Текст книги "Военная тайна"

Глава 19

Уже пятый день, как отбивается железная бригада, – отбивается и тает. Уже сменили, с боем, четыре позиции и только что отошли на пятую.

– Последняя, товарищи!

– Последняя! Дальше некуда!

Жгло напоследок августовское солнце, когда измученные и обливающиеся потом курсанты вливались в старые, поросшие травой, изгибающиеся окопы, вырытые под самым Киевом во времена германской оккупации.

– Вода есть? – еле ворочая пересохшим языком, спросил, подходя к Владимиру, покачивающийся от усталости Николай.

– На!

Прильнул истрескавшимися губами к горлышку алюминиевой фляги и долго, с жадностью тянул тепловатую водицу. Взвизгнув, шлепнулась о сухую глину шальная пуля и отскочила рикошетом в сторону, оставив облачко красноватой пыли.

– Осторожней! Стань за бруствер. Чуткая тишина.

– Говорят, справа пластунов поставили.

– Много ли толку в пластунах? Два батальона. Помолчали. Где-то далеко влево загудел броневик.

Эхо разнеслось по притихшим полям.

– Гудит!

Шевельнул потихоньку головками отцветающего клевера ветер.

– Сережа! Пить хочешь?

– Давай!

Выпил все той же тепловатой, пресной воды. Отер рукавом со лба капли крупного пота. Долго смотрел задумчиво в убегающую даль пожелтевших полей. Вздохнул тяжело:

– Стасин убит?

– Убит.

– А Кравченко?

– Тоже.

– Жалко Стасина!

– Всех жалко! Им ничего, а тем, которые ранеными поостались, плохо!

– Федорчук застрелился сам.

– Кто видел?

– Видели! Пуля ему попала в ногу. Приподнялся, махнул рукой товарищам и выстрелил себе в голову.

Жужжал по земле, над поблекшей травою, мохнатый шмель. Жужжал в глубине ослепительно яркого неба аэроплан.

Смерть чувствовалась близко-близко. И именно сейчас, когда все так безмолвно и тихо.

Жжзз-жжж!..

Та-х-та-бах…

– Вот она! Та-х-та-баба-х…

– Вот!.. Вот она!

В грохоте смешались мысли, взрывы и время. Прямо перед глазами – цепь… другая. Быстрый, судорожный огонь.

– Ага, редеют! Батарея…

– Наша! Отвечает!

Еще и еще цепи, еще и еще огонь. Окопы громятся чугуном и сталью. Нет ни управления, ни порядка. И бой идет в открытую, по полям.

– Врете, чертовы дети! Не подойдете!

– Врете, собачьи души! – кричит оставшийся с несколькими номерами пулеметчик – и садит ленту за лентой в наступающих.

– Бросай винтовки! О-го-го! Бросай!

– Получай! Первую!.. Вторую!

С треском рвутся брошенные гранаты перед кучкой петлюровцев, нападающих на курсанта.

С гиканьем вырывается откуда-то эскадрон и падает тяжелым ударом в одну из первых рот.

– Смыкайся! – кричит Сергей. Его голос совершенно теряется среди шума и выстрелов.

Эскадрон успевает врубиться в какой-то оторвавшийся взвод, попадает под огонь пулеметов и мчится, теряя всадников, назад.

Бой близится к концу.

Пулеметчик с разбитой ногой уже остался один и, выпустив последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор, разбивая короб «максима», с криком:

– Давитесь теперь, сволочи!

На фланге бронепоезд, отбиваясь, ревет и мечется. Его песня спета – полотно сзади разбито.

– Горинов, отходим! – кричит Сергею под самое ухо Ботт. – Бесполезно…

Справа петлюровцы забирали все глубже, глубже и густыми массами кидались на тоненькую цепь. Пластуны не выдержали и отступили.

– Кончено?

– Кончено, брат!

