Текст книги "Революция"

– Не знаю, – выговорил наконец Мартин.

В пляшущем свете пламени улыбка на лице Логана казалась угрюмой.

– Вот не повезет, если пуля прилетит, прежде чем вы все обдумаете.

– Судьба… – философски заметил Гарса. – Стрелок палит, а Господь велит.

Мартин заметил, что Диана Палмер, достав из кармана блокнот в клеенчатом переплете и карандаш, что-то записывает. Он не знал, касается ли это его, но замысел ему не понравился.

– Мне бы не хотелось, чтобы мое имя упоминалось в ваших статьях, – сказал он осторожно. – Думаю, вы понимаете мою ситуацию.

Она подняла на него глаза, лишенные всякого выражения:

– Разумеется. Не беспокойтесь… С чего бы мне упоминать ваше имя? – Она показала карандашом на Гарсу, Макловию и ближайшие костры. – По сравнению с ними со всеми вы – пренебрежимо малая величина.

3
Золото полковника Вильи

Бои за Хуарес возобновились на рассвете, и судьба правительственных войск была предрешена. Тюрьма, таможня, арена для корриды еще до полудня перешли в руки инсургентов. Тем не менее части генерала Наварро сопротивлялись отчаянно, дорого продавая каждую пядь земли, которую им приходилось уступать. Пулеметы и орудия, защищавшие последние федеральные укрепления, выкашивали атакующих. И большая убыль в людях, которую правильней было бы назвать бойней, вынудили командование снять отряд майора Гарсы с мостов, перебросить к центру города и пустить в бой.

– Мы уходим отсюда, инженер, – сказал Гарса, крест-накрест надевая патронташи, где все гнезда были заполнены. – С нами пойдешь или останешься?

– У меня есть выбор?

– Разумеется, есть. С нами пойти или ждать, когда вернемся. Ты все выполнил в лучшем виде и имеешь право выбирать.

Мартин задумался, не зная, на что решиться. Он смотрел на реку, на мосты, на американский берег, где любопытных собралось еще больше, чем вчера. И на сваленные в ближайшую канаву, уже почерневшие трупы, над которыми в неимоверном количестве вились мухи, на раненых в грязных бинтах, вповалку лежавших кто где и не получавших никакой помощи, кроме воды, которую черпали из реки и приносили им товарищи, да навеса, устроенного из тростника, палок и одеял. Журналистка и сопровождавший ее наемник ушли еще на рассвете, не простившись. Все это привело Мартина к мысли, что тут не лучшее место для ожидания.

– С вами пойду.

– Тогда держи. – Гарса, довольный его решением, протянул ему маузер и снятый с убитого патронташ. – Пользоваться умеешь?

Мартин ощупал карман, где лежал его револьвер.

– Спасибо, своим обойдусь.

– Тогда шевелись, мы и так задержались.

Инсургенты – в разномастной обтрепанной одежде, грязные, обросшие щетиной, но сверкая вычищенной сталью винтовок и карабинов – двинулись вперед. По их лицам можно было судить, чего стоили эти два дня непрерывных боев. Около сотни человек продвигались вдоль трамвайной колеи по проспекту Хуареса, прижимаясь к стенам домов. Время от времени попадались убитые в синей или песочной форме федеральной армии, а также трупы мадеристов или мирных жителей, попавших между двух огней. На открытых участках их встречали разрозненные выстрелы, на которые они отвечали залпами, и тогда над стволами винтовок спиралями вились дымки. Только одному из всех на перекрестке угодила в шею разрывная пуля, и он упал, меж тем как его товарищи шквальным огнем разнесли окно, из которого она прилетела. Потом ворвались в дом и выволокли оттуда двоих окровавленных, избитых до полусмерти руралес[16]16
  Руралес (исп. «сельские») – конная сельская полиция, действовавшая в Мексике в 1861–1914 годах.


[Закрыть] в короткополых курточках-чарро[17]17
  Чарро (charro) – мексиканский наездник; его традиционный, обессмерченный кинематографом костюм включает в себя вышитый жакет, узкие брюки и широкополую шляпу сомбреро.


[Закрыть] и узких брюках, обшитых по шву серебряными пуговицами.

Хеновево Гарса показал на телеграфные столбы:

– Вздернуть обоих сию же минуту. Чтоб знали, как губить христианские души.

