Текст книги "Давайте помолимся! (сборник)"

Вторая часть

 
О, перо! Какая тайна на душе – открой,
Расскажи про всё, что было до сих пор с тобой.
Проливая на бумагу слёзы из очей,
О печалях нам поведай на душе твоей[7]7
  Пер. В. Думаевой-Валиевой.


[Закрыть].
 

Дэрдменд¹⁰⁰

1

И где лучше узнать людей, чем здесь?

И самого себя?

Александр Солженицын

О тяготах этапирования написан не один том, отображены тысячи трагических случаев. А моё первое путешествие в вагоне-тюрьме было весьма содержательным и интересным, и с попутчиками повезло. В нашей дорожной камере народу было немного. С московским врачом евреем Яковом Борисовичем Цудечкисом мы и в лагере старались держаться друг друга. Второй сокамерник также был московским профессором по фамилии Хинчин. Третий, тоже еврей, всю жизнь проработавший в министерстве Внешней торговли, до самой старости не показывавший носа из-за границы, не вкусивший всей «прелести» советской власти, перенесённое из сказки в наши суровые реалии дитя природы, старик по фамилии Ольгерт. Они ехали из Москвы, а меня к ним подсадили в Казани. Когда поезд тронулся и немного отъехал, с верхней полки спустился ещё один зэк. Босой, в штанах с несуразно короткими брючинами, худощавый, двухметровый русский парень Митя Афанасьев. К этому скуластому рязанскому жердяю с открытым лицом и добрыми глазами я в считанные минуты проникся уважением. Если москвичи со своим небольшим тюремным опытом представлялись наивными, безобидными существами, а я, по сравнению с ними, вообще – телёнок, то Митя – власовец, до того как оказаться в тюремном вагоне, сумел выжить в аду, помотался по Европе, натерпелся ужасов плена, в общем, хлебнул лиха за десятерых.

Про евреев не скажешь, что они детсадовская ребятня – прошедшие через известные на весь мир тюрьмы: Бутырку, Красную Пресню, Лефортово¹⁰¹, общавшиеся с сотнями заключённых, перенявшие их умозаключёния и горький опыт умные люди открыто и, что самое главное, предметно изобличали и суть советской власти, и бесчеловечность большевиков, и предательскую политику. Меня восхищали их глубокие познания, смелость, непоколебимая уверенность. На некоторое время я даже одурел и растерялся. Всё, что я успел познать в жизни, они давным-давно прожевали и оставили в отхожем месте! Для моего голодного до общения ума каждую минуту происходили какие-то открытия, а евреи, словно истомившиеся отсутствием учеников наставники, принялись всесторонне воспитывать меня, отёсывать чурбан по имени Аяз. Но и я не сидел набрав в рот воды, они тоже были рады встрече со мной, что ни говори, за моими плечами – Казанский университет! А в нём абы кто не учится… Моих попутчиков особенно интересовала томящаяся в камерах Чёрного озера молодёжь, студенты. С каждым новым моим рассказом их лица светлели и открывались. Когда удалось доказать, что я тоже кое-чего стою, настроение моё улучшилось. Нас породнила общая ненависть к советскому строю, мы дышали одним воздухом. Много повидавший, всякое слышавший в жизни Митя тоже из тех, кто не может равнодушно взирать на творящийся беспредел, особенно после того, как он вернулся в обнищавшую до предела родную деревню и своими глазами увидел все «достижения» советской власти. Яков Борисович самый молодой, не считая меня, в компании. После окончания института этот грустный человек успел всего пару лет поработать. Мыслям нашим было тесно в столыпинском вагоне¹⁰², но сами-то мы поместились, едем! Утром и вечером – забег в туалет, с двух концов вагона заключённых подгоняют два злых солдата, если чуть завозишься, сразу получишь тяжёлым замком по плечу. Солдаты здесь злющие, никому спуску не дают… Кормёжка «европейско-континентальная»: перед отправкой каждому выдали по несколько селёдок – голимая соль, в рот взять невозможно, два раза в день, утром и вечером – по кружке воды. На жажду, спёртый воздух, голод я внимания не обращал, путешествие от Казани до Свердловска было для меня невероятно интересным, я бы даже сказал, счастливым.

