Электронная библиотека » Артур Гайе » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 17 марта 2018, 05:20


Автор книги: Артур Гайе


Жанр: Приключения: прочее, Приключения


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Глава IX
Гроза в ливийской пустыне, осел и судьба моего Ассула

Ночь была свежа, и небо ясно, дорога простиралась перед нами ровной полосой, и мы за эту ночь одним духом проехали около семидесяти километров.

Но вдруг поднялся ветер, который задул с невероятной силой – это немного освежило наши запыленные и разгоряченные лица, – звезды постепенно стали меркнуть и сливались со светлеющим фоном неба, на горизонте из серой полосы земли вынырнули очертания скал, изъеденных песками и иссушенных жарой. Мы изредка обменивались несколькими словами, нарушавшими тишину, господствующую вокруг нас. Целыми часами слышно было только шарканье верблюжьих копыт по песку и звон колокольчика верблюда-вожака.

Мудир, в своем белом шерстяном бурнусе, остановил верблюда и поднял руку, требуя внимания.

– Халас! Готово! Здесь мы отдохнем. Отсюда начинается скверная дорога, друзья мои, а мы и наши животные устали. Мы…

Но тут речь его была прервана страшными криками: «Алла! Илаилалла! Алла-иллала…» – и на нас из-за скал с воем выскочила толпа бедуинов в белых одеждах, верхом на лошадях. Лошади с раздувающимися ноздрями, как волки, бросались на наших верблюдов, видны были длинные дымящиеся ружья, кривые ножи и блестевшие холодным цветом стали кривые бедуинские сабли. Они били и кололи, наступая на нас со стремительной быстротой, в то время как над нами раздавался их воинственный клич:

– Алла-илла! Алла-илла…

Все произошло так быстро, что я не помню, сам ли я разыскал своего верблюда, или он случайно очутился возле меня, но, как бы там ни было, я выхватил винчестер, который, несмотря на насмешки Кольмана, постоянно держал у своего седла, и сделал несколько выстрелов. Я так безумно устал от проделанного нами ночью путешествия, что, если бы не Кольман, очутившийся внезапно рядом со мной, я не смог бы сесть на верблюда. Кроме того, на мои больные нервы все особенно сильно действовало, и когда после окружавшей нас тишины из-за скал вдруг выскочила эта орда, то их завывание буквально привело меня в ужас. Когда я очутился верхом на верблюде, мой страх как рукой сняло, и я с удовольствием выпустил подряд все десять зарядов в беснующихся всадников, затем переменил магазин и снова с поразительным хладнокровием стрелял, целясь в белые одежды нападавших.

Слабый свет наступающей зари осветил поле битвы: как живые башни сновали горбы верблюдов, лошади черными силуэтами мелькали между ними, белые одежды бедуинов развевались от ветра, клинки оружия блестели холодной сталью, а из дула ружей то и дело показывался сноп огня. Тут я увидел коня, который несся прямо на меня: на нем сидел бедуин, закутанный в белые одежды. Я видел только его черные глаза, горевшие злобным огнем, и увидел темную волосатую руку, размахивающую кривой саблей. Я не попал в грудь всадника, куда целил, а немного левее – в руку, державшую саблю; сабля полетела на землю, и через секунду эти горевшие ненавистью глаза были уже совсем близко от меня. Я все-таки успел еще раз нажать курок, но тут мой винчестер дал осечку; тогда я прикладом ударил в лицо нападавшего и вышиб его из седла. Возле моего уха просвистела пуля.

В толпе снующих взад и вперед фигур я заметил серебристого верблюда Кольмана и увидел, как профессор непрерывно стрелял в толпу. Откуда-то снизу до меня донесся голос Ассула:

– Господин, стреляй в них! Ах, проклятые!

Я увидел в его руке браунинг, из которого он целился в скачущих лошадей и закутанных в белое бедуинов, а когда я, присоединившись к нему снова, выпустил весь запас снарядов из моего винчестера, то толпа нападавших на своих низеньких лошадках вдруг шарахнулась в сторону и бесшумно, как привидение, растаяла в розовых лучах зари.

Лучи восходящего солнца разлились по пустыне и озарили облака пыли, поднятые сражавшимися. Я увидел, как Кольман слез со своего верблюда; на его гладко выбритом черепе, с которого слетела чалма, виднелся кровавый шрам. За ним стоял мудир, который внезапно приподнял к небу обе руки как будто для молитвы и повалился на песок, на котором тут и там лежали человеческие тела.

Тут ко мне подбежал Ассул; он во все горло кричал что-то непонятное и внезапно с ловкостью кузнечика сделал прыжок на спину свободного коня одного из бедуинов и умчался вперед к восходящему солнцу, очевидно, в погоню за нападавшими; за ним помчались и остальные слуги. Я подумал о том, какое интересное описание пошлю я читателям «Часов досуга», и тут мне стало страшно: неужели я все случившееся со мной буду оценивать только с этой точки зрения?

Когда я слез с верблюда, ко мне подбежал Кольман: из раны на его голове текла струйка крови, которая терялась в густой бороде. Торопливо протерев очки, он сказал: «Надеюсь, вы не ранены?»

Я утвердительно кивнул головой и, несмотря на его протесты, внимательно исследовал рану на его голове.

– Неудачный удар саблей, который содрал кожу; кость не повреждена. Я очень рад!

– Да, к счастью, это ерунда. Но пойдемте – надо помочь мудиру. Как по-вашему, что это все значило?

– Ничего особенного. Они приняли нас за итальянцев; это, очевидно, те самые бедуины, которые перестреливались с нашим отрядом у Бир-Агроны.

Изъеденное оспой лицо мудира было желто, как воск; слуга, стоявший возле него на коленях, показал нам глубокую рану внизу живота.

– Это был последний выстрел одного из этих собачьих детей, – сказал он.

Я с сожалением посмотрел на мудира и спросил, сколько людей у нас осталось в живых.

– А как ты уцелел? Жив ли твой верблюд? – спросил я слугу. – Да? Тогда садись на него, догони наших людей и прикажи им немедленно вернуться. Спеши, но будь осторожен!

– Хорошо, – сказал он и, вскочив на своего верблюда, умчался по тому же направлению, куда ускакал Ассул с остальными слугами.

Я оставил мудира на попечение Кольмана и пошел с единственным не раненым слугой в обход по полю сражения.

Один из наших был убит, двое тяжело ранены; один умер, когда я притронулся к нему, – у него саблей была перерезана сонная артерия. Рядом с ним лежал бедуин, очевидно, ранивший его, сжимавший в руке кривую саблю. Его глаза с ненавистью смотрели на меня: когда я попытался отнять у него саблю, он плюнул мне в лицо.

– Дурак! – крикнул я. – Бог наказал вас слепотой, мы не итальянцы. Там вот лежит мудир из Джарабуба, то есть ваш же чиновник. Посмотри, как вы отделали его. А тот, который стоит возле него на коленях, – это такой же бедуин, как и ты, а я немец и всегда был другом вашего народа, который дал мне имя Абу-Китаб! А тебя Аллах накажет тем, что тело твое умрет раньше тебя: у тебя пуля засела в позвоночнике.

Он от ужаса застыл на месте с разинутым ртом, затем в отчаянии натянул свою чалму на глаза и, бросившись лицом в песок, глухо завыл.

Немного поодаль я увидел картину, которая заставила меня содрогнуться от ужаса: возле околевшей лошади на песке лежал маленький туземец – слуга Кольмана, у него на виске была еле заметная ранка, из которой каплями сочилась кровь, его детский рот был полуоткрыт, на коричневом лице застыло то же самое выражение трогательной красоты, которое было при жизни.

Нападавшими был оставлен только один труп и две смертельно раненных лошади. Двумя выстрелами из винчестера я прекратил их мучения. Я увидел еще несколько раненых лошадей, которые при моем приближении пытались убежать; всех остальных убитых и раненых нападавшие, очевидно, увезли с собой.

Я внезапно почувствовал реакцию после бесконечной верховой езды и кровавого финала этой ночи: у меня затряслись колени, и чувство безумной усталости заставило меня прислониться к туловищу одной из убитых лошадей. Я слышал, как Кольман звал меня, но не в силах был ему ответить. Меня привел в себя Ассул: он с криком подъехал ко мне, его уродливое лицо было искривлено в гримасу, слезы лились ручьем по грязному распухшему лицу.

– Что случилось? – спросил я его и только по звуку моего хриплого голоса понял, что меня мучает жажда.

– Господин, смотри… Вон там – это брат моего отца. Моего отца! И еще один мой брат лежит вон там, подальше, с пулей в животе и проклинает небо от невыносимой боли, а трое остальных тоже из моего родного селения. Я говорил с ними, – он снова завыл, как пес. – Господин! Скажи, почему Аллах затемняет разум людей и они нападают друг на друга, как ночные гиены?

– Почему люди нападают друг на друга? Не могу объяснить тебе этого, Ассул. Как будто на земле мало места для тех и других! Надо было бы предоставить это диким зверям!

Он убежал и, бросившись на колени перед своим раненым дядей, в отчаянии зарыл лицо в песок.

Мы же собрались и устроили совет, что нам теперь предпринять. Слуги сообщили, что двое из наших мулов ранены, двое исчезли совсем, причем на одном из них были наши запасы воды. Ничего другого не оставалось, как послать одного или двоих из нас на самых лучших верблюдах и как можно скорее в Джарабуб, чтоб оттуда прислать помощь остальным, которые должны медленно следовать за посланными.

Со слов Ассула, из которых трудно было что-нибудь разобрать, так как он плакал как ребенок, мы поняли, что нападавших нам больше нечего бояться. Сильный огонь, который мы открыли по ним, нагнал на них такого страху, что они умчались бог весть куда. Кроме того, они теперь узнают, кто мы, и это в значительной степени умерит их пыл. Но наши слуги были так напуганы этими номадами[17]17
  Кочевые бродячие племена скотоводов.


[Закрыть]
пустыни, перед которыми они испытывали суеверный страх, что ни за что не поехали бы одни вперед. Поэтому на них нечего было рассчитывать. Кольман, несмотря на свою рану, готов был немедленно отправиться в путь, но я убедил его, принимая во внимание его медицинские познания, остаться с ранеными. В конце концов оставался только я один. Я решил взять с собой Ассула, так как без ужаса не мог подумать о переезде через пустыню одному: поэтому я уговаривал себя, что не найду дороги, и если проблуждаю долгое время, то помощь придет слишком поздно.

Если бы я мог в тот момент подавить в себе этот беспричинный страх, то, может быть, сейчас не имел бы на совести человеческую жизнь.

Через полчаса после принятого решения мы двинулись в путь. Было страшно трудно заставить идти усталых, голодных животных и еще труднее оторвать Ассула от своего дяди, возле которого он лежал, в отчаянии вырывая у себя волосы. С опухшим лицом и равнодушным взглядом вскарабкался он на горб верблюда и жалобно, как раненое животное, смотрел на меня оттуда. Меня мучила страшная жажда, но я не решался утолить ее из тех скудных запасов воды, которые уцелели.

День обещал быть особенно жарким. Когда я, проехав несколько шагов, обернулся, чтобы кивнуть оставшимся, то увидел совсем маленькие фигурки людей и верблюдов, вскоре потонувшие в песчаной бесконечности пустыни. Высокие скалы впитывали в себя солнечные лучи и закрывали нас от малейшего дуновения ветерка: воздух был горяч, как в раскаленной печке. По моему телу ручьями бежал пот, что очень редко случается в сухой атмосфере пустыни, а мои взбудораженные нервы довели меня до того, что за каждым камнем мне чудились притаившиеся фигуры бедуинов, подкарауливающие нас.

Выше, на плоскогорье, которое начиналось этими скалами, было гораздо лучше. Горячий ветер подул нам навстречу, но это был все же ветер, а не неподвижная знойная атмосфера раскаленной печки. Дорогу мы видели ясно: ее указывали нам кости околевших лошадей и верблюдов, белеющие тут и там.

Утром все шло довольно сносно. Животные, чуявшие близость дома, напрягали свои последние силы, и за два часа мы прошли половину пути (приблизительно восемнадцать километров) до оазиса. Но тут ветерок совершенно прекратился, воздух снова стал тяжел и душен, казалось, что кровь в наших жилах нагревается до температуры кипения. На меня напало чувство смертельной усталости, веки закрывали воспаленные глаза, язык во рту распух от жажды, в горле саднило как от кислоты, и сгустившаяся от жары кровь медленно текла по жилам. Ассул, до сих пор не произносивший ни слова, подъехал ко мне и странным голосом спросил меня о чем-то, но я не понял ни слова и переспросил его, в чем дело. Тут я заметил, что с моих губ тоже срываются какие-то нечленораздельные звуки и хрипенье. Ассул сидел, сгорбившись, на своем верблюде, опустив голову на грудь; на его похудевшем лице еще заметнее выделялся громадный нос, а его воспаленный взгляд скользил по мне так же равнодушно, как по камням пустыни. Он, казалось, уже забыл, о чем только что спрашивал, и в тупом равнодушии поехал дальше. Я следовал за ним, задыхаясь от жажды и стараясь не отклонять своего верблюда от правильного пути к кажущимся миражам – источникам и колодцам.

Тут я заметил, что мое животное хромает на одну ногу. Оно хромало все сильнее и сильнее и в конце концов стало заметно отставать. Я стал кричать, издавая странный, хриплый звук, причинявший боль моей пересохшей глотке, но Ассул не слышал ничего. Тогда я принялся бить и подгонять своего верблюда, что было сил, и в конце концов догнал Ассула, который, не обращая внимания на мои крики, продолжал ехать дальше, спокойно покачиваясь в седле. Тут я соскочил со своего верблюда, мои онемевшие от сидения ноги подкосились, и я упал, но опять в смертельном ужасе вскочил на ноги и, вероятно, так и не догнал бы Ассула, если бы его верблюд от моих криков внезапно не остановился.

Он ничего не ответил на мой вопрос – доедет ли он сам до оазиса: казалось, он вообще оглох. Тогда я насильно стянул его с седла, велел ему сесть на моего верблюда и медленно следовать за мной. Я тряс его за плечи, чтобы получить от него хоть какой-нибудь ответ, и, отчаявшись услышать от него хоть слово, сел на его верблюда и поехал дальше. Я видел, как Ассул сел на придорожный камень и не двигался с места, а когда я еще раз оглянулся, то его уже не было видно в горячем раскаленном воздухе пустыни, только верблюд едва заметной теневой полоской выделялся на горизонте.

Затем мой мозг потонул в галлюцинациях. Мое тело корчилось в седле от безумной жажды, в воображении появлялись картины одна лучше другой; я плакал и смеялся, говоря вслух сам с собой. Только одно еще оставалось у меня в сознании: держаться руками за седло! Держаться за седло, чтобы не упасть! Животное само найдет путь домой: оно медленно шуршит копытами по песку, но оно идет домой. Домой! К воде!

Вдруг сквозь ужасное молчанье пустыни послышался какой-то все усиливающийся звук. Разгоряченное животное, сильно пахнувшее потом, вздрогнуло и остановилось. Что-то подуло мне в лицо, песок посыпался на нас, и воздух вдруг стал очень прохладен. Я с наслаждением разомкнул запекшиеся губы и с трудом открыл глаза, чтобы посмотреть, где я и что со мной. На нас неслась черная туча, сквозь которую прорывались молнии и гремел гром. Это была чудо-гроза в Ливийской пустыне.

С шумом заколотили капли дождя по моей болевшей от солнечных лучей, сожженной коже и по шерсти измученного животного. Я упал лицом на мокрую шерсть верблюда и старался языком слизать влагу, скопившуюся в ее складках. С жадностью сорвал я с головы мокрую чалму и высосал ее всю, и, когда дождь прекратился, издал крик отчаяния. Я все еще хотел пить! Как собака, облизал я стремена, на которых блестели капли дождя, выкрутил рукава моего бурнуса и выпил грязную жидкость, получившуюся при этом, сожалея о каждой капле, которая падала на землю.

Через некоторое время солнце опять показалось из-за грозовой тучи; облака пара повалили от мокрой шерсти животного. Я втягивал его в себя, все еще испытывая ужасную жажду, но мой освеженный мозг сознавал, что я теперь смогу добраться до цели моего путешествия. Я нагнулся вперед и, поглаживая шерсть верблюда, говорил ему подбадривающие, ласковые слова и почесывал его за ушами.

Но у бедного животного ноги подкашивались от усталости: с одной стороны, его тянула к себе близость дома, а с другой – смертельная усталость подсказывала ему, что надо прилечь и отдохнуть, хотя бы немного. Я смотрел вперед, ожидая увидеть на горизонте темную полоску, обозначающую близость оазиса, но ничего не было видно.

Внезапно маленькая голова усталого животного повернулась влево, и я увидел по направлению его взгляда в прозрачном воздухе две человеческие фигуры и одного мула, которые шли нам навстречу по дороге. Мой бедный, измученный верблюд остановился и тихо стонал от усталости. И вдруг он повалился на передние ноги, так, что я от неожиданности, выскочив из седла, перелетел через его голову и упал обеими руками на острые камни. Бросив взгляд на своего несчастного товарища, я стал кричать и звать этих людей. Они остановились. Я взял свое ружье с седла и заковылял по направлению к ним. Это были старик, молодая женщина и нагруженный поклажей здоровый мул.

– Да будет благословен ваш день, о люди! Не бойтесь меня – я посланный мудира из Джарабуба. Далеко ли до Джарабуба? – спросил я.

Они молчали, тараща на меня глаза и не отвечая ни слова.

– Скорее отвечайте, прошу вас! Вы ведь идете оттуда. На вашего мудира совершено нападение, он тяжело ранен и вместе со своим караваном остался без воды… Они умрут в пустыне от жажды, если вы не пошлете им помощь. Дайте мне вашего мула – мой верблюд останется у вас в залог! Только скорее разгрузите мула и скажите мне, как скоро я смогу доехать на нем до Джарабуба. Есть ли у вас хоть немного воды?

Но они все стояли, не двигаясь с места. С выражением тупого упрямства и страха женщина обхватила руками шею мула, а старик размахивал толстой палкой, которую он держал в дрожащей руке.

Тогда я решил не терять больше времени на пустые разговоры. Двумя ударами ножа перерезал я веревки, которыми был привязан груз к спине животного. Женщина завизжала, старик бросился ко мне и, ударив меня палкой, закричал:

– Ах ты, воришка! Проклятый лгун!

Но тут я вырвал палку у него из рук, ударил по пальцам женщину, которая схватила мула за уши, вскочил на мула и стукнул его по голове. От неожиданности и боли мул, как угорелый, галопом понесся вперед по дороге.

Это было ужасное путешествие. На животном не было ни седла, ни уздечки; я скорее лежал на нем, чем сидел, и скоро на моем теле не было ни одного местечка, которое бы не болело. Мои колени и руки горели как в огне, ребра ныли от удара старика, на голове стала болеть старая рана, глотка пересохла, язык распух и не поворачивался во рту. Палящее полуденное солнце жгло мне спину, и, несмотря на быстрый бег животного, я чувствовал, что засыпаю. Остальную часть пути я провел в полубессознательном состоянии. Я помню только, как в страшную тишину, царящую вокруг меня, стали врываться какие-то звуки: лай собак, глухой рев верблюдов, крики ослов и голоса людей. Как в тумане, видел я светлые стены строений, темные деревья и улицу, по которой проходили люди, обвевавшие меня своими одеждами. До меня доносились чудесные ароматы еды. Мул внезапно остановился, чья-то рука взяла меня за плечо, и я почувствовал благоухающее луком дыхание и услышал чей-то сердитый голос, затем все поплыло куда-то, и я провалился в темноту…

Я пришел в себя от чувства удивительной прохлады: я почувствовал у своих губ край посуды и, схватив волосатую руку, державшую сосуд с водой, стал втягивать в себя как будто раскаленную жидкость, причинявшую сначала невыносимую боль, а затем ставшую удивительно прохладной и приятной. Я тянул и тянул без конца; потом я увидел возле себя массу коричневых грязных ног и мягкую пыль, в которой я сидел, а за своей спиной почувствовал прохладную стену каменного строения. Раздавшееся надо мной разноголосое бормотание перешло в возбужденные крики, все сразу задавали мне вопросы, – вдруг босые ноги расступились, и возле меня присел человек в башмаках и штанах цвета хаки, который спросил басом:

– Кто ты, господин?

Этот вопрос сразу вернул меня к действительности и напомнил мне все обстоятельства моего путешествия. Но разговор не так-то легко удавался мне. Через четверть часа они все же доставили меня в мудират, а еще через четверть часа оттуда выехали вооруженные люди.

Я помню, что давал показания чиновнику в золотых очках, потом мысли внезапно стали путаться в моей голове, язык заплетаться, и когда я хотел еще что-то сказать, то почувствовал полотняную простыню, покрывшую мне рот. Вокруг меня стало темно, как ночью. Затем я услышал шаги босых ног и тихий голос, спрашивавший меня:

– Господин, ты хочешь пить?

– Да. Но что же это, когда же они поедут?

– Они уже давно поехали и скоро должны вернуться обратно. Иншалла! Такова воля Аллаха!

Я хотел приподняться, но малейшее движение причиняло мне боль, так что я прекратил эти усилия; я хотел спросить еще о чем-то, но в тот же миг снова уснул.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации