Текст книги "Дневник Армана Китобоя"

Глава 7 Первая охота

Вчерашний ветер сменил настроение, теперь он бережно поглаживал траву. Небо цвета медного купороса повисло над островом.

Картина запустения.

Если бы не скалы, можно было сойти с ума от однообразия плоского ландшафта.

Наспех починив койку, Глеб направляется к озеру. Брюки заправлены в сапоги, наглухо застегнутая дубленка. Небольшое головокружение и тремор – но это норма, когда голоден. Холодная вода сдавила внутренности, уменьшила в размерах гортань и сменила жажду на тошнотворное состояние.

Вскарабкавшись на скалы, Глеб смотрел на остров. Он казался ему намного меньше, чем вчера. Остров хорошо просматривался. На противоположной стороне, у береговой линии, виднелись черные валуны. Океан был спокойным. Глеб чуть было не упал со скалы, когда заметил, что валуны двигаются. Ему было не важно, что там шевелится на берегу, если это живое существо, значит можно попробовать его убить и съесть. Чувство голода наполнило воздух запахом свежего мяса. Сейчас, он готов был впиться зубами в сырой кусок плоти любого животного.

Крепко сжимая рукоятку мачете, он медленно шел в направлении двигающихся валунов. Глеб не помнил, как вернулся в вагон за оружием. Подойдя на довольно близкое расстояние, он увидел, что валуны – это небольшая группа тюленей, лениво развалившихся на берегу. Ситуация осложнялась тем, что в этой части острова не было скал. Глеб считал шаги,

20, 21, 22

Это скорее был навязчивый невроз, нежели способ успокоиться и постараться не вспугнуть жертву.

23, 24, 25,

Еще немного. Осталось буквально несколько десятков метров.

26, 27, 28, 29.

Неимоверными усилиями он сдерживал себя, чтобы не побежать на тюленя.

Их было восемь. Тюлени огромными черными кляксами валялись на берегу. У них была маслянистая кожа и огромные черные глаза.

30, 31, 32

Они никак не реагировали на появление Глеба. Видимо, впервые столкнувшись с человеком, не видели в нем угрозы. Один из тюленей медленно пополз к воде. Животные лениво перекатывались по песку и теперь, Глеб был уверен, что успеет нанести несколько ударов.

Только бы мачете не подвел.

34,35…

Последнее что он запомнил, это взгляд тюленя. Влажные глаза. Полное смирение перед смертью. Глеб отчаянно наносил удары, а когда устал и остановился, то увидел, как кровь втекает в надрезы, окрашивая жировые прослойки тюленя в темно-красный цвет. Голова животного была уничтожена, как если бы в нее выстрелили разрывной пулей.

***

Небольшой фрагмент тюленя был отрезан от туши. Слизистая масса приятно отягощала руки. Теперь в его вагончике будет свет. Нужно поместить жир в светильник, сделать фитиль и поддерживать огонь. Тюлень огромный, расходного материала хватит надолго.

***

На пороге вагончика он разрубил добычу на мелкие куски, засыпал солью и, поместив в кастрюлю, оставил на улице. При такой погоде мясо не испортиться, тем более, засоленное. Емкостью для жира послужил глиняный горшок. Затем он распустил нитку от свитера, продел её сквозь кусочек жира, поместил всё это в светильник, и поджог зажигалкой кончик нити.

В комнате появился робкий язычок пламени. Казалось, он стесняется своего присутствия, виновато прижимаясь к стенкам светильника.

Глава 8 Из воспоминаний Глеба

Когда разделал мясо, умылся на озере, принес две кастрюли воды и соорудил светильник – я был счастлив.

Буквально на секунду.

У меня была вода, еда, свет. Кусочек мяса, обожженный пламенем, я съел, практически, не прожевывая. Затем, вопреки здравому смыслу выпил ледяной воды, за что через несколько часов заплатил болью в желудке.

Инородное тело в иммунной системе острова – вот как можно было охарактеризовать существование Глеба. Необходимо адаптироваться, иначе остров выработает антитела, и он будет отторгнут.

Все эти медицинские термины выбросило волной ретроспективной памяти из далекого 1999 года, когда он проходил обучение в медицинском колледже. Это было интересное время…

Ну вот, опять я тороплю события. Глеб-студент появится на страницах этой книги чуть позже. Сейчас его ждет интересная находка.

Победив голод, он торжественно расхаживал внутри узкого брюха вагончика, постоянно посматривая на пламя, обуреваемый гордостью первобытного человека, которому удалось разжечь костер и накормить себя.

глава 9 Дневник китобоя

Ненависть ослепляет? – нет, по-настоящему ослепляет голод, иначе, как можно объяснить появление толстой тетради на подоконнике. Только сейчас Глеб заметил её. Казалось бы, нужно несколько часов, чтобы изучить каждый прыщик этого пространства, но когда ты голоден, внимание привлекают только те объекты, которые можно съесть.

Кожаная обложка тетради была исполосована морщинами, сквозь которые проглядывала надпись «Дневник китобоя». 102 пронумерованные страницы. Глеб принялся спешно листать дневник, но потом остановился. Это ведь единственная и последняя книга в его жизни, нельзя спешить. Осталось 59 дней до казни. Сегодня он прочитает первую страницу.

Это мой дневник, через несколько глав я появлюсь, и мы познакомимся с Глебом.

«Отец любит меня. Он может убить за меня» – эта надпись большими буквами занимала всю страницу.

Глеб отложил дневник в сторону.

Включаю машину времени, чтобы объяснить степень влияния фразы «Отец любит меня…» Летим…

Глава 10 1990 год. Забытая деревня в Армении. Песок. Змеи. Школа. Первый нокдаун

Помните, я говорил, что всё это (вагон, печь, крыса) уже происходило с Глебом? Теперь подробнее:

После бегства из Баку, семья Глеба вернулась на историческую родину, а точнее – в маленькую деревню с названием «Масис» на юге Армении. Это была настоящая дыра. Сплошной песок, огромное количество змей, жара, – в общем, пустыня Сахара в миниатюре. Один знакомый любезно предоставил свой вагончик для проживания. За день вагончик накалялся, превращаясь в скороварку, в которой тушились Глеб, мама и папа, – это летом, зимой же, вагончик становился холодильником. Оставленная в стакане вода под утро покрывалась ледяной коркой.

Отец начал рыть фундамент на небольшом участке земли, выделенном местными властями. Происходило это так: папа копает, а мама сидит у ямы и читает вслух Высоцкого или Есенина – только эти две книги стихов удалось захватить в спешном переезде.

Глеба определили в ближайшую школу – примерно 3 километра пешком по безжизненной дороге. Школу Глеб прогуливал с разрешения родителей, но для приличия иногда появлялся.

Отец работал в ресторане «Интурист», (Ереван,18 километров до деревни) героически преодолевая расстояние пешком. Когда он возвращался, а было это практически всегда ночью, его сопровождали стаи голодных собак. Одежда отца была насквозь пропитана ароматами кавказской кухни, плюс в руках пакет, в котором он нес еду. Отмахиваясь от голодных животных, он приходил в вагон, где его ждала мама Глеба. Независимо от того, когда вернется отец, всегда ждала. Если в пакете у отца было что-то вкусное (торт, например, или шашлык), он будил Глеба, и тот с удовольствием уплетал.

Вот так и жили, мама научилась готовить на двух кирпичах летом, а зимой топили печь, точно такую же, как сейчас у Глеба на острове. Воду носили издалека, в ведрах, условий никаких, туалет на улице. Не было даже электричества. С наступлением ночи, они закрывались в вагончике и зажигали керосиновую лампу.

В одну из ночей, их разбудил подпрыгивающий плинтус. Глеб с мамой смотрели, как отец, подсвечивая керосиновой лампой, ищет источник звука. Плинтус какое-то время ещё попрыгал и успокоился. – Наверно крыса – предположил отец и следующей ночью принес с работы мышеловку с мощной пружиной. Зарядили. Залезли на кровать. Ждали…

Ждать пришлось не долго. Плинтус снова затанцевал, затем успокоился, и в полной тишине вагона послышалось легкое шуршание, далее резкий звук захлопнувшейся мышеловки, потом, звук перемещающегося железа по деревянному полу. Глеб от страха взобрался на душку кровати и сохранял там равновесие вопреки всем законам физики. Отец зажёг лампу, последовал за шумом и увидел страшную картину. Удар пришелся на середину черепа крысы, пол был залит кровью, но животное продолжало бороться за жизнь, таская за собой мышеловку. Только после того, как отец нанес несколько мощных ударов шваброй, крыса успокоилась. До утра никто не уснул.

Это событие заняло бы первое место в памяти Глеба, но вскоре случилось вот что:

Во время очередного визита вежливости в школу, Глеб получил пощёчину от учителя физкультуры. Удар был сильным, но Глеб устоял на ногах, несмотря на то, что вспышка фейерверка брызнула из глазниц и слегка поджались коленки.

Несколько слов о физруке: рост выше среднего, плотное телосложение, неухоженные усы, застиранные спортивные штаны, ядовито жёлтый свисток на шее, трое детей учились в той же школе. Глеба он ударил за непростительную провинность: он посмел пнуть ногой волейбольный мяч.

По дороге домой он репетировал разговор с отцом, задавал себе вопросы и отвечал на них от имени папы. Потом, представлял, что будет на обед. Уроков задали много, но он не собирался ничего учить. Следующий визит вежливости будет не скоро, теперь есть веская причина – физрук-садист.

Огонь на щеке потихоньку угасал. Отдельные угольки-отпечатки пальцев еще тлели, но это уже не имело значения, он дома, мама и папа здесь, самодельный лук со стрелами ждет его под кроватью, сегодня будет хороший день.

– Что с лицом, – спросил отец, откладывая в сторону книгу.

Странное дело, ни во время удара, ни после, он не испытывал обиду, но сейчас, дома, Глеб расплакался и всё рассказал отцу.

– Идем со мной, – громыхнул папа.

– Куда?!

– Быстро со мной!

Недалеко от вагончика стоял небольшой кирпичный домик, там жил дядя Юра, мирный старичок и счастливый обладатель «шестерки» Жигули.

По выпученным глазам папы, дядя Юра понял, что лучше отдать машину по-хорошему. В дороге отец скрежетал зубами, шумно дышал и несколько раз переспросил Глеба, действительно ли он говорит правду. Глеб уже пожалел, что рассказал, но было поздно.

Подъехали к школе.

– Показывай.

Сердце заглушало шум шагов, во рту пересохло.

– Вот он, – выдавил Глеб, указывая на физрука, у которого только что начался урок.

Дети стояли по стойке смирно. Отец подлетел к физруку, взял его за ухо и потащил к парадному входу школы. Ненависть к учителю ослепила его. Физрук еле успевал за ним, повизгивая и безуспешно пытаясь спасти ухо.

Зашвырнув физрука в первый попавшийся кабинет (благо пустой) отец обрушился на него градом ударов. Потом, когда устал махать кулаками, бил головой о доску: мой «удар», ребенок «удар», идет в школу «удар» четыре километра, и ты «удар» … убью…

Какими-то добрыми ветрами в кабинет внесло директора школы, который повис на папе и представился: – директор.

– Вот скажи мне, я не прав? – обратился к нему папа, прекратив смертоубийство.

– Прав, – сказал директор. Его посвятили в курс дела одноклассники Глеба.

То, что еще пять минут назад было физруком, вытекло из кабинета и растворилось в пространстве.

***

Совершим ещё один прыжок во времени, отправимся к повзрослевшему Глебу в период «распада».

О самом стыдном.

Когда говоришь правду, приходится жертвовать лицом. Пользуясь неприкосновенностью отшельника, позволю себе рассказать историю, о которой лучше бы промолчать. Даже почерк стал корявым, эдакий внутриличностный конфликт на физиологическом уровне, пальцы пытаются переломать хребет ручки и вытащить из неё стержень – спинной мозг, но ничего не выйдет, рука, ты в меньшинстве. Итак:

Её звали Марина. Безумно красивая, несмотря на большой наркоманский стаж. Глеб никак не мог понять, почему с ней не происходят известные метаморфозы, как со всеми наркоманами. Почти все «системники» отличались жёлтой кожей, отсутствующим взглядом и повышенной нервной возбудимостью, – особенно в периоды, предшествующие ломке, – но только не в этом случае. Марина выглядела отлично. Она никогда не платила наличными, что, вполне устраивало Глеба. Он относился к ней, как к тренажёру по снятию напряжения. Примерно раз в неделю она появлялась, «расплачивалась» и снова исчезала. Работала редко, но потом, то ли долги, то ли невыплаченная ипотека заставили ее податься в гетеры на постоянной основе, и тут жизнь Марины заметно усложнилась. Чтобы обезопасить себя, пришлось пойти под крышу местному сутенёру, так, по крайней мере, была какая-то гарантия, что не вывезут куда-нибудь в тёмный лес. Работа оказалась непосильной, и через полгода, Марина завязала с проституцией и легла в дешевую, но хорошую реабилитационную клинику. Трудом, гимнастикой, медитациями и долгими беседами с психологом, избавлялась она от наркотической зависимости и, наконец, избавилась.

Устроилась в автомойку, зарабатывала гроши, при этом умудряясь как-то обустраивать дом и неплохо одеваться.

Глеб, к тому времени уже привыкший к постоянной гостье, затосковал. Сначала он думал, что она нашла более дешевый источник, потом, что её нет в живых – все варианты рассмотрел, пока Марина отсутствовала несколько месяцев.

В тот период, Глеб особенно часто развлекался, бывало, не спал по трое суток подряд, а потом обнаруживал себя где-то за городом, в компании малознакомых себеподобных.

Кровь его была насыщена гремучим коктейлем из гордости, жлобства, постоянного недосыпа и презрения к малоимущим. Всякого человека, зарабатывающего меньше двух тысяч евро в месяц, он считал неудачником.

В один из вечерних рейдов по злачным местам, его, вместе с небольшой компанией знакомых музыкантов, занесло в бар» Октава». Стильное место, столы в виде огромных тамтамов, стулья в форме гитар, даже унитазы напоминали мини рояли. Когда компания начала праздновать, один из музыкантов вскочил с места и нетвердым шагом направился к уединенному столику в конце зала, за которым сидела девушка. Глеб сфокусировал взгляд на ее ногах, отметил для себя, «что они очень даже ничего», поднялся выше, – «и тут нет замечаний», – а когда рассматривал лицо, никак не мог поверить своему пьяному сознанию. За столом сидела Марина. Потерпевший поражение музыкант уже возвращался обратно с опущенной головой, и вся компания, кроме Глеба, посмеивалась над неудачной попыткой.

– Слабак, – бросил Глеб, наливая себе полный стакан рома.

– Да нереальная она, такие только на большие деньги ведутся, – оправдывался музыкант, ерзая на стуле – гитаре.

Глеб снова настроил фокус, – «она, точно Марина».

– Ставлю ящик рома, что ни у кого из вас не получится, – не унимался музыкант.

– Ящик рома и пинок, – предложил Глеб, приподнимаясь на стуле.

– Принято, разбейте ребята, – закричал музыкант, хватая Глеба за руку.

Глеб уже предвкушал победу, представляя, как приложится ногой по заду старого знакомого и повезет домой ящик хорошего кубинского рома. Наполнив паруса алкогольным бризом, он проплыл через зал и шумно плюхнулся на стул, попутно сбив пепельницу со стола Марины и зацепив локтем бокал с вином.

К великому удивлению Глеба, его появление не произвело никакого эффекта.

– А, это ты, – сказала она куда-то мимо Глеба.

Музыканты замерли. Он не видел компанию, но чувствовал сверлящие взгляды.

– Нашла другую точку? – он достал порошок из маленького пакетика, высыпал на стол и превратил пятитысячную купюру в тонкую трубку.

– Убери это дерьмо с моего столика, – еле слышно произнесла Марина.

Вдохнув порошок он потер переносицу, несколько раз чихнул и почувствовал великую наркоманскую иллюзию: «я супермен, необычайно красив, умён, обладаю сверхспособностями», что в переводе означает: «такие как я живут недолго, постепенно теряют человеческий облик и умирают на грязных матрасах, где-нибудь в вонючем притоне».

– Значит так, Марфа, сейчас ты поцелуешь меня, только так, чтобы вон те гоблины видели, – он повел взглядом в сторону друзей.

Лицо Марины начало распадаться. Ром в сочетании с порошком стал непосильной ношей, но вместо того чтобы умыться холодной водой, он сделал ещё одну дорожку, вдохнул и уставился вопросительно – бараньим взглядом на Марину.

– Ребята, это ваше? – крикнула она через весь зал, обращаясь к музыкантам, которые всё это время ждали развития событий.

– Да, детка, наше, – наперебой заговорили друзья.

– Замолкни, ты что, забыла кто ты есть? – долговязо произнёс Глеб.

– Ребят, если это ваше, заберите скорее, оно пахнет спиртом и тупостью, – громко возвестила Марина, гладя Глеба по голове.

– За столиком музыкантов начался настоящий праздник. Тот, кого «отшили» первым, уже просил официанта принести ящик рома.

Как-то договорившись со своим полуобморочным телом, Глеб поднялся на ноги, опрокинул стол и, схватив Марину за шею, закинул в мужской туалет. Марина отбивалась, и все удары попадали в цель. Она сломала несколько ногтей, когда раздирала лицо Глеба, била коленом в пах, но Глеб словно заговоренный, не пытаясь увернуться, размашистыми движениями разрывал одежду своей жертвы.

Выигравший пари музыкант пришел на помощь Марине, кричал Глебу, что пари аннулировано, но ответом ему послужил увесистый удар в челюсть, на время лишивший музыканта ориентира в пространстве: он не сразу попал в дверной проем, выходя из туалета.

Клочьями свисала разорванная белая рубашка, макияж потек, черты лица заострились, силы быстро закончились. Марина сдалась.

Глеб разорвал на ней юбку, схватил за волосы и швырнул в открытую кабинку.

– Пап, ты крестик потерял…

Он посмотрел по сторонам, – никого. В кабинке, сидя на корточках и закрыв лицо руками, беззвучно плакала Марина. Глеб смотрел на нее, и не мог понять, неужели она назвала его «папа», да еще и точь-в-точь голосом Киры.

– Папа, я здесь.

Резко обернувшись увидел Киру. Она была в белом платье, будто собралась на школьный праздник.

– Как ты здесь… – Глеб протянул руку, но она прошла сквозь прозрачное тело дочери.

– Я говорю, ты крестик потерял, возьми, – улыбаясь повторила Кира, и протянула Глебу серебряное распятие с порванной цепочкой.

– Это не моё, – он шарахнулся в сторону, – откуда… ты…

– Тогда зачем трогаешь, если не твоё? – уже каким-то взрослым голосом спросила Кира.

– Я, доча, – он снова попытался прикоснуться к дочке, но она растворилась в воздухе и цепочка с крестиком со звоном упала на кафельный пол. Глеб поднял распятие, уставился на него, как будто собирался объяснить свое поведение, не нашел слов и плюхнувшись на колени, подполз к содрогающейся от рыданий Марине, утопившей лицо в ладонях.

Он никак не мог понять, как это могло произойти. Хотелось обнять ее, но разве ей станет от этого легче. Сказать ей: «Марина, я не виноват, только что мое тело арендовал злой дух и он сделал в этом теле перестановку, кое что выбросил на свалку, – разум, например. Ни с кем не советуясь, сломал несущую стену в сознании, отделявшую совесть от животных страстей, и они, эти страсти, заполонили собой всего меня», но вместо этого, он протянул ей крестик с цепочкой со словами:

– Я не хотел срывать его. Возьми.

Она молча взяла крестик, зажала в кулаке и даже успокоилась. Глеб чувствовал себя представителем животного мира.

Они просидели рядом какое-то время, после чего в туалет ворвался наряд полиции. Увидев расцарапанное лицо Глеба и заплаканную красотку в порванной одежде, они на секунду опешили, потом пришли в себя и приказали Глебу вытянуть перед собой руки. Надели наручники.

Помогли Марине подняться на ноги. Она стыдливо прятала руками оголенную грудь. На вопрос полицейского, будет ли писать заявление – отрицательно покачала головой.

– Дура ты. Вас таких, кстати, очень много, – презрительно фыркнул полицейский.

– Дура, – согласилась Марина, – не лезь не в своё дело.

Глеба отвезли в отделение, сняли отпечатки, заставили ответить на кучу дебильных вопросов, таких как: «У вас нет оружия?», «Не знаете, кто в городе торгует марихуаной?»

Далеко за полночь отпустили домой. Он словно лишился внутренностей. Каждый шаг эхом отдавался в пустом теле. Если бы Марина написала заявление или хотя бы выстрелила в него, или еще лучше, плеснула в лицо кислотой, – тогда, он чувствовал бы себя намного лучше, но она поступила совсем безжалостно, – простила. Просто ушла, опустошив грудную клетку Глеба.

Чистая победа.

Глава 11 Арман

Вертикальные линии на одной из стен вагончика сообщали, что до казни осталось 47 дней. В жизни Глеба появился ритм. Его день был поделен на определенное количество действий. Утро начиналось с похода за пресной водой к озеру. На завтрак, кусочек просоленного мяса тюленя, затем процедура фрагментарного купания (отдельные части тела, Глеб мыл ледяной водой, купание сопровождалось криками) после которого еще несколько часов приходилось бегать по вагончику в полном обмундировании, чтобы согреться.

Дни длились долго, но ещё дольше – ночи. По всем законам умножения тревоги, с наступлением темноты становилось совсем плохо. Глеб сидел в обнимку с крохотным светильником, ждал рассвета, засыпая только под утро.

Каждый день он открывал по одной странице «Дневника китобоя» и странным образом находил в нем созвучия с собственной жизнью. На третьей странице жила надпись:

«Сегодня я столкнулся с собственным ничтожеством».

Эта мысль долго не давала ему покоя, эхом проникая в сознание «про тебя… про тебя… это про тебя…»

23 дня на острове. Чтобы не сойти с ума, Глеб научился вести внутренний диалог. Ещё он придумал невидимого собеседника, перед которым отчитывался за каждое действие. Крыса, с которой Глеб познакомился в первый день, стала постоянным гостем. Она приходила каждый день, занимала привычную позицию наблюдателя у печи и как только получала свой кусок мяса, исчезала в отверстии плинтуса. – «Всё лучше, чем есть в одиночестве», – думал Глеб, глядя, как быстро уменьшается запас мяса.

Скоро придется идти на охоту. Отрезать от туши убитого почти месяц назад тюленя не безопасно.

Очередной вечер размытыми красками проступил сквозь медно-купоросное небо. Язычок пламени дрожал на новом фитиле, будто боясь, что вагончик не справится с натиском ветра. Глеб пытался наточить мачете о камень, заменяющий одну из ножек кровати, когда услышал стук в дверь.

Он замер.

Скорее всего – галлюцинация… или крыса… или что-то ещё…

Стук повторился.

Глеб отложил мачете в сторону, и медленно подошел к краю окна.

– Откройте дверь.

Отвязывая веревку, он успел молниеносно пропустить сквозь себя тысячу мыслей, но все они сводились к общему знаменателю, «если это человек Андрея, нельзя сопротивляться, иначе Кира умрет». Пальцы не слушались, адреналин аннулировал мелкую моторику. Для того чтобы отвязать узел, Глебу пришлось сильно упереться запястьем в короб.

На пороге стоял высокий худой мужчина в черном пальто. Ветер пытался сорвать с него меховую шапку. В правой руке он держал светильник средневековой конструкции.

– Арман, – представился он.

Это я, автор книги. Помните, я говорил, что приду через несколько глав и скажу Глебу, что он живет в моем вагончике? Пришло время познакомиться ближе:

Арман китобой, 67 лет.

Мама русская, папа француз.

Отшельник, писатель, единственный житель острова Хау. Остальное чуть позже.

Сразу хочу внести некоторую ясность по поводу непонятных названий островов:

Кергелен (где мне посчастливилось познакомиться с Глебом) – это архипелаг. Главный остров, с одноименным названием – временно обитаем. Несколько месяцев в году там живут ученные, проводят никому ненужные исследования и нещадно жрут пингвинов. Вокруг главного острова, россыпью раскиданы маленькие участки суши, вот эти участки – необитаемы. Мой остров «Хау» торчит по соседству с островом Глеба (Мак Мердо) на лодке, примерно, 15 минут грести. Вагончик, в котором живет Глеб, был моим домом в течение семи лет, но в один прекрасный день я отправил свою вёсельную лодку на разведку и нашел «Хау».

Если перевести роман в плоскость настоящего времени, то я сейчас стою на пороге и мерзну, с интересом разглядывая невесть откуда взявшегося человека, который поселился в моем «загородном доме».

Ещё одна важная поправка. Повествование буду вести от третьего лица. Мне больше нравится позиция стороннего наблюдателя. Возвращаемся в сюжет…

– Ты человек Андрея?

– Что? Кто такой Андрей?

– Мне сказали, что остров необитаем.

– Мне тоже так сказали… Это мой вагон, могу доказать за 3 секунды.

– Сначала протяни руку.

– Легкую или правую?

– Не важно.

– Ладно, – раздраженно буркнул Арман, вытягивая перед собой обе руки.

Глеб прикоснулся к шершавой ткани пальто, – «видимо, не моложе светильника», – затем присел на пороге.

– Первый раз в жизни так долго пытаюсь попасть к себе домой, уже можно руки опускать? – весело произнес китобой.

– Время пошло, доказывай, что вагон твой.

– Я смотрю, ты хозяйничал в моём сундуке – Арман поставил светильник на печь. – А теперь слушай: – он перечислил содержимое сундука, затем, открыл дверь и жестом попросил следовать за ним.

– Ничего не замечаешь?

– Нет.

– Вот видишь, белоручка, будь ты внимательнее, сейчас бы не дрожал от холода и питался бы жареным мясом.

– Ты думаешь, что с помощью внимательности можно поджечь несуществующие дрова? – закричал Глеб, – да кто ты такой?

– Я же сказал, Арман китобой.

– Пошел ты на хрен, Арман китобой, – распалялся Глеб, потому что ему было страшно.

– О, представляю, как тебе будет неудобно за эти слова, после того что я собираюсь сделать… Видишь, трава везде примерно одинаковой величины? – улыбался он, – а вот здесь… Арман отошел на несколько метров от вагончика, опустил руку в редеющую траву и со скрежетом потянул на себя довольно внушительных размеров деревянную дверь, – оп ля.

Внезапно образовавшийся погреб потряс Глеба, как если бы китобой достал из кустов птерадактеля.

– Подержи крышку, я схожу за фонарем, – предложил Арман, – спустимся, – и сразу же добавил, заметив подозрение во взгляде Глеба, – я первый пойду, с фонарем, ты за мной. Иначе тебе будет страшно. А знаешь, почему я не боюсь?

Глеб отрицательно покачал головой.

– Человек, убивший кита, навсегда теряет страх.

Они спускались по узкой лестнице, вдыхая запах сырой земли. Светильник позволял рассмотреть каждую трещину на стене. Перешагнув последнюю ступеньку, оказались в просторном помещении доверху набитом деревянными ящиками.

– Вот оно, моё сокровище, – протянул Арман, напомнив Глебу «Толкиеновского» Голума.

– Что в них?

– Брикеты спрессованного угля.

Глеб достал один из брикетов. На вид, кирпич, только чёрный.

Китобой поставил светильник на землю и замер в позе «ну что, спас я тебя от переохлаждения». Как он и предсказывал, Глеб почувствовал легкий укол совести из-за того, что наорал на китобоя.

Арман распалил три брикета. Пламя слизало черноту в утробе печи. Воздух в вагончике стал сухим. Щеки и уши горели, как в детстве, когда после долгого катания на санках, попадаешь в тёплое помещение. Впервые, за много дней, Глеб снял дубленку. Арман, по-хозяйски залез на кровать, скрестил ноги в лотосе и спросил:

– Теперь веришь?

– Да, но я никуда не уйду, – тихо сказал Глеб, на всякий случай, пододвигаясь ближе к мачете.

– Раз уж ты наглым образом поселился у меня, может, расскажешь, кто ты? Что делаешь здесь? Как добрался?

В тот вечер, он рассказал многое. Впоследствии, когда мы стали периодически видеться, он дополнял свой рассказ новыми деталями, событиями из прошлого, на основе которых я написал эту книгу.

Я не говорил ему что пишу, но каждый раз, возвращаясь к себе на остров, старательно извлекал из памяти весь наш разговор и переносил его на бумагу.

– Можно спросить?

– Угу.

– Где ты был все эти дни. Я исследовал остров, больше здесь негде жить.

– Я был на» Хау» – это маленький остров, примерно в километре отсюда.

– Он обитаем?

– Нет… не считая меня.

– Там тоже вагон?

– Небольшой домик. Раньше там жил монах отшельник, он давно умер, теперь живу я.

– А зачем ты приплыл сегодня.

– За мясом. Здесь у тебя частенько тюлени появляются. Я периодически приплываю, остаюсь с ночевкой, чтобы рано утром отправиться на охоту.

Тепло проникло в каждый угол вагончика, несмотря на многочисленные щели и сквозняки. Возможно, появление китобоя спасло Глеба от пневмонии или заворота кишок, вызванного употреблением сырого мяса, но после того, как условия выживания стали лучше, мысль о предстоящей смерти выросла до исполинских размеров. Она упиралась затылком в меднокупоросный небосвод, широкими рукавами сдавливала остров, дышала ветром. Она запустила костлявые пальцы в траву, сделала горькой воду и каждый вечер проникала в затылок головной болью.

– Я лягу на полу, – сказал Глеб, и только потом вспомнил о существовании крысы.

Нет, спать он не будет, одна только мысль о том, что он проснется ночью от щекотания крысиных усов, вызвала рвотный рефлекс.

– Было бы благородно с моей стороны сказать «нет, что ты, ты же гость, на полу буду спать я» но этого не будет, – вяло пробормотал Арман, вставая с кровати, – мясо давай.

– Что?

– Доставай мясо пока печь горячая, пожарим пару кусков. Ненавижу засыпать голодным.

Запах жареного мяса вызвал у Глеба головокружение. На основании печки шипели два куска тюленины. Слюна вырабатывалась так активно, что он едва успевал глотать ее. Вкусовые рецепторы взбунтовались. Впервые в жизни он питался запахом, насколько позволял объём легких.

Ловко пользуясь мачете, Арман переворачивал куски. Когда вид у мяса стал золотисто-коричневым, предложил новому соседу:

– Вилки неси, должны быть две штуки…

Глеб быстро откопал в сундуке две искореженные вилки. Зубцы плавно вошли в прожаренную вырезку, и Глеб откусил первый кусочек, обжигая нёбо. Он ел с закрытыми глазами. При укусе, мясо выпускало сок. Глеб несколько раз поперхнулся. Челюсть устала пережевывать, он делал перерывы на несколько секунд и снова накидывался на еду.

– Ты что, оглох? – разозлился китобой, не получив ответ на вопрос, прозвучавший много раз.

Глеб обнаружил себя сидящим в углу у двери с вилкой в руке.

– Спасибо.

– Да не за что. Я семь раз спросил, вкусно или нет, а ты ноль внимания. Как собака, забился в угол с куском мяса и глотал не прожёвывая.

– Вкусно. Ничего вкуснее не ел.

– Разрешаю пользоваться волшебным подвалом. Если твой рассказ, правда, ты не успеешь спалить много угля.

Глеб кивнул.

– Как монаха отшельника занесло на твой «Хау»? – уже спокойно спросил Глеб, подавив животные инстинкты.

– Долгая история.

Глеб постелил дубленку на пол. Он боялся что уснет, поэтому присел, поджав под себя ноги по-турецки. Тусклый свет светильника порезал ночь на куски, позволяя некоторым фрагментам тьмы, мирно покоиться в различных участках вагона.

– У монахов нет денег. Как его занесло на Кергелен?

– До монашества, он был детским тренером по плаванию. Сделал хорошую карьеру, заработал много денег и врагов. Методы у него были суровые: бил подзатыльники, орал, даже дрался несколько раз с родителями своих учеников. Одной из учениц показалось, что тренер трогал её за интимные места и она всё рассказала родителям. Доказать ничего не смогли, но работу он потерял. Отец девочки хотел разобраться по-мужски, пришел с друзьями и избил тренера до полусмерти. Три месяца больницы, различные прогревания, восстановительные процедуры, и тренер снова был на ногах. Купил биту в спортивном магазине, пришел на работу к своему обидчику и переломал тому ноги на глазах у всего коллектива. На суде вину признал. Сел на 4 года. В тюрьме выучил английский и французский. Вышел. Ушел в монастырь.