Очарованный своими добрыми и мудрыми попутчиками я с нетерпением ждал каждого их рассказа, впитывал каждую мысль! Самоубийство Орджоникидзе из-за разногласий со Сталиным… Расстройство желудка у Сталина со страху, когда началась война, и три дня, проведённые им взаперти в тёмной комнате… Тысячи людей, арестованных и брошенных в камеры за сутки после убийства Кирова… Разве это не счастье – одну за другой услышать подобные истории в пятидесятые годы?!

Помню всё до мелочей, например, даже случай, близкий по сюжету анекдоту, рассказанному профессором Хинчиным! Один старый еврей работает наборщиком в одной из типографий Ленинграда. На 1 декабря 1934 года у него намечена свадьба дочери. Вечером всё должно состояться! Когда, закончив работу, он развязывал льняной фартук, в редакцию ворвался возбуждённый редактор и велел срочно рассыпать гранки и набрать новое сообщение. Оказывается, получена весть об убийстве Кирова! Несчастный еврей в сердцах швыряет фартук и кричит: «Так и знал!»… Бедолага отец уже дважды откладывал свадьбу, поэтому слова редактора не доходят до его сознания. Он и в этот день всю смену работал, тревожно заклиная: «Лишь бы только чего-нибудь не случилось!»… Его отчаянное «Так и знал!» в ту же минуту доходит до ушей КГБ, еврея арестовывают, а на рассвете расстреливают…

Наш вагон после долгих перетягиваний, сопровождаемых скрежетом и лязгом, загоняют в самую гущу, зажимают между другими вагонами. Раздаётся приказ выходить, один конвой сдаёт, другой принимает. Конвоиры будто соревнуются между собой в злости. Со всех сторон нас окружают огромные, сытые, здоровые, злые мужики. Верные наймиты коммунистического режима. Собаки, клыкастые злые псы. С тех пор я стал бояться собак, ох и злые же они, просто жуть! А они, черти, чуют мой страх, только что не спрашивают, с каких пор я стал их бояться. Говорят, над головами тех, кто боится собак, дым поднимается. Не знаю, я шапку до упора натягиваю на голову, но они всё равно чуют мой страх…

Нас быстро-быстро построили. После пары ударов прикладом каждый вмиг находит своё место. Трогаемся. Идём между вагонами, хлюпая обувью и пошатываясь из стороны в сторону. Тут я вспоминаю, что к выданной в дорогу рыбе и не притронулся, а хлеб только несколько раз надкусил с краю, почти трое суток в пути, а я не голоден! Увлёкся разговорами! Боясь повернуться, я смотрю на попутчиков исподлобья. Я же среди своих иду – среди признанных советским законом врагов народа! А мне всего двадцать два! Чёрт побери, гордость-то какая! Наконец-то я оказался среди единомышленников, среди родственных душ. На Чёрное озеро с улицы Бехтерева меня доставили в пешем порядке. Когда я сказал полковнику Катерли, мол, желал этого ареста, то в ответ услышал: «Дурак!» Ну дурак или нет, это жизнь покажет, но в Свердловской пересыльной тюрьме я был доволен собой и даже горд.

