Электронная библиотека » Артур Гайе » » онлайн чтение - страница 12


  • Текст добавлен: 17 марта 2018, 05:20


Автор книги: Артур Гайе


Жанр: Приключения: прочее, Приключения


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Глава III

Однажды, в мучительно жаркий день, я старался укрыться в тени на какой-то маленькой станции штата Техаса. Я старательно мазал краской, капавшей с крыши, палец ноги, чтобы сделать незаметным, что он торчит из сапога. Состоянию моих сапог вполне соответствовал и весь мой вид.

Какой-то человек давно уже ходил взад и вперед в ожидании поезда. Вдруг он заметил меня и остановился как вкопанный, засунув руки в карманы. Спокойно и молча оглядел он меня с головы до ног, заинтересованный оригинальным педикюром, которым я занимался. Потом спросил:

– Скажи, ты умеешь ездить верхом и справляться с лошадьми?

Я, в свою очередь, спокойно оглядел его; он был высок и сухощав, с острыми чертами лица и большими, оживленными глазами. Он мне понравился, и я ответил ему:

– Разумеется!

– Хочешь стать моим компаньоном?

– Сколько тысяч долларов я должен внести, сэр? – спросил я, ухмыльнувшись.

– Долларов? Несколько тысяч вшей, хочешь ты сказать? Их у тебя довольно наберется! Ну, да ладно, твоим вкладом будут твои мускулы и твоя смелость! А чего они стоят – мы увидим!

Затем он рассказал мне, что доставляет лошадей из Мексики в штаты Техас и Нью-Мексико. Это равнялось импорту воробьев из Гамбурга в Берлин; лошади одинаково дешевы как в Техасе, так и в Мексике.

– Я знаю, – сказал он, выслушав мое возражение. – Лошади дешевы. Но они свободны от пошлины. А за мексиканский бархат, табак и всякие штучки пошлину-то платить приходится. Понял, что ли? – добавил он хладнокровно.

Я понял, присоединился к нему, и около трех месяцев все шло у нас гладко. Ремесло контрабандиста не мешало моему товарищу быть вполне порядочным человеком. Он отдавал мне тридцать процентов своей прибыли, и мне предстояло сделаться чуть ли не капиталистом. Но вдруг все рухнуло.

В одну непроглядно темную ночь нашей цветущей фирме и одному из ее участников пришел конец. Мы пригнали около сорока лошадей, из которых шесть были нагружены сигарами, ликерами и серебряной сбруей ручной работы. На копыта лошадей были надеты травяные мокасины, чтобы заглушить их стук. Дорога спускалась по ущелью к высохшему руслу реки, которая являлась там границей между Мексикой и Соединенными Штатами. Мы намеревались перейти ее тихо и незаметно.

Мой компаньон ехал во главе длинной кавалькады, а я в конце ее. Он, по-видимому, успел спуститься, потому что я услышал шум, производимый подравшимися лошадьми. Я разразился вполголоса проклятьями. Вдруг впереди раздался выстрел.

Испуганный, я остановил нескольких, ближайших ко мне лошадей. Стоя на стременах и стараясь не производить никакого шума, я стал прислушиваться.

Раздался зов, который повторился, потом выстрел, затем поднялся дикий рев и глухая возня, оглашаемые выстрелами, в глубокой темноте внизу.

– Мистер Чарли! – закричал я, охваченный страхом за него, и хотел было пробраться вперед, но испуганные лошади вокруг меня встали на дыбы и столпились в узком проходе; одна из них внезапно упала, раненная, обливаясь кровью. Я все еще пытался пробиться вперед, когда вблизи меня раздался чужой голос: «Стой!» Требование это сопровождалось выстрелом.

Мое героическое возбуждение ослабело. Я повернул коня, стал его хлестать и гнать вперед как только мог назад в Мексику, назад к свободе! Позади раздавались выстрелы, потом все стихло, и я помчался вперед и проскакал так всю ночь.

С тех пор я никогда больше не видал ни наших лошадей, ни своего компаньона. Напрасно я две недели ждал его возвращения. Мне удалось лишь узнать, что его доставили в лазарет одного из пограничных городов и что он умер вскоре после этого. Рассказавший мне об этом полупьяный ковбой добавил еще, что в ту же ночь одному из пограничных стражников пробили пулей в животе дыру величиною с серебряный доллар. После чего душа его не преминула отправиться в ад…

На следующий день я пошел назад в Нью-Мексико – ведь контрабандистов преследовали лишь на месте преступления.

К вечеру я пришел в Александрию. Этот «город», подобно многим таким городам в юго-западных штатах, состоял из семи бараков; в трех торговали водкой. Перед одним из этих трех я соскочил с лошади. Кабачок назывался «К святому Патрику» и содержал его, конечно, ирландец.

Увидев меня, он испугался, ухватил меня за плечо, безмолвно втолкнул в заднюю комнату, поспешно закрыл ставни и тогда только заговорил со мною: «Я готов сожрать свои старые сапоги, если мне докажут, что я когда-нибудь видел подобную дерзость!»

– Сделай милость, подавись ими, но дай мне чего-нибудь выпить! А потом, если ты не объяснишь мне в чем дело, я вобью тебе твои зубы в глотку!

– Если бы тебе не нужно было удирать, вшивый мальчишка, я так бы тебя отколотил за эту болтовню, что ты бы у меня с места не двинулся. Как видно ты и впрямь не знаешь, что приказ о твоем аресте расклеен повсюду?

– Приказ об аресте?! Как так? – спросил я спокойно и вытащил из ящика бутылку сельтерской воды.

– Как так? За убийство, мое ненаглядное дитятко! Во время вашей стычки с пограничниками одного из них застрелили из солдатского ружья. А так как у бедняги Чарльза такого ружья не было, то убийца стало быть ты!

– Ерунда! – пробурчал я. – Никогда у меня не было солдатского ружья, а в ту ночь я не сделал ни одного выстрела даже из револьвера. Я так же неповинен в смерти этого человека, как твой младенец, который орет в соседней комнате. А теперь уложи меня куда-нибудь; я чертовски устал и хочу спать.

– Уж это тебе сегодня не удастся, ненаглядное дитятко! – сказал ирландец, ухмыляясь.

И он стал доказывать мне необходимость бегства. В конце концов мне пришлось согласиться с тем, что он прав, и мне стало не по себе. По-видимому, следовало удрать сейчас же. Я стал думать, куда бы мне направиться и вспомнил двух братьев индейцев, студентов университета, с которыми познакомился, когда служил там. Ведь они приглашали меня к себе.

Час спустя я мчался темной ночью по дороге, ведшей на север.

На третий день я увидел перед собою форт Мак-Кинли. Я объехал его со стороны леса, потом остановился перед мостом, который вел через Желтую реку в новую территорию. Одобрительно кивая головой, я прочел приказ о своем аресте. Над ним висела доска, на которой было написано, что эта земля отводится индейскому племени апачей на вечные времена и что правительство Соединенных Штатов не может обещать белому, который на нее вступит, никакой законной защиты. Я помчался через мост.

В ближайшей жалкой деревне мне оказали сердечное гостеприимство, как только я назвал имена своих друзей. Мне объяснили, как проехать к их родителям, и, немного отдохнув, я пустился в дальнейший путь.

Старик отец моих друзей оказал мне такой почетный прием, как будто я был президентом Соединенных Штатов. Но я недолго у него побыл. Мне скоро стало скучно.

Все здесь вполне соответствовало описаниям моих друзей. Потомки самого дикого и воинственного из индейских племен вели здесь, на этой неблагодарной почве, требовавшей суровой работы, к которой они не имели ни охоты, ни способностей, унылое и прозаическое существование.

Один старик рассказал мне о других апачах, называемых «дикими индейцами». Они жили не в деревнях, а в палатках из звериных шкур и кочевали с места на место.

Я навострил уши.

– Дикие индейцы? Где же они живут? – спросил я поспешно.

Он указал на юг и пробормотал что-то про Мексику и провинцию Сонора.

– Я хотел бы к ним пробраться! Послушай, как, по-твоему, возможно это? – спросил я.

Он оглядел меня, подмигивая, с головы до пят. «Да, ты можешь к ним отправиться. Тебе нечего бояться. У тебя отнять нечего!»

Это была истинная правда. На мне ничего не было, кроме рваных штанов, такой же рубахи и заржавленного, негодного револьвера; даже самым падким на добычу диким индейцам нечего было бы у меня отнять. Итак, в дорогу!

Глава IV

Я испытал немало злополучий, прежде чем попал к мексиканским индейцам. Но и здесь меня ждало разочарование. В прежние времена в Мексике не прекращались революции, и боровшиеся стороны нанимали индейцев на службу. Им удавалось от души наслаждаться грабежом, убийством и поджогами. И за все это им еще и платили. Но, когда все это прекратилось, жизнь их стала невеселой. Теперь они занимались, главным образом, охотой, объезжали диких лошадей и продавали пестрые ткани и кожаные изделия – работу их женщин. Мелкие кражи вносили некоторое разнообразие в их существование. Все же их кочевая жизнь до некоторой степени привлекала меня. Да и возвращаться пока было опасно: я опасался правосудия Соединенных Штатов. Таким образом я провел у них около шести недель.

Однажды ко мне пришел старик-лекарь, человек с лицом преступника. Он спросил меня – не хочу ли я примкнуть к их племени.

– Что нужно сделать для этого? – спросил я.

– Я изображу на твоей руке племенной знак, и ты станешь апачем! – объяснил он.

Племенным знаком обычно является изображение какого-нибудь животного, которое данное племя почитает святым. Знаком племени, среди которого я жил, была змея; изображение ее красовалось на левой руке у всех мужчин и женщин, которых я знал.

В бытность свою моряком я не раз подвергался татуировке. Варварский обычай этот, как известно, представляется морякам необходимым украшением и принадлежностью их профессии; таким образом предложение лекаря не испугало меня, и я выразил согласие.

На следующий день церемония началась. Она, по-видимому, явилась предлогом для народного увеселения. Мужчины достали из мешков, сшитых из звериных шкур, фантастические украшения из перьев, узкие штаны, обшитые бахромой, боевые топоры и ножи, которыми скальпируют. Женщины оделись в нарядные, пестро расшитые одежды из оленьей кожи и нацепили на себя множество звенящих серебряных украшений. Дикие пляски, сопровождаемые игрой на дудках, завываниями мужчин и резким визгом женщин, не прекращались с самого утра.

Сначала мне все это очень понравилось, так как напоминало мои юношеские мечты об индейцах. Но постепенно я стал приходить в беспокойство, так как заметил, что в самой большой из палаток происходили какие-то подозрительные приготовления. Там развесили бычью шкуру и наполнили ее водой. Потом на улице развели большие костры, раскалили камни и бросили их в воду. Таким образом устроили что-то вроде паровой бани.

Вскоре после этого за мною явилась торжественная депутация и повела меня в палатку. Меня основательно напоили водкой, затем обнажили до пояса, дюжина красно-коричневых рук ухватила меня и приподняла над паром. Так меня продержали некоторое время, вероятно для того, чтобы размягчить мне кожу.

Через минуту преступная рожа лекаря появилась в клубах пара. Он схватил мою левую руку и стал ее массировать. Мне показалось, что я очутился в лапах у медведя. Рука моя стала точно бескостной. Тогда он достал гребенку с тонкими как иглы зубьями и принялся за татуировку, обмакивая ее то в синюю, то в красную растительную краску. Закончив какую-нибудь часть изображения, он плевал мне на руку, проводил по раскрашенному месту рукою и затем деревянной палочкой рисовал следующую часть.

Нельзя сказать, что мне было очень больно. Страдания при этой процедуре причиняли сопровождающие обстоятельства: струившийся ручьями пот, удушливые клубы пара и едкого дыма от огня и масляных ламп, вонь от жареной рыбы и сладкой водки, которая поглощалась в невероятном количестве.

Меня тоже заставляли ее пить, несмотря на все мое сопротивление. Время от времени меня подбадривали многочисленными ударами кулаков по спине. И все это сопровождалось оглушительным шумом и грохотом, который производили плясавшие и пившие!

Зверское мучение это длилось девять часов подряд! В последние два часа мне пришлось делать величайшие усилия, чтобы не свалиться в воду. Я едва дышал, кровь и пот текли мне с высоко поднятой руки в глаза и рот – я казался себе свиньей, которую собирались зарезать.

Внезапно наступил конец. Я стиснул зубы и шатаясь, точно в каком-то красном тумане, не обращая внимания на возгласы окружающих, вышел из палатки. Я спустился к ручью и около часа пролежал в его прохладной воде.

Мои многочисленные новообретенные братья с пестро размалеванными лицами, скрежеща зубами и воя, точно каннибалы, скакали вокруг огней; несмотря на весь неистовый шум, я заснул как убитый.

На следующее утро я не мог пошевелить рукой: она жестоко распухла. Вокруг царила мертвая тишина. Около полудня появился лекарь, осмотрел мою руку и пробормотал: «Ты отлично выдержал! Ты хорошо выдержишь и вторую змею! Она больше и берет больше времени».

– Вто… вторую змею?! – ужаснулся я. – Где же ты собираешься ее изобразить?

– На животе!

Священный Брама! Вторая и еще большая змея красовалась у них на животе? Ее я не мог заметить, ведь эти свиньи никогда не умывались.

В тот же вечер я убежал от своих дорогих соплеменников. Я решил, что лучше отдаться представителям правосудия Соединенных Штатов, чем снова попасть в руки нашего лекаря.

Трудненько мне пришлось на обратном пути. Сначала я встретился с какими-то мексиканскими бродягами, укравшими у меня лошадь. Потом я жестоко натерпелся от собак в деревнях, по которым проходил.

Наконец в глухую полночь, совершенно измученный, хромая, полуголый и изголодавшийся, я добрался до Александрии и постучал в окошко знакомого кабачка. На лице ирландца выразился испуг, когда он меня увидел; он осторожно ощупал мою голову и руки, после чего с облегчением сказал: «Так это в самом деле ты, а не твое проклятое привидение!» Я посмотрел на него, ошеломленный, и он сообщил мне, что через несколько недель после моего отъезда из Рио-Гранде-дель-Норте вытащили труп, который признали за мой, главным образом потому, что на нем были изорванные штаны. Приказ о моем аресте после этого, разумеется, аннулировали.

– Впрочем, дело все равно было бы покончено, даже если бы ты не утонул. Ведь у нас здесь убийство преследуется лишь до тех пор, пока не произойдет новое. А убийства здесь происходят частенько! Долго ждать не приходится. Ну а теперь садись и набей себе чем-нибудь желудок, сынок! Он у тебя дьявольски отощал!

Несмотря на спасительный труп утопленника, я счел благоразумным, проведя несколько необходимых для отдыха дней в своем верном убежище и получив от его хозяина новую одежду и десять долларов, отделить себя от Нью-Мексико несколькими тысячами миль. Я отважно проскочил их «зайцем» на товарных поездах.

Глава V

Первые два месяца после бегства я провел в серебряных рудниках Невады, где познакомился с финном, которого звали Генриком Гуллисоном. Это был огромный, сильный и добродушный малый, любивший выпить. С ним я отправился в Калифорнию. Там мы нанялись на полевые работы. Нам платили сорок долларов в месяц и кормили как в лучшей нью-йоркской гостинице. Но работали мы столько, что за ужином от усталости едва могли есть и клевали носом над пудингом.

Потом мне стало легче: меня назначили надсмотрщиком над паровой молотилкой, а вслед за этим прикомандировали к электромонтеру, устраивавшему освещение в новом доме. Новая работа заинтересовала меня, и я многому научился. Это мне очень пригодилось в дальнейшем как в Америке, так и в Германии.

По окончании полевых работ мы отправились с Гуллисоном в Канаду. Там мы присоединились к партии дровосеков и пошли с ними в занесенные снегом девственные леса Саскачевана.

В таких партиях бывает от двадцати до сорока человек, которые работают на товарищеских основаниях. Каждый вносит определенную сумму денег для закупки провианта, пил и топоров; выручку за нарубленные зимой и проданные весною дрова делят поровну.

Наша партия состояла из двадцати семи человек разных национальностей. Были среди нас и два индейца: один из них занимался охотой, другой готовил нам пищу.

Работа наша была тяжелая, но я до сих пор с увлечением вспоминаю ту зиму. Мне часто представляются леса, погруженные в ледяное оцепенение и глубокое торжественное молчание. Оно нарушалось лишь звуком наших топоров и визгом пил, иногда грубым, предостерегающим возгласом или треском падающих деревьев. В ясные звездные ночи, освещенные северным сиянием, раздавалось завывание волков, визгливый лай лисиц; иногда вблизи нашего дома глухо рычал медведь или раздавался звук, похожий на выстрел, – это раскололось от холода дерево, – повторяемый далеким эхом в темном одиночестве лесов.

Несмотря на разноплеменный состав, наше товарищество довольно мирно и дружно работало до Рождества. Около этого времени ссоры стали возникать все чаще и легко переходили в драки. Образовались три враждебные партии: одна состояла из англичан и немцев, другая из жителей Канады и ирландцев, третья из людей славянского происхождения.

Во время этих столкновений обычно верховодил какой-то креол, называвший себя испанцем. Когда он однажды при мне грубо оттолкнул и едва не изувечил индейца-охотника, я самым решительным образом вступился за последнего. На меня набросились сторонники креола. Меня изрядно поколотили и, кроме того, еще дали понять, что порядочные люди не поднимают истории из-за вонючего краснокожего.

Но вонючий краснокожий был об этом другого мнения. На следующий день в снегу нашли окровавленный труп креола, индеец же бесследно исчез. Никто не видел его больше. Только мне пришлось еще раз встретиться с ним!

В тот же день стало ясно, что мне предстоял выбор между прогулкой по занесенным снегом, глухим лесам в ближайшие поселки или путешествием на тот свет. Сторонники убитого обвиняли меня в том, что произошло. Гуллисон настойчиво предостерегал меня и не отпускал от себя ни на шаг. Он уверял, что каждую минуту может разразиться новое побоище.

Он был прав. Оно разразилось в первый же день Рождества. У одного из канадцев были огромные сапоги, которые он по вечерам мазал нестерпимо вонявшим рыбьим жиром. Гуллисон решительно потребовал, чтобы он выставлял их куда-нибудь на ночь из помещения, где все мы ели и спали. Канадец злобно поглядел на него и пробормотал: «Немецкая собака!» Они все считали Гуллисона немцем, так как он говорил по-немецки.

Он, я и один норвежец потом еще долго сидели за столом, попивая грог. Когда мы ложились спать, норвежец сказал: «А ведь тюльпаны-то снова торчат и благоухают здесь!» – схватил сапоги канадца и вышвырнул их в окно.

На следующий день меня разбудил яростный рев и звук тяжелого падения. Вскоре наш дом превратился в поле кровавой битвы.

Оказалось, что ночью лисицы сожрали сапоги канадца. Он нашел одни лишь каблуки. Их он швырнул Гуллисону в лицо.

Я не успел еще подняться, как предо мною сверкнули темные глаза и что-то заблестело в занесенной вверх руке. Я отпрянул назад, почувствовал холодное прикосновение к колену левой ноги и изо всех сил ударил правой по наклонившемуся надо мною коричневому лицу. С потолка со звоном свалилась лампа. Я вскочил, инстинктивно ударил кулаком по вынырнувшим предо мною чьим-то оскаленным белым зубам и торопливо пробрался в узкое пространство между стеной и печкой. В нашем помещении происходило жестокое побоище, оглашаемое ревом, стонами и проклятиями. Вдобавок раздались еще выстрелы из револьвера, потом дверь распахнулась и наступило некоторое успокоение.

Почувствовав что-то липкое и сильную боль в колене, я нагнулся, чтобы осмотреть рану. В это время несколько человек, говоривших по-испански, пробрались мимо меня к двери; одновременно вспыхнула охапка бумаги, которую кто-то бросил в печку, чтобы осветить помещение. Я почувствовал направленный на меня злобный взгляд, кто-то точно кошка прыгнул в мой угол и замахнулся в меня сверкающим лезвием ножа.

Я отпрянул в сторону. Нож странным образом прошел между рукой и грудью, отхватив лишь небольшой кусок мяса на локте. Убийца с той же кошачьей ловкостью отскочил назад. Разъяренный, я кинулся вслед за ним и раздробил ему череп топором. Падая, он увлек одного из своих товарищей, который повалился с ревом. Удар моего топора пришелся ему по руке. Другой его приятель кинулся к двери, преследуемый мощными кулаками Гуллисона.

У меня глаза налились кровью. «Проклятые канадцы! Всех вас нужно прикончить!» – орал я. Ко мне присоединились все наши немцы и англичане. Вскоре враги наши стали спасаться бегством. Многих мы вышвырнули из окон.

Мы занялись своими многочисленными ранами. Но не успели еще перевязать их, как на улице разразилась новая, такая же яростная битва.

Мой гнев быстро прошел, я стал мучиться сознанием сделанного и охотно согласился вступить в переговоры о перемирии, как только последовало предложение из леса.

Мы отдали им их вещи и часть провианта, но потребовали, чтобы они немедленно ушли. Каждого, кто окажется здесь завтра, мы угрожали застрелить.

Они ушли мрачные и безмолвные, но к ночи многие из них вернулись, взломали помещение, где находился провиант, украли часть сала, потом подожгли помещение. Впрочем, огонь сам собою быстро погас; всего хуже было то, что они оставили дверь открытой. За ночь волки и лисицы расхитили большую часть провизии. Того что осталось, едва могло хватить нам на неделю.

Большинство наших товарищей быстро собрались в путь и покинули нас на следующий же день. Остались лишь тяжело раненный индеец-повар, маленький кривоногий голландец, Гуллисон и я. Мне приходилось ждать, пока не заживет раненая нога. Гуллисон не хотел меня покинуть, а голландец не хотел покидать Гуллисона.

В один из последних дней декабря, к вечеру, индеец стал бредить. Он был ранен в голову и спину. Я провозился с ним почти всю ночь, в то время как мои товарищи пьянствовали. Лишь под утро я на короткое время заснул. Туманный снежный рассвет разбудил меня. Я взглянул в остановившиеся зрачки индейца. Рука его была холодна как лед.

Все утро я промучился, стараясь вырубить могилу в обледеневшей и твердой как камень земле. В конце концов мне пришлось это бросить. После обеда я натаскал дрова и развел костер. Когда дневной свет стал меркнуть в наползавших снеговых тучах и в доме зазвучали песни моих пьяных товарищей, странно сливаясь с далеким криком полярной совы, могильный костер мертвого индейца наполнил зимний лес красным заревом.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации