Текст книги "Опасная работа"

Случай с Черным Питером

Примечание редактора

Хотя рассказы о Шерлоке Холмсе и изобилуют описаниями различных кораблей и людей, связанных с морем, но ни один из них не несет на себе столь явственного отпечатка личного опыта Конан Дойла в качестве судового доктора на борту «Надежды», как рассказ «Случай с Черным Питером», где грудь капитана китобойного судна пронзает стальной гарпун, отчего капитан оказывается в положении «жука, наколотого на картонку». Биографы Дойла упоминают о том, что появление рассказа в журнале «Стрэнд Мэгэзин» в марте 1904 год вызвало негодование капитана «Надежды» Джона Грея, посчитавшего себя прототипом негодяя Питера Кэри. Это кажется нам маловероятным, и не только потому, что судно Кэри было приписано к соперничавшему с Питерхедом порту Данди, но и потому, что капитан Грей скончался в своем родном Питерхеде десятью годами раньше выхода рассказа.

Никогда еще я не видел своего друга в такой прекрасной форме – и физической и умственной, в какой он находился в 1895 году. Ширящаяся известность принесла с собой и расширение его практики, и меня обвинили бы в некорректности, если б я попытался хоть намекнуть на знаменитостей, которые переступали тогда порог нашего скромного обиталища на Бейкер-стрит. Однако Холмс, будучи художником своего дела, как все великие артисты, жил ради искусства и, кроме как в деле с герцогом Холдернессе, насколько я знаю, редко запрашивал большой гонорар за беспримерные свои труды. Настолько ли он был чужд мирской суеты, или лишь в силу причудливости и капризности своей натуры, но он часто отказывался помочь сильным мира сего, людям богатым и влиятельным, если проблема их не вызывала его интереса и сочувствия, и в то же время он мог неделями корпеть над делом самого скромного из клиентов, если обстоятельства случившегося с ним увлекали его своей странностью или драматизмом, возбуждали его воображение, бросали вызов его проницательности и логике мышления.

В достопамятном 1895 году внимание Холмса занимала череда преступлений, разнородных и совершенно не связанных друг с другом, начиная со знаменитого его расследования внезапной смерти кардинала Тоска, предпринятого по личной просьбе его святейшества папы, и кончая делом пресловутого Уилсона, дрессировщика кенарей, арест которого ликвидировал очаг чумной заразы в лондонском Ист-Энде. За этими знаменитыми случаями настал черед расследования трагедии в Вудменс-Ли и темных обстоятельств, сопутствовавших смерти капитана Питера Кэри.

Ни один перечень деяний Шерлока Холмса не будет полным без рассказа об этом необычнейшем из дел.

В первую неделю июля мой друг так часто и так надолго отлучался из нашего дома, что я понял: он занят работой. А то, что в это время к нам наведывались грубого вида мужчины, осведомлявшиеся о капитане Бэзиле, ясно указывало, что работает Холмс под чужим именем и чужой личиной, – таких «личин», скрывавших его подлинную, грозную для преступников личность, у него было несколько. Было у него и несколько убежищ в разных частях Лондона, где он мог переодеться и загримироваться. Чем он так занят, мне он не говорил, я же не имел привычки вызывать его на откровенность. Первый указующий знак, давший мне представление о направлении, которое приобрел ход его нового расследования, был самым необычным.

Еще до завтрака Холмс ушел куда-то, и я готовился съесть завтрак в одиночестве, но только я уселся, как в комнате появился Холмс в шляпе и с острой пикой, которую он держал под мышкой наподобие зонтика.

– Господи, Холмс, – вскричал я, – уж не означает ли ваш вид, что вы гуляли по Лондону с этой штукой?

– Я только съездил к мяснику и обратно.

– К мяснику?

– И вернулся зверски голодным. Не подлежит сомнению, милый мой Ватсон, что физические упражнения перед завтраком крайне полезны. Но готов держать пари, однако, что вам не догадаться, какого рода упражнениями я сейчас занимался.

– Я и гадать не буду.

Он ухмыльнулся и налил себе кофе.

– Заглянув во внутреннее помещение лавки Оллардайса, вы увидели бы там свисающую с крюка на потолке свиную тушу и джентльмена в одной рубашке, яростно колющего тушу этим вот оружием. Энергичным джентльменом был я, а результатом моего упражнения стала доставившая мне немалое удовольствие убежденность в том, что одним движением, сколь угодно сильным, свинью не заколешь. Может быть, и вам стоит попробовать убедиться?

– Да ни за что на свете! И зачем это вам понадобилось?

– Потому что, как мне кажется, это имеет некоторое косвенное отношение к таинственной истории, произошедшей в Вудменс-Ли. А-а, Гопкинс, я получил вашу телеграмму вечером и ожидал вас. Проходите и присоединяйтесь.

Посетитель был человеком лет тридцати, вида самого живого и смышленого, но державшийся несколько скованно, словно солидный твидовый костюм, в отличие от форменной одежды, был ему непривычен. С первого взгляда я узнал в нем Стенли Гопкинса, молодого полицейского инспектора, которому Холмс предрекал блестящую карьеру и который, в свой черед, восхищался Холмсом, как только может восхищаться учителем ученик. Методы блистательного любителя этот профессионал уважал и ценил. Гопкинс был мрачен и казался озабоченным и удрученным.

– Нет, благодарю вас, сэр, я позавтракал, прежде чем заявиться к вам. Ночь я провел в городе, куда прибыл для доклада.

– О чем же доклад?

– О полном и совершенном моем фиаско.

– Дело застопорилось?

– Абсолютно.

– Господи, так дайте мне взглянуть на него.

– Видит Бог, я только об этом и мечтаю, мистер Холмс. Ведь это первое мое серьезное расследование, и я ломаю голову, не зная, что мне делать. Ради всего святого, помогите мне!

– Хорошо, хорошо. Между прочим, я уже ознакомился, и довольно внимательно, с представленными материалами, включая вещественные доказательства и результаты дознания. Кстати, что вы думаете о кисете, найденном на месте преступления? Вы не усматриваете в нем некий ключ к разгадке?

Гопкинс, кажется, удивился:

– Но это кисет убитого. Внутри – его инициалы, материал – тюленья кожа, а убитый – старый китобой.

– Однако трубки у него не было.

– Да, сэр. Трубки мы действительно у него не обнаружили. Курил он мало, но мог держать табак для друзей.

– Несомненно. А упомянул кисет я лишь потому, что, веди это расследование я, мне захотелось бы сделать кисет отправным пунктом. Так или иначе, но мой друг Ватсон о деле этом не осведомлен, да и мне не помешает вторично выслушать рассказ о ходе событий. Просветите нас вкратце и в общих чертах, что произошло и как это было.

Стенли Гопкинс вытащил из кармана бумажный листок:

– Я тут записал некоторые даты, из которых вы узнаете биографию покойника. Итак, капитан Питер Кэри родился в 45-м, значит, было ему пятьдесят лет. Успешно занимался промыслом китов и тюленей и зарекомендовал себя как смелый мореплаватель. В 1883-м был капитаном парового судна «Морской единорог», приписанного к Данди и ходившего за тюленями. Проведя ряд удачных экспедиций, он в следующем 1884 году судно оставил, уйдя на покой. Несколько лет он провел в путешествиях, после чего обосновался в Вудменс-Ли, что возле Форест-роу в Сассексе, где приобрел маленькое именьице. Там он прожил шесть лет, там же и умер ровно неделю тому назад.

Личность покойного имел ряд примечательных черт. Образ жизни его был строго пуританский, и вел он себя соответственно – был молчалив и угрюм. Кров с ним делили жена, дочь двадцати лет и две служанки. Последние часто менялись, потому что обстановка в доме была не из веселых, а иногда и просто невыносимой. Хозяин был запойным и, когда пил, становился сущим дьяволом. Известно, что он мог среди ночи выгнать из дома жену и дочь, стегая их кнутом и бегая за ними по парку, пока на крики несчастных не сбегались к его воротам соседи.

Однажды его даже привлекли к суду за нападение на священника, который попытался сделать ему внушение. Короче говоря, мистер Холмс, человека опаснее Питера Кэри и сыскать было трудно, и, как я слышал, он, и будучи капитаном, вел себя точно так же. Китобои прозвали его Черным Питером не только за смуглый цвет лица и косматую черную бороду, но и за характер, от которого страдали все окружающие. Само собой разумеется, что все его ненавидели и избегали и что никто не пролил и слезинки и не посочувствовал такому человеку, когда он встретил свой страшный конец.

В материалах дознания, мистер Холмс, вы, должно быть, нашли описание его «каюты», но, возможно, ваш друг ничего о ней не знает. Так вот – неподалеку от дома он собственноручно выстроил себе деревянный флигель, который называл «каютой». Там он спал. Это была маленькая, в одну комнату, хижина, размером шестнадцать на десять. Ключ от нее он носил в кармане и никого не пускал туда на порог – сам и постель стелил, и прибирался.

С двух сторон хижины было по маленькому занавешенному шторами окну. Штор он никогда не раздвигал. Одно из окон выходило на большак, и, видя по ночам за шторами свет, прохожие недоумевали, почему он не спит и что делает так поздно. Вот это-то окно, мистер Холмс, и стало первым из скудных свидетельств, которыми мы располагаем в этом расследовании.

Вы, наверно, помните, что каменщик Слейтер, который за день до убийства в час ночи возвращался из Форест-роу, проходя мимо усадьбы, приостановился, привлеченный светом в окне, так поздно горевшим и видимом за деревьями. И он клянется: там была ясно видна тень головы в профиль, и голова эта принадлежала вовсе не Питеру Кэри, которого он отлично знает, а другому бородачу, потому что борода была короткой и задиралась вверх, не так, как у капитана. Он настаивает на этом показании (правда, перед этим он два часа провел в пивной, а расстояние от хижины до дороги тоже не маленькое. Кроме всего прочего, тень он видел в понедельник, преступление же произошло в среду.)

Во вторник Питер Кэри находился в самом дурном расположении духа, чернее тучи, да к тому же еще и выпивши. Он рычал как дикий зверь и метался по дому, не находя себе места. Видя это, женщины старались не попадаться ему на глаза. Поздно вечером он удалился в эту свою хижину. В два часа ночи его дочь, спавшая с открытым окном, услышала донесшийся оттуда душераздирающий вопль, но, будучи пьяным, капитан нередко издавал подобные страшные звуки, и на вопль этот она не обратила внимания. Одна из служанок, встав в семь, заметила, что дверь хижины распахнута, но так велик был страх этих женщин перед капитаном, что только в полдень они осмелились подойти к двери и узнать, не случилось ли с ним чего. Заглянув в открытую дверь, они увидели зрелище, заставившее их побелеть от ужаса, а затем со всех ног броситься в деревню за помощью. Не прошло и часа, как я уже был на месте преступления и занялся расследованием.

Ну, вы, мистер Холмс, знаете, что я человек уравновешенный, однако, право слово, когда я вошел в этот флигель, меня пробрала дрожь. Там стоял ровный гул от множества мух, а пол и стены были все в крови – как на бойне. Флигель свой он называл «каютой», и выглядела она, и вправду, как настоящая каюта – можно было подумать, что находишься на корабле. У стены – койка, рундук, карты, схемы, картина с изображением «Морского единорога», на полке в ряд судовые журналы – как это водится в капитанской каюте на корабле. А посреди всего этого – он сам, с лицом, искаженным мукой, как у грешника в аду, и роскошная его борода в пятнах крови, задравшаяся в мучительной агонии. В широкую грудь капитана был воткнут стальной гарпун. Гарпун этот вошел так глубоко, что он проткнул капитана насквозь и вонзился в стену за его спиной. Точь-в-точь жук, наколотый на картонку! Жертва была несомненно мертва, и мертва давно, с того момента, когда издала тот ужасающий вопль нестерпимой боли.

Я помнил ваши уроки, сэр, и постарался все сделать как надо. Перед тем, как я разрешил что-либо трогать в помещении, я самым тщательным образом исследовал землю снаружи и пол внутри. Никаких следов там не было.

– Вы хотите сказать, что не увидели следов?

– Уверяю вас, сэр, что их там просто не было.

– Мой дорогой Гопкинс, я расследовал множество преступлений, но никогда не сталкивался с тем, чтоб преступником оказывалось существо крылатое. А коль скоро преступник имеет пару ног, должны остаться и следы от этих ног – какая-нибудь вмятина, царапина, метка, еле заметное повреждение поверхности, что-нибудь, что поддается научному исследованию. Не могу поверить, что в помещении, залитом кровью, не нашлось ничего нам в помощь. При этом из материалов дознания следует, что в комнате находились предметы, которые вы все же удостоили своим вниманием.

От такого иронического замечания молодой инспектор даже вздрогнул, как от удара.

– Я сделал глупость, не обратившись к вам раньше, мистер Холмс. Но что поделаешь… Да, некоторые предметы в комнате действительно достойны самого пристального внимания. Один из них – это гарпун, послуживший орудием преступления. Он был выхвачен из висевшей на стене сетки, в которой находился вместе с двумя другими, нетронутыми. Ячейка этого гарпуна осталась пустой. На рукояти его вырезано: «Паровое китобойное судно “Морской единорог”». По всему судя, убийство было совершено в припадке ярости, так как преступник схватил первый предмет, оказавшийся под рукой. Тот факт, что произошло это в два часа ночи, а Питер Кэри был одет, заставляет предположить, что о встрече было условлено и убийцу он ждал. Подтверждает это предположение и бутылка рома на столе. Там же стояли два грязных стакана.

– Да, – согласился Холмс, – думаю, что оба ваши предположения допустимы. А другого спиртного в хижине не нашли?

– На графинной подставке на сундуке стояли бренди и виски. Но для нас они значения не имеют: графины были полными, непочатыми.

– Но все-таки это важно, – заметил Холмс. – Так или иначе, давайте продолжим рассказ о предметах, которые вы посчитали имеющими значение.

– На столе лежал кисет.

– Где именно на столе?

– На середине стола. Кисет сшит из тюленьей кожи, очень гладкой, с длинным ворсом, и обвит ремешком, тоже кожаным. Внутри на клапане – инициалы П. К.; в кисете остался табак – крепкий, моряцкий, примерно пол-унции.

– Прекрасно. Есть что-нибудь еще?

Стенли Гопкинс извлек из кармана потертую записную книжку в грубой обложке и с линялыми страницами. На первой странице были выведены инициалы Дж. Х. Н. и дата – 1883. На второй странице значилось: КТЖД, и далее следовали страницы с рядами цифр. Потом заголовок: Аргентина, еще один – Коста-Рика, и еще – Сан-Паулу. После каждого заголовка шли страницы, заполненные цифрами и какими-то значками.

– Что вы об этом думаете? – осведомился Холмс.

– Похоже на биржевые сводки. По-моему, «Дж. Х. Н.» – это фамилия агента, а «КТЖД» – это клиент.

– Канадская Тихоокеанская железная дорога, – сказал Холмс.

Стенли Гопкинс процедил сквозь зубы ругательство и, сжав руку в кулак, хлопнул себя по ляжке:

– Ну что я за кретин! – вскричал он. – Конечно же, это именно так, и значит, раскрыть нам требуется только инициалы Дж. Х. Н. Я уже проглядывал бумаги фондовой биржи и в материалах от 1883 года не нашел лица с подобными инициалами – ни среди штатных сотрудников, ни среди брокеров со стороны. Но я чую, что ключ к разгадке таится именно здесь! Согласитесь же, мистер Холмс, что это могут оказаться инициалы того, второго, кто находился тогда в хижине, иными словами, инициалы убийцы. Осмелюсь заметить, что приобщение к делу документа, в котором фигурируют обеспеченные большими денежными суммами ценные бумаги, впервые дает нам путеводную нить в поисках возможного мотива преступления и открывает новые возможности расследования.

Слова Гопкинса, по-видимому, возбудили воображение Холмса, что отразилось на его лице.

– Принимаю к сведению оба ваши довода, – сказал он, – и вынужден согласиться, что не фигурировавшая доселе в материалах дознания улика несколько меняет представления о деле, которые к этому времени уже успели у меня сформироваться и составили некую картину. В версии, к которой готов был склониться я, сказанное вами не было учтено. Вы уже попытались напасть на след этих ценных бумаг?

– Запрашивались архивы, но, боюсь, что полные регистрационные списки акционеров южно-американских компаний находятся в Южной Америке и должны пройти недели, прежде чем мы сможем что-то выяснить.

Холмс изучал записную книжку, осматривая ее через увеличительное стекло.

– Она явно изменила цвет, – сказал он.

– Да, сэр, это от крови. Я вам говорил, что поднял книжку с пола, а там была кровь.

– На верхней или нижней стороне?

– Сбоку, на разрезе.

– Это доказывает, что книжку уронили уже после того, как было совершено преступление.

– Совершенно верно, мистер Холмс. Это очень ценное наблюдение. Могу высказать догадку, что убийца обронил книжку, торопясь скрыться с места преступления. Она валялась возле двери.

– Полагаю, что среди найденных пожитков убитого ценных бумаг не обнаружено?

– Да, сэр.

– Есть ли у вас основания предполагать грабеж?

– Нет, сэр. Ничего, похоже, не тронуто.

– Господи, какое интереснейшее дело! Там был еще нож, не так ли?

– Складной, в футляре. Он так и лежал в футляре у ног убитого. Миссис Кэри опознала нож как принадлежавший мужу.

Холмс помолчал, обдумывая что-то.

– Что ж, – проговорил он, наконец, – наверно, мне стоит съездить туда и взглянуть на все собственными глазами.

Стенли Гопкинс издал крик радости.

– Благодарю вас, сэр. Этим вы поистине снимете с моих плеч невероятный груз ответственности.

Холмс погрозил инспектору пальцем.

– Сделать бы это было куда проще неделю назад, – сказал он. – Но и теперь, как я думаю, мой визит туда не будет совсем уж бесполезным. Ватсон, если вы пожелаете поехать с нами, я буду рад вашему обществу. Кликните пролетку, Гопкинс. Через четверть часа мы будем готовы отправиться в Форест-роу.

Высадившись на маленькой станции, мы проехали несколько миль по дороге, по сторонам которой были разбросаны остатки некогда густого леса, долгое время сдерживавшего натиск саксов, части непроходимого «вельда», служившего шестьдесят лет оплотом независимости бриттов. Большая часть этого лесного массива была сведена, когда расчищали место для первых рудников и железоделательных заводов Британии. Деревья вырубили, чтобы плавить руду. Но теперь металлургия переместилась дальше на север, в места более для нее подходящие, здесь же только жалкие остатки растительности и изуродованная шрамами земля свидетельствуют о былом. На склоне зеленого холма на поляне мы увидели длинный и приземистый каменный дом, к которому через поля вела извилистая дорога. Ближе к дороге стоял с трех сторон окруженный кустарником флигель, дверь и одно окно которого были обращены в нашу сторону. Это и было место преступления.

Стенли Гопкинс сначала провел нас к большому дому, где представил худой седоватой женщине – вдове убитого. Измученное морщинистое лицо вдовы, затравленный взгляд ее покрасневших глаз говорили о тяжелых годах страданий и унижений. С нею была дочь – бледная белокурая девушка, не замедлившая вызывающе, сверкнув глазами, объявить нам, что смерть отца для нее радость и что она благословляет человека, чья рука оборвала жизнь негодяя. Ужасную память оставил по себе Питер Кэри. Обстановка в доме показалась нам столь гнетущей, что мы были рады выбраться опять на солнечный свет и пройтись по дороге, исхоженной стопами убитого.