В тот момент из-за тёмных вагонов неожиданно показалась чья-то тень и озадачила вопросом: «Воры есть?» Из наших рядов кто-то выкрикнул: «Есть! Мишка фиксатый!» Тень тут же растаяла. Вдалеке от людских троп, на заснеженном пустыре мы погрузились в машины. Через недолгое время пути перед машинами распахнулись железные ворота, и мы оказались во внутреннем дворе тюрьмы. О-о, вот где, оказывается, сосредоточен русский народ!.. Отовсюду непрерывно прибывают этапы, их едва успевают принимать. Со всех сторон слышны командные окрики, очумевшие от арестантского запаха собаки захлёбываются лаем, особо обозлённые пытаются кинуться на нас. Там пересчитывают, тут фамилии выкрикивают, между собой переругиваются, похоже, каждому конвоиру хочется быстрее сдать заключённых и исчезнуть… Выкрикивают фамилию, ты должен выйти из строя, назвать имя-отчество, статью, срок и примкнуть к сгрудившимся в другом конце коридора арестантам. Тут и хромые-косые летают со скоростью молнии, и слепые прозревают, и не знающие ни слова по-русски эстонцы точно понимают все команды. Дают прикурить российскому народу солдатики МВД! После всех перекличек нас, наконец-то, набивают в одну из камер тюремного «вокзала» Свердловска. Ад, говорят, о семи слоях, не знаю, в каком слое оказались мы, дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, я нахожу своих попутчиков и устраиваюсь поблизости. Присесть некуда, стоим. Здешний тюремный вокзал – это четырёхугольная камера, пол и потолок которой соединены толстенными листами железа. Нас, пятьдесят восьмую статью, заперли отдельно от остальных. Когда после нас в это помещение впихнули ещё пару этапов, то не осталось места даже стоять. Старики и больные опускались на корточки, а потом и вовсе попадали. Наши пока молчат, понурив головы, словно вымокшие под холодным дождём овцы, опираются друг на друга, стараясь не потерять равновесия. Успеваем посмотреть на соседей. Там… в основном молодёжь, есть и подростки, едва вышедшие из детского возраста. Осмотревшись, прислушались: они говорят на непонятном нам языке, состоящем сплошь из матерных слов. На лицах то ли злоба, то ли развязность, подростки в постоянном движении, куда-то всё время перемещаются и перекатываются, без раздумий машут кулаками, кого-то бьют, на кого-то орут. Среди нас, скромных, пошёл шепоток: «Это воры, похоже, уголовники!» Ай-яй! Если с такими в лагерь попадёшь… От этих сказками не отделаешься, как удавалось когда-то Кулешову. Помню, как привыкший к заграничному комфорту москвич Ольгерт, одной рукой поддерживая ставшие большими из-за сдувшегося живота брюки, с гульфика которых были предусмотрительно срезаны все пуговицы, а другой поправляя неутомимо скатывавшиеся на кончик носа очки, удивлённо переспрашивал у остальных: «И это… наши советские люди?!» Советские зверёныши из соседней камеры – с чутким слухом, с кинжальным взглядом – не оставили без внимания этот дурацкий вопрос! Один из них, в дорогой кубанке, в приталенной коричневой шубе, в огромном губастом рту – полпуда золота, крикнул через решётку: «Не горюй, папаша! Смерть Сталина всем нам принесёт свободу!»… Представьте себе ситуацию – наша половина содрогнулась от таких слов, мгновенно воцарилась странная, пугающая тишина… О Аллах, неужели есть и другие мнения в этом мире? А не только звучащие на сотнях разных языков восхваления: «Вечно живи, Сталин!» – на рассвете каждого дня, и «Если ты жив, то и нам хорошо!» – на закате. Парнишка-вор, довольный не только сказанной фразой, но и произведённым эффектом, щедро одарил нас золотым блеском улыбки.

В той камере нас недолго держали, слава богу, вскоре приказали выходить и погнали на второй этаж. Раздался знакомый звук отпираемого замка, и мы, протискиваясь сквозь дверь, набились в тесную, душную, сырую камеру. Народу там и до нас было немало, даже не представляю, как мы туда все уместились. В прокуренной камере в итоге оказалось где-то шестьдесят-семьдесят человек, на мой взгляд. На двухъярусных нарах не то что яблоку упасть – иглой ткнуть некуда, все новички привычно полезли под нары. Старики трясущимися руками принялись распутывать узлы на поддерживающих штаны верёвках, затем, окружив горделиво стоящую парашу, обновили её содержимое журчащими струйками. К «благовониям» камеры примешался запах тёплой свежей мочи. Завязался разговор. «Откуда едете, кто такие, какие новости привезли?»

Тогда я впервые услышал о майоре Столярове. Несмотря на то, что сам он сидит далеко отсюда, в минской тюрьме, легенда о нём долетела и до Свердловска! Говорят, что он о многом осведомлён, якобы он поддерживает связь с самыми высокопоставленными чиновниками в Москве, военный журналист, замечательный, мудрейший человек. И он сказал: «В скором времени примут новый кодекс, в нём для политических заключённых предусмотрены значительные поблажки. Тем, кому впаяли двадцать пять лет, якобы скостят до шести!»

То ли моё долгое топтание бросилось в глаза, то ли молодость повлияла, в общем, с нар поднялся зэк с измочаленным окурком, торчащим из расщелины в зубах, и подошёл ко мне. Взял под ручку и привёл к нарам. На недовольные взгляды окружающих он тепло ответил: «Уместимся!» «Откуда приехал?» – спросил щербатый. А когда я представился, он меня даже обнял на радостях. «А я был редактором областной газеты в Иваново, навесив десять лет, отправили сюда!» Он эти слова произнёс не без хвастовства и даже с гордостью. Не давая мне вставить слово, он несколько раз повторил: «Эх, Мазит Рафиков тоже тут был! Утром увели по этапу». Затем он рассказал о здешних порядках, начал знакомить с арестантами. Кто-то присоединился к нашему разговору, нашлись общие темы, больше всего меня удивило, что здесь не принято жаловаться, грустить, хныкать. Каждый из них пережил первые, самые тяжёлые минуты заключения, сидя то в одиночку, то вдвоём-втроём, они испытывали острую нужду в мировых новостях, попав после одиночного заточения в такие многолюдные семьи, они остро чувствовали изменения, прилив сил. Ей-богу, в вонючей, душной тюремной камере тоже можно свободно дышать! Мой статус студента, моё понимание с младых ногтей глубинных процессов коммунистического режима у них – у взрослых, у власовцев, у бандеровцев, у литовцев-«зелёных», у зэков, вынужденных во второй, в третий раз хлебать тюремную баланду, – помогли пробудить скрытую надежду, мне кажется. Видимо, они посчитали меня продолжателем их дела, каждый стремился сказать мне тёплые слова, пожать руку. Наконец-то открылись самые сомкнутые рты, теперь каждая фраза – приговор. Сейчас мы судьи, и всем палачам, из-за которых мы оказались здесь, всем власть имущим не избежать нашего приговора. Теперь вся полнота власти перешла в наши руки: каждый норовит высказаться, сделать выводы, освободить нутро от накипевших обид. То в одном углу, то в другом усиливаются голоса, переходя порой на крик. Набившиеся, словно сельди в бочке, арестанты, несмотря на тесноту, громко смеются, когда кто-нибудь отпустит короткую, но острую шутку. Крышка параши танцует, словно чайник на самоваре, то откроется, то закроется, но даже она не может испортить праздник полёта вырвавшейся на волю птицы-души! Когда пиршество начало утихать, а народ, успокоившись, предался было дрёме, откуда-то с верхней полки донеслось нерешительное и писклявое: «Жаль, Сталин не знает обо всех безобразиях, вот если бы узнал!.. Все корни перетряс бы он КГБ! Только до лагеря доехать бы, а там уж мы всё подробно описали бы нашему вождю! Я покажу этим тварям, как над народом издеваться! Попляшут они у меня на раскалённой сковородке!» Неожиданно, но писклявый голос никто не перебивал, хотя и говорил он вроде бы в нашу поддержку, но фразы какие-то корявенькие, не те, нам такой голос чужд. «Кто это?» – спросил редактор, поднявшись с нар. «Ходяш это, майор», – нехотя ответил ему кто-то из зэков. А камера-то, оказывается, ещё не уснула, многие подняли головы и стали переговариваться. «Двадцать пять годков впаяли дураку, а он всё жопу Сталину полирует!» «А может, свернём эту пустую голову да в парашу затолкаем?!» Редактор поставил точку в назревающем конфликте: «Нет! – крикнул он. – Мало, что ли, мы горя претерпели от палачей? Так давайте же не будем уподобляться врагам своим!»

В эту минуту открылись двери, в камеру вошла группа из десяти-пятнадцати арестантов с потрёпанными, порванными заплечными мешками. Среди них был и Мазит Рафиков. Мы подошли к самому неудобному, к самому тяжёлому моменту воспоминаний. Были, были люди, которые выставляли меня врагом. Я благодарен тем, кто, не зная, в чём меня обвиняют, оправдывал, и таких было немало. Что поделать, все мы рабы жизненных обстоятельств! Вылетали из моего рта и ненужные слова. Годы прошли, и сейчас мне не хочется выносить каких бы то ни было приговоров прошлому, не хочется выглядеть перед современниками этаким всезнайкой-мудрецом. На тюремной дорожке со многими довелось повстречаться, но ни на одного из них я не держу обиды! И хорошему я у них научился, и плохое тоже приставало, не без этого, но всем я благодарен: всё многообразие мира я познал через тех, кто шёл рядом!..

Середина октября 1988 года, Пицунда, прекрасным тихим днём мы с Равилем Файзуллиным¹⁰³ бродим вдоль черноморского побережья, балансируя на скользких валунах. Неожиданно Равиль задаёт вопрос: «Похоже, Мазит Рафиков ушёл с обидой на тебя?» Я коротко отвечаю: «Вполне может быть». На этом разговор наш закончился, собственно, говорить тут больше не о чем.

Я не знал причин обиды, с которой покинул этот мир Мазит Рафиков, не думаю, что их знал Равиль, не интересовался. На одном из допросов в тюрьме Чёрного озера на вопрос следователя: «Вы вдвоём обсуждали такую-то историю. Вам её Рафиков рассказал?» – я ответил утвердительно и подписал протокол. Про Мазита я ни слова кривды не сказал, да и не было в его поведении ничего кривого, потому что второго такого ура-патриота надо было поискать. Через слово восхвалял Сталина, Ленина вздымал до небес. Я чётко обо всём рассказал на Чёрном озере и скрепил показания собственноручной подписью. После всех проверок и допросов папку с делом мне не показали. Я вплоть до девяностых годов не знал, по чьему доносу меня арестовали и за что посадили…

Бог свидетель, я до сих пор не знаю, за что арестовали Мазита Рафикова. С 1943 года он – платный агент КГБ, выставил меня большим врагом советской власти и доказал это многими примерами! А я про этого человека всегда и перед всеми говорил только одно: «Настоящий патриот советской власти!» Оказывается, все объятия и дружеские похлопывания, постоянное нахождение подле меня – всё это делалось по заданию КГБ. И ту проклятую историю он рассказал мне с подачи сотрудника КГБ Михеева! Я бы не стал рассказывать об этих событиях, всё-таки времена были непростые, путанные, годы безнадёги, миллионы невинных людей арестовывались, КГБ стряпало дела на пустом месте, сбивало с пути истинного, портило и ломало даже уверенных в себе людей…

После возвращения из лагерей мы оба поселились в Казани, часто встречались. В первое время Мазит одевался во всякие обноски, я поделился с ним последним: отдал рубашку, брюки и пиджак. Поженившись, мы стали дружить семьями, ходить друг к другу в гости. Мазит женился на библиотекаре университетской библиотеки, умелой и доброй девушке по имени Наиля и поселился у неё. Позже Наиля-ханум доросла до должности заместителя директора библиотеки, расторопный и трудолюбивый заместитель из неё получился! Родился сын у Мазита, назвали его Анваром, пошли мы и на торжество по случаю рождения первенца… И вот однажды слышу, Мазит тихой сапой «заложил фундамент» другой семьи! Очень тяжело мы пережили это предательство. Такую прекрасную женщину обидел Мазит, которая приютила его в тяжёлые годы, обула-одела, самые лакомые кусочки перед ним ставила. Когда Мазит женился на другой, я резко оборвал наши отношения. Мы почти не встречались с ним, однако справедливости ради надо сказать, когда вышло в свет моё острое, полное резкой критики произведение «Трёхколёсная телега», где досталось на орехи многим власть имущим шакалам, Мазит по своей инициативе перевёл его на русский язык и горячо поздравил: «Любишь ты по лезвию ножа ходить, Аяз!»

