Текст книги "Затерянный мир / The Lost World"

“Then, oh! how shall I describe what took place then… everyone was on his feet, moving and shouting, gesticulating. A crowd of cheering men were round the four travellers. ’Up with them! up with them!’ cried a hundred voices. In a moment four figures shot up above the crowd. In vain they tried to break free. ’Regent Street! Regent Street!’ sounded the voices. A slow current, bearing the four on their shoulders, made for the door. Out in the street the scene was extraordinary. A gathering of not less than a hundred thousand people was waiting. The close-packed crowd extended from the other side of the Langham Hotel to Oxford Circus. A roar of acclamation greeted the four adventurers as they appeared, high above the heads of the people, under the vivid electric lamps outside the hall. ’A procession! A procession!’ was the cry. The crowd set forth, taking the route of Regent Street, Pall Mall, St. James’s Street, and Piccadilly. The whole central traffic of London was stopped. Finally, it was not until after midnight that the four travellers were released at the entrance to Lord John Roxton’s flat in the Albany, and that the crowd concluded their programme with ’God Save the King’. So ended one of the most remarkable evenings that London has seen for a considerable time.”

So far my friend Macdona; and it may be taken as a fairly accurate account of the proceedings. As to the main incident, it was a bewildering surprise to the audience, but not to us. The reader will remember how I met Lord John Roxton on the very occasion when, in his protective cage, he had gone to bring the “Devil’s chick” as he called it, for Professor Challenger. I have hinted also at the trouble which the Professor’s baggage gave us when we left the plateau. The thing is that the Professor’s earnest desire was that no possible rumour should be allowed to leak out until the moment came when his enemies were to be destroyed.

One word as to the fate of the London pterodactyl. There is the evidence of two frightened women that it sat on the roof of the Queen’s Hall and remained there like a statue for some hours. The next day it came out in the evening papers that a man on duty outside Marlborough House, had left his post, and was therefore judged. According to his words he dropped his rifle and ran down the Mall because on looking up he had suddenly seen the devil between him and the moon, was not accepted by the Court. The only other evidence which I can give is that the captain of the “Start Point”, an American ship, reported that when they had just left the port something between a flying goat and a monstrous bat was flying very quickly southwest. If its homing instinct led it on the right line, there can be no doubt that somewhere in the waters of the Atlantic the last European pterodactyl found its end.

And Gladys – oh, my Gladys! – Gladys of the mystic lake, now to be renamed the Central. Did I not always see something hard in her nature? Did I not feel that it was surely a poor love which could drive a lover to his death or the danger of it? Did I not see her selfishness? Did she love the heroic and the spectacular for its own noble sake, or was it for the glory which might, without effort or sacrifice, be reflected on herself? It was the shock of my life. But already, as I write, a week has passed, and we have had our momentous interview with Lord John Roxton and… well, perhaps things might be worse.

Let me tell it in a few words. No letter or telegram had come to me from her, and I reached her little villa at about ten o’clock that night in a fever of alarm. Was she dead or alive? Where were all my dreams of the open arms, the smiling face, the words of praise for her man who had risked his life for his lady-love? Already I was down from the high peaks and standing flat-footed upon earth. I rushed down the garden path and entered the house. She was seated by the piano. In three steps I was across the room and had both her hands in mine.

“Gladys!” I cried, “Gladys!”

She looked up with amazement in her face. She had changed: the expression of her eyes, the hard stare, the set of the lips, was new to me.

“What do you mean?” she said.

“Gladys!” I cried. “What is the matter? You are my Gladys, are you not… little Gladys Hungerton?”

“No,” said she, “I am Gladys Potts. Let me introduce you to my husband.”

How absurd life is! I found myself mechanically bowing and shaking hands with a little ginger-haired man.

“Father lets us stay here. We are getting our house ready,” said Gladys.

“Oh, yes,” said I.

“You didn’t get my letter at Para, then?”

“No, I got no letter.”

“Oh, what a pity! It would have made all clear.”

“It is quite clear,” said I.

“I’ve told William all about you,” said she. “We have no secrets. I am so sorry about it. But it couldn’t have been so very deep, could it, if you could go off to the other end of the world and leave me here alone. You’re not angry, are you?”

“No, no, not at all. I think I’ll go.”

“Have some refreshment,” said the little man, and he added, in a confidential way, “It’s always like this, isn’t it?” He laughed like an idiot, while I made for the door.

I was through it, when a sudden fantastic impulse came upon me, and I went back to my successful rival, who looked nervously at the electric push.

“Will you answer a question?” I asked.

“Well, within reason,” said he.

“How did you do it? Have you searched for hidden treasure, or discovered a pole, or done time on a pirate, or flown the Channel, or what? How did you get it?”

He stared at me with a hopeless expression upon his good-natured little face.

“Don’t you think all this is a little too personal?” he said.

“Well, just one question,” I cried. “What are you? What is your profession?”

“I am a clerk,” said he. “Second man at Johnson and Merivale’s, 41 Chancery Lane.”

“Good-night!” said I, and vanished, like all broken-hearted heroes, into the darkness, with grief and rage and laughter within me.

One more little scene. Last night we all had supper at Lord John Roxton’s rooms. It was strange to see the old, well-known faces and figures. There was Challenger, with his smile, his intolerant eyes, his aggressive beard, his huge chest. And Summerlee, too, there he was with his gray goat’s beard, his yellowish face. Finally, there was our host, with his eagle face, and his cold, blue eyes with always a shimmer of humour in the depths of them. Such is the last picture of them that I have carried away.

It was after supper, in the room with trophies that Lord John Roxton had something to say to us. From a cupboard he had brought an old cigar-box, and this he laid before him on the table.

“There’s one thing,” said he, “that maybe I should have spoken about before this, but I wanted to know a little more clearly where I was. It’s facts, not hopes, with us now. You may remember that day we found the pterodactyl nests in the swamp. Well, something took my notice there. Perhaps you don’t notice, so I will tell you. It was a volcanic vent full of blue clay.” The Professors nodded.

“Well, now, in the whole world I’ve only had to do with one place that was a volcanic vent of blue clay. That was the great De Beers Diamond Mine of Kimberley. So you see I got diamonds into my head. I rigged up a contraption to hold off those stinking beasts, and I spent a happy day there with a spade. This is what I got.”

He opened his cigar-box showed us about twenty or thirty rough stones, varying from the size of beans to that of chestnuts.

“Perhaps you think I should have told you then. Well, so I should, only I know there are a lot of problems, one should know everything about the quality of them. Therefore, I brought them back, and on the first day at home I took one round to Spink’s, and asked him to have it roughly cut and valued.”

He took a pill-box from his pocket, and spilled out of it a beautiful glittering diamond, one of the finest stones that I have ever seen.

“There’s the result,” said he. “He prices the lot at a minimum of two hundred thousand pounds. Of course it is fair shares between us. I won’t hear of anything else. Well, Challenger, what will you do with your fifty thousand?”

“If you really persist in your generous view,” said the Professor, “I should found a private museum, which has long been one of my dreams.”

“And you, Summerlee?”

“I would retire from teaching, and so find time for my final classification of the chalk fossils.”

“I’ll use my own,” said Lord John Roxton, “in fitting a well-formed expedition and having another look at the dear old plateau. As to you, my friend, you, of course, will spend yours in getting married.”

“Not yet,” said I, with a smile. “I think, if you will have me, that I would rather go with you.”

Lord Roxton said nothing, but a brown hand was stretched out to me across the table.

Артур Конан Дойл
Затерянный мир

Глава 1
Нас окружают герои

Мистер Хангертон, отец Глэдис, был самым бестактным человеком на свете; он был человеком добродушным, но абсолютно сосредоточенным на себе. Если что-нибудь и могло отвадить меня от Глэдис, так это мысль о подобном тесте. Я уверен, он действительно считал, что я бываю у них дома три раза в неделю только для того, чтобы насладиться его обществом.

В тот вечер в течение часа или дольше я слушал его монотонный монолог об обмене денег и долгах.

– Представьте себе, – восклицал он, – что вдруг все долги в мире будут разом оплачены… что тогда случится?

Я ответил, что мне тогда грозит разорение. Он вскочил с кресла, пожаловался, что со мной невозможно обсуждать серьезные темы, и выбежал из комнаты, чтобы одеться для масонского собрания.

Наконец я остался с Глэдис наедине, и судьбоносный момент наступил! Весь этот вечер я чувствовал себя подобно солдату, который ждет сигнала к атаке.

Она сидела напротив красной шторы. Как она была красива! И так же далека! Мы были друзьями, весьма хорошими друзьями; но мне никак не удавалось вывести ее за пределы такой дружбы, которую я поддерживал с любым из моих товарищей-репортеров из «Газетт», – милой и доброй дружбы. Вся моя природа выступала против женщины, которая со мной слишком откровенна. Это не делает мужчине чести. Когда зарождается настоящее чувство, ему сопутствуют застенчивость и недоверчивость. Это наследие старых времен, когда любовь и насилие часто шли рука об руку. Склоненная голова, потупленный взор, низкий голос… именно это, а не дерзкий взгляд и бойкие ответы, являются истинными сигналами страсти. Я усвоил это даже за свою короткую жизнь.

Глэдис была исполнена женских качеств. Некоторые считали ее холодной и жесткой, но это было так неверно! Смуглая кожа, черные, как вороново крыло, волосы, большие глаза, полные губы… все признаки страсти были налицо. Но я с грустью осознавал, что до сих пор так и не раскрыл тайну, как завоевать ее. Она могла отказать мне, но лучше быть отверженным влюбленным, чем принимаемым братом.

Таким образом, я намеревался нарушить молчание, когда на меня критически посмотрели два темных глаза. Глэдис покачала головой и с упреком улыбнулась.

– У меня такое чувство, что вы собираетесь сделать мне предложение, Нед. Не надо.

– Как вы узнали, что я собирался сделать вам предложение? – удивленно спросил я.

– Разве женщины этого не знают? Но… Нед, наша дружба так хороша и так приятна, что жаль ее портить! Разве вы не думаете, насколько великолепно, что молодой человек и девушка могут поговорить с глазу на глаз, как мы всегда и делаем?

– Не знаю, Глэдис. Видите ли, я могу поговорить с глазу на глаз с любым. И это меня не удовлетворяет. Я хочу обнять вас, хочу, чтобы ваша голова была на моей груди, и… о, Глэдис…

– Вы всё испортили, Нед, – сказала она. – Почему вы не можете держать себя в руках?

– Не могу. Это природа. Это любовь.

– Ну, я никогда такого не испытывала.

– Но вы должны… Вы, с вашей красотой, с вашей душой! О, Глэдис, вы сотворены для любви! Вы должны любить!

– Нужно подождать, пока это само не придет.

– Но почему вы не можете полюбить меня, Глэдис? Дело в моей внешности или в чем-нибудь еще?

– Нет, дело не в этом, – сказала она с улыбкой. – Всё гораздо серьезнее.

– В моем характере?

Она строго кивнула.

– Что я могу сделать, Глэдис? Скажите мне, что не так?

– Я люблю другого, – сказала она.

Я вскочил со своего кресла.

– Никого в частности, – объяснила она, смеясь над выражением моего лица, – это лишь идеал. Я никогда не встречала такого человека в жизни.

– Расскажите мне о нем. На кого он похож?

– О, он мог бы весьма походить на вас.

– Как вы добры, говоря это! Но что же он делает такого, чего не делаю я? Только скажите одно слово… трезвенник, вегетарианец, летчик, теософ, сверхчеловек. Я попытаюсь, Глэдис, сделать всё, что нужно, если вы скажете мне, что бы вам понравилось.

Она посмеялась над покладистостью моего характера.

– Ну, во-первых, я не думаю, что мой идеал стал бы так говорить, – сказала она. – Он был бы более жестким человеком, не столь готовым приспособиться к девушке. Но, прежде всего, он должен быть человеком действия, человеком, который может смотреть смерти в лицо и не бояться ее, очень опытным человеком. Я полюблю не человека, но славу, которую он обрел, потому что лучи этой славы отразятся и на мне!

Она выглядела такой красивой в своем порыве!

– Но нам обычно не представляется возможности столь славно себя проявить… по крайней мере, у меня никогда не было шанса. Если бы мне шанс представился, то я бы им воспользовался.

– Но возможности вокруг вас. Вспомните молодого француза, который полетел на прошлой неделе на воздушном шаре. Ветер унес его за двадцать четыре часа на полторы тысячи миль, и он приземлился в центре России. Вот о таком человеке я и говорю. Только подумайте о женщине, которую он любит, и как другие женщины, должно быть, завидуют ей! Это как раз то, чего бы мне хотелось… чтобы мне завидовали, потому что у меня такой мужчина.

– Я совершил бы такое, чтобы понравиться вам.

– Но вы не должны делать этого, только чтобы понравиться мне. Вы должны делать это, потому что не можете иначе, потому что это естественно для вас. А вот, когда вы в прошлом месяце описали взрыв угля в Вигане, разве вы не могли спуститься и помочь тем людям?

