Текст книги "Зикр Назира"

Он встрепенулся, огляделся. Алкаш исчез, Серый через плечо пялился в телевизор, где зелено-белые дрались с красно-бурыми. Пора домой.

Поздними вечерами он глядел на нарастающий живот жены и всё пытался представить – как и когда он умрет. Увидит ли своего ребенка? Или как в кино: в роддоме новый человек издаст первый крик, и тут же сердце сравнительно старого человека остановится? Он не ощущал в себе никаких признаков болезни, но все же сходил к доктору. Врач сказал, что все в норме, а вот с курением лучше бы завязать. Или все будет не так просто? Радостный отец с сыном едут в роддом и попадают в аварию. Нет, нет, не надо думать, надо жить, жить, пока еще есть это время.

Наверное, из этих же мыслей, из желания поймать последние дни, он завел любовницу. Обесцвеченная блондинка, Аида, миниатюрная татарочка едва за двадцать, которую он увидел голосующей на Горках, отвез в центр, в какой-то клуб. Она сама оставила номер. Так и не поняв зачем, Артём позвонил ей через несколько дней.

Лежа на раздвинутом диване в комнатке, оклеенной желтыми выцветшими обоями, заставленной мебелью хозяев квартиры, он спрашивал:

– Зачем тебе всё это?

Аида пожимала плечами:

– Ты такой несчастный был, когда вёз меня.

– А сейчас?

– И сейчас тоже, только другой. Тебя как будто нет. Но ты – вот он, здесь, – она вела тонкими пальцами по его груди, а он всё прислушивался – там ли его смерть, в сердце, или укрылась в иной глубине тела.

На каждом УЗИ Артём тревожно вглядывался в смутные разводы.

– Мальчик? Вроде бы мальчик, – облегченно выдыхал он, зная, что еще рано, что все может быть иначе, а Наташка улыбалась, гладила его по руке, говоря, что второй хотела бы девочку – для «комплекта».

На шестом месяце живот у Наташки заострился и высунулся вперед.

– Похоже, пацан, как ты и заказывал, – сказала она Артёму в расслабленной ночной дрёме.

Он в ответ погладил ее по натянутой коже живота, ощущая, как приятно шуршит ладонь по этому временному убежищу новой жизни.

Если мальчишка, значит, предсказание не сбылось. Если пацан, то всё иначе, всё по другому, и, значит, гадалка ошиблась. Могла ведь ошибиться? Могла, могла, конечно!

Так и есть, пацан, думал он, когда вёз Наташку на трехмерное УЗИ. Вдоль дороги вовсю зеленело, апрельские травы подымались из земли, деревья игриво примеряли новые наряды.

В кабинете, где они уже бывали с первенцем, все осталось по-прежнему: аппарат с маслянисто блестящими штангами, репродукции солнечных пейзажей, фотки улыбающихся детишек. Доктор в темно-зеленом халате мускулистыми руками, на которых проступали вены, долго водил прибором по Наташиному животу. На черном экране оранжево проступали черты их ребенка.

– Ну что, поздравляю, вы прямо в точку! – улыбнулся он будущим родителям.

– Мальчик? – спешно спросил Артем.

– Зачем вам еще?! У вас же есть один. Девчонка у вас. Хорошенькая, судя по всему, – он развернул экран ближе к Наташе, показал на темном фоне пустеющее межножье. – Ножки вот, правда, великоваты…

– Де… – выдохнул Артём.

Доктор продолжал говорить, Наташа мягко улыбалась и ему, и мужу, и всему миру, который в очередной, многомиллиардный, раз совершил чудо. А Артём уже не слышал решительно ничего – в голове шумело, челюсти заклинило бетонной тяжестью, на загривке проступил пот, обжигавший ледяным холодом.

– Имя будем придумывать? Или подождем? – Наташа смотрела на него, и он понял, что вопрос прозвучал не впервые. Они сидели в машине. – Мне Вика нравится, а тебе?

– Да, – он кивнул, справился с внутренней дрожью руки, вставил ключ в замок зажигания и завел двигатель.

– Что-то не так? Ты в самом деле хотел мальчика? – рука Наташи легла на его руку и тут же машинально отдернулась, – Ух, какая холодная. Все хорошо, Тёма?

– Да. Хорошо. Просто… Живот заболел. Поехали, – он заставил себя улыбнуться жене.

В конце июня Артём отвез Наташу в роддом. Она была довольна, немного волновалась, но опыт и сравнительно легкая беременность были на ее стороне. На прощание Артём долго обнимал её, зная, что, возможно, больше не увидит.

– Не скучай, мы скоро вернемся, – сказала она с улыбкой и ушла внутрь здания.

– До встречи, – он заставил себя разжать губы и вытолкнуть эти слова наружу.

Ночами не спал. Сидел у окна кухни и смотрел, как по-летнему алый вечер умирает, как темнота густеет, с каждой минутой выгрызая яркие краски дня, а холодок втягивается внутрь комнаты из приоткрытой форточки.

Что он сделал за свою жизнь? Купил квартиру? Работал? Просто жил, никому не мешал? Артём перебирал карточки воспоминаний и не мог остановиться ни на одной – все блёклые, мутные и не привлекают взгляда. Первый брак, никчемный. Второй…

Да, со вторым все лучше сложилось. Артём улыбнулся, вспомнив, как они с Наташкой, еще неженатые, после ночного клуба приехали домой и, не сумев выдержать совместного желания, занялись любовью прямо в подъезде, не дойдя до квартиры всего пары шагов.

Вспомнил ночные дежурства у кровати Антошки. Сейчас казалось, что больничные коридоры, крики уставшего от уколов ребенка, рабочее безразличие в лицах дежурных врачей – все это из фильма, кадры на экране, не больше. Прислушался к глубине комнат, но не услышал дыхания сына, сходил и постоял в дверях его комнаты. Спит.

Да, у него был сын и завтра появится дочь. И он любил свою жену. Можно ли считать это итогом жизни? Зачем он вообще рождался? Только лишь для того, чтобы передать мерцающий огонек вот этому человечку, сопящему в кроватке? И еще одному, который, дай Бог, через несколько часов впервые увидит свою мать. Сын пошевелился, что-то пробурчал сонным голосом и снова затих.

Артём вернулся в кухню. Темнота за окном окрасилась в белёсые, сумеречные тона. Какая-то птица звонко затенькала за окном. Зашуршали утренние машины. Над горизонтом заалело. Солнце, обновленное за ночь, стало медленно вырываться из-за угловатых краёв городских многоэтажек.

Сотовый просвистел несколько нот. Эсэмэска. На экране высветилось – «я уже всё:-) она такая страшненькая!)))»

Артём перечитал сообщение, выкурил сигарету, старательно выдыхая дым в форточку. В конце концов, что такое жизнь, как не постоянное ожидание смерти, подумал он, и стал собираться в роддом к своей дочери.

То, что нужно

Вот что нужно было сделать, in Ordnung: заглушить двигатель, взвести курок, сунуть ствол в рот, холодной, тут же вспотевшей сталью придавить обмякшее нёбо и нажать на крючок. Ничего сложного.

Ковалёв повернул ключ и с тихим удовольствием вслушивался в редкие трески, которыми движок прощался с ним. На обочине колхозного поля, стыдливо укрывшегося от проезжих взглядов искристыми сугробами, щелчки тут же подхватывались морозным ветром и неслись прочь, в сторону берёзовой рощи, где запутывались в дёрганых нейронах ветвей. Скоро в салон проникнет холод, но будет уже без разницы.

Ковалёв усмехнулся и оттого поймал дрожь во всех частях тела – в холоде труп будет выглядеть лучше, чем в закрытом гараже или, упаси Боже, в квартире. Напоминание о Боге пришлось некстати, вызвав на поверхность читанную давно книгу «Писатель и самоубийство» и мутный ком статей о суициде, которые он разыскал в англоязычном интернете, и Ковалёв спешно смёл ворох взметнувшихся мыслей в сторону приоткрытой пепельницы. Ни к чему. Переходим к следующему этапу.

Пистолетная рукоятка уже угрелась в руке, а теперь и вовсе грозила выскользнуть. Как и всё в его жизни – работа; жена; другая работа; та, что могла бы со временем заменить жену. Ничего не смог удержать. Он даже не умел никогда поймать предметов, летящих в его сторону – ни мяча на школьном дворе, ни ключей, брошенных женой ему в лицо, так и долетевших, кстати, до левой щеки. Ковалёв провёл рукой по обшивке сиденья, но дешёвая синтетика отказалась впитывать его выделения.

