Текст книги "Женщины в России. 1700–2000"

Духовные ценности иногда вызывали критическое отношение к постпетровской общественной сфере. Это можно увидеть в мемуарах Анны Лабзиной (1758–1828), которая, описывая собственную добродетель, тем самым выставляет в критическом свете ценности своего мужа. Она была замужем за Александром Карамышевым, который играл в азартные игры, распутничал и кутил, оправдывая все это с точки зрения философии Просвещения. Свою жизнь с ним Лабзина описывала как долгое и мучительное испытание, которое она переносила как «христианская мученица на земле». Не подвергая сомнению патриархальные порядки, Лабзина в описании своего брака, тем не менее, подчеркивает свою верность ценностям более высоким, чем у ее мужа. Пока муж предавался плотским удовольствиям, она была занята богоугодными делами. Она собственноручно раздавала милостыню и заботилась о бедных и обездоленных, ходатайствуя за них перед властями, как это делали благочестивые женщины в московский период. Религиозная вера, таким образом, становилась для женщин источником власти, способной соперничать с мирской властью мужчин и даже превосходить ее[39]39
  [Marker 2000: 384–386].


[Закрыть].

Наконец, духовные ценности открывали женщинам наиболее приемлемые пути для деятельности вне дома. Прежде всего, одной из немногих альтернатив семейной жизни для женщин оставалось монашество. Женщины, не имевшие возможности уйти в монастырь, неформально объединялись с другими незамужними женщинами и вдовами в общины. Они носили темную одежду, символизирующую отречение от мира, жили под одной крышей, вместе молились и вместе трудились в садах и огородах, обеспечивая себе пропитание. Таких неформальных объединений стало появляться все больше после 1764 года, когда Екатерина конфисковала церковные земли, лишив монашеские общины источника существования и вынудив маленькие монастыри объединяться в более крупные в целях экономии. Число женских монастырей резко сократилось: из 203, существовавших в 1762 году, после реформы 1764 года осталось только 67. На смену им пришли общины. Первая община образовалась в 1764 году в городе Арзамасе, на месте недавно упраздненного монастыря, чтобы дать приют изгнанным и будущим монахиням. Десять лет 270 женщин неофициально жили в кельях, которые было приказано закрыть. По аналогичной схеме образовывались и другие общины: местные женщины основывали их, стремясь удовлетворить свою потребность в духовной жизни и безопасности. С середины XVIII века и до 1917 года образовалось более 200 таких общин, практически все – в сельской местности. Эти общины, существовавшие на самообеспечении, были результатом местной инициативы и опирались на поддержку местных жителей. Некоторые из них формировались вокруг местночтимых святых – мужчин или женщин; другие же организовывали вдовы из самых разных социальных слоев, от дворянок до крестьянок. Иногда дворянки основывали религиозные общины в своих поместьях, жертвуя землю, имущество и капитал, которым могли распоряжаться с полным правом, поскольку закон позволял русским женщинам владеть собственностью. Однако, в отличие от монахинь, женщины, входившие в подобные общины, не принимали монашеских обетов. Они должны были соблюдать обет целомудрия до тех пор, пока состоят в общине, и могли свободно уйти оттуда при желании. Так же, как женские монастыри, общины приносили пользу обществу посредством благотворительной деятельности[40]40
  См. [Meehan-Waters 1986].


[Закрыть].

Женщины и благотворительность

Долг милосердия глубоко укоренен в русском православии. В православном мировоззрении богатство считалось даром Божьим, накладывающим обязанность трудиться для общего блага. В идеале благотворительность должна осуществляться напрямую, с глазу на глаз, она подразумевает личную жертву и готовность служить несчастным. Церковь возвысила некоторых женщин до статуса героинь за ту практическую помощь и утешение, которые они оказывали беднякам. Образцом такого поведения была Ксения Блаженная, жившая в Петербурге во второй половине XVIII века. Убитая горем после ранней смерти мужа, придворного певчего, она раздала бедным все свое имущество, бродила по городу в рваной юбке и кофте и заслужила почитание Церкви и простых людей за самопожертвование и щедрость по отношению к беднякам[41]41
  См. [Lindenmeyr 1993: 564].


[Закрыть].

Таким образом, благотворительность стала частью миссии праведной женщины. Практически все женские монастыри и общины вели благотворительную деятельность. Там ухаживали за больными, кормили бедняков, воспитывали сирот, давали приют бездомным, старухам и вдовам. Набожные замужние женщины тоже активно занимались благотворительностью. Мать Анны Лабзиной регулярно помогала бедным: посылала заключенным деньги и одежду, сшитую своими руками; кормила и одевала нищих. Талантливая целительница, она также лечила своих больных крепостных и утешала умирающих. Ее примеру последовала и дочь Анна. В течение 18 месяцев, проведенных с мужем в сибирском городе Нерчинске, к северу от китайской границы, она заботилась о ссыльных и утешала больных. «Всякий день Бог подавал мне случай делать добро для ближних», – вспоминала она [Лабзина 2010].

В конце XVIII века женская благотворительность стала приобретать светский характер. Раньше благотворительная деятельность императриц и других женщин императорской семьи служила демонстрацией набожности. В царствование Екатерины Великой само государство стало являть собой образец просвещенного милосердия, призванного содействовать не столько вечному спасению, сколько благоденствию людей на Земле. В 1764 году в Москве открылся первый воспитательный дом с самыми либеральными в Европе правилами приема. И он, и Санкт-Петербургский воспитательный дом, открытый в 1771 году, куда принимали практически всех детей, задумывались для взращивания людей нового типа, будущих представителей образованного городского сословия, которого так не хватало России. После смерти Екатерины Мария Федоровна, жена Павла I, взяла на себя управление уже созданными благотворительными учреждениями и сама реализовала многочисленные благотворительные инициативы. Ее особым вниманием пользовались вдовы, матери и дети из неимущих классов, которых она одаряла материнской заботой, дополняя таким образом отеческую фигуру императора. Мария установила стандарт для будущих императриц и других женщин императорской семьи: покровительство благотворительным организациям стало основным видом их общественной деятельности. Отныне они поддерживали своим именем, а также собственными трудами и различными суммами денег самые заметные благотворительные начинания[42]42
  См. [Ransel 1988: 31–41]; [Lindenmeyr 1993: 569–571].


[Закрыть].

Наполеоновское возрождение

Наполеоновское вторжение, пробудившее сильные патриотические чувства, вызвало у женщин стремление служить своему народу как традиционными, так и новыми способами. Продвигаясь вглубь России и сея опустошение на своем пути, осенью 1812 года войска Наполеона заняли Москву, из которой к тому времени бежало 95 % жителей. Тягостное чувство от этого надругательства усугублялось слухами о том, что солдаты Наполеона насилуют и убивают русских женщин. Многие воспринимали вторжение как знак Божьего наказания за грехи России, и это стало для представителей высшего общества поводом отказаться от западного рационализма и материализма, а также от французского влияния, доминировавшего в культуре высшего света со времен Екатерины Великой. Такая травма побудила некоторых набожных женщин вновь принять на себя традиционную роль заступниц перед Богом за свой народ перед лицом опасности. «Французам обязаны мы развратом, – писала выпускница Смольного Мария Волкова своей подруге и бывшей соученице в 1812 году. – Подражая им, мы приняли их пороки, заблуждения… Они отвергли веру в Бога, не признают власти, и мы, рабски подражая им, приняли их ужасные правила, чванясь нашим сходством с ними…» В провинциальном городке, где Мария с семьей поселилась после бегства из Москвы, она регулярно посещала церковь, чтобы «умилостивить Бога за себя и своих соотечественников» [Волкова 1989: 297, 314]. Анна Римская-Корсакова дала обет уйти в монастырь, если Бог спасет русских от Наполеона. Привычная к суровости монашеской жизни, после победы русской армии она исполнила свою клятву[43]43
  См. [Благово 1989: 238].


[Закрыть].

Помимо этого, женщины стали участвовать в общественной жизни и иными способами. В 1807 году дворянка Надежда Дурова бежала из своего дома в Уральских горах, решившись отвергнуть свою женскую долю. Переодевшись юношей, она вступила в русскую кавалерию и геройски сражалась во время Наполеоновских войн. Мария Волкова и другие женщины ее семьи, пережидавшие войну в деревне, щипали корпию для перевязки раненых и отправляли в прифронтовые госпитали. Прасковья Ильинична Манзей, уже обремененная долгами и привыкшая экономить каждую копейку, пожертвовала на военные нужды солидные суммы, которых хватило на закупку снаряжения для 20 воинов. Кроме того, она отправила на войну четверых сыновей, и все они отличились в боях. За эти заслуги в 1814 году она была награждена бронзовой медалью. Захваченные общим подъемом национального самосознания во время наполеоновского нашествия, русские женщины почувствовали потребность доказать, что они, по выражению одной из них, «не уступают своим супругам, братьям, сыновьям в любви к Отечеству»[44]44
  См. [Гурьянова 1997: 28]; цит. по: [Жукова 1996: 50].


[Закрыть].

Если Наполеоновские войны стали зерном, вокруг которого кристаллизовалось гражданское общество, то женщины тоже участвовали его создании[45]45
  См. [Raeff 1994: 136].


[Закрыть]. В ноябре 1812 года они основали одну из первых в стране волонтерских ассоциаций – Женское патриотическое общество. «Желание быть полезным обществу не заключается в одном мужеском поле», – говорилось в «Приглашении» к вступлению в его члены [Жукова 1996: 41]. Общество, о создании которого было объявлено 15 ноября, привлекало участниц не только из Санкт-Петербурга, но и из других городов. Хотя сама инициатива исходила от знатных кругов, Общество принимало в свои ряды женщин не только дворянского звания, а и других сословий; в число его членов, которых в 1812 году насчитывалось 74 человека, входили жены богатых купцов и банкиров. Женщины из удаленных губерний – Пермской, Саратовской, Астраханской – присылали деньги на поддержку работы Общества. Первоначально созданное для помощи пострадавшим от Наполеона, Общество продолжало действовать и после того, как он был изгнан из России[46]46
  [Там же: 44–52].


[Закрыть]. Присутствие членов Общества в публичном пространстве не вписывалось в представление Марии Волковой о надлежащей роли женщины: «Откровенно говоря, – неодобрительно замечала она, – если хотят делать добро и благотворить, то можно обойтись без гласности. В предприятии же этих дам я вижу желание выказаться. Это признак тщеславия, неприятного и в мужчине и которое вовсе не нравится мне в женщине, назначение коей держаться в стороне…» [там же: 318]. Однако многие охотно воспользовались возможностью взять на себя более заметную роль в обществе. В последующие годы такие благотворительные объединения сделались почти обыденными, «практически частью должностных обязанностей жен высокопоставленных чиновников» [Lindenmeyr 1993: 570]. Таким образом, благотворительные побуждения, первоначально исходящие из религиозных ценностей, в более секуляризированную эпоху обрели новую форму, открыв женщинам доступ к общественной жизни.

Женщины, гендер и зарождение оппозиции

Неудавшееся восстание декабристов пробудило к жизни еще один вид женского героизма, также основанного на смешении старых образцов женской самоотверженности и новых, мирских идеалов. Осужденные за попытку захвата власти как потенциальные цареубийцы, пятеро заговорщиков поплатились за это смертью через повешение, а сотни других – пожизненной сибирской каторгой. В числе особенно возмущенных таким наказанием были, по словам полицейского осведомителя, «ста двадцати одного преступника жены, сестры, матери, родственницы, приятельницы et les amies des leurs amies»[47]47
  Цит. по: [Павлюченко 1976: 15].