Флигель оказался непритязательнейшим из строений, деревянный, крытый дранкой, одно окно – возле двери, другое – напротив. Вынув из кармана ключ, Стенли Гопкинс склонился над замком и замер в удивлении.

– Кто-то пытался открыть дверь, – сказал он.

И это не подлежало сомнению: сквозь слой краски проглядывали царапины, видно было, что замок пытались взломать совсем недавно. Холмс разглядывал окно.

– К окну тоже подбирались. Кто бы это ни был, внутрь влезть он не сумел. Никудышный, видать, взломщик!

– Все это крайне странно, – сказал инспектор. – Могу поклясться, что вчера вечером никаких следов взлома тут не было.

– Может быть, кто-нибудь из жителей деревни полюбопытствовал, – высказал предположение я.

– Вряд ли. Мало кто из здешних осмелился бы сюда сунуться, а тем более ломать замок. А что считаете вы, мистер Холмс?

– Считаю, что судьба нам благоволит.

– Вы хотите сказать, что человек этот заявится сюда опять?

– Очень возможно. Он пришел, думая, что дверь открыта. Попытался вскрыть замок лезвием очень маленького перочинного ножа. Не сумел. Так что ему остается?

– Прийти следующим вечером, запасаясь более пригодным инструментом.

– Вот и я так думаю. И с нашей стороны было бы непростительной ошибкой не встретиться с ним здесь. А пока дайте-ка мне оглядеть хижину изнутри.

Следы произошедшей трагедии были убраны и стерты, но мебель в комнате стояла на тех же местах, что и в ночь убийства. Два часа кряду Холмс внимательнейшим образом изучал каждый предмет по очереди, но лицо его не выразило удовлетворения результатами осмотра. Один только раз он прервал осмотр, чтобы спросить:

– Вы что-нибудь снимали с этой полки, Гопкинс?

– Нет, тут я ничего не трогал.

– Но что-то с полки снято. В этом углу пыли на полке меньше. Здесь что-то находилось – книга либо шкатулка. Ну, я сделал, что мог. Давайте теперь погуляем часок-другой в этом красивом леске, Ватсон и насладимся пением птиц и ароматами трав и цветов. А с вами, Гопкинс, встретимся здесь попозже и посмотрим, не сможем ли мы поближе познакомиться с этим ночным визитером.

Часам к одиннадцати мы засели в засаде, Гопкинс хотел оставить дверь открытой, но Холмс возразил, что у незнакомца это вызвало бы подозрения.

Замок был простейший, и, чтоб открыть его, требовалось только хорошее, прочное лезвие. По предложению Холмса, ожидали мы визитера не внутри хижины, а снаружи, в кустах, росших возле тыльного ее окна. Оттуда мы могли бы видеть незнакомца, если бы он зажег свет, и понять цель его тайного посещения.

Ожидание было долгим, томительным, но имело в себе и оттенок азарта, подобного азарту охотника, залегшего где-нибудь в прибрежных зарослях и ждущего минуты, когда хищник, ощутив жажду, подойдет к пруду, чтобы напиться. Был ли яростным злобным зверем тот, прокравшийся сюда в темноте? Если так, то свирепый тигр, король преступного мира, будет драться, оскалясь, впиваясь в нас клыками, в кровь раздирать наши тела ударами когтистых лап, а может быть, он окажется трусливым шакалом, опасным лишь для слабых и беспечных. Мы безмолвно притаились в кустах, ожидая, что будет, чем бы это нам ни грозило. Поначалу в настороженное наше ожидание вторгались, скрашивая его, отдельные звуки – шаги запоздалых путников, голоса, доносившиеся со стороны деревни, но постепенно звуки эти замерли, и полную тишину нарушал лишь бой часов на дальней колокольне (он отсчитывал для нас ход времени) и шорох мелкого дождя в листве, нас укрывшей.

Пробило половину третьего – самый темный час перед рассветом, когда все мы вздрогнули, потому что услышали тихий, но отчетливый звук – щелкнула калитка, потом шаги – кто-то шел по дорожке. Потом все замерло надолго, и только я испугался, что мы ослышались и тревога была ложной, как опять раздались крадущиеся шаги – на этот раз с тыльной от нас стороны, после чего послышался металлический скрежет и позвякиванье. Незнакомец пытался вскрыть замок! Сейчас он действовал более умело или же принес инструмент получше, только мы вдруг услышали щелчок и скрип дверных петель. Последовал звук чиркающей о коробок спички, внутренность хижины осветилась ровным светом свечи. Тонкая штора не скрывала от нас происходящего внутри, и мы не сводили глаз с вторгшегося туда человека.

Ночной гость был молод, тонок и хрупок, а черные усы его подчеркивали бледность щек. Он был никак не старше двадцати, и не помню, чтоб когда-нибудь ранее мне довелось видеть человека в столь жалком состоянии панического страха: я заметил, что зубы его стучали, а руки и ноги при каждом движении тряслись и дрожали. Одет он был как джентльмен – в куртке с двумя накладными карманами и бриджах, на голове – матерчатое кепи. Он испуганно озирался, а потом, увидев на столе огарок свечи, зажег его и пропал из виду – исчез в одном из темных углов комнаты. Когда он возник вновь в поле нашего зрения, в руках у него был толстый судовой журнал, один из тех, что были на полке. Склонившись над столом, он перелистывал страницы до тех пор, пока не нашел искомую запись. Досадливо и сердито взмахнув сжатой в кулак рукой, он захлопнул журнал, отнес его обратно в угол и потушил свет.

Едва он сделал движение в сторону двери, как рука Гопкинса ухватила его за шиворот и я услышал, как юноша громко ахнул в ужасе – он понял, что попался. Зажгли вновь свечу, осветившую несчастного пленника. Его крепко держал Гопкинс, а юноша дрожал и втягивал голову в плечи. Обессилев, он рухнул на сундук, беспомощно и жалобно переводя взгляд с одного лица на другое.

– Ну а теперь, красавчик вы мой, – сказал Стенли Гопкинс, – докладывайте, кто вы есть и зачем пожаловали сюда.

Человек собрался с духом и, сделав над собой усилие, попытался не опускать глаз.

– Вы, должно быть, сыщики, – сказал он, – и воображаете, что я каким-то образом причастен к смерти капитана Питера Кэри. Уверяю вас, что я невиновен.

– Мы это выясним, – сказал Гопкинс. – Для начала, как ваше имя?

– Я Джон Хопли Нелиган.

Я увидел, как быстро переглянулись Холмс и Гопкинс.

– Как вы здесь оказались?

– Можно сделать так, чтоб беседа наша осталась конфиденциальной?

– Разумеется нет, это исключено.

– Почему я должен отвечать вам?

– Если не будете отвечать, это сильно повредит вам в суде.

Молодой человек поморщился:

– Хорошо, я отвечу, – сказал он. – Зачем бы мне что-то скрывать? Но как подумаю, что этот старый скандал наберет новые обороты, с души воротит! Слышали когда-нибудь о Доусоне и Нелигане?

По лицу Гопкинса было понятно, что он ни о чем подобном не слыхал, Холмс же, напротив, выказал живейший интерес.

– Это владельцы Западного банка, – сказал он. – Они потеряли миллион, разорили половину семейств в Корнуолле, и Нелиган исчез.

– Именно. Нелиган – это мой отец.

Наконец-то мы услышали что-то внятное, хотя, казалось бы, что общего между историей разорившегося банкира и гибелью капитана Питера Кэри, пригвожденного к стене его же собственным гарпуном? Мы все внимательно слушали юношу.