Приказ был исполнен. Когда инсургенты двинулись дальше, оба полицейских еще покачивались на столбах.

– Эти мрази еще хуже армейских.

Мартин, чувствуя, как стучит кровь в висках, смотрел на все это в ошеломлении. Вдыхал запах пороха и пота, которым были пропитаны люди вокруг него, пожирал глазами каждое мгновение, каждый эпизод, каждое движение. Едва ли не с научным интересом слушал посвист шальных пуль, высчитывал дистанции, узнавал калибры, определял траектории, привязывая их к тому месту, которое занимал в этой странной ситуации он сам. Техническая жилка, инженерное мышление заставляли его одновременно ужасаться и восхищаться, от происходящего захватывало дух и сердце билось чаще. Он знал, что такое опасность и непредсказуемость, караулящие под землей, в шахтах, но то был профессиональный риск, неотделимый от работы, а здесь и сейчас все было иначе. Никогда прежде не воспринимал он насилие, жизнь и смерть, отрицавшие или, наоборот, допускавшие друг друга, как сложную геометрическую систему прямых и кривых линий, как двусмысленную игру случая, мелькнувшего в хаосе войны. А хаос этот, изумленно понял он, лишь кажущийся. Внутри его и вопреки ему существовали правила, своей неумолимой прочностью подобные стальной нити. Здесь, под солнцем над Сьюдад-Хуаресом, среди разрывов и выстрелов действовали законы космоса.

Хеновево Гарса время от времени поглядывал на него.

– Ну как, инженер?

– Все в порядке.

– Слушай меня – и жив останешься, понял? Эти твари-федералы дерутся как черти.

Добравшись до проспекта 16 Сентября и здания таможни, они свернули направо. Вдалеке поднимался к небу густой черный дым – горели разграбленные магазины «Кетельсен & Дегетау». Еще одно облако стелилось над выбеленной колокольней Пречистой Девы Гваделупской, возвышавшейся в отдалении над плоскими крышами, откуда вели плотный огонь стрелки-федералы. Там бой шел с особым ожесточением: время от времени рвались гранаты, разбрасывая впивавшиеся в стены осколки, а с баррикады, сложенной из шпал и мешков с землей, бил вдоль улицы пулемет.

– Вперед, ребята, вперед! – кричали командиры. – Не трусь! Они уже дрогнули, надо их по шляпку в землю вбить!

В том, что это не так, Мартин мог убедиться собственными, воспаленными от пороха глазами. Никто не дрогнул. Мадеристы сбивались кучками на углах и в подворотнях, высовывались из-за стен, чтобы выстрелить, юркнуть назад и перезарядить оружие. После каждой безуспешной атаки прибавлялось тех, кто, подобно куче грязной ветоши, валялся на мостовой, а вокруг щелкали, взвихривая пыль, шальные пули. Раскалившиеся стволы карабинов пахли жженой тряпкой.

– Берегись! Пригнись!

Прошелестел в воздухе и разорвался над ближайшим домом снаряд, выбросил из желтого, пахнущего серой облачка десятки стальных, сверкающих на солнце осколков, и они застучали по крыше и стенам. За ним второй и сразу же третий. Люди стали жаться друг к другу, ища спасения от этого гибельного града, но не всем это удалось. Двое упали, обливаясь кровью. Мартин отступил и нашел себе убежище у ближайшей крытой галереи. Там, среди разбитой в щепки мебели, грязной утвари, обрывков бумаги, битой фаянсовой посуды очень спокойно сидел на колченогом стуле сержант Твоюжмать и, обходясь без посторонней помощи, одной рукой перевязывал платком другую, раненую.

– Пустяк, царапина, – сказал он, перехватив взгляд Мартина.

Испытывая жгучую жажду, тот сунулся в разграбленный дом, но воды там не нашел. В патио, возле колодца, он увидел полковника Вилью и его людей, с ног до головы обвешанных оружием.

– О-о, глядите-ка, – сказал полковник. – Вот и наш инженер.

Усталая улыбка осветила его лицо, на котором пот, смешанный с пылью и землей, будто охрой выкрасил разбойничьи усы, брови и курчавые растрепанные волосы. Сомбреро свое Вилья подвесил на кобуру, а большие пальцы заложил за ременный пояс.

– Пришли вместе с Хеновево Гарсой?

Мартин объяснил, что майор со своими бойцами остался снаружи, на улице, и Вилья послал за ним. Инженера он разглядывал с задумчивым интересом.

– А здесь что потеряли?

– Воду хотел найти.

– Да я не о том, а о перестрелке.

– Майор пошел, а я за ним.

– По собственной воле?

– Никто меня не принуждал.

Полковник показал на флягу, которая висела на стволе его карабина, прислоненного к закраине колодца.

– Пейте, только не всю, оставьте малость и мне. Колодец пуст.

– Спасибо.

Мартин жадно отпил немного, подержал воду во рту, прежде чем проглотить. Когда обернулся, майор Гарса уже стоял в патио.

– У нас тут сложности с опорным пунктом, – сказал ему Вилья. – Федералы, можно сказать, начистили нам рыло.

– И что будем делать, сеньор полковник?

– Надо взгреть их в ответ. Хорошо ли это – в долгу оставаться?

С этими словами он посмотрел на Мартина, и майор сделал то же самое.

– Каков оказался наш гачупин?

– Старается, не трусит. Ведет себя по-мужски.

– В самом деле?

– Сам пошел с нами.

– Да, он сказал.

Вилья провел ладонью по лицу. Под слоем грязи проступила двухдневная щетина. Он еще немного подумал, а потом знаком подозвал Мартина к себе.

– Возникла тут у нас одна закавыка… И может быть, ваша милость поможет с ней справиться.

Взяв у одного из своих людей книжицу и огрызок карандаша, он послюнил его и начертил план улицы. Возле Миссии Гваделупе поставил крестик.

– Федералы загородили нам дорогу. Укрепились, засели, поставили заику этого…

– Кого, простите?

– Да «гочкис», пулемет, чтоб он пропал. А за ним пушку, что гвоздит разрывными. Мы несколько раз ходили в атаку, однако ж откатывались. Надо придумать, как бы эту баррикаду разнести к чертовой матери.

Он поднял глаза на Мартина и всем своим видом показал, что с этой минуты решать задачу предстояло ему, и никому больше.

– Ну как, дружок? Справишься?

Инженер понял не сразу. А когда до него дошло – растерялся. Под ложечкой возникла сосущая пустота.

– Не знаю, сумею ли…

– По словам моего майора Гарсы, до сих пор умел.

Мартин подумал еще немного.

– А материал есть?

– Можешь не сомневаться!

Вилья показал в угол патио, где сложены были два ящика динамита, мотки запальных шнуров, веревки и проволока. Мартин подошел, присел перед ними на корточки. Заряды по виду были в хорошем состоянии, стопина и шнуров было достаточно. Он поднял голову, взглянул на полковника, стоявшего рядом:

– Это вам обойдется еще в один глоток воды.

Вилья жизнерадостно расхохотался, показал на флягу:

– Пей вволю… А если вправду сумеешь истребить этих сволочей, я лично возьму кувшин и принесу тебе воды из Браво.

На другой стороне улицы горело почтовое отделение, окутанное облаком черного дыма, в котором парил и оседал на тротуары пепел. Укрепление федералов было невдалеке, на Пласа-де-Армас, у подножья невысокого холма, где стояла Миссия Гваделупе. Ближайший дом был метрах в тридцати, но добраться до него можно было только ползком или сильно пригнувшись.

Растянувшись на земле, Мартин не видел пушку федералов, бившую вдоль проспекта 16 Сентября, но зато слышал, как после каждого выстрела ее снаряды с воем проносились у него над головой и рвались позади, на передовых позициях инсургентов, а вот пулемет, а вернее, вспышки его очередей через бойницу, проделанную между шпалами и мешками с землей, виднелись как на ладони.

– До сих пор были цветочки, – сказал Хеновево Гарса.

Прижавшись друг к другу, они лежали под прикрытием полуразрушенной ограды. Когда пули проходили высоко над головой, казалось, что воздух стегают стальной проволокой, а когда стрелки понижали прицел, пули ударялись в ветхую кирпичную стену, кроша и расковыривая ее еще больше. И кусочки сухой глины пролетали над головами двоих людей, замерших в ожидании.