С хрипом пролетел и бухнулся почти рядом, вздымая клубы черной пыли и дыма, снаряд. Отброшенный, как пылинка, упал, но тотчас же вскочил невредимым Владимир. С разорванной на груди рубахой, шатаясь, поднялся Сержук. Шагнул к товарищам, упал с хлынувшей из горла кровью.

Влево на фланге что-то гулко ахнуло, заглушая трескотню ружейных выстрелов. Белое облако пара взвилось над взорванным броневиком.

Красные части отступали.

Вот беленькие домики окраин Киева. Здесь Петлюра и Деникин не нужны. В страхе перед надвигающейся напастью их обитатели попрятались по погребам и подвалам.

Беспорядочно и торопливо вливались остатки красных частей в город. Чем ближе они подвигались к центру, тем больше попадался на глаза торопящийся, снующий народ. Носились мотоциклеты, гудели автомобили, тянулись бесконечные обозы. Кучками, с узлами на плечах уходили какие-то люди.

– Это беженцы, рабочие! – пояснил кто-то. – Кто от деникинцев, кто от петлюровцев. Черт их знает, который захватит раньше город.

Шли не останавливаясь. Вот и бывшая обитель курсов. Молчал черными пятнами распахнутых окон покинутый корпус. Стройно, точно бессменные часовые, застыли рядами тополя вокруг безлюдного плаца. Скорей мимо и мимо – некогда…

Через окна и балконы высовывались лица буржуев, открыто выражавших свое удовольствие.

– Возрадовались! – доносилось по их адресу со стороны уходящих рабочих.

– Ну, погодите до следующего раза! Разочтемся! С чердаков раздавались выстрелы по отступающим.

Бухали колокола – где набатом, где пасхальным перезвоном.

Вот цепной мост. Не без труда трое друзей протиснулись к нему и, подхваченные людскою массою, стали продвигаться вперед.

Где-то на окраинах послышалась трескотня. По мосту тысячи человек текли сплошной рекой, плотно прижавшись друг к другу.

В Артеке

Возле Сергея автомобиль с попортившимся мотором, захваченный общим течением, продолжал безостановочно продвигаться. Огромный мост скрипел, дрожал, и казалось – вот-вот он рухнет в волны Днепра.

Наконец-то на другом берегу! Двинулись без передышки дальше – надо было торопиться. Миновали слободку и с шоссе свернули в Броварский лес. Было уже совсем темно. Сотни груженых подвод тащились по ночной корявой и загроможденной дороге.

Из города, раскатываясь гулким эхом, ахнул снаряд, потом другой, третий. Испуганные лошади шарахались в сторону, выламывая оглобли и выворачивая воза. В темноте то и дело попадались корзинки, тюки, ящики.

Повсюду, спотыкаясь, брели беженцы, курсанты, отбившиеся от частей красноармейцы. Головы сверлила мысль: «Потом!.. Все потом!.. А сейчас отдохнуть… спать!» Многие дремали на ходу, придерживаясь за оглоблю или перекладину телеги, и еле переставляли ноги. Некоторые присаживались у края дороги перевести дух и мгновенно засыпали. Через них шагали, об них спотыкались, но они ничего не чувствовали.

Это была реакция на бессонные ночи и огромное нервное напряжение последних дней.

Сергей с товарищами, возле отдыхающих остатков своей роты, стоял на высоком лесистом бугре, всматриваясь в сторону Киева.

– Ну, прощай, Украина! – сказал один.

– Прощай! – эхом повторили товарищи.

– Мы опять здесь будем!

– Будем!..

Далеко внизу черным блеском отсвечивал изгибающийся Днепр. По темному небу бродил бесшумно прожектор. Где-то на окраинах занималось зарево.

Точно последний, прощальный салют уходящим, ослепительно ярким блеском вдруг вспыхнуло небо. Потом могучий гул, точно залп сотен орудий, прокатился далеко по окрестностям. Еще и еще. Заметалась испуганная темная ночь. Судорожно вздрагивала земля.

