Автор книги: Артур Гайе
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Глава XVI
Страшная ночь. «Стреляйте в каждого сомалийца!»
Когда я на следующее утро вышел из гостиницы, чтобы направиться к своему трактирщику, Идрис с высоким широкоплечим негром уже ожидали меня на улице.
– Это тот самый человек, о котором ты вчера слышал, – сказал Идрис. – Его зовут Абдулахи Хамис, а мой отец просит передать тебе, что он нашел хороших мулов для тебя.
Мое первое впечатление при взгляде на Хамиса было не особенно благоприятно. Его глубоко лежащие глаза и сильно развитая нижняя челюсть, выдающаяся вперед как у орангутанга, придавали ему выражение животной жестокости, а спокойный взгляд, которым он смотрел на меня, граничил с наглостью. Он поклонился, на что я ответил коротким «сайда», но тут он внезапно схватил мою руку, приложил ее к своему лбу и груди и при этом так мило по-детски улыбнулся, что я сейчас же простил ему его страшный вид.
– Умеешь ли ты готовить? Умеешь печь хлеб, хороший белый хлеб из пшеничной муки?
Он поспешно закивал головой, издавая при этом хрюкающий звук, затем хлопнул себя по животу и, закрыв глаза, сделал вид, как будто втягивает в себя чудесный аромат еды.
– Значит, ты умеешь печь вкусный хлеб? Ну а сколько жалованья ты просишь?
Тут последовала целая пантомима: сначала он три раза показал мне по десять пальцев, затем схватил себя несколько раз за разные части тела, причем каждый раз попадал в одну из многочисленных дыр своей рубахи, потом, расставив ноги, как для верховой езды, защелкал языком и показал, как будто он стреляет из ружья. Это нужно было понять так: он просит тридцать лир, новую рубаху, осла и ружье. Я утвердительно кивнул головой, а он отвесил мне весьма изящный поклон. Тут и молчаливый Идрис расхрабрился и спросил меня, сколько я буду платить ему.
– Если ты будешь помогать мне при фотографировании, то я заплачу тебе столько же и, кроме того, куплю обратный билет на пароход до Могадиу, затем ты, конечно, получишь от меня бакшиш, как это требуется вашими обычаями. Доволен ли ты?
Он был очень доволен, так же как и его отец, которому я после приобретения через его посредничество подержанной палатки, двух бурдюков для воды и нужных нам мулов дал десять фунтов за комиссию, но зато освободил его от подписания каких бы то ни было обязательств. То, что со мной ехал Аб-дер-Рахман, придавало мне спокойную уверенность и во всяком случае давало большую гарантию, чем имущество трактирщика. Приготовления к этой поездке были произведены с необычайной для восточных людей быстротой, и уже на следующее утро мы ехали из города мимо итальянской пограничной стражи по направлению к югу.
Идрис подгонял двух нагруженных багажом мулов, а Хамис – осла, на которого он погрузил два меха с водой. Седло было спрятано в свернутой палатке. Я был поражен, когда заметил на одном из наших мулов дорожные принадлежности и седло Аб-дер-Рахмана, но не решился спросить, что это значит, так как все, что было связано с этим человеком, было покрыто тайной. «Вопросы нежелательны», – казалось, было написано на его лице.
Через час мы поравнялись с хорошеньким домиком, окруженным каменной стеной, сплошь утыканной обломками стекла. Оттуда вышел итальянский офицер с группой солдат-туземцев в красных фуражках – уроженцев Эритреи, – и спросил, куда и зачем мы едем, и с многозначительным видом настоял на том, чтобы мы развязали свои узлы. Когда он обнаружил, что мы не везем с собой оружия и амуниции, то сразу стал предупредительно любезен и даже пригласил меня зайти в дом, выпить стакан лимонада.
