Текст книги "Дневник Армана Китобоя"

Глава 22 Костяной крест

Несколько дней светило солнце, так непривычно, будто остров в беспокойном сне, сбросил с себя облачное одеяло и, теперь, щурился от навязчивого света.

«Надо же, и в аду бывают погожие деньки» – подумал Глеб, всматриваясь в бесконечный небосвод. Птицы похожие на орлов парили над островом. Глеб и раньше видел их, но не в таком количестве. Они как будто радовались солнечным дням, высматривали грызунов, а иногда доедали останки тюленей, выброшенные Глебом неподалеку от вагончика.

Видимо, мать природа не привыкла баловать эти острова изобилием света, потому что на смену хорошей погоде снова пришли нервозные ветра, завыли своим простуженным голосом одну и ту же песню напоминавшую вой смертельно раненной собаки.

Небо заполонили тяжёлые облака, поочередно выбрасывающие то снег, то град.

Стало невыносимо холодно. Поход за тюленем был целым подвигом. Кергеленским ветром можно было сбривать недельную щетину. Казалось, что холод этих островов имеет какую-то накопительную систему. Он проникал в кости, замораживая человека изнутри. Согреться с каждым днем становилось всё сложнее. Даже хорошо натопленный вагончик и неподъемная дубленка, не спасали, может потому, что холод был разбавлен страхом. Осталось 14 дней.

***

Ночные кошмары выстроились плотной шеренгой в сознании Глеба, теснили друг друга ватными плечами, каждую раз изобретая новые образы.

В последнюю ночь, когда уснул буквально на час, приснилось, будто стоит на острове лютая зима, снега по колено, мороз градусов сорок, остров похож на огромный кусок зефира с истёкшим сроком годности. Ветра, как не странно, нет. Глеба тоже нет, точнее он не осознаёт своего места на острове, вроде как существует здесь телесно, но не может понять где. На огромный зефир слетается стая мух, воздух наполняется мерзким жужжанием. Глебу противно, он не хочет делиться с мухами своим зефиром, но бороться с этими тварями невозможно – их тысячи.

Мухи начинают сбиваться плотнее, образуя непроглядную черную тучу, общее жужжащее тело. Вначале это бесформенное существо расползается по снегу, словно надпись на сливочном торте, потом уже отчетливо можно разглядеть отдельные участки тела. Овал головы, два зияющих отверстия вместо глаз, кажется, что каждое из них бесконечно, окунись в эти глазницы, и уже навсегда останешься в сетчатке новой галактики. Глеб закрывает глаза, ему противно смотреть на всё это. В то же время он перестает быть частью острова, это тело отделяется от чего-то, общего, обретает конкретные черты, завоевывает автономию в белом пространстве.

Сорвавшийся с цепи ветер, возводит и обрушивает снежные стены, разрезает лицо на мелкие кусочки и заново собирает, путая последовательность, так что вместо глаза может оказаться ухо…

Глеб с невероятным ускорение попадает в собственное тело и застает себя скачущим верхом на огромной крысе. Он с трудом удерживает равновесие на бугристом вспотевшем теле животного. Вместо поводьев, стальные крысиные усы. Глеб на всякий случай намотал их на запястья, чтобы взобраться обратно, если соскользнет. Крыса всё больше ускоряется, её дыхание плавит снег. Вот-вот взлетит, но что-то мешает, может быть, Глеб, или что-то ещё.

В то же время, каким-то вторым зрением, вторым своим существом, Глеб продолжает наблюдать за тем, как стая мух обретает человеческие формы. Макет тела обрастает сухожильями, мышечные волокна быстро взбираются по ним, как если бы прокрутить на ускоренной плёнке рост виноградной лазы по протянутым нитям. Сразу же нарастает кожа ржаво-лимонного цвета. Человеческое существо раскидывает непропорционально большие руки, как бы приглашая крысу в объятия.

Вот уже различимы черты лица, шрам на лбу, – «это я», – радостно думает Глеб, – «это я рассек тебе башку, сволочь».

Две реальности сталкиваются лбами на бешеной скорости. Крыса врывается в пределы новой человечины, разрывая её на куски. С громким хрустом тело разлетается по удивленному снежному покрывалу, руки-шлагбаумы, туловище, голова, – всё рассыпается, освобождая рой. Мухи взмывают в чёрное кергеленское небо и становятся облаками.