– Все это коснулось лишь отца. Доусон к тому времени ушел на покой. Мне было тогда только десять лет, но я был достаточно взрослым, чтобы понимать, какой это стыд, и ощущать весь ужас положения. Считалось, что отец выкрал ценные бумаги и ударился в бега. Но это не так. Он был твердо убежден, что, располагай он временем на реализацию бумаг, все бы наладилось – он бы сполна расплатился с кредиторами. Он снарядил свою маленькую яхту и отправился в Норвегию как раз перед тем, как вышло постановление о его аресте. Я помню тот последний вечер, когда он прощался с матерью. Он оставил нам список – перечень ценных бумаг, которые взял с собой, и поклялся вернуться, восстановив свое честное имя, вернуть деньги доверившимся ему людям. Но больше вестей от него не было, и никто ничего о нем не слыхал. Мы, то есть я и мать, посчитали, что он вместе с ценными бумагами покоится на дне морском. Однако один его верный друг-бизнесмен некоторое время тому назад узнал, что некоторые из бумаг, которые отец взял с собой, всплыли на рынке. Мне понадобились месяцы, чтобы проследить их путь, и после многих сомнений, преодолев массу трудностей, я выяснил, что продал бумаги капитан Питер Кэри, владелец этой вот хижины.

Я, естественно, навел справки об этом человеке и узнал, что он командовал китобойным судном, плававшим в арктических морях в то самое время, когда мой отец плыл в Норвегию. Осень в тот год выдалась ветреная, шторма следовали один за другим. Яхту отца легко могло отнести на север, где она повстречала судно капитана Питера Кэри. Если так, то что произошло с отцом? Как бы там ни было, если б мне удалось с помощью Питера Кэри узнать, каким образом ценные бумаги попали на фондовый рынок, то разве не явилось бы это доказательством, что отец бумаг не продавал и что, взяв их, не преследовал личной выгоды?

Я отправился в Сассекс с намерением повидаться с капитаном, но тут как раз произошло это ужасное несчастье с ним. В материалах дознания описывались его «каюта» и упоминались хранящиеся там судовые журналы. И тут меня осенило: узнав о том, что произошло в августе 1883 года на борту «Морского единорога», я узнаю об участи отца, разгадаю тайну его гибели. Прошлой ночью я сделал попытку завладеть журналами, но не смог открыть дверь. Сегодня вечером я предпринял вторую попытку, и она удалась. Однако страницы, где описывались события нужного мне месяца, оказались вырванными. И в этот момент вы схватили меня.

– Это все? – спросил Холмс.

– Да. Все.

Говоря это, он отвел глаза.

– Больше вам нечего добавить?

Секунду он колебался:

– Нечего.

– И до прошлой ночи вы здесь не бывали?

– Нет, не бывал.

– Тогда как вы объясните это? – вскричал Гопкинс и потряс перед его носом этой чертовой книжкой с инициалами нашего пленника на первой же ее странице и с кровавым пятном на обложке.

Несчастный буквально сник. Дрожа всем телом, он закрыл лицо руками.

– Где вы взяли ее? – простонал он. – Я думал, что забыл ее в отеле…

– Довольно! – отрезал Гопкинс. – Все, что вы намеревались сказать, вы скажете в суде. А сейчас пройдете со мной в полицейский участок. Что же до вас, мистер Холмс, то я чрезвычайно признателен как вам, так и вашему другу за ваш приезд и желание помочь. Вышло так, что ваше присутствие оказалось излишним – я смог успешно довести дело до конца без вашего участия, но на степень моей благодарности это не влияет. Я зарезервировал номера в «Брэмблтай-отеле», так что до деревни мы сможем добраться вместе.

– Ну а вы, Ватсон, что обо всем этом думаете? – спросил Холмс утром, когда мы уже ехали домой.

– Я вижу, что вы не испытываете удовлетворения.

– Напротив, дорогой мой – я полностью удовлетворен. Но в то же время я не могу одобрить методов Стенли Гопкинса. Он меня разочаровал. Я считал его способным на большее. Надо всегда учитывать возможность альтернативы и действовать, имея ее в виду. Это первое правило криминалистики.

– Ну а где же альтернатива в данном деле?

– Она в том направлении, каким следовал я. Возможно, путь этот окажется и ложным – сказать не могу. Но я, по крайней мере, пройду его до конца.

На Бейкер-стрит нашего возвращения дожидались несколько писем. Быстро вскрыв одно из них, Холмс разразился торжествующим смехом: