзя беспокоить.

Комиссар, невысокий, худощавый, из питерских литейщиков, вместе с Сергеем и комбатом вышли на двор.

– Как его ранили?

– А я сам толком не знаю. Слышал, что сагитировал их бежать и при побеге был ранен из заставы.

– Пойдемте к ним.

– Опрос сняли?

– Сняли, – ответил, прощаясь, комбат. – Я посылал.

Вошли в избу. При их появлении разговор смолк.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал комиссар просто. – Садитесь, чего вы?

Разговор сначала не клеился. Перебежчики отвечали односложно и не могли попасть в тон незнакомой им среды. Но чем дальше, тем больше оживлялись и начинали говорить непринужденно.

– Как кормили вас? Порции хорошие? – спросил комиссар. – Так и у нас не разъешься.

– Порции… Шомполами по спине! – ответил ему кто-то сзади.

И, взглянув, комиссар встретился глазами с хмурыми, умными глазами невысокого солдата.

Желая оттолкнуть обидное подозрение, заговорили разом.

– Им своя дорога, нам своя!

– Мы за товарищей!

– Вы говорите – своя. Идет же за ними наш брат.

– «Идет»! А как идет? – усмехнувшись, выступил вперед хмурый солдат. – Кто не был, не знает. Казаки идут! Офицеры идут, верно! А крестьян силком посогнали да пулеметами позаперли.

– Страхом держатся!

– Возьмите нас, к примеру. Нам белые хуже черта. А и то сколько отделенный нас сманивал, сколько объяснял – боялись все.

– Верно! Верно! – качали головами остальные.

– Нэ треба нам их, щоб воны сказылыся! – прибавил пожилой хохол. – Я ж внучат вже маю, а воны мене по спине плетюгами.

– Отделенный наш казак сам, а вот сбивал. Не любил своих. Давно нас уговаривал, да не решались толком-то все, боязно. Только сегодня сутра сказал напоследок: «Как хотите… не пойдете, я один уйду». Ну, когда такое дело, собрались, пошли. Проходим заставу, а, на беду, ротный едет, посты проверял. Сметал, видно, в чем дело. «Какая такая разведка, а ну, кругом марш!» А он повернулся да как бахнет в ротного-так и ссадил. Ну, мы тогда бежать, конешно.

– Караул стрельбу поднял.

– Мы тоже стреляли, как бегли. Возле бугра отделенный заложил обойму, хотел еще стрелять, упал и говорит: «Не бросайте меня, ребята, плохо мне будет».

– Мы и понесли.

– Крови много вышло.

– Так покуда был в памяти, все до красных просил донести…

Долго еще говорили комиссар и Сергей с перебежчиками. Узнали много интересного.

– Боятся еще казаки теперь Буденного. Говорят, каторжник выпущенный, насажал свою братию на коней и орудует.

– Ээ! – усмехнулся Сергей. – Как же им не стыдно от каторжников бегать!

Перед уходом комиссар сказал, что с завтрашнего дня все прибывшие зачисляются в полк.

– Перекрасили, значит, без краски.

– Ничего! – говорил, уходя, Сергей. – Ничего, товарищи, по белому красным мазать легко, а вот наоборот – уже трудно.

Картошка была такая рассыпчатая, поджаренные шкварки сала так вкусно похрустывали на зубах, что товарищи ели и похваливали. А хозяйка, расчувствовавшись, доставала из печки крынку горячего молока.

– Ты нас, бабка, совсем закормишь – пожалуй, не подымешься.

– Ешьте, ешьте, детки! – говорила та. – Когда есть, то и дать не жалко; а вот когда уж нет, так и нету. Было как-то у меня раз. Отступали ваши от белых. Забежал ко мне в хату солдатик и спрашивает: «Бабушка, нет ли чего поесть?» А у меня ничегошеньки, только перед ним другие пообъели. «Нету, говорю, сынок, ничего». – «И хлеба нету?» – «И хлеба нету». – «Дай, говорит, хоть напиться». Напился и пошел. И только-то он ушел, села на лавку и реву; а чего, дура, реву, сама не знаю.

– Я думаю, так в Совнаркоме не каждый день едят! – проговорил, вставая, Владимир. – Это называется – закусили. С недельку бы тут постоять.

– Завтра выступаем, комиссар говорил. Да теперь недалеко до Харькова. Верст пятьдесят.

– Там, говорят, ресторанов много, с музыкой. Послушаем, значит, – сказал Николай потягиваясь.

– Своей сколько хочешь! – усмехнулся Владимир. – Завтра опять начнется.

Глава 7

Заняли Харьков красные 11 декабря. С трех сторон был обойден город – с юга, с запада и с востока, и только по одной неперехваченной дороге, на Изюм и Попасную, неслись один за другим эшелоны с отступающими и беженцами.

Бой был уже окончен, и в окраины вливались передовые части красных, продвигаясь глубже и глубже.

На одной из улиц Сергей со своими ребятами встретился с кучкой запоздавших белых. Остановившись, красноармейцы открыли огонь. Улица была прямая, ворота домов крепко заперты, и те бежали как сумасшедшие, пока, растеряв половину убитыми, не завернули за угол.

– Попало стервецам, – говорил Ледашкин, вытряхивая кого-то из шинели.

– Куда сымаешь? – крикнул ему кто-то на бегу. – Она вся в крови.

– А мне все одно. Была бы теплая! – И, накинув шинель на плечи, Ледашкин бросился догонять остальных.

Недалеко за углом Сергей наткнулся на стоящих 10–12 вооруженных рабочих и возле них убитого. Заметив подбегающих, рабочие бросились было к калиткам.

– Куда вы, черти? Свои! – крикнул один. Рабочие дружно засмеялись.

– Здравствуйте, товарищи!

– Кого это вы угостили? – спросил кто-то, указывая на убитого.

– Офицер, сукин сын.

– Сумка у него с картами.

– Дай сюда, – сказал Сергей. – Пригодится.

Он повесил сумку на пояс.

– Айда дальше! Эй, не расходиться там!

В третий раз Харьков стал красным.

В сумке убитого офицера Сергей нашел хорошие карты и полевую книжку. Когда он передавал ее Владимиру, из нее выпал небольшой голубой конверт. Его подняли, он был распечатан, и на нем был адрес: «Новороссийск. Серебряковская ул., дом Пшеничникова. Г-же Ольге Павловне Красовской».

– Интересно, – сказал Сергей. – Почитаем.

– Читай вслух.

– Мелко написано, сразу видно, что баба. Крепкими духами пахнуло от исписанных листочков. Сергей подкрутил лампу и начал читать.

– «…Наконец-то пользуюсь случаем, чтобы послать письмо, которое дойдет уже наверное…»

– Как раз угадала.

– Ладно, не перебивай.

– «Я посылала по почте несколько раз, но думаю, что не доходило, потому что ответа нет до сих пор. Совсем недавно, две-три недели назад, я была совершенно уверена в том, что увижу всех вас скоро! Об этом мы условились с Жоржем. И Павел Григорьевич обещал ему один из классных вагонов из их интендантских, предоставленных для каких-то комиссий или ревизий. Оставалось только подождать, когда вагон вернется с его женой из Киева. Но разве можно быть в чем-нибудь уверенным в наше время! И вот обстановка сложилась так, что о поездке и думать не приходится. Опять наши отступают, большевики заняли уже Белгород и надвигаются ближе и ближе. Боже мой, какая мука! Опять приходится волноваться, переживать все ужасы сначала. Счастливцы вы! Вам не приходилось и не приходится испытать ничего подобного…»

– Ну, уж это положим, – проговорил, закуривая, Владимир. – Доберемся когда-нибудь и до вас.

– «Ну, об этом пока довольно. Стратег я плохой, а Жорж говорит, что дальше Белгорода их все равно не пустят. Живем мы ничего. Зарабатывает Жорж на службе прилично; кроме того, у него какие-то там дела с поставками. Какие – не знаю. Я не вмешиваюсь.

Вчера видела Лиду. Ты себе представить не можешь, какое у нее горе. Ее мужа убили. Он ехал из Курска в Харьков, какие-то бандиты остановили поезд и всех, занимающих более или менее видные посты по службе, тут же расстреляли. Она убита горем. По этому делу было следствие, посылали отряд на место. Он что-то там сжег, но, конечно, легче ей от этого не стало.

У нас часто бывает Виктор. Они с Жоржем большие друзья. Все такой же веселый, беззаботный, немного наивный, как и прежде. Он служит помощником начальника конвойной команды при тюрьме. Ужасный человек! Ненавидит красных страшно, и что у них там творится – одному богу известно. Я далеко не всегда могу выслушать его до конца. Да и вообще… Кровь… веревки… допросы… все это как-то не вяжется с моим представлением о нем. Ведь он, в сущности, милый, чуткий и застенчивый даже. Помнишь, как он краснел всегда, когда говорил с тобою. Он до сих пор в душе обожает тебя.

Напишите скорее, как живете вы. На днях приезжал Роммер и говорил, что твой муж получил повышение, а Глеб будто бы уехал с карательным отрядом под Мариуполь. Правда ли это? Письмо это посылаю с нашим хорошим знакомым – поручиком… Волгиным. Он едет в командировку. Я думаю, что ему можно будет у вас на несколько дней остановиться. С ним же пришли мне ответ».

Сергей прочитал, вложил письмо обратно в конверт и аккуратно спрятал в сумку.

– Зачем это тебе?

– Пригодится. Когда-нибудь возьмем мы и Новороссийск. Тогда Чеке пригодится.

Сегодня неспокойный день в полку. Сегодня волнуется комиссар, и больше всего красноармейцы. Не потому, что наступают белые или предстоит какая-нибудь тяжелая боевая операция. Нет! Дело много проще по форме, но едва ли не сложнее по существу. Впервые из штаба бригады прислали обувь.

Вернулся из штаба к себе на квартиру Сергей, с досадою хлопнул дверями и выругался:

– Девяносто пар ботинок на весь полк, в то время, когда восемьдесят процентов разутых!

– Фюиить! – присвистнул Николай. – Какого же черта? Курам на смех. Сколько на нас-то пришлось?

– Восемь пар. Вот тут и обходись как знаешь. Одному дашь, другой к горлу пристанет: «Почему ему, а не мне», «Я тоже, да у меня тоже…» Не люблю я этих подачек по чайной ложке, только людей растравишь.

Весть о получении обмундирования давно прошла по красноармейцам, но сведения ходили явно преувеличенные. Говорили, что наконец-то обуют весь полк, а если не весь, то во всяком случае больше половины. Ходили около квартиры, нетерпеливо ожидая результатов.

– Сколько? – обступили они вышедшего Николая.

– Английские или русские?

– Восемь пар всего.

– Восемь па-ар?!

– Так это кому же достанется? Почитай никому.

– Ладно. Видно будет. Становитесь в две шеренги. Командир осматривать будет.

– Чего осматривать? – со злобной ноткой заметил кто-то. – Али и так не известно?

Волна глухого раздражения прокатилась по рядам. Недоверчиво и недружелюбно красноармейцы посматривали то на командира, то на каптера, усевшегося с грудкой новеньких желтых ботинок на крыльце, то на свои собственные заскорузлые, с поднятыми кверху носами, с раззявленными ртами, через которые виднелись мокрые портянки.

– Вот что, товарищи, – сказал Сергей. – Почти всем одинаково нужна обувка, а вы сами видите, сколько ее. А потому я отберу из вас тех, у которых ботинки самые плохие, а они метнут жребий промеж себя.

Все разом заговорили, торопливо предлагая свой способ дележа.

– Зачем отбирать? Пускай все тянут! В одно время получали.

– Валяй, валяй, отбирай! Ишь ты! У кого хотя какие подходящие есть – что ж ему вторую?

– Для чего по жребию? Ты так давай! Рази не видишь, у меня одного ботинка вовсе нет.

– Заткни глотку, черт! Ты куда его дел? Еще вчера был.

– Вчера был, а сегодня совсем разорвался.

– У всех совсем.

– Давай, чтобы на всех обувка была! – крикнул кто-то из задних рядов.

– Ладно там! – оборвал Сергей. – Как я сказал, так и будет. Выходи вот ты…

Первые пропущенные тотчас же подняли крик и обступили его.

– Меня пошто пропустил?

– Ты вот посмотри, посмотри!

– Ты куда, сволочь, тоже лезешь? Гляди-ка, думаешь, не знаю, что у тебя в сумке сапоги, которые с казака снял!

– Дать ему в рыло раза, сукину сыну!

– Я при Колчаке получал.

– Я свои из дома потрепываю.

– Пропади я пропадом, если я не токмо в наряд, а хоть куда пойду, пока не получу! В Сибири пальцы обморозил, тут всю дорогу почитай босой прошел!

– Довольно!

– В штабах все поодетые. По три комплекта имеют.

– Не пойдем без ботинок! На всех пускай присылают!

– Давай комиссара!

Сергей вскочил на ступеньку крыльца и крикнул, перебивая всех:

– Замолчать всем! На места живо! Взводные, привести людей в порядок! Смирно! Слушай, что я скажу. В то время, когда повсюду наши части наступают вперед и вперед, вы заявляете, что дальше без новых ботинок не пойдете. Другие полки одеты не лучше, а многие и хуже вас, а идут без разговоров. Если бы все так рассуждали, то давно получали бы вместо ботинок деникинские плети да шомпола по спинам. Но еще не все шкурники в Красной Армии, которые наступают на горло своим командирам, требуя с них того, чего они им не могут дать. Где я вам возьму на всех ботинок? Где их возьмет комиссар или командир, когда их нет? Или грабить мужиков, как грабят белые? Вы кричите, что где-то лежат полные цейхгаузы. Это ложь! Это у белых полные цейхгаузы английского обмундирования. Вот куда надо идти получать его. Но я знаю, что все-таки есть среди моей команды настоящие и сознательные ребята. Мы обойдемся и с ними!

Сергей кончил и отер лоб. Так со своими людьми он говорил в первый раз.

Все молчали.

– Ну, что же?

– Нету тут шкурников, командир. Зря говорите, – хмуро сказал кто-то.

– Посуди сам, легко ли – все ноги поссадили без обувки.

– А пойти-то пойдем. Это так, погорлопанили.

– Я так и знал, что с досады языком заболтали. Разведчики у нас в полку самый надежный народ. Не то что какая-нибудь там третья рота.

– Что верно, то верно!

– Мы от черта не бегали.

– Пулемета за все время ни разу не бросили.

– Вот и обидно, товарищ командир: ботинок, поди, больше им дали.

– Совсем бы стервецам давать не надо, а то при казаках они чуть што – разведка. А к каптеру за обмундировкой – так первые.

«Накипело, прорвалось и утихло, – подумал Сергей. – И все-таки чувствует каждый, что можно, а чего уже нельзя».

Красное Знамя

Когда были розданы ботинки, один из счастливцев говорил:

– Эх! Хорошо! Подошва спиртовая и каблук с подковкой. Крепкие!

– Теперь этих в очередь и не в очередь на посты. Пусть знают, что не задаром получили. Ешь их волки! А мы уж в своих до Кавказа дотопаем. Авось там и на нашу долю найдется!

– У них-то цейхгауз во!.. Англия!