Крыса сбавляет бег, она всё тяжелее дышит, того гляди завалится на бок и умрёт, как загнанный конь. Глеб изо всех сил тянет на себя усы-поводья, они как стальные струны впиваются в кожу, кровь стекает на снег и крыса, подогнув ноги, падает на пузо, еще несколько десятков метров скользит по земле. Глеб, ещё какое-то время лежит на её взмыленном теле, слыша, как неистово стучит крысье сердце, потом вытягивает из кожи впившиеся усы-поводья. Падает на снег, как на что-то родное. Чистое.

Боли нет. Ничего нет, кроме желания пить. Он горстями заглатывает снег. На вкус – как тюленье мясо.

***

Теперь он относится ко сну, как монах – принимает за послушание, только ради восстановления сил, несколько часов за ночь, бесцеремонно объявляя ужасным сновидениям: «утро, господа вурдалаки, сохраняйте очередь, завтра продолжим». И вурдалаки сохраняли. Они приходили даже днем, убедиться, не спит ли Глеб, – а вдруг дал слабину, так можно успеть нескольким короткометражкам мелькнуть.

Глеб называл их с иронией «посетителями». Но и днем, он чувствовал их незримое присутствие, они существовали в виде списка. Словно сознание Глеба – это паспортный стол, в который нужно записываться загодя, оставляя свою фамилию на листе бумаги, прикреплённой к двери. Список этот мог выглядеть примерно так:

1 Инсценировка расстрела.

2 Падение в бесконечную пропасть.

3 Постепенное увязание в болоте, при этом, полная потеря сил, и отсюда – невозможность сопротивляться.

…В правом нижнем углу, вурдалачьей рукой была старательно выведена надпись:

Список не срывать – есть копия. Квоты на хорошие сны в этом месяце не предусмотрены.

Администрация ада.

***

Так прошла ещё одна неделя, быстрая, холодная, практически бессонная, высеченная зарубками на стене.

За семь дней, Арман не появился ни разу. В последнюю встречу, он жаловался на боль в спине, видимо обострилась старая болячка.

Глеб часто приходил к скале Данте, просто потому, что идти было некуда. Это единственное место – где ветер разбивается о скалы, не сбивает с ног и не пытается снять с тебя одежду.

Глеб похудел килограмм на пятнадцать. Зарос густой щетиной. Стал похож на монаха отшельника.

Возвращаясь с каждодневного обхода владений, заставал крысу в кровати. От страха и безнадежности своего положения, стал появляться придурковато-мрачный юмор:

Вот приплывает Андрей с расстрельной командой, победоносно высаживается на остров, надеясь встретить трясущегося от страха человека, молящего о пощаде, а навстречу ему выходит Глеб с огромной крысой на поводке.

Аккуратно расчесанный, борода топорщится, осанка безупречная. «Здравствуйте, гости дорогие, не стойте на пороге, проходите в дом. Угощайтесь жареным тюленем, можно сырым. Да что там, могу живого тюленя притащить…»

Андрей переводит удивленный взгляд с Глеба на крысу и пристреливает обоих.

***

В последние дни, он старался меньше спать. Вспомнилась прочитанная когда-то статья о том, что человек проводит треть жизни во сне. Стало обидно: «можно было больше бодрствовать, или хотя бы днём не ложиться, слабак».

Метался по вагончику, борясь с усталостью, злился на себя, на отяжелевшие веки, на человеческую потребность в отдыхе. Когда совсем слабел, скидывал дубленку и выходил на улицу в своем износившемся тряпье, замерзал, но потом, стоило только надеть дублёнку и где-нибудь присесть, облокотившись на спину, сон возвращался с удвоенной силой. Сначала останавливался взгляд на одной точке, потом что-то уютное, мягкое, опускалось на тело, поднимало в воздух и медленно раскачивало в невидимом гамаке.

Вскакивал, снова злился, что уснул, а ещё и отсутствие часов не позволяет сказать на долго ли…?

«Нет, так не пойдет. Когда устану стоять, нужно присесть так, чтобы не было опоры для спины». Сработало. Как только засыпал, падал на пол, вскакивал с радостью, понимая, что если и уснул, то не на долго.

Готовиться. Надо готовиться.

***

Почему-то захотелось носить нательный крестик. Никогда не носил, а теперь вот, чувствовал необходимость. Обстругал с помощью мачете две тюленьи косточки, вытянул две нитки из свитера, одной скрутил кости в виде креста, другую обвязал вокруг шеи и прикрепил на неё сам крест. Стало легче: «Господи, я здесь, Прости меня. Я себя не буду прощать, но ты, Господи, прости. Сделай, пожалуйста, так, чтобы Андрей слово сдержал… Почему я чувствую, что ты здесь? Говорят, что мученической кровью смываются многие грехи? Господи, это правда?

***

Как же всё быстро. Вроде и не спишь, и не общаешься ни с кем, ну кроме крысы, а время тает так стремительно. Если зарубки на стене не врут, – а с чего бы им врать, – завтра его убьют. Ночь – это все, что у меня осталось.

Где-то посреди ночи, по привычке хотел затопить печь. Прикоснулся, ещё теплая, до утра хватит.

Когда в очередной раз упал подкошенный сном, почувствовал боль в груди. Это крестик, одним из острых углов впился в кожу. Снял крест, положил на печку, и дальше уже кто-то другой руководил действиями Глеба, кто-то невидимый и очень спокойный. Он взял с подоконника «Дневник китобоя», поставил рядом с крестом.

Из окна виднелось на удивление чистое небо, ни единого облака, только бесконечные россыпи звёзд и ломтик растущей луны.

Зажёг светильник. Вернулся к печи, точно зная, что делать дальше.

Упал на колени, ощущая угасающий жар печи, пытался вспомнить хоть несколько строк из Евангелия, хотя бы несколько строк, они бы сделали эту книгу иной… «какие-то обрывки… имена учеников».

Потом всё же вспомнил:

«Не бойся, только веруй» – это Господь сказал кому-то, только вот кому?

Взял с печи дневник, он был горячий, как свежеиспечённый хлеб, открыл первую страницу и, ногтем выдавив на бумаге слова Господа, вернул дневник на место.

Закрыл глаза, назвал своё имя и начал доставать из-за пазухи ядовитых змей с именами: «гордыня, зависть, убийство…»

Не понятно, из каких резервных источников памяти лилась эта речь, казалось, что Глеб сначала называет грех, а уже потом вспоминает его. «Вот вы где, твари ползучие, а я и забыл о вас. Как много, Господи, когда я только успел?»

«Невидимый и спокойный» схватил его душу и начал трясти, выворачивать наизнанку, так что змеи слетали с неё клубками. Но они никуда не делись, шипели рядом, пытались вползти обратно.

«Невидимый» выслушал, накрыл голову Глеба прозрачной епитрахилью.

Глеб чувствует четыре прикосновения к голове – это священник перекрестил голову, так надо – шепчет ему кто-то.

Встав с колен, Глеб поцеловал сначала надпись в дневнике, затем крест, надел его на себя. Крест нагрелся и заметно потяжелел.

Глава 23 По дороге на казнь

Дверь была не привязана. Когда я вошёл, Глеб сидел на полу с крысой на руках. Он гладил её, что-то бубнил себе под нос. Крыса вытянулась серой торпедой и уже не казалась тем отвратительным существом из нашей первой встречи. Я заметил, что в вагончике прибрано. Всё лежало на своих местах. Глеб специально оставил немного масла в светильнике, для меня экономил.

– Ты всё-таки пришёл, – сказал он, продолжая смотреть на стену.

– Да.

– Подумай ещё раз. Не знаешь ведь, кто они. Застрелят тебя и через полчаса пойдут кофе пить.

– Мне для книги надо. И потом, кому я нужен, старик на краю географии. Что я могу сделать, прилететь на большую землю и написать заявление в милицию?

Глеб переложил спящую крысу на кровать. До сих пор поражаюсь, как он сумел приручить её. Крыса слушалась его как покорное дитя. Если Глеб говорил – уходи, она быстро ретировалась в отверстие у плинтуса. Бывали и более странные эпизоды крысьего послушания:

Как-то раз мы вернулись с охоты и стали жарить мясо на печи. Глеб громко крикнул: «вылезай, я знаю, что ты здесь» и крыса прибежала и начала тереться о ноги хозяина. Я не оговорился, именно хозяина. После того как она согрела Глеба, они стали лучшими друзьями. Она никогда не отказывалась от еды. По ночам, когда хозяин гасил светильник и укладывался спать, крыса прибегала, заползала по свисающей тряпке на кровать и устраивалась в ногах Глеба.

– Который час?

– Половина шестого.

– Пора, – вздохнул Глеб.

– А это что? – спросил я, заметив узелок из тряпок.

– Уголь. Хочу костер развести.

Мы шагнули в чернеющую утробу острова. Вымазались в чернилах ночи. Было подозрительно тихо. И куда только подевался ветер?

Глеб впервые почувствовал, что живёт. Существует. Идет по земле. Осознает своё присутствие среди остальных семи миллиардов людей. Быстрые шаги выстукивают ритм частично забытого стихотворения.

Неправдоподобно звёздное небо напоминает декорацию из спектакля. Завтра солнце встанет над этим безжизненным островом, согреет скалу Данте. Затем, лучи упадут на крышу вагончика, и, растекаясь по кровле, прольются на ржавую траву. Меднокупаросное небо, сумасшедший ветер, – всё это будет. Ничего не изменится.

Крыса. Интересно, будет она искать Глеба? Да что за идиотизм. Жить осталось считанные часы, а он думает о крысе…

Ночь нашёптывает ему, что человек ничтожен. Он исчезнет, и никто этого не заметит. Исчезнет навсегда.

Так думал Глеб. Хотите, назовите меня сумасшедшим, но я слышал, как он думает. В походке, дыхании, в каких-то едва уловимых движениях, открывались тайны. Была ещё одна причина, по которой я отправился с ним. Не хотелось называть её, да и сейчас с большой неохотой пишу об этом, но если промолчу, скажу не всю правду, а моя задача, быть максимальна правдивым. За отсутствием писательского таланта, только правда может вытянуть автора на книжную полку. Итак, признаюсь:

Он был моим первым другом. Дожив до 67 лет, стыдно признаваться в этом, но, тем не менее…

Ему я так и не сказал.

Дойдя по озера, он умылся и ещё раз попросил меня уйти. Я выругался матом. Он тоже, и после проявления взаимной вежливости, мы развели костер у скалы Данте.

Мы, молча, смотрели на огонь. Слова закончились. Я не мог заговорить, да и о чём говорить с человеком, который развел сигнальный огонь для своих убийц и терпеливо ждёт? Но после долгого молчания, Глеб нарушил тишину странным вопросом.

– Ты почему сутулишься?

– Старый, вот и сутулюсь.

– Не верю. Тюленя валишь с одного удара, старый, а осанку держать не можешь?

– Псих. О чём ты думаешь?

– Стараюсь думать о всякой ерунде, чтобы не бояться. Пожалуйста, давай поговорим, о чём угодно, здесь так противно тихо…

– Хорошо, я… только сразу договоримся, если ответ покажется странным, не надо говорить «да ладно» или «не может быть»?

Глеб утвердительно кивнул.

– Сутулюсь давно, мне всегда казалось, что я занимаю слишком много места. С детства сидит в голове мысль «как только выпрямлюсь, покажусь выскочкой».

– Верю. Но ведь здесь никого нет?

– А Он? – Арман указал пальцем на звездное небо.

– Вряд ли Он против.

Вот так и лились пустые слова. Даже и вспомнить сложно, о чём говорили.

Тёмные краски ночи уступили место бледному авитаминозному рассвету над Кергеленом. Легкий ветерок прогнал остатки дрёмы навеянной теплом костра.

Затем мы молчали.

Долго и тяжело.

Мне всё казалось, что он исчезнет и навсегда унесёт с собой тайну. Я искал в нём себя. Подобно тому, как человек, отправившийся в далекое путешествие, постоянно думает, не забыл ли он что-то жизненное необходимое, так и я, чувствовал, что не спросил у него самого главного. Рискнув быть посланным по известному маршруту, я всё-таки заговорил:

– Как ты потерял семью?

– Не надо об этом.

– Значит, сам виноват?

– Почему ты так решил?

– Если бы она была виновата, ты сейчас возмущенно…

– Всё, хватит… – прервал Глеб.

– Ладно, забыли, – сказал я, и уже собирался уйти, но Глеб схватил меня за рукав.

– Это глупо… То, как я ушел из семьи… глупо.

Я присел рядом:

– Говори, потом не будет возможности.

Никогда, даже пьяный, Глеб не затрагивал тему семьи. Когда друзья задавали много вопросов, он либо отшучивался, либо хамил, – оба метода работали безотказно. Но теперь, когда смерть была близко, он чувствовал необходимость рассказать обо всём.

– Её зовут Карина. Она пыталась сделать из меня человека, но, как видишь, ничего не вышло. Мы поженились, через неделю после знакомства. Мы не хотели терять времени, боялись, что жизнь закончится внезапно или гигантский астероид рухнет на землю, или пророчества Майя сбудутся, – в общем, вели себя как типичные влюбленные. Я был счастлив круглосуточно. Знаешь, как это бывает?

Я покачал головой.

– В обычной жизни, счастье случается короткими вспышками, и ты чётко осознаешь, – вот, эти 3 секунды я был счастлив. Это когда твой ребенок впервые улыбнулся тебе осознанно, или, когда в детстве, сидишь в саду и вдруг видишь, что мама пришла за тобой раньше времени… Я не понимал людей, которые ныли и жаловались на жизнь. Так вот, моё счастье не было вспышкой – это было нескончаемое сияние, эйфория, невесомость.

Глеб остановился, как будто вспомнил что-то. На лице его появилась гримаса злости.

– Ты испугался?

– Иногда тупость завораживает…

– К чему ты это?

– Как ещё объяснить интерес в твоих глазах? Я ведь рассказываю историю неудачника.

– Неудачник – мой любимый герой.

– Когда мы стали жить вместе, меня начала преследовать навязчивая мысль об ускользающей свободе. Потом родилась Кира, и вот тогда начались настоящие трудности. Я больше не контролировал ситуацию, не мог ничего планировать. Как и любой отец малыша – жил в режиме маленького ребёнка: спи, когда он спит, бесшумно передвигайся по комнате, зарабатывай вдвое больше. И вот тогда я решил, что семья – это не для меня. Я пытался убедить себя, что поступаю правильно, вёл образ жизни рок звезды: проститутки, алкоголь, наркотики, – я намеренно превращал себя в животное, но в перерывах между процессами оскатинизации, наступали приступы угрызения совести. Карина целых семь лет терпела.

Посмотри, Арман, какая живучая штука совесть. Валяешься в грязи, утопаешь в разврате, – а она живет, надеется.

– Ждешь осуждения с моей стороны?

Глеб отрицательно покачал головой.

– Хочешь вернуться?

– Разве это имеет значение? У меня осталось несколько часов…

– А если бы…

– Хватит! – крикнул Глеб. – Ты ничего не знаешь. Всё закончится здесь. Приедет этот чокнутый тип и пристрелит меня как собаку, а потом, закопает на этом грёбанном острове…

– А может, нет?

Глеб успокоился и присел рядом. Ветер невидимым гребнем расчесывал бледно-зеленый покров острова. Зеркальная поверхность воды возмутилась. Маленькие волны, тщетно пытаясь догнать друг друга, растворялись в береговой линии. Из внезапно появившейся тучи посеял мелкий дождь, но мы по-прежнему сидели неподвижно, не замечая испортившейся погоды.

– Я даже уйти по-человечески не смог. Сказал, что иду на работу, – признался Глеб, но ветер похитил его признание, и унёс в сторону скалы Данте.

Глава 24 Корабль

Костер пришлось реанимировать трижды. Когда последние угли утратили тепло, показался корабль. Глеб заметил его, в очередной раз, вскарабкавшись на скалу Данте. Помню реакцию: он спрыгнул и замер, как будто пытался что-то вспомнить, постоял несколько секунда как статуя и присел на корточки, опираясь на холодные камни.

– Это он, – сказал Глеб.

Вот тогда мне захотелось исчезнуть. До сих пор помню, как ноги затряслись, но я остался. Первым залез на скалу и подал руку Глебу. Он всё еще пытался уговорить меня уйти, даже когда мы стояли во весь рост на скале и наверняка были замечены людьми с приближающегося корабля, который из черной точки постепенно превращался в большое судно.

Никак не мог поверить, что всё это происходит на самом деле. Странно, вроде бы Глеб рассказывал много раз как приедут его убивать и что это будут за люди, и за что, собственно они хотят убить его, но я, всё же не отбрасывал вариант о психическом расстройстве моего нового друга. Когда корабль остановился, где-то, в пятидесяти метрах от скал и на воду была сброшена шлюпка, я попросил прощения, за то, что не до конца верил ему.

В шлюпку спустились четверо основательно укутанных в меха людей. Они были похожи на иллюстрацию участников полярной экспедиции из моих детских книг.

– Тебя не узнать, – крикнул один из меховых комков, всматриваясь в тощую фигуру Глеба.

Гости из шлюпки в считанные секунды оказались возле нас. Видимо от страха, я даже не понял, как они высадились и залезли на скалы.

Теперь я разглядел их внимательно. Узнал Андрея по описаниям Глеба.

– Ну что, мой друг, готов? – спросил Андрей, когда мы спустились на землю.

– Зачем тебе телохранители, боишься, что я нарушу уговор? – ответил Глеб вопросом на вопрос.

Мы медленно плелись в сторону вагончика. Не договариваясь, словно действуя по заранее обдуманному сценарию. Андрей с Глебом шли на несколько шагов впереди, за ними телохранители, каждый из них нёс по две тяжёлые сумки. Я следовал за ними.

Я слышал отдельные фразы из разговора. Странно, но они даже не обратили внимания на лишнего свидетеля.

Убийцы не торопились. Им захотелось посмотреть жилище Глеба, увидеть, как он выжил. Гости с большой земли были в хорошем настроении. Опричники обменивались плоскими шутками, Андрей изредка отпускал остроты, кривляясь, как бездарный актер.

Не могу точно сказать, сколько времени мы с Глебом провели на улице, пока Андрей с друзьями осматривали хижину. Не понимаю, что они там искали? Несколько раз они выходили и коротко совещались.

– Всё понятно, – резюмировал Андрей, закрывая дверь, – картинка сложилась.

Глеб не отреагировал на реплику Андрея.

– Старик, уходи отсюда, – обратился он ко мне.

Я хотел сказать, что хочу остаться, но один из верзил схватил меня за горло и швырнул в сторону.

– Арман, пошёл вон, – заорал Глеб.

И тогда я ушел. Без героизма. Мне стало страшно. Думал, что всё контролирую, но нет…

У вас возникнет резонный вопрос, «как я узнал, что было дальше?»

На вашем месте я тоже бы возмутился, но поверьте, всему есть объяснение…

Обещаю, в конце книги всё расставить на свои места.

Теперь вернемся к событиям, которые разворачивались после моего ухода.

– Готов? – спросил Андрей, глядя Глебу в глаза.

Они стояли напротив друг друга, как боксёры перед поединком.

– На лодке я видел спутниковый телефон. Можно позвонить, пожалуйста, это, вроде, как последнее желание…

Андрей подал знак одному из верзил и тот достал телефон из-за пазухи.

– У тебя 5 минут. Не дашь отбой, на том конце провода услышат выстрел.

– Спасибо, – сказал Глеб, бережно взяв трубку.

Андрей с друзьями решили погреться в хижине, пока Глеб будет говорить.

Набирая номер, Глеб не знал, что скажет Кире. А может быть, дома никого нет. Или трубку не возьмут, увидев незнакомый номер.

Ровно семь гудков, и он услышал голос дочери. Он даже, не сразу понял, что она сказала. Просто услышал голос, и звук этого голоса затмил всё на свете.

– Привет, родная, – сказал Глеб, чувствуя, что сейчас потеряет сознание.

– Кто это?

– Папа – звук застрял в горле. Что-то внутри разорвалось. Уменьшился объем легких. Короткие, только короткие вдохи, – это папа, папа…

– Папа, почему ты кричишь? У тебя всё хорошо? Где ты был? Мама сказала, что не знает, куда ты пропал.

– Послушай, я люблю тебя.

– И я тебя, па. Ты, что, плачешь?

– Нет, что ты, связь плохая.

– Пап, я хочу с тобой на море поехать, только ты и я, мама разрешила. Почему ты молчишь? Не хочешь? Когда ты вернешься?

– Хочу, моя хорошая, очень. Который час?

– 10 вечера. Я одна дома, мама ушла по делам, но мне не страшно.

– Дай угадаю, ты везде включила свет?

– Ага.

– Помнишь, какая ты раньше была трусиха? «Папа, посиди со мной пока я не усну».

– Пап, представляешь, я на плавание хожу.

– Ничего себе.

– Ты не сказал когда вернёшься.

– Не знаю, – в первую минуту разговора, он практически разжевал нижнюю губу. Глеб сидел на ледяной земле, закрыв глаза, он растворялся в звуке любимого голоса.

Затем наступила тишина. Шорох в трубке и снова голос Киры.

– Если честно, немного страшновато.

– Не бойся, помнишь, как я тебя учил?

– Помню, подожди секунду, я закрою окно.

Он пытался дышать. В животе заныло, ощущение такое, будто проглотил гирю. Его маленькая девочка. Кира. Он вспомнил, как впервые увидел её. Медсестра вынесла свёрток. Кира посмотрела на него. Глебу ещё показалось, что медсестра небрежно держит такое сокровище, – одной рукой. Потом он вспомнил выписку, как осторожно нёс Киру, боясь оступиться. Первые зубы. Первую температуру. Первые шаги.

Господи, спасибо тебе за всё.

– Пап?

– Я тут.

– Посидишь со мной, пока я не усну?

– Конечно. Закрывай глаза и слушай: однажды, Рома, Коля и Петя…

– А можно ту часть, где они с пингвином познакомились?

– Можно… однажды, Рома, Коля и Петя познакомились с толстым пингвином… – «Он прикрывал ладонью трубку, не давая ветру украсть слова». – Они отправились вместе в Антарктику, кататься на санках. Погода была отличная. Солнце отражалось от снега и зайцы надели специальные очки, чтобы не повредить глазки.

…Он вспомнил тусклый свет комнаты, светильник в виде божьей коровки.

Вечерние сказки о зайцах, иногда получались особенно смешными. Они смеялись вместе над нелепыми ситуациями, в которые вечно попадали герои. Глеб и сейчас чувствовал, что Кира улыбается. Он потерял ощущение времени. Постоянно смотрел на дверь вагончика. Вот сейчас, в эту минуту они выйдут. Нужно сказать «пока», или ещё что-то сказать…

…Так незаметно пролетел день. Уставшие зайцы и пингвин забежали в тёплую хижину, чтобы поужинать. Они сняли с себя мокрую одежду, растопили печь и начали жарить мясо.

– А что, пингвины мясо едят?

– У нас особенный пингвин, доча, он и мясо ест и на санках катается.

– И понимает язык зайцев, – засмеялась Кира.

За ужином пингвин сказал, что хочет остаться.

– Нет, пап, не надо! Пусть он будет с зайцами.

– Ну, это выбор пингвина. Ему так будет хорошо.

– Пап, ты же сочиняешь сказку, сделай так, чтобы они не расставались.

В этот момент подошёл Андрей. Он постучал указательным пальцем по циферблату наручных часов и попросил отдать ему телефон.

– Еще одну минуту, – сказал Глеб, закрывая микрофон.

Андрей отрицательно покачал головой.

– Ты ещё позвонишь?

– Да.

Андрей нажал на кнопку отбоя и в трубке послышались короткие гудки.

– Завяжите ему глаза, – сказал он.

Один из верзил достал из-за пазухи чёрную ткань.

Глеба поставили на колени. Повязка сильно стягивала голову, так что он мог чувствовать пульс в виске.

Он затаил дыхание и втянул голову в плечи, будто это могло как-то смягчить выстрел…

Почему-то вспомнил соседа Костю, умершего от передозировки героином, он был постоянным клиентом Глеба, заходил в любое время суток, брал в долг. Глеб даже чувствовал себя благодетелем, делая в очередной раз скидку на порошок. Костя был талантливым художником, рисовал иконы.

Перед смертью он сильно похудел, глаза заплыли пеленой. Костя перестал ходить, звонил Глебу и просил принести дозу.

А потом он умер.

Глеб тогда напился до полусмерти, пытаясь, совесть заглушить. Потом точно вот так же, как сейчас, упал на колени и хотел помолиться, но оказалось, что он не знает ни одной молитвы. Так и простоял несколько часов, временами прикладываясь к бутылке, а потом уснул в собственной блевотине.

Странно, почему перед смертью он вспомнил Костю? Хорошего художника Костю, которого, может быть, удалось бы спасти. Он ведь колоться то начал от горя – жена ушла.

Глеб услышал шёпот, какую-то возню.

Он старался не шевелиться, чтобы продлить это чудо. Пока он живёт, слышит, мёрзнет, его тошнит, – но он, всё же, живёт.

Послышался шум, словно огромный миксер сбивал густой кергеленский воздух. Что-то очень знакомое, из недавнего прошлого, что-то связанное с болью, со страхом не дожить до казни. … ну, конечно, это птицы, та самая стая, что явилась в бреду, когда он лежал в вагончике с высокой температурой. Они окружили Глеба, он чувствовал неприятное прикосновение теплых птичьих тел. Эти твари, они заполнили собой всё пространство, некоторые уселись на голову, стараясь закогтиться.

– КИРА – закричал он, так что последняя бука в имени дочери сорвалась на хрип, – эти птицы сидят на моем лице, он хотят выклевать глаза, тогда у них ничего не получилось, они вернулись, Кира, вернулись, – голос понемногу сходил на нет, теперь он просто хрипел, чувствуя неприятно мокрую повязку на глазах. – Спи. Это всё понарошку. Я приеду. Спи.

Он мысленно закрыл невидимую дверь в комнату Киры и стал яростно отмахиваться от стаи.

Скоро ужин, суки, скоро ужин – кричал он, пытаясь поймать хотя бы одну птицу. Стало безумно жалко глаз. Надо прижать руки покрепче к лицу, так и умереть, пусть тело истлеет, но глаза не отдам.

– «Ничего не перепутай», – эта фраза прорвалась сквозь птичий гам.

Глеб перестал ощущать землю под ногами. Колени онемели, ему казалось, что он парит в воздухе, что птицы подняли его и пытаются унести. А может не птицы? Может это бесы? Может я уже мертв, не услышал выстрела, не понял, как умер.

Так бывает. Да, всё верно, он читал об этом – прилетают бесы за душой, всегда прилетают чуть раньше ангелов, чтобы запугать душу.

Но ангелы всё же придут, они начнут пререкаться с бесами, отстаивать душу, проводят до частного суда.

На мгновение он потерял всякую гордость, захотелось кинуться в ноги Андрею, залить слезами его обувь, просить прощения, пусть он отрубит ему все остальные пальцы, да хоть руку, ногу, – что угодно, только бы вернуться на большую землю, ещё раз обнять Киру и больше не отпускать.

Идиот, зачем он обещал вернуться… теперь, Кира подумает, что он просто бросил её.

…потом наступила тишина. Даже ветер куда-то подевался. Звенящая тишина, от которой с ума можно сойти.

В голове всё ещё звучал голос Киры. Она сейчас лежит под одеялом и мирно засыпает. Миллионы людей на земле занимаются в эту минуту повседневными делами, идут на работу или забирают детей из школы.

«Мир не может быть таким спокойным, когда на коленях стоит человек и ждет выстрела в затылок. Что-то должно случиться. Нарушение естественного порядка должно каким-то образом отозваться в природе». Так думал Глеб, не понимая, как горе отдельно взятого человека может вместиться в рамках его маленького мира. Как оно не обрушивается огромной волной на всё человечество, или, хотя бы, на соседей по лестничной площадке.

В то же время, подсознание подсказывало: праздник и похороны на территории десяти квадратных метров – это норма.

– СТРЕЛЯЙ! – закричал Андрей. Глеб втянул голову в плечи.

Затаил дыхание.

Раздалась оглушительная канонада, сотни всплесков и взрывов за несколько секунд. Видимо, он уже умер, и так выглядит загробный мир. Точнее, он такой на слух.

Неизвестно сколько времени Глеб простоял на коленях, не понимая, в каком из миров он находится.