– Наслаждайтесь этим напитком с благоговением, мой милый, – это будет последняя гостеприимно предложенная вам чаша! Вы едете в пустыню, где на расстоянии приблизительно десяти тысяч гектаров вы не встретите ничего, кроме камней и песка. На вашем пути будут попадаться скалы, покрытые скудной травой: эта трава покрыта колючками, так же как каждый куст и каждое дерево. Только иногда вы увидите, как почву прорезает маленький ручеек, который, пробежав несколько километров, высыхает под знойными лучами солнца. Будьте осторожны, не пейте из этих ручейков, в особенности же не черпайте оттуда воды правой рукой, потому что в ней я рекомендую вам постоянно держать ружье для защиты, и имейте в виду, что у кровожадных, алчных чертей, которыми населена эта местность, вы ни за какие деньги не достанете капли воды. У них нет ни сострадания, ни чувства человечности! Считаю нужным дать вам один ценный совет: стреляйте в каждого сомалийца, который подойдет к вам ближе, чем на десять метров! Но не ждите дальше, потому что иначе он швырнет в вас копье или нож, а целятся они всегда прямо в сердце и попадают с точностью до одного сантиметра!
Это было последнее напутственное слово, которое я услышал перед своим отъездом в Сомали.
«Вероятно, все это в значительной степени преувеличено», – подумал я, садясь в седло. Но потом оказалось, что это ничуть не было преувеличено, а действительность была, пожалуй, еще хуже того, что мне рассказывали.
Отъехав от сторожевого поста, мы проехали довольно большое расстояние по мощеной дороге; тут дорога внезапно оборвалась, Хамис, который был вожаком нашего каравана, свернул в сторону по направлению на запад. Скоро моря уже не стало видно, над нами простиралась бесконечная синева неба, а пред нами виднелась бескрайняя степь, залитая знойными лучами солнца. Мы то подымались, то опускались с песчаных холмов, в углублениях между которыми росла чахлая травка, покрытая колючками. Иногда на верхушке холма возвышалась одинокая еуфобия, которая, растопырив свои редкие ветви, напоминала гигантского жука, упавшего на спину и поднявшего к небу свои чудовищные лапы. Иногда мы встречали небольшое стадо быков, телят или овец, которые выглядели совсем изголодавшимися: они уныло брели по скудному пастбищу. На верхушке холма обыкновенно, как черная точка, виднелся мальчишка-пастух. При виде нас он убегал, причем за его спиной видно было блестевшее на солнце копье. Тишину пустыни иногда нарушал крик коршуна, пролетавшего над нами, или горного орла, громадная тень которого падала на песок.
Вдруг Хамис, ехавший впереди, остановился и уставился в одну точку. На том месте, куда он внимательно смотрел, видно было большое дерево, очертания которого расплывались в раскаленном воздухе. Я только что хотел спросить его, когда же Аб-дер-Рахман присоединится к нам, как вдруг он показал мне свою руку с загнутым указательным пальцем и, нагнув голову, посмотрел на меня хитрым взглядом.
– Аб-дер-Рахман? – спросил я.
Он с улыбкой закивал головой, указывая на дерево, на которое он раньше смотрел. Под деревом я увидел странную фигуру старухи, которая поднялась от подножия его и направилась к нам. Я, инстинктивно отшатнувшись, остановил мула.
У этой старухи было ужасное лицо, изъеденное проказой: на левом глазу у нее совсем не было века, правый глаз был весь закрыт распухшей щекой, нос представлял из себя бесформенную массу, рот был оскален, и из него торчали зубы, как из черепа мертвеца. Я был так поражен, что не мог произнести ни слова. И вдруг я увидел, как Хамис остановил своего мула и, подойдя к страшной старухе, взял ее за руку и прижал эту руку к своей груди и лбу.
– Хамис! – крикнул я. – Что ты делаешь?
Но тут женщина подняла голову и раскрыла запухший глаз, которым она так посмотрела на меня, что я в тот же миг понял все и застыл на месте с разинутым ртом. Затем и я слез с мула и со словом «Мараба!»[31]31
Привет!
[Закрыть] пожал руку Аб-дер-Рахмана.
Он был артистически загримирован: все лицо его было покрыто кашицей, сделанной из гипса и воска; кроме того, он был сильно напудрен, что придавало коже сероватый оттенок, какой бывает у прокаженных.
– Увидев тебя, никто, конечно, не догадается, кто ты, Аб-дер-Рахман, – со смехом сказал я.
Его острый взгляд скользнул по моему лицу.
– Да, пришлось загримироваться так для итальянской стражи, которая без разговоров пропустила меня, но ведь вам никто не поверит, что вы путешествуете с прокаженной, так что теперь я буду для «света» женой Хамиса.
Оказывается, я правильно назвал его в тот вечер факиром. Он действительно мог меняться и превращаться, как факир. Никто не смог бы заподозрить в старой негритянке, которая восседала на седле позади своего мужа и каждый раз осыпала его голову градом ругательств при виде людей, что это был Аб-дер-Рахман.
Скоро мы остановились для отдыха в тени огромного дерева и накормили своих мулов овсом, взятым специально для них. После обеда факир попросил меня одолжить ему ручное зеркало и, поставив его перед собой на землю, занялся своим туалетом. Он достал из чемодана черный плод, напоминающий орех, и стал натирать им кожу на своем лице. Я же, подойдя к нашим мулам, достал сосуд с водой, полил себе на руки и пополоскал рот.
Когда я вернулся, то он сказал своим немного глухим голосом:
– Господин, если ты будешь делать это каждый раз после еды, то нам придется часто подъезжать к колодцам туземцев, чтобы пополнять свои запасы, а это будет очень неприятно.
Я был поражен этим замечанием, но, подумав, решил, что он прав, и поэтому промолчал.
– Да, я слышал о том, что в Сомали ни за какие деньги нельзя достать воды. Неужели это правда, Аб-дер-Рахман?
– Да, это правда, а так как ты европеец, то к тебе они будут относиться еще хуже. У них такая тактика по отношению к европейцам: отобрать все деньги до последнего гроша и дать хороший удар кулаком по голове или ножом в сердце. Ты скоро убедишься в справедливости моих слов. Но не пугайся: я повторяю, мы доберемся до Кисимайо, конечно, при условии, что будем осторожны и не будем выпускать из рук оружие в течение двадцати четырех часов в сутки.
Его лицо опять приняло замкнутое выражение, он опустил голову над зеркалом, а я стал приводить в порядок свой винчестер. Была какая-то необъяснимая сила в этом человеке, которая заставляла меня относиться с безграничным доверием к его словам. В тот же день после обеда его предположения подтвердились, и наши мучения продолжались в течение шестнадцати дней, до тех пор, пока мы не перешли границу Британской Восточной Африки.
Хамис снова переменил направление: он повернул на юг, чтобы обойти селение, попавшееся нам по пути. Так разъяснил мне Идрис наш внезапный поворот на юг.
– Нам надо было спешить, чтобы до захода солнца дойти до колодца… пока сомалийцы не придут туда за водой, – добавил он.
Я ничего не имел против того, чтобы ехать скорее: небо снова покрылось тучами, воздух стал прохладен. Поэтому я поехал быстрее вперед и скоро выехал на тропинку, протоптанную скотом. Через полчаса езды по этой тропинке я не смог больше бороться с искушением слезть с мула и заняться собиранием сухого навоза, из которого ночью можно будет развести великолепный костер. Я так углубился в это занятие, к которому привык за полтора года моих скитаний по Сахаре, что заметил подъехавших ко мне людей только по тени верблюда, появившейся на песке. Вспомнив слова пограничного офицера, я бросил все, что у меня было в руках, отскочил назад на почтительное расстояние от этих людей и, не теряя времени, прицелился в них из ружья.
Их худые черные лица были грозно насуплены, в руках у каждого было по копью, и я слышал, как они обменялись несколькими отрывистыми словами.
– Истана![32]32
Стой!
[Закрыть] – крикнул я, надеясь, что они понимают по-арабски. – Кто сделает еще шаг, тот получит пулю в лоб.
Снова послышались короткие, лающие звуки; один из них навел на меня копье, но сейчас же опустил его, когда увидел направленное на него дуло ружья.
– Наш скот! Наш навоз! – закричали они на ломаном арабском языке. – Плати сейчас же!
– Подождите. Сейчас приедут мои слуги, которые заплатят вам за все! Но не подходите ближе, предупреждаю вас!
Они принялись горячо спорить на гортанном языке, затем один из них поехал по следам моей лошади и, въехав на пригорок, приложил руку к глазам, всматриваясь в даль. На его зов двое остальных, объехав меня полукругом, подъехали к нему и опять принялись горячо спорить о чем-то.
Я воспользовался тем, что они не обращали на меня внимания, стал осторожно пятиться назад к своему мулу и, сев на него, почувствовал себя настолько уверенно, что в припадке отчаянной смелости поехал прямо на своих врагов. Не доезжая до них приблизительно двадцати метров, я поднял ружье на плечо и крикнул:
– Эмтши! Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову и через час приезжайте за деньгами. Мне не нужно подарков от гиен-сомалийцев, хотя бы всего-навсего горсть навоза.
Двое из них обратились к третьему, который, как видно, понимал по-арабски, и когда он перевел мои слова, то они с криками ярости замахнулись на меня копьями, но… я нажал курок и выстрелил в воздух.
– Ра-та-та-та… – затрещал мой винчестер, пули пролетели над их головами, но действие было самое сильное.
Пригнувшись к своим седлам, они завыли от ужаса и, не сводя испуганного взгляда с дула этого страшного орудия, стали изо всех сил подгонять своих верблюдов, которые, спотыкаясь, помчались вниз с горы, и скоро эти три разбойника исчезли в облаках пыли. Через минуту и облако пыли уже не было видно, и я остался один, гордый своей победой, как петух на куче навоза. Правда, надо добавить, что я не был бы так храбр, если бы не увидел моих спутников на расстоянии километра от себя.
Туземцы, конечно, не вернулись за деньгами и даже не показывались, когда мы брали воду из колодца, лежавшего поблизости от этого места, но они неустанно следили за нами. Перед заходом солнца Хамис открыл уже не троих, а целых пятнадцать человек всадников, которые прятались от нас в углублениях между холмами. Я успел сфотографировать их и кстати Аб-дер-Рахмана, который, стоя на гребне холма и засунув руки в широкие рукава своего черного бурнуса, смотрел вперед спокойным горящим взором.
– Было большой глупостью с моей стороны так дразнить их, – сказал я. – Но я хотел убедиться, действительно ли они так страшны, как о них говорят.
– Нет. Это вышло довольно удачно. Лучше, чтоб они знали, что у нас есть оружие. Весть об этом разнесется по всей округе, и суеверный страх перед огнестрельным оружием умерит дикую злобу их сердец. Видишь ли ты отсюда, что они делают?
– Нет. Я не вижу так далеко.
– Они сбились в кучу и слушают, что читает им человек на белой лошади. Это та бумага, которую я написал и положил на один из придорожных камней. Там написано: у нас есть оружие, которым мы можем стрелять беспрерывно день и ночь, не заряжая его. Для вашего тела и души будет лучше, если вы не будете трогать нас, а отпустите с миром! Но я думаю, что, несмотря на это письмо, они сегодня же ночью нападут на нас, хотя и побаиваются. Много ли у тебя патронов?
– Порядочно. Но почему ты спрашиваешь об этом?
– Потому что тебе придется много стрелять. Но, пожалуйста, не стреляй в воздух, а меть им прямо в голову, иначе они подумают, что ружье плохо попадает и не будут бояться его.
Этот остроумный совет моего спутника не понравился мне, и я решил не следовать ему.
Скоро мы нашли подходящее местечко для ночлега – это были развалины абиссинской постройки на вершине холма. К тому же ночь была лунная, и так как до двух часов никто не пытался нарушить наш покой, я решил лечь спать, подумав, что на этот раз факир неправильно предсказал будущее. Идрис и Хамис уже давно храпели, только Аб-дер-Рахман бодрствовал: он неподвижно сидел на камне и смотрел в землю. Если бы не слабый стук четок в его руке, можно было бы подумать, что он спит. Несмотря на усталость, я никак не мог уснуть; я смотрел на звезды, горевшие на небе, ворочался с боку на бок и в конце концов решил закурить. Вдруг песок заскрипел под ногой факира: он подошел и, толкнув ногой спящих слуг, сказал:
– Вставайте – они близко! Дай мне, пожалуйста, папиросу.
Мне не понравился этот дикий обычай – нападать ночью на спящих людей. Руки у меня дрожали, когда я подавал факиру спичку. Он не торопясь помял папиросу в руках и сказал что-то по-сомалийски Хамису, указывая на лежавший неподалеку камень; он говорил тихо и спокойно, как всегда, а затем спросил меня, был ли я когда-нибудь на войне.
– Нет? – удивленно переспросил он. – А я много сражался на своем веку и поэтому прошу тебя слушаться меня во всем и стрелять только тогда, когда я скажу: «Пора!», даже если тебе будет казаться, что мое приказание запаздывает. То же самое относится и к тебе, Идрис.
Только сегодня утром учил я Идриса, как обращаться с браунингом: его руки также дрожали, когда он вытащил оружие из кармана, но в его глазах не было и тени страха.
Мы спрятались за камнями в воротах нашего убежища, факир держал в руках ружье Идриса, а Хамис принес из корзины факира две трубы, которые он положил возле своего господина, – его единственный багаж.
Затем его долговязая фигура, напоминавшая орангутанга, влезла на ворота и прикурнула там: это был наблюдательный пост, с которого видно было далеко кругом.
Ночь была туманна. Земля покрылась серебристой вуалью. Кругом стояла мертвая тишина. Я изо всех сил напрягал слух, но не мог уловить ни малейшего шороха, а слышал только дыхание факира, сидевшего рядом со мной. Облака тумана стали сгущаться; скоро луна совершенно скрылась, и на расстоянии пяти шагов не было видно ничего. Так как эта история уже начинала надоедать мне, я вздохнул. Аб-дер-Рахман предостерегающе поднял руку, его голова опустилась на грудь, он прислушивался. Тут и я услышал шелест и осторожные шаги у подножия холма; Идрис, очевидно, тоже услышал эти звуки, так как в тишине раздался звук взводимого курка. Взяв в руку одну из таинственных труб, факир зажег спичку. Что-то зашипело.
– Приготовьтесь! – прошептал он и приложил трубу к щеке.
Одновременно со снопом огня, показавшимся из трубы, я услышал его громкий голос, который крикнул: «Пора!» – и в тот же миг надавил курок. На нас неслась толпа дикарей; лохмотья, покрывавшие их тела, развевались по воздуху. Ослепленные яркой вспышкой огня, они на мгновение застыли на месте, затем раздался дикий визг и вой, нам навстречу полетело несколько копий, в ответ на которые затрещали мой винчестер и браунинг Идриса. При свете второй ракеты, пущенной факиром, видны были падающие тела, затем послышались стоны и шаги убегающих людей… Все стихло – нападение было ликвидировано.
– Махад![33]33
Махад – меч. Это выражение обозначает наше «в штыки».
[Закрыть] – вдруг крикнул факир.
Я никогда не предполагал, что его спокойный голос может повыситься до такого рева. Он вскочил на ноги, и в темноте глаза его буквально горели, как угли, в левой руке у него блеснул кривой нож, который он вытащил из-под своего бурнуса. Он ринулся в темноту ночи в погоню за нападавшими, а за ним бесшумно и ловко, как пантера, помчался немой.
На другое утро я намеревался серьезно поговорить с Аб-дер-Рахманом относительно того, как бы нам избегнуть таких кровопролитных сражений, но когда я увидел его холодное, замкнутое лицо, то не решился заговорить с ним. Вечером, когда я, по обыкновению, предложил ему папиросу, он посмотрел на меня и, в знак благодарности кивнув головой, сказал:
– Я знаю, о чем ты думаешь, господин, и могу ответить тебе только одно. Я предупреждал их: горе тому, кто первый бросит камень! Я предупреждал их… Если ты очень устал, господин, то поедем немного дальше; через час мы минуем деревню, которая лежит неподалеку отсюда, и тогда ты сможешь хорошо выспаться.
Глава XVII
Подозрительное облачко и британец в Сомали
Прошел не час, а целых два часа, пока мы, наконец, нашли подходящее место для ночлега. Я был так утомлен, что не мог даже дослушать рассказ Идриса о ссоре, происшедшей между ним и двумя старыми туземками у колодца; не дождавшись, пока разобьют палатку, я растянулся во всю длину на песке и моментально уснул. Несмотря на теплые одеяла, которыми меня заботливо прикрыли, я проснулся на рассвете от холода. Я так крепко спал, что, проснувшись, долго не мог сообразить, где я и что со мной: это случалось со мной очень редко. Долго смотрел я, щурясь, на небо, светлеющее на востоке, и заметил над обрывом маленькое белое облачко, которое вдруг куда-то исчезло. Не отрываясь, смотрел я на это место, говоря себе, что тут дело нечисто: только что я видел тут облачко, которое вдруг исчезло.
– Облачко? Нет, конечно, это было не облачко, а тюрбан. Черт побери, неужели это свинство опять начинается? – пробормотал я себе под нос и, внимательно осмотрев край обрыва, стал прислушиваться.
– Что случилось? – спросил голос Аб-дер-Рахмана из-под одеяла, которое он по привычке всех туземцев натягивал на голову, оставляя ноги неприкрытыми.
Я сообщил ему о том, что видел, и с торжеством констатировал, что есть вещи, которые ускользают от внимания этого человека. Мы разбудили остальных и занялись обсуждением дальнейшего плана действий, как вдруг в тишине раздался чей-то голос, громко кричавший нам что-то.
– Что он хочет? – спросил я Идриса.
– Он говорит, чтобы мы отдали ему все, что имеем: своих мулов, оружие и деньги, за то, что вчера ночью убили трех из его родственников и выпили их воду, – перевел нам Идрис и одновременно подал мне винчестер.
– Может быть, это и немного, но, к сожалению, мы не можем согласиться на это требование, так как сами не обойдемся без этих вещей, – сказал я с улыбкой, хотя мне было совсем не до смеха.
– Подожди, – сказал факир. – Ложитесь все на землю на случай, если они начнут стрелять, а я попробую сговориться с ними; если же не сговорюсь, то, по крайней мере, выиграю время, станет светлее и удобнее будет стрелять.
У меня было скверно на душе. Неужели так будет продолжаться все время? Это была действительно проклятая страна!
Я опустился на колени за небольшим кустом и стал наблюдать. Начались длительные переговоры: Идрис кричал им что-то, что подсказывал ему Аб-дер-Рахман, потому что они, конечно, не стали бы и разговаривать со старой негритянкой. Мы видели, как голос и жесты их уполномоченного становились все более настойчивыми, и в ответ на слова Идриса раздались крики и ругательства. Придя в бешенство, они стали размахивать мечами и копьями и, подпрыгивая на одном месте, выли как шакалы, а после речи молодого воина в высокой прическе, вся эта банда бросилась вперед, но, сделав несколько прыжков, они остановились: очевидно, каждый из них думал: «пусть лучше другой пойдет вперед», так что их нападение было больше похоже на «бег на месте». Когда я, не дождавшись приказа нашего главнокомандующего, вдруг встал во весь рост и прицелился в них из ружья, то они очень скоро очутились на прежнем месте.
«Очевидно, дело опять кончится ранеными и убитыми», – подумал я и крикнул Идрису, чтобы он спросил у них, сколько они хотят получить деньгами за убитых соплеменников. В ответ на его слова до нас опять донеслись возбужденные крики, но несколько благоразумных голосов принялись усовещивать их; на некоторое время воцарилась тишина. Я считал это хорошим знаком, но Аб-дер-Рахман был, очевидно, другого мнения. Засунув, по обыкновению, руки в широкие рукава своего бурнуса, он подошел ко мне и сказал своим тихим голосом:
– Ты, очевидно, забыл то, что я говорил тебе в Могадиу: они всегда будут требовать и никогда не дадут ничего взамен. Этими деньгами ты не купишь у них спокойствия; они, по обыкновению, плетут сети предательства, но сами попадут в них. Дай мне кошелек с деньгами, я и Хамис пойдем навстречу к их выборным для вручения денег, они, конечно, нападут на нас, чтобы взять нас заложниками. Тогда, не теряя времени, стреляй в них, ты и Идрис, и нажимайте курок так часто, как только могут ваши руки. Вы можете не бояться попасть в нас, потому что мы немедленно бросимся на землю, как только они нападут на нас, но только еще раз прошу тебя: не стреляй в воздух! Твое милосердие может иметь дурные последствия для нас. Не противоречь мне, я знаю их слишком хорошо: им незнакомо чувство сострадания, так же как и благородство и честность!
Он повторил почти дословно то, что сказал мне таможенный офицер. И действительно, он был прав.
После непродолжительного совещания, слишком кратковременного для восточных людей, чтобы принять серьезное решение, от них отделилось двое: седой старец и тот самый юноша в высокой прическе. Наши парламентеры ждали, пока они пройдут приблизительно полдороги, и тогда двинулись к ним навстречу. Когда обе пары сошлись, я осторожно поднял свое ружье, положенное на насыпь из песка, которую я сделал перед собой для защиты от нападений.
Я не сводил глаз с четырех разговаривающих между собой людей. Вдруг я услышал выстрел из браунинга и голос Идриса:
– Стреляй, господин, стреляй! Они крадутся сюда с другой стороны вдоль скал!
С моего места ничего не было видно: я вскочил на ноги и бросился вперед, тут чье-то копье упало мне под ноги, и, как свора дико воющих псов, дикари набросились на нас. Брошенный кем-то нож просвистел мимо моего уха, я упал и поднялся только тогда, когда факир, вырвав у меня из рук ружье, стал стрелять в этот клубок черных тел. Тогда они моментально в паническом ужасе разбежались. Я с трудом поднялся на ноги и вооружившись чьим-то мечом, валявшимся на земле, хотел ринуться в бой, но оказалось, что никого уже не было на поле битвы. К моему удовлетворению, не было видно и раненых: очень тяжело иметь на совести столько человеческих жизней. Конечно, раненые, вероятно, были, но, очевидно, товарищи унесли их с собой.
Я могу с уверенностью сказать, что никогда не был трусом и никогда не дрожал за свою жизнь, в особенности же тогда в Сомали, но у меня мороз пробежал по коже, когда я вспомнил, как нож пролетел мимо меня. Эти дети сатаны чуть не отрубили мне голову.
Вспомнив, что Аб-дер-Рахман спас меня от смерти, я, подойдя к нему, крепко пожал ему руку, но этот странный человек так посмотрел на меня, что слова застряли у меня в горле, и, сделав рукой великолепный жест, который был бы под стать китайскому богдыхану, он сказал:
– Дай мне, пожалуйста, папиросу. Если ты можешь сидеть верхом, несмотря на рану на колене, то не будем терять времени: надо убираться отсюда, пока у них не прошел страх. Только в Логу Шабели мы окончательно избавимся от них, там начинаются владения другого племени. Теперь ведь они должны мстить нам за еще большее количество убитых соплеменников!
Он был прав. После обеда они опять устроили засаду, и мы не попались на удочку, только благодаря бдительному оку Аб-дер-Рахмана. Ночью они дважды пытались украсть наших мулов, а на следующий день число их лазутчиков настолько увеличивалось, что они ежеминутно показывались из-за каждого куста. Но напасть на нас среди бела дня они все же не решались, несмотря на свою озлобленность. Кроме их суеверного страха перед ружьем нас еще охраняла легенда о чудесной силе негритянки, ехавшей с нами, так что они даже подпускали ее беспрепятственно к колодцам за водой. А это было очень важно для нас. То же, что они проклинали наше потомство до седьмого колена, трогало нас очень мало!
Но скоро наши запасы бобов, консервов и фиников стали подходить к концу, а при таких взаимоотношениях о покупке провизии не могло быть и речи, и поэтому я решил просто воспользоваться случаем, то есть молодым барашком, бежавшим впереди стада, и без долгих размышлений схватил его за рога. Он так же мало ожидал этого, как и мальчишка-пастух, который брел за своим стадом. Я позвал Идриса и велел ему спросить мальчика, сколько стоит барашек, но пастух, отбежав на некоторое расстояние и почувствовав себя в безопасности, принялся осыпать нас градом отборнейших ругательств и стал бросать в меня и Идриса навозом. Чтобы рассчитаться с ним, я все же положил на придорожный камень три золотых талера – весьма приличная плата за барашка, а через пять минут наша добыча уже была зарезана, выпотрошена, и мы хотели уже вернуться к своим, как вдруг увидели на всех пригорках, окружавших нас, группы туземцев, которые выражали свои недружелюбные чувства к нам громкими криками и бряцанием оружия. Но вдруг их внимание было отвлечено в другую сторону: вытянув свои длинные, худые шеи, они стали смотреть по направлению на северо-запад.
«О святой Непомук! Неужели оттуда к ним едет подкрепление! Сейчас эта банда уже состоит приблизительно из пятидесяти человек!» – Я невольно провел рукой по своей шее. – «Нет, это положительно было безумием с моей стороны ехать в эту проклятую местность! Пожалуй, нам не придется выбраться отсюда живьем! Итак, доктор Целле, вам придется подыскивать себе нового кругосветного путешественника», – думал я, глядя на грозную жестикуляцию и острые мечи туземцев. Тут остальные спутники присоединились к нам, и мы все четверо стали смотреть туда, куда смотрели туземцы.
– Господин! Иди скорее сюда! Смотри! К нам идет большой караван, но это не сомалийцы, а, должно быть, европейцы, потому что я вижу пестрый флаг! – крикнул мне Идрис.
Это было похоже на правду; когда они подошли ближе, то я сквозь стекла бинокля увидел американский звездный флаг, затем головы верблюдов и головы людей в тюрбанах и без тюрбанов и наконец европейца в пробковом шлеме. Кучки туземцев теперь сгрудились на одном холме и не особенно дружелюбно посматривали на караван. Впереди ехали три проводника-негра в красных чалмах на голове, они были очень высокого роста, и каждый из них имел в руках по карабину. Когда они, спустившись с холма, заметили нас, то оторопели, а затем во всю прыть помчались обратно к своим. Караван остановился, и я видел, как европеец поднес бинокль к глазам. Тогда я въехал на пригорок и в знак приветствия стал размахивать своей шляпой. В ответ на мой поклон европеец отделился от своих и поехал к нам навстречу. Когда он, здороваясь со мной, снял свой шлем, то я увидел седые волосы, золотые очки и кожу нежно-розового цвета, как у поросенка.
– Как вы поживаете, сэр? Какой сегодня прекрасный вечер! Не правда ли? – сказал я.
– Алло! Добрый вечер. Вы, значит, говорите по-английски, – быстро заговорил он, в то время как его верблюд согнул колени, чтобы седок мог сойти на землю. – Да, сегодня прекрасный вечер. Я сам только что любовался им.
– Вы также едете из Могадиу?
– Да. Я надеюсь, что вы едете не оттуда?
– Почему бы мне не ехать оттуда? – спросил я с удивлением.
– Но ведь там чума!
– Чума? – переспросил я. – Вы, вероятно, называете так сомалийцев, но ведь здесь их больше, чем там!
– Нет! Я говорю о настоящей чуме. Или меня, старого дурака, опять надул этот проклятый негр?
– Боюсь, что да. Три дня тому назад мы выехали оттуда, и там все было благополучно в этом отношении.
– Что такое? Это правда, Джон? – заревел он.
К нам подошел старый морщинистый абиссинец, вежливо поклонился мне и заранее нагнул голову под градом ругательств, которые посыпались на его голову из уст его господина.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.