Но описанные выше события особым накалом страстей ещё не отличаются. Живём, хлеб жуём, я пишу, книги выходят, пьесы ставятся, среди них есть и хорошие, есть и средненькие. По меткому выражению Фатих-ага Хусни¹⁰⁴: «не каждое куриное квохтанье оборачивается золотым яичком!» А Мазит-то наш, оказывается, терзался завистью всё это время… Когда меня удостоили Тукаевской премии, он завалил Союз писателей клеветническими письмами! Когда подошёл черёд Горьковской премии, Мазит писал в Москву грязные пасквили, обвиняя меня во всех смертных грехах, и умолял организаторов не вручать премию такому недостойному человеку… Думаете, этим дело закончилось? Как бы не так… Перед смертью он записал в своём дневнике: «В наши ряды проник провокатор… всем известный сочинитель рассказов… это он сдал меня органам!» Я этого дневника не видел, записей не читал, но тетрадь попала в руки одного любителя сплетен, и тот не преминул с радостью воспользоваться такой «удачей». Вонь поднялась на всю республику!.. Родственники Мазита ополчились против меня. Да простит им Всевышний все прегрешения, вольные и невольные!

Я долгое время терпел, держался подальше от запущенной Мазитом грязи. Но всякому терпению наступает предел, лопнуло оно и у меня. Я обратился за помощью в КГБ и попросил: «Умоляю, покажите папку с делом Мазита Рафикова представителям Союза писателей, оградите меня от сплетен и наветов». Ркаил Зайдулла¹⁰⁵ и Гариф Ахунов скрупулёзно прочли дело Мазита от корки до корки…

Не хотел я плохо говорить о покойнике, бодаться с умершим – не по-мужски. Но Аллах свидетель!.. Я хочу лишь отразить в романе своё видение, на которое имею право, пока живы те, кто подхватил словеса умершего человека, приумножив их в сотни раз, усилив смысл. Ни Мазиту, ни его приспешникам, поднявшим как флаг его подозрительные сплетни, я не желаю зла, только хорошего! Да убережёт нас Аллах от грязи в делах и речах…

* * *

Снова этап, снова конвой, нас гонят по разрыву-проулку между сгрудившимися вагонами. Снег скрипит, собаки лают, солдаты лютуют… В этот миг в сумраке вагонов мелькает чья-то тень и кричит: «Воры есть?» Это происходит на глазах у конвоя, но охранники не ругаются, не прогоняют, будто бы не замечают вопрошающего. Потому что всё внимание конвоиров сосредоточено на нас. В этот раз воров в законе среди нас, кажется, не обнаружилось…

Тогда я был профаном, но сейчас знаю, предыдущее поколение зэков объединилось и создало в масштабах всей страны организацию «воры в законе», со штабом на Колыме. Все ниточки воровской сети России они держат в своих жестоких руках. Воры в законе в большом почёте, в штабе точно знают, в какой тюрьме и в каких условиях содержится каждый «законник». Когда их гонят по этапу, к каждому авторитету «пристёгивают» наблюдателя. С приходом «законника» в новую тюрьму местные воры начинают проявлять о нём заботу. «Тень» встречает его на вокзале, ему тут же организуют «передачу». В ней не только еда, но и дорогие вина-коньяки, бывают и наркотики. Тюремное начальство снабжает известных воров очаровательными девушками. Конечно, за все удовольствия воры щедро отстёгивают наличными, не потом и кровью заработано же, почему бы и не отстегнуть! Пока шли по этапу, я много чего узнал о «ворах в законе», новости об этих людях сменяли одна другую. «Законники» никогда не должны работать, им запрещается входить в тесный контакт с чекистами и милиционерами. Они – «высшая каста», помеченные Богом, избранные люди, тюрьма их «родной дом», а на волю они выходят лишь для того, чтобы немного подышать другим воздухом и через короткое время снова вернуться «домой». Тюрьма для них курорт, а прочая тюремная шушера: мелкие карманники, домушники беспрекословно обслуживают «аристократию», моют, одевают, кормят, если нужно – перед, если нужно… зад подставляют. Тысячная армия ослеплённых преданностью и покорностью исполнителей следит за малейшим изгибом «вельможной» брови, готова беспрекословно выполнить любое приказание касты! Прикажут убить – нет проблем! Сделаем на выбор, что пожелаете – прирезать или повесить?! Лишь бы не испортить настроение «законникам»… иначе сам пропадёшь! Спрятаться у тебя нет ни малейшей возможности! Из-под земли тебя достанут, приведут приговор в исполнение и тут же доложат обо всём в штаб – на Колыму. Воровский мир – безжалостный, бессердечный, злодейский мир! Демократия здесь невозможна, здесь процветает кровавый диктат, диктаторы всех рангов и мастей…

Рассказывали, на Север, на лесоповал, в большое объединение лагерей из Москвы приехал новый начальник. До всего докапывается, что-то вынюхивает, выискивает, короче, новая метла решила силу свою показать. В каждом лагере какое-то количество арестантов не выходит на работу – соответственно, не выполняется и план. А нового начальника в центре накрутили… делай как знаешь, но чтобы план выполнялся! Тот собирает «законников» со всех подразделений и доводит им новый порядок: «в случае невыполнения плана на столько-то суток отправим в карцер». Да разве «вора в законе» карцером напугаешь? Лагерные законы и там дотянутся до него, будут холить и лелеять! Воры в законе привыкли и на Севере фруктами баловать себя!.. Однажды нового начальника приглашают на вахту, к воротам… Он идёт туда и что видит?.. Все воры, которые должны были выйти на работу, собрались возле ворот и каждый придерживает полено на уровне колен, а к полену… вы можете представить такое? – крупными гвоздями приколочено мужское достоинство…

Новый начальник сразу понял, с кем имеет дело!

Я долго раздумывал, писать об этих фактах или нет. Что я хочу, чего добиваюсь?! Похвастаться своими обширными знаниями? В ходе размышлений я пришёл к следующему выводу… Да, память закрывает нам доступ ко многим событиям. Забывается немало из увиденного и услышанного. Иногда и посетуешь на себя в сердцах: «И чего это я не вычеркну из памяти этот мусор, не облегчу себе жизнь?»… А память во многих случаях оказывается мудрее тебя. Из поверхностного рассказа о жизни «воров в законе» вы, мои дорогие читатели, успели, наверное, подметить, что воровская система почти полностью построена по коммунистическим канонам? Та же жестокость, та же злость, всё подчинено только обеспечению беззаботной жизни представителей элитной касты, миллионы безымянных, бесправных рабов, «шушера»… Ни минуты не работавшая каста получает все удовольствия… «Воры в законе» отличаются от коммунистов только одним качеством, с улыбкой подметил я…

Если бы объявился какой-нибудь новый начальник и кинул большевистский клич выходить на работу, вышли бы главарь палачей Сталин и его свита льстецов-обезьян к вахте с поленьями в руках?.. Я представляю эту картину и невольно улыбаюсь… Вот козлобородый Калинин¹⁰⁶, готовый пуститься в пляс под сталинскую дудку по первому движению его ресниц… Рядом с ним старающийся выглядеть тихим и покорным Ворошилов¹⁰⁷… Анастас Микоян¹⁰⁸, толстым задом способный раздавить тазик помидоров и при этом не почувствовать намокших брюк… Эх, приколотить бы их «достоинства» к поленьям да выставить на смех… Вот было бы наказание для этой шайки-лейки!..

Однако пора бы нам уже приструнить несбыточные желания и вернуться к путешествию…

Наши вагоны спешат на Восток, рельсы гудят, услышанные прежде фразы дополняются новыми смыслами, а самые свежие новости догоняют нас в дороге. Говорят, «изданные» на Колыме законы через сутки доводятся до западных тюрем, до берегов Балтики, приходится поверить, против фактов не попрёшь. Беспроводной тюремный телефон передаёт информацию со скоростью света. Можно утверждать, что заключённые, не читая газет-журналов, не слушая радио, находятся в курсе всех последних событий и веяний. Майор Столяров превращается в легендарную личность, его интересные мысли заключённые передают друг другу с любовью и трепетом. Столяров умеет вселять надежду. Мои познания, мой кругозор углубляются и расширяются с каждым часом, с каждой минутой. Теперь мы время от времени общаемся с теми, кто по десять-пятнадцать лет горбатился в лагерях Магадана и Колымы. Очередная новость: изо всех лагерей собирают политических и свозят в Казахстан. Интересно! Нет, не просто интересно, а жутко интересно! Почему арестантов Чёрного озера перебрасывают из одной камеры в другую, понятно. Но для чего тысячи, миллионы политических заключённых, и новичков, и матёрых, со стажем, собирают в одном месте? С какой целью?.. Понятно, что ждать чего-либо хорошего от коммунистов – всё равно что воду в решете носить. Их цели всегда злобны, но куда в этот раз заведёт нас большевистская злоба? В ожидании ответа я смотрю на бывалых тюремных аксакалов. А они – на меня, молодого, недавно попавшего за решётку парня. Но пока ответа ни у них, ни у меня не родилось. Что ж, подождём, что скажет тюремный пророк Столяров по этому поводу…

Перед отправкой по этапу тюремные вагоны плотно набивают людьми и подцепляют к маневровому паровозу. Паровоз, громыхая на стыках, перестраивается с одного пути на другой, вагоны раскачиваются, затем маневровый перецепляется, с силой ударяясь в состав, зэки падают от толчков. После нескольких часов такой пытки арестанты перестают что-либо соображать. Это делается специально, чтобы у заключённых сбились ориентиры, ну и в целом, чтобы в очередной раз поиздеваться, унизить этапируемых. Дёргания и резкие остановки раздражают тесно набитых в вагоны зэков. А вагонный конвой – это тебе не охранники Чёрного озера! Особо злые и бездушные, звери в людском обличье. Паровоз, словно издеваясь над вагонами, волочит их и раскачивает, бьёт и переворачивает. Видимо, от такой тряски у многих возникает желание опорожниться, сходить в туалет. Но просить конвой бесполезно, не рад будешь, что рот открыл! Разорвут в клочья! Мало того, они тебя запомнят и, ведя в туалет, лопатки переломают тяжёлым замком!.. У одного в соседней камере лопнуло терпение и он прямо через решётку помочился в коридор. Видели бы вы, какая буря поднялась после этого!..

Постоянно прохаживающиеся вдоль камер конвоиры, наблюдающие за малейшими изменениями обстановки, на какое-то время смолкли и остановились. Эта внезапная тишина и пропажа из виду конвоиров были настолько непривычными, что даже те зэки, которые коротали долгий путь тихими разговорами, набрали в рот воды. По коридору растекается, пузырясь, озерцо того бедолаги. Что произошло потом, многие так и не поняли: с двух сторон коридора, словно спущенные с поводков охотничьи собаки, примчались солдаты и, открыв железную решётчатую дверь, выволокли того бедолагу из камеры. Один солдат взялся за его голову, другой – за ноги, и начали возить арестованного по мокрому полу, вытирая лужу. Поначалу молча переносивший этот позор зэк потихоньку застонал. Солдаты сменились, эти издевались более изощрённо, поднимают и с грохотом бросают несчастного на пол. Похоже, что металл вокруг был с заусенцами, рубаха на арестанте изрезалась и порвалась, стоны превратились в душераздирающий крик. Солдаты меняются, наказание продолжается, плечи изодрались и кровоточат.

Солдаты неудержимо хохочут, развлекаются! Когда из раны арестанта ручейками брызнула кровь, я посмотрел на попутчиков, умудрённых опытом, много повидавших, прошедших через тяжелейшие испытания. Ведь совсем недавно мы поведали друг другу свои судьбы, сплотились в один мощный кулак. В планах на будущее мы представали самыми смелыми и решительными людьми! Мы поняли, что думаем об одном и том же, цели у нас одинаковые, гордились друг другом! Да, да, гордились! Мы – жертвы сталинского режима! Мы – вышедшие на борьбу против кровавого режима сыны родины! Голоса наши звучали мужественно, мы могли постоять друг за друга, поддержать в праведной борьбе! Почему же сейчас, когда топчут одного из нас, мы молча смотрим, сжимая прутья решётки и трясясь от гнева, но не протестуем? Стоит одному начать, и непременно поднимутся остальные! Пусть нас лишат воды, пусть будут нещадно бить, но мы будем страдать не зазря, потому что покажем, что мы не стадо баранов, что сильны, когда действуем коллективно!.. Сам думаю об этом, а сам, расталкивая попутчиков, отхожу всё глубже и глубже, пока не упираюсь в заднюю стену камеры. Лишь бы не увидел конвой, лишь бы они не запомнили моих закушенных губ…