– Ах, твари, ах, сукины дети… Заткнется этот пулемет когда-нибудь или нет?

Мартин, хоть и снял шляпу и пиджак с револьвером в кармане, чувствовал, что весь взмок. Рубашка под расстегнутым жилетом прилипла к телу, и он ежеминутно вытирал со лба капли пота, заливавшего глаза. Безжалостное солнце отвесными лучами било в затылок, отчего казалось, что мозг горит, а язык будто смазали клейстером – так он присох к нёбу.

– Опаздывают, – сказал он нетерпеливо.

– Спокойно, дружище. На все нужно время.

Мартин снова проверил мешок, который перевесил на грудь. В мешке было четыре килограмма динамита. Шашки он разложил по шесть штук в два пакета, стянул веревкой и проволокой, вставил в каждую детонатор, соединил с огнепроводным шнуром длиной примерно полметра. Если все в порядке, от воспламенения до взрыва пройдет сорок секунд. Это будет в самый раз. Времени хватит, чтобы, заложив заряд, успеть убежать, если, конечно, пуля федерала не догонит.

За спиной, с позиций мадеристов, наконец затрещали выстрелы. Пули градом защелкали по деревянным стенам укрепления, заставив федералов слегка сбавить темп стрельбы. Полковник Вилья сдержал свое слово. Подползите докуда только сможете, как нельзя ближе. А уж как станет в самом деле нельзя, мы вас прикроем огнем.

– Давай, инженер, – сказал Гарса. – Перед смертью не надышишься.

С этими словами он ободряюще хлопнул Мартина по спине, а сам привстал, подставляя себя под огонь, приник щекой к прикладу и начал стрелять по федералам. Мартин в это время, пригнув голову, уже полз на локтях и коленях к пересохшей оросительной канаве, позволявшей добраться до баррикады относительно безопасно. За спиной гремели выстрелы, прикрывавшие его, пули пронзительно жужжали над головой, отвлекая федералов. Так он дополз до конца канавы, где можно было укрыться за бетонным пилоном. К этой минуте Мартин был уже насквозь мокр и сплошь вымазан грязью, в которую собственным потом превратил землю.

Он понял свою ошибку, когда осторожно выглянул из-за пилона. От его укрытия до баррикады оставалось метров пятнадцать пустого пространства – больше, чем казалось, когда смотрел из-за стены. Оттуда, где он лежит сейчас, мешок с динамитом никак не подтащить к самой баррикаде и не перебросить через нее. Слишком далеко. Для этого надо встать и бегом одолеть эти пятнадцать метров. И как ни старайся отвлечь федералов, те наверняка заметят его.

Страх, словно кулаком, бил его в живот и в пах, лишал самообладания. Отовсюду гремели выстрелы, а громче всего – у него за спиной, где Гарса размеренно посылал пулю за пулей. Инстинкт самосохранения требовал, чтобы Мартин распластался на земле под защитой этого пилона и носу не высовывал оттуда до конца жизни, сколько бы той жизни ни оставалось. Он дышал глубоко и часто, стараясь, чтобы дыхание выровнялось, а в голове прояснилось.

Что я тут делаю, ошеломленно твердил он про себя. Какого дьявола я тут забыл, если родился в Линаресе?

Миг спустя, немного придя в себя, он через голову снял мешок и вытащил кончик огнепроводного шнура. Дрожащими руками достал из кармана зажигалку. В мокрых от пота пальцах колесико скользило и прокручивалось вхолостую. Наконец удалось высечь искру, и желтый шнур затлел, пуская едкий острый дым. Он приладил шнур, еще раз глубоко вздохнул, стиснул зубы и поднялся. Ему очень бы хотелось сейчас верить в Бога, помолиться о чем-нибудь, но это был не тот случай.

Как вспугнутый зверь, он бросился вперед – слепо и бездумно. Пять широких шагов туда и столько же обратно. Федералы, без сомнения, заметили его, но сосредоточенный огонь инсургентов не давал им поднять головы и прицелиться толком. Правую скулу Мартина вдруг что-то обожгло, словно ее задел пролетавший мимо овод. Размахнувшись так сильно, что едва не вывихнул себе плечо, он швырнул мешок как можно дальше. Пули, отыскивая его, посыпались вокруг чаще, когда динамит еще был в воздухе, но вот он перелетел через бруствер и упал на землю по ту сторону баррикады, а Мартин метнулся назад, под защиту бетонного пилона, и прыгнул в канаву, так тяжко ударившись оземь всем телом, что показалось, будто он переломал себе все кости.