[Закрыть]. Вопреки призыву правительства воспользоваться своим правом развестись с преступными мужьями, разорвать связи с братьями, жены и сестры приняли решение следовать за мужчинами в пожизненную ссылку в Сибирь. Большинство их были выходцами из аристократических семей. Женщинам пришлось оставить детей и отказаться от всех удобств и привилегий, которыми они пользовались как представительницы аристократических кругов.

Судя по их собственным сочинениям, большинство женщин привело к этому решительному шагу чувство глубокой и самоотверженной любви. «Я, право, чувствую, что не смогу жить без тебя, – писала Екатерина Трубецкая своему «милому другу», мужу Никите, автору проекта устава Северного общества. – Я все готова снести с тобою, не буду жалеть ни о чем, когда буду с тобой вместе. <…> Одно меня может радовать: тебя видеть, делить твое горе и все минуты жизни своей тебе посвящать». Мария Юшневская, прожившая с мужем 14 лет «счастливейшей женой в свете», тоже пожелала разделить судьбу мужа. «Я хочу исполнить священнейший долг мой и разделить с ним его бедственное положение, – поясняла она в своем обращении к властям. – По чувству и благодарности, какую я к нему имею, не только бы взяла охотно на себя все бедствия в мире и нищету, но охотно отдала бы жизнь мою, чтобы только облегчить участь его» [там же: 19, 20]. Мария Волконская выделялась среди прочих: ею руководило не столько глубокое чувство к мужу, сколько желание открыто поддержать человека, рисковавшего жизнью за свои убеждения. Она, прожившая с мужем до его ареста всего три месяца, отправилась за ним в Сибирь невзирая на противодействие не только государства, но и собственных родных. Предпочтя верность мужу верности государству, эти женщины перевернули семейные ценности Николая I с ног на голову. Супружеская преданность, бывшая одним из столпов политического порядка, стала наградой бунтовщикам.

Рис. 3. А. Пахомов. Портрет А. Муравьевой. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Жены-декабристки, как стали называть этих женщин, пользовались огромным сочувствием. В царствование Николая I публично упоминать восставших или их жен было запрещено, однако после его смерти в 1855 году общество открыто заговорило о них, а писатели и публицисты возвели этих женщин едва ли не в ранг святых. Проявление женского героизма, сочетавшее в себе дух самопожертвования и преданности, нашло глубокий отклик в культурном сознании высшего общества, что отражало некоторые аспекты наиболее возвышенных послепетровских семейных идеалов.

Заключение

О том, в какой мере опыт жен-декабристок перекликался с повседневной жизнью большинства дворянок, судить, разумеется, труднее. Как заметил Юрий Лотман, декабрист представлял собой новый тип человека, чье стремление и в быту вести себя в соответствии с возвышенными идеалами оставалось необычным [Лотман 2021]. Взгляды женщин, мужья которых не могли служить моральными образцами и которые при этом не желали довольствоваться отведенным им местом, представлены в записках Марии Жуковой и Елены Ган, которые начали публиковаться в конце 1830-х годов. В них подчеркивалось тяжелое положение образованной и талантливой женщины, от которой общество требует подчинения мужчинам и лишает возможности выйти за пределы семьи. В своем рассказе «Идеал» героиня Ган оплакивает женскую судьбу: «Право, иногда кажется, будто мир божий создан для одних мужчин; им открыта вселенная со всеми таинствами, для них и слава, и искусства, и познания; для них свобода и все радости жизни. Женщину от колыбели сковывают цепями приличий… и если ее надежды на семейное счастие не сбудутся, что остается ей вне себя?» [Ган 1992]. Подобное инакомыслие шло вразрез с господствующими представлениями о женственности. Так, Мария Корсини в своей книге, опубликованной в 1846 году, наставляла читательниц, что обязанности, возлагаемые на жену, соответствуют ее характеру и возможностям. Ее власть заключается в доброте и нежности, а данное ей от природы «неистощимое терпение» помогает ей переносить детские крики, недостаток сна и многие другие бытовые неприятности[48]48
  См. [Корсини 1846].


[Закрыть]. Хотя писатели и интеллектуалы уже начинали ставить под сомнение отведенное женщинам место, в отсутствие других вариантов самореализации уделом дворянок по-прежнему оставалась семья. И для большинства, по-видимому, мир семьи – с вновь возвысившимися ролями жены и матери и расширенными обязанностями по ведению хозяйства, был достаточно богатым миром.

Рекомендуемая литература

Дурова 2005 – Дурова Н. А. Записки кавалерист-девицы. М.: АСТ-Пресс Книга, 2005.

Лабзина 2010 – Лабзина А. Е. Воспоминания Анны Евдокимовны Лабзиной (1758–1828). М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2010.

Ценные мемуары.

Bernstein 1996b – Bernstein L. Women on the Verge of a New Language: Russian Salon Hostesses in the First Half of the Nineteenth Century // Russia. Women. Culture / ed. Goscilo H., Holmgren B. Bloomington, Ind.: Indiana University Press, 1996. P. 209–224.

Glagoleva 2000 – Glagoleva O. E. Dream and Reality of Russian Provincial Young Ladies, 1700–1850 // Teh Carl Beck Papers in Russian & East European Studies. N 1405. University of Pittsburgh, 2000.

Lindenmeyr 1993 – Lindenmeyr A. Public Life, Private Virtues: Women in Russian Charity, 1762–1914 // Signs. 1993. Vol. 18. N 3. P. 562–591.

Marker 2000 – Marker G. Teh Enlightenment of Anna Labzina: Gender, Faith, and Public Life in Catherinian and Alexandrian Russia // Slavic Review. 2000. Vol. 59. N 2.

Marrese 2002 – Marrese M. L. A Woman’s Kingdom: Noblewomen and the Control of Property in Russia, 1700–1861. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2002.

Новаторская работа, основанная на обширных архивных исследованиях, где исследуется эволюция прав женщин на собственность и способы правоприменения.

Meehan-Waters 1986 – Meehan-Waters B. Popular Piety, Local Initiative and the Founding of Women’s Religious Communities in Russia // St. Vladimir’s Teh ological Quarterly. 1986. Vol. 30. N 2. P. 117–133.

Rosslyn 2002 – Women and Gender in Eighteenth Century Russia / ed. Rosslyn W. Aidershot, England: Ashgate Publishing, 2002.

Важный сборник статей по малоизученному вопросу.

Глава 3
За пределами привилегированного круга

Я думал, идут двое, ан мужик с бабой.

Курица не птица, а баба не человек.

Собака умней бабы: на хозяина не лает.

Русские народные пословицы и поговорки

Петровская революция и ее последствия сделали присутствие государства в жизни русского народа более повсеместным, чем когда-либо прежде. Для крестьянства, составлявшего к 1719 году более 90 % населения, и для мещан, составлявших всего 3,6 %, эффект петровских нововведений оказался почти полностью отрицательным, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Эти два сословия стали для государства средством удовлетворения неуклонно растущей потребности в рабочей силе, солдатах и доходах. Тяжелее всего изменения сказались на крепостных крестьянах, число которых значительно увеличилось. Примерно половина крестьян принадлежала дворянам-землевладельцам; остальные были приписаны к землям, принадлежавшим царскому двору, государству или, до 1764 года, Церкви. Судебник 1649 года уже низвел до положения крепостных тех крестьян, которые жили в имениях дворян-помещиков. В XVIII веке частные крепостные утратили почти всякое подобие гражданского статуса. Женщины разделяли судьбу мужчин, но, помимо этого, для них эта судьба имела свои, гендерно обусловленные особенности.

Опыт женщин, живших вне привилегированного круга, трудно вычленить. До начала ХХ века подавляющее большинство из них не умели не только читать, но даже расписываться. Рассказывая о них, историк вынужден полагаться главным образом на вербальные свидетельства в пересказе третьих лиц. Рассказ о жизни этих женщин носит в некотором роде вневременной характер, и это показывает, что, несмотря на все перемены, о которых пойдет речь в этой главе, произошедшие в период от правления Петра Великого до отмены крепостного права в 1861 году, и даже позже, многие основные черты крестьянского уклада оставались неизменными. Женщины, не входящие в привилегированный круг, ощутили на себе изменения к лучшему вначале в городах, больших и малых, нежели в деревнях.

Крестьянки и их труд

Крестьянская жизнь была суровой. Крестьяне жили в мире, практически им неподконтрольном. Зависимость от распоряжений помещиков и управляющих, поборов царского правительства, неустойчивости погоды и требований земледельческого календаря вынуждала их приспосабливать свою жизнь к этим обстоятельствам. Такая жизнь требовала длительных периодов тяжкого, изнурительного труда. Труд женщин-крестьянок был точно так же необходим для выживания, как и мужской. Женщины выполняли всю работу по поддержанию крестьянского домашнего хозяйства. Они ухаживали за огородом, где выращивалась бо́льшая часть продовольствия для всей семьи, солили капусту, заводили квас. Женщины варили щи и борщи. Они же мололи зерно и пекли ржаной хлеб или варили каши, остававшиеся основным продуктом крестьянского стола. В лесистых северных местностях женщины собирали и заготавливали грибы и ягоды, чтобы разнообразить рацион своей семьи или продать и выручить немного денег. Летом женщины выгоняли скот на пастбище и приводили домой, а зимой ухаживали за ним. Они доили коров, сбивали масло, готовили творог и сметану. Во время сева и уборки урожая, когда нужда в рабочей силе была особенно острой, они выходили вместе с мужчинами в поле, где убирали рожь, озимую пшеницу и овес, вязали колосья в снопы для сушки, сгребали сено и грузили его на телеги. В самое горячее время сбора урожая – с середины июля до конца августа – крестьянки и крестьяне практически жили в поле и там же спали ночью – не более трех-четырех часов. Когда урожай был убран, женщины подбирали на полях оставшееся зерно.

Рис. 4. Муж плетет лапти, а жена прядет. Лубок

Женщины одевали всю семью. Полотно делали из льна, который сеяли весной и собирали осенью. Выбив семена, они замачивали стебли в воде, а затем сушили, чтобы внешний слой разложился и потрескался. На это уходило до двух недель. Затем стебли мяли, чтобы размягчить, и раз за разом чесали волокна, чтобы разделить их на отдельные пряди. Эти волокна наматывали на прялку и, вытягивая по две-три нити за раз, накручивали на веретено, с которым женщины зимой почти не расставались. Полученную нить обычно не окрашивали – она оставалась естественного цвета. Тканье полотна, вышивка или другие способы украшения, а затем шитье одежды – работа, которой женщины тоже занимались в зимние месяцы. Превращение шерсти в шерстяную одежду происходило почти таким же путем. От женского трудолюбия и мастерства зависело благополучие семьи.

Замужество и приготовления к нему

Жизненный цикл крестьянки определялся ее ценностью как трудового ресурса. Брак был важнейшим событием, детство и юность – подготовкой к нему. К этой подготовке девочка приступала с ранних лет, обучаясь навыкам, которые будут необходимы ей во взрослой жизни, и одновременно помогая матери. Крестьянские «няньки» в шестилетнем возрасте уже присматривали за младшими братишками и сестренками или за соседскими детьми. Девочки кормили кур и собирали яйца. Подрастая, они постепенно приобретали различные умения, входившие в обязанности взрослой женщины. Примерно с 12 лет девочка начинала готовиться к браку уже всерьез. Она собирала приданое: одежду, простыни, подушки, полотенца и наволочки, по большей части сделанные ее собственными руками. Этих вещей ей должно было хватить на бо́льшую часть замужней жизни, и они оставались ее личной собственностью. Но, несмотря на все эти приготовления, замуж девица часто не спешила, и родители были только рады подержать ее дома подольше как рабочую силу.

По сравнению с обязанностями жены девичество было в жизни молодой женщины беззаботным временем. В это время отношения с парнями были для них веселым развлечением, дозволенным в определенных рамках. Девицы на выданье ходили на танцы и посиделки, где молодежь пела, плясала, устраивала игры с поцелуями. Однако девушкам приходилось проявлять сдержанность. По мнению этнографов, «женской чести» в деревне придавалось большое значение, и мужчины стояли на страже этой чести. В середине XIX века обычай демонстрировать окровавленную сорочку невесты в качестве доказательства ее девственности был все еще широко распространен. Родители, не сумевшие сберечь честь дочери, подвергались публичному унижению[49]49
  См. [Worobec 1991].


[Закрыть].

Рис. 5. Н. Шаховский, Крестьянская помолвка

Время свадьбы чаще всего наступало рано. Для всех, кроме самой девушки и ее родителей, предпочтительными были ранние браки. Местные власти, помещики-землевладельцы и родственники мужчин, ищущих невест, рассматривали женщин как демографический и экономический ресурс. Чиновники на местах тоже предпочитали ранние браки, поскольку при этом не только образовывалась новая податная единица (тягло), но и увеличивался прирост населения, что европейские правители XVIII века считали залогом национальной мощи. Стремясь переженить крестьян как можно раньше и всех поголовно, власти не останавливались и перед принуждением. В 1771 году, например, губернатор Д. И. Чичерин констатировал, что во многих западносибирских деревнях «крестьян великое число холостых проживает, от 30 до 40 лет, не имея невест; напротив, и девки до таковых же лет сидят, которых отцы держат по своим прихотям для работ». Полагая, что угроза ссылки убедит девиц выходить замуж, он приказал всех «девок» старше 25 лет, остававшихся незамужними на 1 января 1772 года, выслать в Барабу – рабочий поселок неподалеку от Уральских гор, где насильно выдать замуж за местных мужчин[50]50
  См. [Миненко 1994].


[Закрыть]. Дворяне-землевладельцы тоже были заинтересованы в ранних браках: каждый брак означал образование тягла, новой рабочей единицы, и, следовательно, рост производительности в поместье. Помещики поощряли, а иногда и вынуждали своих крестьян вступать в брак. В 1777 году князь В. Г. Орлов приказал, чтобы все девушки его поместья в Сидоровском выходили замуж к 20 годам. Когда в 1779 году его приказчик пожаловался, что вдовцам бывает нелегко найти новых невест, Орлов приказал выбрать для них девушек в жены и «…непременно обженить приказывать несмотря ни на какие с тех девок отговорки». В имениях князя Юсупова на незамужних девушек старше 15 лет и вдов моложе 40 лет накладывали штраф. Одни помещики принуждали крестьян жениться по жребию, другие, как, например, А. Б. Голицын в 1772 году, – переселяли их в другие свои имения, где можно было найти им супругов[51]51
  См. [Bushnell 1993]; [Hartley 1999].


[Закрыть].

Сами крестьяне тоже оказывали жесткое давление на женщин, пытавшихся уклониться от замужества. Крестьянин получал полный надел земли только после женитьбы, и только тогда община признавала его взрослым мужиком. Крестьянам-вдовцам нужно было жениться снова, чтобы было кому позаботиться о детях и взять на себя женскую часть сельскохозяйственных работ. Дополнительная работница означала прибыль в хозяйстве. Таким образом, если крестьянская девушка желала остаться незамужней, даже при поддержке родителей, со стороны общины сочувствия ей ждать не приходилось. Считая женщин важнейшим трудовым ресурсом, крестьянки и крестьяне были в этом вопросе единодушны. Если они были крепостными, то могли и обратиться к своему барину или управляющему, чтобы те помогли холостым или овдовевшим родственникам найти невест[52]52
  См. [Bushnell 1993: 435–436].


[Закрыть]. Последствиями такого единодушия были ранние и почти поголовные браки. К 20 годам бо́льшая часть крестьянок были уже замужем.

Последнее слово в этом важнейшем решении было не за самими молодыми, а за родителями. Чтобы облегчить родителям невесты расставание с дочерью и частично компенсировать им материальный убыток, во многих местностях родители жениха по обычаю дарили семье невесты «кладку», или выкуп, который также помогал покрыть расходы на свадьбу. Кладка была немалым расходом. Понятно, что родители жениха, желая, чтобы эти траты не пропали даром, искали девицу здоровую и работящую. Инициатива исходила от них: они засылали сваху (обычно кого-то из старших родственниц) взглянуть на потенциальную невесту. Если ее признавали годной, родители обследовали хозяйства друг друга. Затем, если обе стороны все устраивало, договаривались о составе приданого и размере выкупа за невесту и заключали уговор на словах, а отцы или главы семей ударяли по рукам, скрепляя принятые обязательства. Потом все вместе выпивали. Уговор носил прежде всего экономический характер: «У вас товар, у нас купец», – объявляла сваха родителям предполагаемой невесты. Свадьба, представлявшая собой сложный и тщательно продуманный ритуал, означала вхождение пары в общину. Непременной частью этого ритуала были откровенно непристойные шутки и символы супружеской плодовитости.

Ранние браки были многодетными. Выходя замуж рано, крестьянки (как и другие русские женщины) проводили в браке гораздо бо́льшую часть своего фертильного возраста, чем их западные современницы. Насколько можно судить по литературе, никаких понятий о регулировании рождаемости у них не было. Государство, заинтересованное в супружеской плодовитости, жестоко наказывало женщин, использовавших детоубийство в качестве средства такого регулирования: их подвергали медленной и мучительной казни[53]53
  См. [Ransel 2000: 20].


[Закрыть]. Деторождение представляло опасность для матери, смертельно рисковавшей в каждых родах. Крестьянка, если ей удавалось дожить до конца детородного возраста, рожала в среднем семерых детей. Примерно половина этих детей с высокой вероятностью могли не дожить до совершеннолетия. Уход за младенцами и подросшими малышами волей-неволей отходил на второе или даже на третье место после работы, необходимой для выживания семьи. А некоторые методы ухода за детьми были откровенно вредными: вездесущая соска из жеваного хлеба или зерна, которую заворачивали в тряпку и совали в рот младенцу, чтобы тот мог хоть как-то утолить голод, пока мать занята работой; тугое пеленание; обычай начинать кормить ребенка твердой пищей в очень раннем возрасте[54]54
  См. [Ransel 1991: 114–119].


[Закрыть]. «Мое раннее детство не сопровождалось особо выдающимися событиями, если не считать того, что я остался жив, – писал в своей автобиографии Семен Канатчиков. – Меня не съела свинья, не забодала корова, я не утонул в луже и не умер от какой-нибудь заразной болезни, как погибали в те времена тысячи крестьянских детей. <…> Моя собственная мать, по одним источникам, произвела на свет восемнадцать детей, а по другим – двенадцать, из коих выжило нас только четверо» [Канатчиков 1929: 3]. Канатчиков, родившийся в 1879 году, вырос в культуре, которая в плане заботы о детях мало изменилась по сравнению с прошлым столетием. Обычаи, подобные описанным в его книге, были одной из причин того, что уровень детской смертности в России стал одним из самых высоких среди когда-либо известных.