Это рвались пороховые погреба оставленного города.

Часть II

Глава 1

РЕВОЛЮЦИЯ В ОПАСНОСТИ.

Красными молниями бил радиотелеграф.

РЕВОЛЮЦИЯ В ОПАСНОСТИ.

Огненными буквами кричали плакаты.

– Не сдадимся… выдержим… победим… Московский пролетариат хоронил погибших товарищей, вырванных взрывом белогвардейской бомбы.

Многим думалось, что Советская Россия доживает последние дни.

Рабочий сказал, надевая патронташ:

– Нашу Москву… Наш Петроград… Нашу революцию…

– Подождешь!

Загудели срывающиеся с вокзалов и уносящиеся на фронт новые и новые эшелоны.

В Туле раздавались винтовки прямо из заводов.

Улицы Петрограда опутывались колючей проволокой.

Под Воронежем садился на крестьянскую сивку буденовец.

Останавливались отходившие части Красной Армии.

Возле больших карт агитпунктов и Роста стояли часами на осеннем холоду, с тревогой наблюдая за извивающимся черным шнурком. Замерла на картах неподвижно, зацепившись от Орла к Воронежу, тесемка. Умолкла антенна…

Потом разорвали залпы минутную тишину тысячеверстного фронта. И радостно бил радиотелеграф:

ВСЕМ… ВСЕМ… ВСЕМ… МЫ НАСТУПАЕМ.

…А черный шнурок на витринах Роста упал вниз, к югу.

Шлепнулась о колеса одинокой платформы первая пуля и с визгом умчалась в сторону.

По морозному, свежему воздуху резанул пулемет. Испуганно шарахнулась привязанная к желтой ограде лошадь. Из-за угла, низко пригнувшись к луке, вылетел казак-кубанец, за ним еще, еще.

Красные наступали.

Из-за маленького пустынного разъезда, из окружающих домиков бегом неслись в цепь пехотинцы. Ударил зачем-то набат, но тотчас же смолк небольшой станционный колокол. Снова резанул пулемет. Темными точками поднимались и падали под прицелом две перебегающие цепи. Нестройно звенел пулями воздух. Играя лучами отточенных шашек, упругим ядром рванулись с фланга кубанцы, но, запутавшись на полпути в жгучих нитях колючки, забрякались с маху через головы кони и всадники. Через минуту еще стремительней кубанцы летели назад, исчезая за холмами увядших полей.

У железнодорожного телефона офицер старался перекричать шум приближающейся перестрелки:

– Да. Слышу. Ну? Нет, нет. Куда там, к черту, удержимся… Отходим.

Задребезжало разбитое стекло. Белою пылью отскочила от стены штукатурка. Бомбой влетел другой.

– Скорей! Скорей!.. Охватывают.

Снова звякнуло окошко. Бешено заметалась рикошетом пойманная пуля.

На ходу обернувшись, бахнул один из нагана по аппарату. Сразу оборвался дробный звонок.

Вырвали поводья из рук вестового казака. Вскочили на коней, ударили шпорами.

Но уже зарвался чуть ли не с тылу десяток красноармейцев. Заметили.

– Ого-го-го!.. Крой, братва!

Один сверкнул золочеными погонами и грохнулся с разбитым черепом возле покосившегося крылечка.

– Сковырнулся… Сволочь.

Утихала стрельба. Перекатывались эхом приближающиеся крики. Белые отступали. Громыхая, промчались на окраины двуколки с пулеметами. Смыкались и подходили разбросанные далеко в стороны, запыхавшиеся от быстрого бега цепи. Наткнувшись на убитого офицера, остановились двое.

– Глянь-ка! Прапорщика убили, – захлебываясь от удовольствия, проговорил тот, что был помоложе. – Ловко это его!

– «Пра-апорщика»! Эх ты, Рязань косопузая, али по погону не видишь, что подпоручика.

– Ну, пущай подпоручика, – ответил несколько смущенно тот. – Я при погонах-то не служивал.

– Сапоги хорошие.

– Не сымай, спросить надо.

– Ишь ловкий! Пока я спрашиваться побегу, ты сам снимешь.

Вечерело. Умолкли и последние одинокие выстрелы.

К поповскому дому, в котором расположился штаб, разматывали провод полевого телефона.

Прискакал конный ординарец и передал приказание – на разъезде закрепиться и вести разведку.

Разъезд был маленький, домиков стояло совсем немного. Далеко не всем пришлось разместиться под крышами. На сыроватых лужайках загорелись костры, и насели, как грибы, котелки с кипятком.

Шинелишки в тот год были худые, ботинки рваные, а осень холодная. Зато кипяток горячий и живительный.

Вылез из красноармейского мешка оставленный к вечеру кусок черного хлеба. У некоторых экономных счастливцев даже тщательно завернутый в тряпочку огрызок сахара. «Чай», подернутый оставшимся на стенках котелка от обеда салом и заваренный пережженной коркой, сильно пахнул дымом. Его пили с наслаждением, причмокивая и больно обжигая губы об алюминиевые и жестяные кружки.

Разговаривали кучками.

– Оставьте полчашечки, – подошел к одной группе красноармеец.

– «Полчашечки»… – протянул насмешливо другой. – Чего сам не скипятишь?

– Поставить некуда.

– Нету, брат, нас и так четверо… Катись колбасой. – И он продолжал прерванный рассказ: – Да. И такое у него вышло дело – полушубок на нем был теплый, дубленый, валенки хорошие, подшитые. А как попался, совсем невзначай. Случай такой вышел. Казаки разговаривают промеж собой, один спрашивает: «Зачем его в штаб вести, одёжа хорошая, давай здесь утопим». Другой соглашается: «Давай, мол». А лед в те поры толстый был. Подвели это его к проруби и говорят… Эй, эй, ты чего из-под моего котелка огонь удвигаешь? – рассерженно закричал рассказчик, заметив, что кто-то втихомолку орудует у костра. – Смотри-ка, все уголья повыгреб. Ишь, лень самому нащипать, черту… Да. Подвели это они его к проруби и велят: «Раздевайся, скидавай полушубок». А он спрашивает: «Сволочь вы белая, а хрена с маслом не хотите?» И прыгнул сам в прорубь, только его и видели.

– С валенками?

– Со всем, как есть.

Помолчали с минутку красноармейцы… Задумались.

– Дак ведь ему все равно – и так и так конец был бы.

– Нет, уж это ты оставь.

– Тоже конец концу рознь бывает… Да…

Холодный ветер играл углями потухающих костров. Мерно хрустели овсом лошади. Усталость брала свое. Засыпали, тесно сбившись для тепла кучками, винтовку приладив сбоку под живот.

У поповского дома ламповым светом желтели окошки. Там работали. То и дело пел монотонно аппарат. Борющийся со сном телефонист вскакивал, передавая трубку:

– Товарищ командир! Из штаба бригады. Только что сообщили, что слева у дивизии белые снова перешли в наступление.

В стеклянном шкафу от тяжелых шагов по заплеванному полу чуть дребезжала посуда. Колыхались подвешенные на тесемочках херувимчики с белоснежными крыльями и сусальным золотом раскрашенные писанки. Мерно – точно маятники.

Коротко, твердо командир приказал:

– Дежурный! Сторожевым заставам и полевым караулам не спать, сам проверять буду.

– Не спят, товарищ командир.

– А сейчас пришлите ко мне начальника пешей разведки Горинова.

Глава 2

Опять втроем и вместе.

Шесть дней отступали тогда остатки разбитой бригады с Украины проселочными, лесными, болотными дорогами к Гомелю.

Жгло напоследок сентябрьское солнце. Чуть-чуть шумели желтеющие леса. Неторопливо колыхались упругими стеклянно-зеленоватыми волнами Днепр и Десна. Переходы курсанты делали большие, верст по 40–50. Выступали, едва брезжил рассвет, и шли до ночи. От земли пахло сеном, яблоками, спелыми дынями и осенью. Неподвижно висели в ослепительной глубине коршуны. И каркали сверху – точно нехотя – редко и глухо.

Кругом бродили мелкие шайки, охотились за отстающими, но на целые партии нападать не решались. Проходя через одну из деревушек, узнали случайно, что кулаки отправили депутацию к Петлюре.

На четвертый день, утомленные, остановились передохнуть на день. С рассветом тронулись дальше.

Остаток пути в 70 верст прошли бодрее, иногда даже в ногу и с песнями. Песни были громкие, веселые и, перекатываясь, будили улицы вымерших деревень. Мужики качали с удивлением головами:

– Ишь ты! Язви их – распевают.

Вечерело, когда измученные остатки бригады курсантов подходили к городу.

Белым серебром отсвечивали утонувшие в темной зелени купола церквей и стены чистеньких домиков Гомеля.

У Сергея сочились капли крови из растертых ног. Еле ступал Николай.

В эту ночь курсанты спокойно спали по казармам и по квартирам.

На другой день Николай узнал, что баржа с семьями комсостава, на которой была Эмма, прибыла сюда еще две недели назад, вся продырявленная пулями белобандитов, но без потерь.

Сразу вздохнулось легче.

Недолго простояла бригада. Через два или три дня ее отправили для расформирования в маленькое местечко Черниговской губернии – Городню… Здесь друзья ничего не делали. Отдыхали среди увядающей природы. Крепко спали свежими осенними ночами, зарывшись в мягкое сено, под темным, мерцающим звездами небом. Старались ни о чем не думать и не вспоминать, набирая сил. Через две недели разъезжались в разные стороны остатки славной бригады. Уезжали партии под осажденный Петроград, на польский и деникинский фронты. Прощался с друзьями Ботт. Он уезжал в одну, они трое – в другую сторону. Крепко сжимались их руки напоследок.

Задымились уносящиеся паровозы. Открылись семафоры к югу, к западу и к северу.

От командира полка Сергей вернулся озабоченный. Вошел в избу, переполненную спящими вповалку красноармейцами, и дернул Николая за рукав:

– Вставай, Колька!

– Чего там?

– Вставай, дело есть.

– Встаю… Эх, Сережка! Сон я какой видел, а ты перебил.

– В другой раз досмотришь.

На крыльце им повстречался Владимир, за которым уже посылали.

– Вот что, ребята. В разведку! Одну в Волчанку, другую в Овражки. Слева белые, а у нас что-то больно тихо.

– В Волчанку? – переспросил Владимир. – Ведь это верст пять будет.

– Ничего не поделаешь, тут уже с уставом считаться не приходится. Сам знаешь, при полку кавалерии двадцать человек.

– А Овражки где?

– Там же, только правее немного. Маленькая деревушка возле леса.

– Экая темнота, – ворчал Николай, отходя с отрядом.

– Темнота, брат, для разведчика первое дело.

– Первое-то оно первое, да только глаза-то у кошки занимать придется.

– Кто идет? – негромко ответили из-за кустов.

– Свои.

– Пропуск!

– Броневик.

– А рота какая?

– Разведка.

– Проходи.

За линией сторожевого охранения отряд разделился.

– Ну, Николай, смотри. В случае чего, держи к нам.

– Ладно. Прощайте.

– Прощай.

Глава 3

Сквозь голубые окна в облачном небе бросало солнце серебристые пятна на голые поля увядшей земли. Бледно-зеленым холодным светом играли прозрачные дали. К безлюдной деревушке осторожно подходила небольшая разведка.

На единственной улице ничего подозрительного дозорные не заметили. У колодца баба ведрами черпала воду. Бегал с хворостиной, загоняя жеребенка, мальчишка. Старик засыпал лопатой завалинку возле покосившейся избушки.