Ворона, неведомо зачем забравшаяся в эту даль, вспорхнула и понеслась над снегом, с усилием набирая высоту. Бледная тень спешила за ней, перебирая подобием крыльев, но так и не смогла подняться вслед хозяйке. Кем был он? Тенью, что видела над собой удалявшуюся хозяйку-судьбу? Тем, кто знал кем бы он мог стать, но – не сумел, не преодолел притяжения?

Ковалёв левой рукой нашарил карман и достал оттуда носовой платок. Когда-то он гордился тем, что чистый, выглаженный платок всегда с ним. А ещё – тем, что первым из одноклассников устроился на интересную работу. И своими манерами, которые позволяли ему очаровывать самых разных женщин. Но вскоре работа пропитывалась скукой, а чаровницы лет в тридцать начали упираться ему в грудь руками, проговаривая «ты, конечно, хороший, но…» Потом был брак (крах! крах! – сказала бы ворона), ещё что-то, о чём перед смертью вспоминать не хотелось. «Крак», – щёлкнул механизм оружия. Готово к употреблению. Дальше, дальше.

Порыв ветра ударил в борт автомобиля, пробуя металл на крепость. Он загнал машину в загон, перпендикулярный дороге, расчищенный неизвестным трактористом для незнаемой цели. Возможно, как раз чтобы укрыть его, Ковалёва. Окна начали запотевать, но оно и к лучшему. Ковалёв огляделся и – опустил уже подготовленное оружие. Вдали, подпрыгивая на ухабах зимника, отбрасывая клубы снежной крошки, неслась машина. Только этого не хватало.

Ковалёв засуетился, ища чем прикрыть пистолет, но не придумал ничего лучше, кроме как сунуть его промеж колен. Разбитая Нива, забывшая, видимо, про мойку, поравнялась с его Фордом, в глаза бросился тёмный силуэт водителя, ещё кто-то высунулся из запотелого инея, но вот взвыл мотор, захрустели колёса и машина пропала.

Хорошо, это хорошо, пронеслось в голове Ковалёва. Он разглядывал белую пыль, укрывшую лобовое стекло и от остатнего тепла похожую на раковые клетки, что плодились в чьём-то теле прямо сейчас. Я мог бы жить, но зачем – рак в моей душе. Ковалёв узнал переобдуманную бессонными ночами мысль. Дальше, weiter, don’t wait. Как странно, один и тот же корень – и разные значения в соседних языках. А у нас? Вата, втайне, Вятка. Нет, не сходится. Чушь. Что там осталось? Сунуть и нажать, чего уж проще.

Он разглядывал ствол, до сих пор укрытый в тёплой тьме штанин под рулём. Наконец поднялся, матово бликуя в последних лучах солнца. Теперь развернуть, так, чтобы пуля прошла в мозг, а не сквозь шею. Открыть рот. Внести, упереть в нёбо. Подбородок увлажнился ручейком слюны. Интересно, слюна не затечёт в ствол? А то будет забавно…

Слишком много ты думаешь, сказала бы ему (бывшая) жена. Так оно и есть. Ещё вот – может, стоило написать записку? Попрощаться, попросить прощения. У неё, у Бога, в конце концов.

Слюна во рту начала бороться с незнакомым вкусом, с каждой секундой выбрасывая все новые и новые объёмы жидкости. Челюсти устали от выжидания, заелозили по стволу зубы, руки дрогнули.

Ковалёв, морщась, вытащил пистолет изо рта. Значит, надо быстро. Надо так – сунул, нажал. Всё, никаких ожиданий. Никаких мыслей. Никаких никчёмных записок. Готов. Глубоко выдохнул, поднял пистолет на уровень лица, охватывая взглядом мир на прощанье и – по дороге вновь летел автомобиль.

– Что ж за хрень-то?! – сплюнул Ковалёв, опуская оружие. Место, выбранное им за пустынность и безлюдность (а ещё, конечно, за красоту этой унылой, почти лунной равнины под белой простынёй), теперь казалось едва ли не трассой М7.

Вроде бы та же Нива. Обратно едут. Хорошо, подождём. Ковалёв вёл машину взглядом и – выругался втрое грязней, чем ранее. Машина остановилась прямо перед ним. Грязные борта, стёкла прикрыты ободранной тонировкой. Мотор не глушат, из авто не выходят. Кто это? Менты? Рыбаки? Колхозники, заинтересовавшиеся незваным гостем? Кто это мог быть?

И что делать ему, если они так и будут стоять? Уехать на поиски нового места? Машина стоит прямо перед ним, закрывая выезд.

Ясно одно – закончить (покончить) с делом (телом) Ковалёв в таких условиях не мог. Нужно уезжать, а там видно будет. Завёл двигатель и скривился, услышав свист ремня под капотом. Менять надо, но нет, улыбнулся он себе тут же, ничего он менять не будет, кроме жизни. Уже приготовился включить передачу, как вдруг увидел – из машины в мороз выскакивает пассажир и бежит к нему, размахивая руками.

Парень, лет двадцать, может, чуть старше. Лицо простенькое, безмысленное, на котором и добро, и зло выглядят одинаково непринуждённо. Стукнул ладонью в стекло.

– Слышь, это, – оглянулся на Ниву, – а есть курить?

Ковалёв покачал головой, думая, что зря не спрятал пистолет. Впрочем, сквозь запотевшие стёкла, чёрное на чёрном – вряд ли заметит.

– А это, слышь, – парень помялся, нагнулся так, что лицом почти приник к стеклу машины. Глаза выпуклыми пуговицами презрительно осмотрели Ковалёва, – да открой окно, тема есть, короче!

Стукнул для большей увесистости в окошко. Ковалёв вздрогнул от неожиданности. Парень, учуяв страх, усмехнулся, выпрямился и кинул в сторону своей Нивы «лошара, сто пудов!» Ковалёв уже занёс ногу на педаль газа, но тут же очнулся от громового удара по капоту – прямо перед ним выросла ещё одна тёмная фигура, едва различимая сквозь иней на лобовухе.

Снова удар по боковому стеклу – уже всей пятернёй.

– Ты, да айда, открой, тема есть, короче! Загрей пацанов на пивасик, приезжий! Или ты проезжий? – оловянные пуговицы в глазах превратились в мелкое крошево весёлых искр, которое сыпануло в сторону стоявшего перед капотом, – Ха, Тёмыч, ты прикинь – приезжий или проезжий, во угар, прикинь!

Тёмыч что-то пробурчал. Ковалёв раздумывал, что делать. Не открывать же окно, в конце концов. Задним ходом он дать не сможет – там сугроб. Вперёд тоже никак. Плевать на этого Тёмыча, отскочит быдлятина, но Ниву ему точно не сдвинуть.

– Ну ты чо, – кулаком в стекло, – мне за монтировкой, что ли, сходить, дятел?! Айда открывай, бабла давай! – снова гогот, так бесивший ещё в юности.

Ковалёв потянул ручку окна, провернул её несколько раз.

– Во, нормальный! Айда загрей пацанов на пивас, брателла! – оловянный отплясывал рядом.

Так близко, что ошибиться было нельзя.

Правая рука скользнула на пассажирское сиденье, вытянула пистолет, направила в живот подошедшему и нажала на спусковой крючок. Вот как надо было – быстро, без раздумий. Выключить этот гогот, пугавший ещё в школьном коридоре. Громыхнуло. Ковалёв оглох. А когда слух вернулся, вымогатель недвижно лежал на снегу. Тёмыч рванулся подымать упавшего, но Ковалёв высунулся в окно и механически выстрелил ещё раз. Тёмыч навалился на оловянноглазого, прикрыл его телом, правда, опоздав в своём спасительном движении ровно на пять секунд.

Ковалёв изумлённо разглядывал сложившийся nature morte. Больше всего его изумляла не смерть нападавших, не объёмы крови, быстро густевшей на тридцатиградусном морозе.

Его удивляло то, что он попал. Он, который промахивался бумажным комком в мусорное ведро десять раз из десяти, двумя выстрелами убил двоих.

Что ж, достойное завершение жизни, подумал Ковалёв, сунул тёплую сталь себе в рот и нажал на крючок. И совсем не удивился, услышав сухой треск. Осечка, чего ещё ждать от ствола, купленного через интернет. Он нажал ещё раз или два, но ответом ему был иссохший звук. Не судьба. Не его судьба.

Он вышел из Форда, влез в Ниву, отогнал её на пару метров вперёд, аккуратно выехал из снежного загончика. Долго ехал, затем вспомнил о пистолете, встал на каком-то мосту и с сожалением швырнул тяжесть металла в серебристый овраг.

Геометрия

Вначале всё это казалось просто обманом зрения, уставшего от просмотра телика. Но когда неведомые объекты стали застывать перед глазами, Сергей Влазин обеспокоился. В жизни и так заморочек полно, а тут в зрительный процесс вмешиваются мелькающие точки, проносятся по краю зрения линии, складываясь в кубы и другие фигуры, имён которых он не знал. Изредка казалось ему, что всё это мельтешение – лишь последствия пива в пластиковых бутылях, но сменив тару на стекло, а затем и вовсе исключив пиво из рациона, Влазин изменений не достиг. В глазах так и мелькало.

Чаще движение ощущалось им на периферии, но порой боковые видения, словно сговорясь, прорывались в центр, и подолгу висли перед взглядом, увлекая Влазина от работы в созерцание.

– Сергей, вы в последнее время излишне отвлечены, – замечал ему начальник, а Влазин разглядывал лицо руководителя, испещрённое линиями под углом в 33 градуса.

В целях улучшения понимания процессов, происходящих с его зрением, Влазин обратился к специалистам. Окулист отклонений не увидел, а к психотерапевтам Влазин не пошёл, оттого что всех их считал скрытными пидорасами. ВКонтакте он нашёл одноклассника, который один из всех постил не фото с пьянок и семейного отдыха в египтах-турциях, а ставил время от времени цитаты и малопонятные надписи. Слова те вызывали у Влазина беспокойное чувство внутреннего томления, в частности:

«Зри в корень»

«Ад – это окружающие»

И уж совсем пугающее:

«Бог ест Я».

На просьбу о встрече одноклассник Мишка Христофоров откликнулся моментально, словно того и ждал. «Приходи, обсудим», – написал он, а следом скинул адрес проживания. На вопрос Влазина «что брать – виски или коньяк», одноклассник написал загадочное «Без страдания нет созерцания. Бери водку». На том и сошлись.

Место жительства Христофорова терялось в бледно-жёлтых переулках Жилки, расчерченных тонкими и кривыми струйками мочи, которую обыватели наносили на стены и заборы для лучшей ориентации в призрачном пространстве.

Линии одолевали Влазина на всём маршруте: огни витрин вдруг выстраивались в треугольники и квадраты, округлые силуэты встречных прохожих перекраивались резкими углами и шли на излом. Но хуже всего были машины – их линии дробились и смещались одна от другой, застывая, и, переходя дороги, Влазин никак не мог понять – проехал ли уже автомобиль или же до сих пор стоит перед ним.

К счастью, всё это коловращение прервалось, как только он вошёл в подъезд Христофорова. На лестнице его ждало удивление – по стенам были скотчем приклеены иконы. Картинки святых начинались с какого-то бородатого, сурового на вид мужика и, через-на узнанную Влазиным Богородицу, переходили к святому с песьей головой, чтоб затем, на перегоне между первым и вторым этажом, смениться многоруким и многоногим уродищем, а потом уже пошли почему-то фотографии Ленина в венце октябрятской звёздочки, а уж перед дверью Христофорова висел нынешний их правитель, по контуру черепа обведённый фломастерами, с умыслом показать российский триколор.

Квартира долго не подавала признаков жизни, и Влазин уже начал совершать осмотр соседней нумерации с целью поиска собственной оплошности, однако когда он окончательно отвернул головную часть туловища, то боком ощутил дуновение ветра из открывшейся двери.

Из глубины сизого коридора на него глядела постарелая, но ухоженная баба, которую хотелось назвать «мадам».

– Мадам, – так и обратился Влазин и совершил встречное движение нижней конечностью.

– Ах, – сказала баба. – Всё это было, было уже! – развернулась и ушла куда-то в комнаты.

Тут же выплыл Христофоров – потолстевший, опухший от размышлений о вечном. Он был в халате, небрежно небрит, но сохранял при этом соответствие допустимым нормативам общественного поведения. Махнув пухлой ручкой, Христофоров пригласил Влазина на кухню. По пути следования им вновь попалась на глаза женщина. Безымянным и указательным пальцами левой руки она без остановки водила по выцветшему рисунку бежевых обоев, приговаривая «было, было, и это было…»

Христофоров запросто отодвинул её.

– Не обращай внимания, – сказал он, оказавшись в тесноте кухни, и пояснил. – У неё дежавю постоянные – считает, что она из Франции девятнадцатого века. Я с ней соглашаюсь и за это сплю.

– Так вот почему «мадам», – пробормотал Влазин, но Христофоров его не услышал, заглушив речь гостя линейными движениями рук в направлении принесённого пакета. При этом с пальцев его в обилии срывались полоски, но Влазин предпочёл их пока не замечать.

После третьей он погрузил одноклассника в сущность проблемы.

– Да что ж это вы все непонятливые какие! – вскликнул Христофоров, не забывая налить еще по одной, и плаксиво заговорил, глядя куда-то влево и вниз, – Не ты первый, не ты. Думаешь, только ты ко мне? О, нет, многие, многие, конечно, заходят, захаживают такие люди, что порой – ого-го, думаешь, вон и там тоже, в верхах, процессы происходят. Это знаки, знаки уже показались, вскричал уже петух и трижды – Христофоров тихонько ударил ручкой в стол, – трижды Пётр отрёкся, а вы всё не видите, не видите ничегошеньки…

– Слышь, за Петра, по чесноку, не в курсах, – почему-то перешёл на полублатной жаргон Влазин, – но типа определиться бы, Миха. Ты чё за петухов щас сказал?

Влазин поднял взгляд на Христофорова и сам поразился, как изменился его товарищ и всё пространство. Окружающее, казалось, теперь состояло из одних только линий, которые с огромной скоростью устремлялись к Христофорову, облепляли его, диагоналировали, ломали силуэт в дёрганую картину. Пульс этих черт бился у Христофорова в левом глазу.

– Серый, ну это, я, короче, типа… – запереживал Христофоров, переставляя закуску по столу без видимой цели. Остро прочерченные линии по четыре в ряд срывались с вилки и поочередно разламывали то хлеба, то рыб в консервной банке, а то и лицо самого хозяина.

– Говори, – прохрипел Влазин, примеривая расстояние до Христофорова.

– В тебе потусторонний мир сигналы подаёт. Типа, здесь я, за смерть не ссы, всё продолжится, здесь не конец еще, – скороговоркой оттараторил Христофоров, нервно дёргая горлышком над рюмками.

– Ну и чё делать? – Влазин хитро поглядел на собутыльника, отмечая, как линии вновь сошлись воедино, в шестиугольной рамке очертив левый, кривой, как сейчас выяснилось, глаз Христофорова.

За стеной вдруг захохотали громко, с французским прононсом.

– А ничего! Ничего, Серый, делать не надо! Надо, знаешь ли, наблюдать. Они, линии твои, просто показывают что не всё, не всё этой лишь жизнью ограничивается. Есть и там еще, за пределами, своя жизнь, если можно так сказать. Ты, главное, смотри внимательно и, если линии чего-то показывают, то ты по ним двигайся – потому что тебе направление указывают.

После этого Влазин не утерпел. Тот мир направление ему показывал уже с такой периодичностью, что сил больше не было. Влазин ухватил вилку со стола и резко воткнул в то место, куда сходились и линии, и точки, и все фигуры последние полчаса – в левый глаз Христофорова. А потом линии ещё прокрутились по часовой стрелке, и Влазин повторил движение вслед за путеводным сигналом.

И тут же всё успокоилось. Прямые, диагонали, отрезки и точки растворились в воздухе. В кухне было по-весеннему светло, в окна с улыбкой влезало солнце. Лицо Христофорова, такое ушлое, напряженное еще секунду назад, посветлело и расслабилось.

– Там ведь тоже своя жизнь, Миха, – бормотнул Влазин, отпуская вилку, чтобы перехватить этой рукой ёмкость с алкоголем. – Ты во мне прямо уверенность поселил. Спасибо.

Словно признавая правоту товарища, Христофоров рухнул головой на стол.

Линий больше не существовало. Была лишь красивая многоцветная полоса, широко плывущая по кухне, коридору, комнатам. Краем фиолетового она мазнула мадам, сидящую перед выключенным телевизором:

– Voulez vous cousher avec moi? – поинтересовался Влазин.

– Ah oui, surement! – прощебетала мадам, подымаясь.

С её спины в полость кресла осыпались несколько коротких отрезков, но Влазин предпочёл их пока что не замечать.