Он закрыл ладонями затылок и тут услышал взрыв – глуховатый и резкий, – от которого вздрогнула земля, а по барабанным перепонкам и по легким ударил воздух, сгустившийся до плотности дерева или камня. Все звуки внезапно исчезли, а с безмолвного неба посыпались обломки шпал, камни, комья земли, и все заволокло дымом, пахнувшим обугленным деревом и серой.

Мартин, оглохший и ослепший, неподвижно лежал вниз лицом, все еще закрывая затылок, вдыхал и выкашливал пыль и не вполне понимал, жив он или мертв.

Полковник Вилья с довольным видом разглядывал пленных федералов. Они стояли, сидели, лежали, кто стонал и причитал, кто уже кончался. Все были в грязи и пороховой копоти. Большинство, отметил Мартин, молодые парни явно крестьянского вида, многие – с индейскими чертами лица: пушечное мясо, жертвы воинской повинности, которых помещики сдали в армию, избавляясь от самых строптивых или самых никчемных работников-пеонов. Те, кто мог держаться на ногах, сбились в кучу как овцы, боязливо ежились под стволами мрачных мадеристов, вытряхивавших у них из карманов все их скудное достояние. Отдельно стояли четверо или пятеро руралес и несколько армейских офицеров. Среди них был бородатый майор с перевязанной головой. Рукав его синего френча был оторван, руки покрыты корой буроватой запекшейся крови.

– Эту тварь поганую зовут Сантос Аумада, – сообщил Вилья. – Эта мразь поклялась однажды, что, если попадусь к нему в руки, висеть мне на суку, вывалив язык… Это он повесил моего кума Мелькиадеса Лопеса и восьмерых его людей, а сперва приказал содрать им кожу со ступней и целый день водить по горам.

Он мстительно улыбался, как улыбалась бы, если бы умела, пума, нагрянувшая в козлятник. Мартин, стоявший рядом с Гарсой и прочими мадеристами, видел, как Вилья надвинул на лоб сомбреро, стряхнул пыль с одежды и медленно направился к майору, а тот при виде его попытался выпрямиться, хотя видно было, что от потери крови ослабел. Он оперся о плечо соседа. Разговора их Мартин не слышал, но и без слов все было достаточно красноречиво: Вилья говорил спокойно и неторопливо, не сгоняя с лица легкой улыбки, зловещей и многообещающей, офицер же отвечал односложно и вообще вел себя так безразлично, словно заранее смирился со своей участью и никаких по поводу ее иллюзий не питал. Вилья повернулся кругом и уже сделал несколько шагов прочь, но тут вдруг как будто передумал, потому что вернулся к пленному, вытащил револьвер и выстрелом снес тому полчерепа. Майор рухнул наземь, к ногам своих испуганных спутников. Вилья же хладнокровно, нисколько не переменившись в лице, спрятал дымящийся револьвер в кобуру, подошел к Мартину, Гарсе и остальным.

– Офицеров расстрелять, – приказал он. – А руралес развесить на фонарях, чтобы вороны им глаза выклевали.

Он обвел взглядом все вокруг и остался доволен увиденным: укрепление разрушено, пушка и пулемет – в руках его людей, федералы перебиты или взяты в плен, земля блестит россыпями бесчисленных гильз, фасады домов покорябаны пулями. Под облаком дыма, стелющегося над горящей почтой, все было теперь спокойно и тихо. Стрельба, долетавшая теперь оттуда, где еще шел бой, постепенно слабела и замирала. Сьюдад-Хуарес перешел в руки революции.

Вилья улыбнулся Мартину, и эта улыбка была совсем не похожа на ту, которую он несколько минут назад, как смертный приговор, послал Сантосу Аумаде. Нет, улыбнулся дружески и благодарно.

– Молодчина, превосходно справился. Я наблюдал в бинокль отсюда. В лучшем виде разделал и поджарил.

Мартин не знал, что сказать на это. Ноздри у него были забиты пылью и пороховой гарью, а сам он еще не отошел от опьянения боем и плохо соображал, словно его разбудили посреди дивного сна. Тем не менее похвала Вильи была ему приятна. Он машинально прикоснулся к правой скуле, которую сильно щипало, и увидел на пальцах кровь.

– Камнем ударило или пулей задело? – заботливо спросил Вилья.

– Сам не знаю… Почувствовал, что жжет, когда бежал с мешком. Подумал, что это шмель.

Вилья со смехом похлопал его по спине и подмигнул Гарсе:

– Не-ет, это пулька. Самая она. Скажи, Хено?

– Совершенно точно.

– И рядышком прошла. Вот что… Надо бы чем-нибудь прижечь или помазать. Йодом, не знаю, или сотолом, а то, чего доброго, нагноится.

К ним приблизились трое. Один, с индейским лицом, был тот самый Сармьенто. Как всегда, сумрачный и зловещий. Может быть, даже больше, чем всегда. Вилья, позабыв про Мартина, повернулся к новоприбывшим:

– Только не говори мне, Сармьенто, что принес дурные вести. А то огорчу твою бабушку.

В голосе его зазвучала тревога: он словно по выражению лица Сармьенто почувствовал беду. Тот кивнул, подтверждая опасения:

– Золото исчезло, Панчо. Нас обули.

Вилья переменился в лице:

– Ты шутить со мной вздумал, морда индейская?

– Разве за мной когда-нибудь водилось такое, сам скажи?

– Не припомню.

– То-то и оно.

Вилья замолчал, словно в удушье, хватая воздух ртом. Потом огладил усы и оглянулся по сторонам. Взялся за рукоятку револьвера, как будто искал, в кого бы еще пустить пулю.

– А охрана? Ты же говорил – надежные ребята, а?

– Вполне надежные. Но их перебили.

– Всех?

– Они попали в засаду на дороге… Шесть человек, шесть убитых. Перестреляли их из-за скал.

– А машина?

– Нашли в полумиле оттуда… Пустую. Еще следы лошадей или мулов, но те ли это следы или были оставлены раньше – не понять. Почва каменистая, отпечатков копыт мало.

– Вот же дьявольщина…

– Именно.

– Знаешь ли что – отправь-ка туда патруль из индейцев-яки. Лучших следопытов, какие только есть у нас.

– Уже сделано. Посмотрим, отыщут ли чего.

Обескураженный Вилья открыл было рот, будто хотел добавить что-то, но передумал. Вместо этого он вдруг с необычной для себя яростью схватил Сармьенто за руку и оттащил на несколько шагов в сторону. Ни Мартин, ни майор их разговор не слышали. Индеец же показал на Мартина. Раз, и другой, и третий – угрюмо и злобно, и лицо Вильи стало напряженным и суровым. Он подошел к инженеру и взглянул на него совсем не так, как раньше: от прежнего приветливого дружелюбия не осталось и следа. Не сводя с него недоверчивых глаз, он обратился к майору:

– Гачупин все время был при тебе?

– Не отходил ни на шаг и ни на миг, сеньор полковник, – ответил тот. – И я не спускал с него глаз.

– А как по-твоему, он…

Он осекся: обвинение не облеклось в слова, но движение руки, снова взявшейся за кобуру, было достаточно красноречиво. Майор убежденно помотал головой:

– Невозможно.

– Уверен?

Гарса спокойно выдержал пронизывающий взгляд Вильи. И решительно кивнул:

– Как в себе самом.

Лицо Вильи немного прояснилось. Он глубоко вздохнул в раздумье, а когда вновь перевел глаза на инженера, в них читалось сожаление.

– Скажи-ка, дружище, эта монетка еще при тебе? Ну, которую я дал тебе в «Банке Чиуауа»?

Мартин смущенно полез двумя пальцами в жилетный карман. Золотой «максимилиан» заиграл, заблестел, засверкал на солнце. Вилья взял монету в руки, повертел. Потом спрятал в собственный карман, под перекрестье почти опустевших патронташей.

– Ничего, если одолжу ненадолго, ладно? Я верну.

Инженер кивнул. Он не дорожил монетой. Его по-прежнему как будто несла волна этого приключения, где все казалось нереальным – все, кроме угрюмого угрожающего взгляда, который из-за спины Вильи вонзил в него Сармьенто.

Он спускался по лестнице, чувствуя себя другим человеком – прилично одетым, с только что вычищенной шляпой в руках, с влажными после долгой горячей ванны волосами. Те полчаса, которые он неподвижно провел в пару́, не только смыли с него землю, пот, грязь, скопившиеся за последние двое суток, но и сняли напряжение с тела и души. Так, должно быть, чувствует себя моряк, переживший шторм, когда возвращается в порт и, ступив на твердую землю, по-иному видит и оценивает ветер, волны и брызги пены, оставленные позади.

Странно вспоминать все произошедшее, подумал он. Вглядываться в себя и благодаря расстоянию, размышлению и некоторому остолбенению видеть все в новом свете. Молодой человек, который несколько минут назад завязывал перед зеркалом галстук под воротником свежей сорочки, был не похож на того, каким помнил себя. Изменила в нем что-то и ранка на правой скуле. Он отмечал перемены, глядя на свое похудевшее, опаленное солнцем лицо, на ввалившиеся щеки, на появившиеся в углах глаз мелкие морщинки. Карие глаза смотрели по-другому – тверже и, подернувшись пеленой усталости, тусклей. Они видели такое, чего прежде и вообразить себе не мог их обладатель. Этим глазам, думал он, вглядываясь в свое отражение, за десять, за двадцать лет жизни, а может быть, и за целую жизнь не увидеть бы того, что предстало им в неполные двое суток. И Мартин Гаррет, скользя рукой по перилам лестницы в отеле «Монте-Карло», отчетливо сознавал, что теперь, обнаружив, с какой легкостью мир этот разбивается вдребезги, никогда уж не увидит его прежним. Но это открытие не слишком огорчило его – скорее напротив. Ум, вышколенный и обостренный образованием и привычкой к научному подходу, побуждал его двигаться дальше, требовал расшифровать потаенный смысл того, что изумленный Мартин наитием ощущал в революции и войне.

Война и победоносная революция уже нагрянули и сюда, в отель. Персонал с испугом и тревогой наблюдал за инсургентами, расположившимися на первом этаже. Портье забаррикадировался за стойкой, коридорные пребывали в растерянности, а управляющий просто исчез. Победители полновластными хозяевами заняли гостиные и игорный салон: грязные, обросшие – кое у кого на груди все еще перекрещивались патронташи, – они разваливались на диванах и в креслах, спали прямо на коврах, играли в карты на ломберных столах, теперь прожженных сигарами и покрытых пятнами от еды. В отеле стало дымно и шумно: звучали громкие голоса, шуршали сандалии, звякали по паркету шпоры. К стенам, к мебели, к биллиардному столу были прислонены карабины, а из сорванных штор инсургенты сделали попоны для своих коней. Тем не менее неукоснительно поддерживалась строжайшая дисциплина. Никто не пил спиртное, а в закрытом баре, прислонясь к стойке, стоял часовой с винтовкой наперевес. То же самое происходило и в других отелях: и в «Порфирио Диасе», которому, разумеется, недолго оставалось носить свое имя, и в «Мексике». Генерал Ороско и полковник Вилья по-прежнему считали расстрел лучшим средством для борьбы с пьянством.

Хеновево Гарса ждал Мартина в кресле недалеко от входа: положив карабин на пол, вытянув ноги и закрыв лицо шляпой, он, казалось, дремал. Инженер хотел уж было подойти, но тут заметил Диану Палмер. Американка в том же сером клетчатом костюме и с той же кожаной сумкой через плечо, что и накануне, только что вошла в отель и стояла перед стойкой, пытаясь получить номер. Усталая, вся в поту и пыли, она спорила с портье, клявшимся, что свободных номеров нет.

– Я заплачу, сколько скажете! – настаивала она. – Мне необходимы чистая постель и горячая ванна.

– Невозможно, сеньора. Отель переполнен. Невозможно.

Мартин решил вмешаться. Он хорошо знал этого портье – маленького, неряшливого и падкого на деньги мексиканца – и щедрыми чаевыми завоевал его симпатии.

– Пабло… – сказал он. – Уверен, ты сумеешь уладить это дело.

Портье уклончиво пожал плечами.

– Трудно, сеньор Гаррет. У нас тут творится сущий бедлам, половина персонала не вышла на работу… – Он незаметно показал на инсургентов. – А эти… кабальеро беспрестанно требуют того, чем я не располагаю.

При слове «кабальеро» он понизил голос, и было видно, что у него язык не поворачивается называть их так. Мартин улыбнулся:

– Эта дама – известная журналистка, и ее лично рекомендует дон Франсиско Мадеро.

– Именно так, – сказала она и достала из кармана вдвое сложенный листок.

Портье прочел документ. И в задумчивости почесал щеку.

– Ну, может быть, часа через два я и смогу вас устроить.

Мартин пожал ему руку, незаметно всунув при этом в ладонь две бумажки по десять песо.

– Надеюсь, еще до вечера?

– Постараюсь. Сделаю, что смогу.

– Знаю, что сможешь. Нельзя же разочаровывать даму.

С ловкостью фокусника портье спрятал деньги.

– Всегда к вашим услугам, сеньор Гаррет.

Мартин обернулся к женщине, которую явно позабавили его маневры. Она смотрела на него пристально, как вчера вечером и ночью. От ее оценивающего внимания не укрылась и царапина на скуле. И кажется, теперь она поставила Мартину оценку повыше прежней.

– Я смотрю, вы здесь освоились.

Инженер поглядел на улицу:

– Где ваш друг?

– Какой друг?

– Гринго. Этот самый Логан.

– А-а, не знаю… Где-то здесь. Но его нельзя назвать моим другом.

Она произнесла это небрежно, почти безразлично. Мартин показал на лестницу:

– Пока вас не заселили, могу предложить свой номер. Там сможете привести себя в порядок и отдохнуть.

– Вы это серьезно?

– Разумеется.

– А что это у вас на лице? Что случилось?

Мартин дотронулся до ранки, смазанной йодом. Подруга майора Гарсы суровой ниткой зашила ему рассеченную скулу.

– Да так, пустяки.

– Рассказывают, будто вы сделали нечто немыслимое, и сделали превосходно.

Он ничего не ответил. Диана окинула его долгим задумчивым взглядом и наконец сказала:

– Мне в самом деле надо принять ванну. Вижу, вы-то уже успели.

– Должен извиниться. В номере есть ванна, но воду еще не успели сменить. Сейчас попрошу напустить чистой и горячей.

– Буду вам очень благодарна, – со вздохом сказала она.

Он хотел было взять ее сумку, но журналистка опередила его:

– Нет-нет, я сама.

Они поднялись по лестнице, остановились перед дверью номера. Мартин сунул ключ в замочную скважину, повернул.

– Виноват… Еще минутку.

Диана осталась на пороге, а он шагнул вперед, проверяя, все ли в порядке. Натянул покрывало на разобранную постель, оставил окно открытым, не стал трогать ни влажные полотенца, висевшие на сушилке возле фаянсового умывального таза, ни зеркало и умывальные принадлежности. Сунул в шкаф грязный воротничок сорочки, забытый на бюро, и, в последний раз обведя комнату взглядом, повернулся к Диане:

– Теперь – прошу.

Она переступила порог неторопливо и уверенно, спокойно огляделась. Было ясно, что ей не впервой бывать в номере, где живет мужчина. Прошла так близко к Мартину, что едва не коснулась его, а он ощутил исходящий от нее смешанный запах земли и пота – но иной, не такой, которым были пропитаны люди, окружавшие его последние дни. Резкий, но неопределенный, сочетавший в себе несколько несовместимых оттенков, непреложно свидетельствовавший, как остро нуждается утомленная женская плоть в омовении, и, несмотря на это – а может быть, благодаря этому, – смутно притягательный. Ничего подобного Мартину до сих пор чувствовать не доводилось. И, ощутив неуместный прилив вожделения, животного и слепого, он покраснел, потому что Диана Палмер, кажется, заметила это, и в любопытстве, с которым она взглянула на инженера, появилось нечто новое. Какая-то неожиданная и глубокая серьезность. Когда же ее глаза остановились на оцинкованной ванне под окном, еще заполненной мыльной серой водой, Мартин покраснел еще сильней.

– Сейчас я распоряжусь… – повторил он. – Минутное дело.