– Эй! – крикнул, показываясь из-за овинов, дозорный. – Эй, тетка, были здесь?..

Но баба, не дослушав вопроса, бросив ведра, шарахнулась в сторону как полоумная. Испуганно попятился задом старый дед. Распахнулось на мгновение маленькое окошко.

– Ва-аська… Ва-аська… Бе-ги-и!..

Васька скрылся уже где-то под воротами. Исчез старик. Улица вымерла. И только стоял, удивленно подняв голову, жеребенок.

– Боятся.

– Думают – белые.

– Спросить, однако ж, нужно.

– Зайдем в хату.

– Хозяин… хозяин! Выдь на минутку. Молчание.

– Выдь на минутку. Не бойся, мы красные. Молчание.

– Не верят.

– А ты постучи в другую избу. Может, тут и всам-деле нет никого.

У другой избы то же самое.

– Эх, до чего народ довели! Не иначе, через забор лезть придется.

– Ну, лезь. Гоп!

Отперли калитку, вошли в сени, распахнули дверь в хату.

– Здорово, хозяева. Чего боитесь?

Лежала на широкой кровати баба, дергалась всем телом, уткнувшись головой в полушубок. Плакала.

Маленькие полуголые ребятишки крикнули испуганно и жалобно заскулили из груды тряпья.

– Чего плачете… Испугались? Не тронем. Мы красные.

Приподняла чуть-чуть голову, окинула недоверчивым взглядом пришельцев, хотела что-то сказать и молча задергалась снова.

– Чего-то она надрывается?

– Мужика у ей севодни убили… Белые… – послышался старческий, шамкающий голос. Дозорные разглядели в полутемном углу на широкой лавке дряхлую, сгорбленную старуху. – …Сына моего, значит… Утром… Белые…

Тихо забормотала что-то непонятное себе под нос.

Тикал за печкой сверчок: тик-так… тик-так. Плакал бесслезно, врываясь в щелястые окна, осенний ветер.

Вышли на улицу. Ядро разведки уже вливалось в деревеньку. По-видимому, крестьяне убедились, что пришли красные, потому что мужики бегали из избы к избе. Раскрывались окна.

Стрелой вылетел прежний мальчишка и стучал хворостиной в окошко:

– Мамка! Мамка! Отворяй! Товарищи пришли.

Мужики окружили подошедшего Николая и торопливо предупреждали:

– Белые были. Казаки.

– Недавно на Артемкино ускакали.

– Сорок человек.

Вьюном вертелся под ногами Васька.

– Пулемет тоже был. За спиной возють, у нас останавливался.

Появились бабы, повыскакали ребятишки. Кучка вокруг красноармейцев росла.

– Ну, а поблизости не слыхать где? – спросил Николай.

– Какое там не слыхать!

– Как собак полно.

– Вчерашний день ваши на Алешкином разъезде с ними схватились.

– Федор вчера из Артемкина пробрался, говорит – человек тридцать ихних товарищи побили.

– А где он? Давайте-ка его сюда. – Николай обрадовался возможности получить верные сведения.

– Его тут нету. У его возле леску хатенка стоит. Кордонный он.

– Далеко?

– С версту. Послать можно, когда надо.

– Пошлите, да поживей.

– Пущай, начальник-ат, солдат-то по домам, – говорил Николаю старик. – Пущай покушают. – Тянул к себе за рукав двух красноармейцев: – Пойдем-ка… Ах ты, господи боже ты мой, какое дело… сколько дожидались-то.

Кто-то командовал, распоряжаясь добровольной охраной:

– Петро! Ты беги к поскотине, на бугре станешь. А ты, Лешка, лезай на Егорову избу, мотри на Назе-мову дорогу. Да не зевайте!

– Усмотрим.

Довольные важностью возложенного на них поручения, пулей понеслись на свои места.

Николай пошел в хату. Там уже суетились, накрывая на стол, хозяева.

– Пожалуйста, пожалуйста, командир! Закусывай уж чего есть.

Придвигали сковороду с горячей, вкусно пахнущей яичницей.

– Угостили бы чем получше, да всё пообожрали, проклятущие. Не то чтобы там петуха или курицу – цыпленка на дворе ни одного не оставили.

Набилась полная изба народа. Говорили почти все разом.

– Никакого житья нету.

– Порют казаки нагайками.

– Солдаты шомполами.

– Мало што еще порют. Убили еще мужика у Агафьи.

– Застрелил офицер из нагану.

– За что?

– Ребятишки у ее. Схоронила крынку с молоком, а казак нашел. Мужик вступился. Не с голоду же, говорит, из-за вас ребятишкам подыхать. Тот его винтовкой хотел вдарить.

– Не хотел – вдарил, а другой намахнулся.

– Ну, в другой намахнулся, он и схватился за приклад-то.

– Отвел рукой от удара.

– Избил казак и к офицеру приволок. Хотел, говорит, винтовку мою отнять.

– И мужик смирный был. На што она ему?

– Ну, а офицер, – известное дело! Вынул наган да и бахнул.

– Ребятишек трое осталось.

Не было ни одного, кого бы не задели белые. Того начисто ограбили, другого вспороли, у третьего хлебом лошадей кормили, у четвертого с бабой охально обошлись – и так без конца.

Старик тревожно спросил вдруг Николая:

– А вы что же, товарищи, других дожидать будете али в разведку?

– В разведку.

Сразу оживленные голоса умолкли. Тяжело вздохнула изба.

– Так, может, не скоро ваши будут?

– Как – не скоро! Наши скоро в Курске будут, а не только у вас.

– Измучились. Деревенька маленькая, кругом овраги. Напускаются на нас чуть што. «Ах, такие-сякие. Красных ждете, пролетария голодраная». А мы, ко-нешно, ждем… Раньше когда – не ждали, а теперь во как ждем…

– Раньше не ждали, – понуро опустив голову, как эхо, повторил опирающийся на палку старик. – А теперь конешно.

В дверях послышался шум. Вошел новый человек.

– Вот и Федор.

– Этот самый?

Подошел к Николаю крепкий, не старый крестьянин и поздоровался левой рукой:

– Здравствуйте. Пришли-таки?

– Пришли, – ответил Николай.

– Я говорил, что все равно придут, – мотнул головой на окружающих. – Моя правда вышла.

– Ну, рассказывай, что в Артемкине… Как они тебя оттуда выпустили?

– А так! Инвалид я, одну руку в германскую еще отхватило. Ну, и пропустили, особливо когда увидали в документе, что два креста за царскую войну имею.

– Много их там?

– Да полка два было.

– А сейчас?

– Сейчас нету. Ушли все по Сосновской дороге. А куда свернут – не знаю: может, на Сосновку, может, на разъезд.

Красная Армия всех сильней

Николай встал и пошел к выходу. Высыпали мужики.

– Уходят товарищи…

– Ничего, теперь скоро придем. Заживете спокойно.

– Не верится ажио.

Приложил свисток к губам и острой струей пронизал воздух. Сбегались красноармейцы.

– Эй, там, быстро! – кричал отдельным запоздавшим кучкам.

– Набили брюхо молоком-то, черти!

– Все, что ли? Становись!.. Смирно!

Стихло все. Умолкла толпа, точно команда относилась и к ней. Притихли любопытные ребятишки. Тревожно рванул поверху ветер. Вздрогнула, насторожившись, деревня.

– Товарищи!.. Орудия…

– Ваши дерутся!

– Да. Это возле разъезда бой. Ого, как грохочут трехдюймовки!

– Шагом марш!

Мужики кланялись, снимали шапки. Стояли плотной, неподвижной кучей.

– Счастлива-ва! Приходите, товарищи!

Сумрак падал на землю. Хмурилось. Снова стояла одинокая, покинутая деревушка.