– Я так и сделал.

– Вы никогда не говорили об этом.

– Там нечем было хвастаться.

– Я не знала. – Она посмотрела на меня с большим интересом. – С вашей стороны это было смело.

– Я должен был это сделать. Если хочешь написать хорошую статью, надо находиться в гуще событий.

– Какой прозаический мотив! Здесь, кажется, вся романтика сразу и улетучивается. Но, тем не менее, я рада, что вы спускались в ту шахту. Осмелюсь сказать, что я – глупая женщина с грезами юной девочки. И всё же это для меня настолько естественно, что я не могу с этим справиться. Если я выйду замуж, то за известного человека!

– Как же иначе? – вскричал я. – Дайте мне шанс, и вы увидите – я воспользуюсь им! Я сделаю кое-что в этой жизни.

Она посмеялась над моей внезапной вспышкой ирландского темперамента.

– Почему бы и нет? – сказала она. – У вас есть для этого всё… молодость, здоровье, сила, образование, энергия. Я рада, если это будит в вас подобные мысли!

– И если я…

Ее желанная рука прикоснулась к моим губам.

– Больше ни слова, сэр! Вы должны были быть в конторе уже полчаса назад. Однажды, возможно, когда вы займете свое место в этом мире, мы снова это обсудим.

И я покинул ее с пылающим сердцем и с нетерпеливым намерением найти какое-нибудь дело, достойное моей леди. Но кто… кто во всём мире мог вообразить, какой невероятный поступок я совершу? Было ли это жесткостью, было ли это эгоизмом, когда Глэдис просила меня рисковать своей жизнью ради ее прославления. Такие мысли могут прийти в зрелом возрасте, но никак не в двадцать три года, когда вы горите жаром первой любви.

Глава 2
Попытайте счастья с профессором Челленджером

Мне всегда нравился Макардл, ворчливый, старый, рыжеволосый редактор новостей, и я надеялся, что тоже ему нравлюсь. Конечно, настоящим хозяином был Бомонт, но он оставался недосягаемым – мы видели его очень редко. А Макардл был его правой рукой. Старик кивнул, когда я вошел в комнату.

– Ну, мистер Мелоун, дела у вас, кажется, идут очень хорошо, – сказал он со своим доброжелательным шотландским акцентом.

Я поблагодарил его.

– Статья о взрыве была превосходна. Итак, зачем вы хотели видеть меня?

– Попросить об услуге… Как вы думаете, сэр, могли бы вы послать меня с каким-нибудь заданием? Я бы сделал всё возможное, чтобы добыть вам хороший материал для статьи.

– С каким же заданием, мистер Мелоун?

– Ну, сэр, что-нибудь, связанное с приключениями и опасностями. Чем труднее это будет, тем лучше.

– Кажется, вы стремитесь распроститься с жизнью.

– Придать жизни смысл, сэр.

– Что ж, мистер Мелоун, я боюсь, что время для подобных вещей уже прошло. Для романтики места не осталось… Хотя подождите немного! – добавил он с внезапной улыбкой. – Как насчет того, чтобы обличить мошенника… современного Мюнхгаузена… и выставить его на посмешище? Вы могли бы выставить его лгуном, кем он и является! Что скажете на этот счет?

– Что угодно… где угодно… мне всё равно.

Макардл погрузился на несколько минут в раздумья.

– Вы, кажется, обладаете животным магнетизмом, или юной энергией, или чем-то… Итак, почему бы вам не попытать счастья с профессором Челленджером?

Я был немного поражен.

– Челленджер! – воскликнул я. – Профессор Челленджер, известный зоолог! Человек, который проломил череп Бланделлу из «Телеграф»!

Редактор новостей мрачно улыбнулся.

– У вас есть возражения? Разве вы не говорили, что хотели приключений?

– Да, сэр, – ответил я.

– Я не думаю, что он всегда так жесток. Вам может больше повезти, у вас больше такта для общения с ним.

– Но я о нем ничего не знаю, – сказал я. – Я только помню его имя в связи с судебным расследованием по поводу избиения Бланделла. Мне не очень ясно, почему я должен взять у этого джентльмена интервью. Что он еще наделал?

– Два года назад он ездил в экспедицию в Южную Америку. Он вернулся в прошлом году. Несомненно, он был в Южной Америке, но отказался сообщить, где именно. Начал было рассказывать о своих приключениях что-то туманное, но потом стал нем как рыба. Произошло нечто примечательное… или же этот человек – великий лжец. У него было несколько поврежденных фотографий, которые объявили подделкой. Теперь он нападает на любого, кто задает вопросы, и спускает репортеров с лестницы. По моему мнению, он просто маньяк с научным уклоном. Вот с кем придется иметь дело, мистер Мелоун. Теперь идите. Посмотрим, что вы сможете сделать. Вы достаточно взрослый, чтобы постоять за себя.

Я ушел из офиса и отправился в клуб «Дикарь», где как раз нашел нужного мне человека. Тарп Генри, сотрудник издания «Природа», худое, высохшее, кожистое существо, полное доброжелательности.

– Что вы знаете о профессоре Челленджере? – сразу спросил его я.

– Челленджер? Это тот самый человек, который приехал из Южной Америки с историей.

– Какой историей?

– О, это была чепуха о каких-то животных, которых он обнаружил. Думаю, что он с тех пор отказался от своих слов. Он дал интервью агентству Рейтер, и это подняло такой шум, что он понял: дело плохо. Один или два человека были склонны отнестись к нему серьезно, но он их вскоре устранил.

– Как?

– Ну, своей грубостью и невыносимым поведением. Был, например, старый бедолага Уэдли из Зоологического института. Уэдли послал сообщение: «Президент Зоологического института выражает свое уважение профессору Челленджеру и сочтет за любезность с его стороны, если он окажет институту честь присутствовать на его очередном заседании». Ответ был непечатным.

– О господи! Что-нибудь еще о Челленджере?

– Ну, он фанатик.

– В какой области?

– Есть много примеров, но последний – из области Вейсмана и эволюции. Думаю, что он устроил из-за этого скандал в Вене. В нашей конторе есть запись слушаний. Хотите взглянуть?

– Это как раз то, что мне нужно! Я должен взять интервью у этого субъекта. Я пойду сейчас с вами, если еще не слишком поздно.

Через полчаса я сидел в редакции газеты с огромным томом перед собой, читая статью «Вейсман против Дарвина». Я не мог разобрать ни слова, она была будто написана на китайском языке, но было очевидно, что английский профессор выражался очень агрессивно и совершенно раздражал своих континентальных коллег.

– Жаль, что вы не можете перевести это для меня на английский, – горестно сказал я своему другу.

– Отчего ж, это перевод.

– Всё, что мне нужно, – это одно добротное предложение, которое передает определенную человеческую мысль. О, да, вот это подойдет. Я даже, кажется, понимаю его. Я его скопирую. Оно будет моим связующим звеном с грозным профессором.

– Могу я сделать что-нибудь еще?

– О да, я собираюсь ему написать. Если бы я мог воспользоваться вашим адресом, это создало бы нужную атмосферу.

– Хорошо, вот мой стул и стол. Там вы найдете бумагу.

Письмо заняло некоторое время, и когда оно было закончено, всё выглядело не столь безнадежно. Я прочитал его Тарпу Генри вслух.

«Уважаемый профессор Челленджер, – говорилось в нем, – будучи скромным естествоиспытателем, я всегда интересовался Вашими предположениями, особенно о противоречиях между Дарвином и Вейсманом…»

– Вы лгун! – пробормотал Тарп Генри.

«…Но в Вашей венской речи есть одно предложение, а именно: «Я категорически возражаю против неприемлемого и сверхдогматического утверждения, будто каждый обособленный индивид есть микрокосм, обладающий исторически сложившимся строением организма, вырабатывавшимся постепенно в течение многих поколений». С Вашего разрешения, я бы попросил возможности побеседовать с Вами, поскольку не совсем понимаю сказанное, а также у меня есть определенные предложения, которые я могу высказать Вам только в личной беседе. С Вашего позволения, я буду иметь честь посетить Вас послезавтра (в среду) в одиннадцать часов утра.

Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой, Ваш Эдвард Д. Мелоун».

– Но что Вы собираетесь делать? – спросил Тарп Генри.

– Пробраться к нему. Как только я окажусь в его комнате, я смогу действовать по обстоятельствам. Если в нем есть спортивный дух, ему это понравится.

– Спортивный дух! Кольчуга или костюм для американского футбола – вот что вам понадобится. Итак, до свидания. Ответ будет ждать вас здесь в среду утром… если он вообще ответит вам. У него опасный нрав. Возможно, для вас было бы лучше, если бы вы никогда не слышали об этом господине.