Текст книги "Звезда балета"

– Достаточно взрослой, чтобы тебя поцеловать.

– Почему ты так говоришь со мной!

– А я думал, что никогда никого не было, кроме меня. Видимо, я слишком многого хотел.

– Но никогда никого и не было, кроме тебя. Подумай только! Виктор! Мальчик! Школьник! Немного старше, чем Ультимус теперь. Как можно его принимать всерьез! Неужели ты думаешь, что это имеет значение?

Очевидно, для Виктора это имело значение. Риппл снова и снова повторяла те доводы в свою защиту, которые казались ей такими убедительными:

– Мне было только пятнадцать лет. Это было столько лет назад, я тогда еще не начала учиться танцевать! Пятнадцать лет. Ему было только семнадцать, и я сказала ему, что никогда не буду с ним разговаривать, если он сделает так еще раз. Он учился в школе, и все это были совершенные пустяки. Ты думаешь, я боялась тебе рассказать? Да я сказала бы в любое время, но просто забыла. Я забыла!

– А я думал, что никогда никого не было до меня. Ты позволяла мне так думать.

– Это потому, что я никогда о нем не думала. Как ты можешь, Виктор! Во-первых, ты никогда меня не спрашивал. Я сказала тебе сразу, как только вспомнила об этом. Ты никогда меня раньше не спрашивал.

– Я был слишком в тебе уверен.

Снова молчание. Они сидели рядом, и Виктор, по-видимому, решил ничего не говорить, пока Риппл не перейдет к другой теме. Риппл, оскорбленная, усталая, раскаивающаяся и беспомощная, не знала, что сказать. Она начинала фразы и не заканчивала их.

– Он был только… – Если бы это мне хоть понравилось… – И я так рассердилась на него! А ты…

Теперь она уже возмущенно протестовала: – Конечно, это совсем не то, что ты. Конечно, поцелуи бывают разные!

– Нет, не бывают, – произнес капитан Виктор Барр. Риппл почувствовала себя так, как будто перед самым ее лицом захлопнули дверь. Он не понимает? Ему все равно, что она говорит или чувствует? Мелькнуло другое воспоминание… Разве мать не предупреждала ее, что мужчинам не нужна правда от женщины? Она вздохнула, глубоко взволнованная.

Чувствуя, что ломится в закрытую дверь, Риппл все же продолжала: – По-моему, ты нехорошо относишься ко мне, ты несправедлив. А я ведь никогда не спрашивала тебя, была ли я первой девушкой, которую ты поцеловал. Я даже не думала об этом.

Молчание.

– Я говорю, я никогда не спрашивала, первая ли я девушка, которую ты поцеловал, Виктор?

Виктор холодно возразил: – Девушки – это другое дело.

– О! – нетерпеливо воскликнула Риппл. – Опять, опять! – «Ты нашел меня, о мой враг?» – хотелось ей крикнуть. Старое возражение, старая преграда, непонятный, ненавистный повод для всех отказов! Девушки – это другое дело!

Ее отец и братья, казалось, хором присоединились к возлюбленному, за которого она обещала выйти замуж. Девушки – другое дело! «Иногда, – страстно повторяла про себя Риппл, – я ненавижу мужчин. Все мужчины одинаковы. Я их ненавижу!».

В этих словах слышалось безнадежное отчаяние.

IV

Когда ссора заходит в тупик, тогда-то и происходит поворот в ней. Так было и между Виктором и Риппл. Они повторяли одно и то же до тех пор, пока весь яд не вышел в потоке слов.

От повторения горечь теряется. Одна более мягкая интонация его голоса, один более кроткий ее взгляд, и все быстро закончилось.

Они помирились. Виктор признал, что «вел себя как животное», он не должен был разговаривать таким тоном со своей девочкой! Это доказывает, какой он ревнивый и злой, доказывает, что он просто не может допустить мысли, чтобы еще кто-нибудь смотрел на его дорогую девочку. Он сожалеет, что был таким грубым и просит его простить…

Риппл тоже очень огорчилась, она старалась быть с ним ласковой. Они обещали друг другу, что никогда не будут раздражаться, никогда, никогда не будут так ссориться…

Когда они вышли из ворот Кью, Виктор держал Риппл под руку, его пальцы переплелись с ее пальцами. Казалось, их размолвка разрядила атмосферу, и осталось одно только солнечное сияние.

V

Однако за этим сиянием скрывалось облачко сожаления. Почему, почему Виктор не понял? Почему он заставил ее пожалеть, что она была с ним откровенна, рассказав о нелепом случае с первым поцелуем именно так, как все произошло?

Невысказанные мысли мелькали в ее голове: «Считают, что женщины менее чистосердечны и честны, чем мужчины. Так ли это? И почему это так? Не потому ли, что им приходится столько вытерпеть от мужчин, если они попытаются быть чистосердечными и честными? Не потому ли, что они горьким опытом научены не говорить правду мужчинам? Я не была бы такой на месте Виктора. Девушки – это другое дело! Я бы иначе вела себя с ним! Я бы поняла. Конечно, я никогда, никогда не вбила бы себе в голову, что все поцелуи в мире одинаковы!»

От этих размышлений она незаметно для себя перешла к мыслям о том, кто был причиной всей этой бури. К своему другу детства, Стиву.

Она уже готова была рассказать Виктору, что именно Стив, молодой мотоциклист, живущий этажом выше, был ее первым незрелым поклонником. Однако она так не поступила – Виктор не понял бы. Ей было неприятно, что она не может ему сказать. Нет, Виктору нельзя этого говорить! Хотя Виктор, ревновавший Риппл к ее подругам, к учителю и даже к воспоминанию о том, что когда-то мальчик ее поцеловал, – не ревновал к этому юноше с верхнего этажа. Он считал его неопасным, как старого друга семьи Мередитов. Стив уже давно, в первый вечер их знакомства, назвал его «мрачным, чванным человеком». Он говорил, что Виктор ходит «мрачный, как грозовая туча». Дело в том, что именно такое впечатление производил на посторонних обычный взгляд Виктора Барра, такой серьезный, когда он молчал.

Виктор не ревновал к нему, как верно подсказывала Риппл ее интуиция. Он не обращал никакого внимания на мальчика. Стал бы он относиться к нему иначе, если бы знал все, что можно было рассказать о Стефане Хендли-Райсере?

«Да, – с сожалением думала Риппл после сцены в Кью. – Ничего подобного Виктору нельзя рассказывать. Он не может понять таких вещей. Я не буду больше пытаться…»

VI

Что касается самого Стива, ее шумного соседа, то Риппл часто видела его урывками. Поскольку он жил в том же доме и ходил по той же лестнице, как могла она его не видеть (и не слышать)?

Отношение его к Риппл было совершенно таким же, каким могло быть у старшего, веселого и жизнерадостного брата. Он заходил к ней повидаться к утреннему завтраку и в нескольких словах рассказывал, какие планы у него на сегодняшний день. Для балерины его слова были большей частью так же непонятны, как греческий язык, – но его приход оживлял ее и ей был приятен. Иногда по вечерам он мимоходом стучал в ее дверь.

Концерты в его комнате происходили еще не раз, и Риппл в сущности могла считать себя присутствующей на них, несмотря на то, что от других гостей ее отделял тонкий потолок. Совершенно отчетливо, как будто она сидела у окна в комнате Стива, девушка слышала, как высокий юноша, приятель Стива, играл на дудке, а другой его товарищ, любитель джаз-банда, свистел, играл на цимбалах, на барабане, на трещотке – и все это с помощью привязанной к кухонному стулу хоккейной клюшки, Перекладины стула служили музыканту подобием арфы…

После одного такого вечера Риппл написала следующую записку:

«Мисс Мередит шлет привет мистеру Хендли-Райсеру и будет очень признательна, если мистер Хендли-Райсер постарается, проходя по лестнице, поднимать немного меньше шума, чем стадо диких слонов; по крайней мере, по утрам после тех ночей, когда мистер Хендли-Райсер приглашает к себе друзей на музыку».

Записку Риппл подсунула под дверь Стива. Его могло не быть дома, и тогда он не прочел бы ее послания целую неделю. Однако в ту же полночь она уловила его быстрые шаги, когда он подходил к своей двери. Риппл слышала, как он ее открыл. Услышала, как он двигается наверху. Затем до нее донесся раскатистый мальчишеский смех.

«Он нашел ее!» – подумала Риппл, улыбаясь в темноте, затем повернулась на бок и заснула, очень довольная тем, что Стива позабавила ее шутливая записка. Она считала его взбалмошным человеком. Для Риппл он воплощал в себе смех, радость и бодрость. Если бы он исчез, ей бы его не хватало. Нет ничего удивительного в том, что Стив так популярен среди друзей; вероятно, он нарасхват и как танцор.

Риппл знала, что он очень часто ходит на танцевальные вечера; работа и свидания с Виктором мешали ей до сих пор пойти на один из вечеров вместе со Стивом. Вероятно, он пользовался успехом у девушек. Но никогда (Риппл была уверена в этом), никогда ни одна девушка не слышала от Стива слов о том, чтобы «быть всем друг для друга», о том, что он «готов ради нее отдать все свои силы» или «пойти за нее в огонь и в воду». Нет, ни в одну девушку Стив не мог бы так страстно влюбиться, как Виктор в Риппл.

Риппл сразу и совершенно ясно поняла, что Стив теперь не влюблен в нее. В этом ее убедил его второй поцелуй. Когда Стив, столкнувшись с ней на лестнице, неожиданно узнал ее, обнял и без всякого стеснения поцеловал, искренне и просто радуясь случайной встрече, то тут нельзя было ошибиться. Совершенно так же поцеловал бы ее брат Джеральд или, пожалуй, Ультимус, ибо из всех мальчиков он теперь наиболее сердечно относился к своей единственной сестре.

Риппл думала: «В книгах все было бы совсем иначе. В книгах Стив (именно потому, что он находил меня красивой в пятнадцать лет и говорил мне тогда об этом) продолжал бы все время, как и прежде, думать обо мне. В реальной жизни все не так. С тех пор в его жизни произошло много событий, которые вытеснили прошлое из его памяти, и он не относится теперь ко мне так же, как в семнадцать лет; разве это возможно? Тот первый поцелуй в Уэльсе был совсем иным. Тот был настоящий».

После переезда в Лондон и поступления на сцену Риппл многому научилась. Хотя Виктору, который заявил ей решительным тоном: «Нет, не бывают», – когда Риппл протестующе утверждала, что поцелуи бывают разные, она не собиралась ничего объяснять. Как бы она могла теперь это сделать?

Итак, в то время Стив Хендли-Райсер просто нравился Риппл, ей было с ним легко и приятно. Он вносил в жизнь балерины некоторое разнообразие.

VII

К тому времени жених Риппл начал обнаруживать наименее приятные свои качества, из-за чего влюбленность его становилась иногда более утомительной, чем ее работа. Большинство мужчин терпеть не могут, когда им противоречат, еще реже нравится это женщинам. Виктор Барр стал проявлять некрасивую мелочность и придирчивость не только по отношению к профессии и друзьям Риппл, но и к ней самой. Он говорил, что девушка плохо выглядит, спрашивал, почему она носит шляпу, которая далеко не так ей идет, как та, в которой она первый раз была в «Вишневом саду».

Временами Виктор становился другим человеком, единственным стремлением которого, казалось, было указывать Риппл на то, как она постепенно портится, насколько хуже стала теперь, по сравнению с той Риппл, которую он полюбил. Этот новый Виктор постоянно внушал Риппл, что это ее проклятое занятие превращает его девочку в такое жалкое существо, что в ней заложены безграничные возможности, которые разовьются только при той жизни и любви, которые он ей предлагал. Стараясь убедить девушку в своей правоте, он становился бестактным. Он повторял уже то, что сама Риппл ему рассказывала в первое время их сближения. Виктор стал грубым, назойливым и передавал театральные сплетни, которые ему удалось услышать. Он тоже начал говорить о тех танцовщицах, которые постарели, не годились больше для своей профессии, утратили форму.

– Ты говоришь так, – возражала Риппл, – как будто у балерины, которая должна постоянно поддерживать себя в безупречном физическом состоянии, фигура портится быстрее, чем у женщины, живущей только семьей, которая целое утро ведет запись расходов и может есть все, что захочет за завтраком и пить шампанское за обедом.

Виктор вспыхнул при упоминании о женщине, живущей только семьей.

– Если ты имеешь в виду мою мать, то, честное слово, у нее девичья фигура! Кроме того, прекрасный цвет лица, – добавил он, неодобрительно посмотрев на прозрачно-бледное лицо Риппл. – Из-за всех этих притираний и грима кожа у девушек портится еще до тридцати лет, – заявил он. – Ни у одной из твоих драгоценных балерин ты не увидишь такой бело-розовой кожи, как у моей матери.

– Редко встретишь такую свежую и красивую женщину, как она, на сцене и в жизни, – искренне согласилась с ним Риппл.

Виктор принял слова Риппл как должное и тотчас же обнял ее.

– Очень мило, что ты так говоришь, дорогая. Не будем больше никогда ссориться. Как это все неприятно!

– Да, неприятно, – согласилась Риппл, освобождаясь из его объятий; она не была сейчас настроена на нежный лад. Риппл не принадлежала к числу женщин, легко переходящих от ссор к поцелуям. В этот момент она нуждалась в его теплоте и чуткости, в уверенности, что Виктор не хотел оскорбить ее чувства. Девушка не знала, что ей делать, особенно потому, что ее жених стал, как принято говорить, «раздражителен, как женщина».

Риппл отчаянно надеялась, что эти новые черты на самом деле не присущи возлюбленному. Но как быть с изменившимся Виктором, который стал таким из-за столкновения между его взглядами и ее характером? Действительно, все это неприятно. Что же теперь делать? Виктор убрал руку, повернулся своим широким плечом и обиженно заметил: – Ведь с этим уже покончено. Нам лучше поговорить о чем-нибудь другом.

Риппл колко ответила: – Мы никогда теперь не говорим ни о чем другом.

Иногда ей казалось, что так просто и легко вызывать хорошее настроение у своего прежнего, настоящего, преданного Виктора.

Но истинная проблема еще только возникала. Вскоре Риппл оказалась лицом к лицу с ней.

ГЛАВА II
СОН СБЫВАЕТСЯ

I

Это произошло удивительно неожиданно. Внезапно наступил день, когда неясные картины дома в провинции, где Виктор и Риппл, счастливые супруги, следят за отблесками огня в их собственном домашнем очаге, – когда эти смутные розовые видения уже не казались больше мечтой. Они стали ясными и реальными, как очертания родных холмов Риппл на фоне желтого солнечного заката, который предсказывает дождливый день назавтра. Случилось так, что появилась возможность окончательно оформить затянувшийся «сговор» и что, насколько дело касалось денег, свадьбу можно было назначить на любой день.

Эта новость ждала Риппл, когда она отправилась в одно из майских воскресений в «Вишневый сад». В том году май был теплый и многообещающий, но за ним последовало самое дождливое лето, какое когда-либо видели в Англии.

Никакого намека на дождь и на плохую погоду не было в тот великолепный яркий день, когда Риппл приехала дневным поездом в поместье своего возлюбленного. Вишневые деревья стояли в цвету. Дом наполняли цветы, все было изящно и нарядно. Но мать Виктора, которую Риппл думала увидеть в одном из ее обычных лиловых или серых платьев, появилась вдруг более красивая, чем когда-либо, в траурном черном платье с черной янтарной цепью на шее и со вдовьей вуалью, хотя вообще она ее не носила.

– Вы в трауре? – испуганно спросила Риппл.

За спиной матери она увидела Виктора с черной повязкой на рукаве. Он сказал ей: – Дорогая, мой дядя умер.

– О?

Миссис Барр мягко сказала: – Ты объясни ей, Виктор, дорогой. – Виктор увел Риппл в маленькую гостиную и объяснил ей, что по этой причине он не приехал встречать ее на станцию. Ему необходимо было написать бесчисленное количество писем, появилось множество новых дел.

– Тот ли это дядя, – спросила Риппл, – который жил в Лондоне, о котором ты как-то говорил мне, что он проводит все время в клубе и на аукционах?

– Да, это он, бедняга. Да, он умер. Но Риппл, дорогая моя девочка, послушай. Я не хочу равнодушно относиться к его смерти, но так как это совершенно меняет наше положение, то понимаешь…

– Наше положение, Виктор? – она хотела добавить: – Но я всего раз видела твоего дядю (это была чопорная встреча за чаем в отеле «Карлтон» вскоре после их «сговора»). Не успела она высказать это, как Виктор Барр многозначительно прервал ее: – Он оставил мне все.

– Оставил тебе?

– Все свое состояние. Ты знаешь, что он был очень богат. Конечно, богат по сравнению с тем, к чему я привык. По словам поверенных, у него был доход 12000 фунтов стерлингов в год. Кроме того, я полагаю, его квартира битком набита гравюрами, фарфором, эмалью и различными очень ценными вещами. Но не это главное. Самое важное, что я могу оставить здесь мою мать. Конечно, я кое-что ей уделю. Никто не хочет, чтобы она отсюда уезжала. – Виктор посмотрел в окно на чудесную картину в японском стиле – цветущие вишни на фоне весеннего неба. – Вон там Пиннер-Хилл, – сказал он. Лицо его, обычно торжественно-важное, когда он говорил о семейных делах, сияло. Темные глаза сверкали, красиво очерченные губы улыбались. – Теперь как раз время поговорить о Пиннер-Хилле.

Риппл недоумевающе спросила: – Виктор, что ты хочешь сказать относительно Пиннер-Хилла?

– Конечно, дорогая, я должен объяснить тебе по порядку. Все так сразу на тебя свалилось. – Он похлопал ее по плечу. – Пиннер-Хилл – посмотри в окно. Видишь эти красные крыши? Да, эти; это очень славное местечко! Дом немного больше охотничьего домика, но достаточно поместительный. Луг, теннисные корты и все прочее. Лоуэллы, владельцы, переезжают в Букингемское графство. Они хотят сдать дом внаем на длительный срок. Это то, что нам нужно! Мы можем поселиться там, нисколько не стеснив мою мать. Я смогу присматривать за «Вишневым садом», скупить все проданные нами земельные участки, снова начать охотиться, Риппл. О, дорогая моя, разве это не замечательно? Для владельцев Пиннер-Хилла слишком затруднительно сразу освободить дом, и мы могли бы переехать, как только…

Замешательство охватило Риппл с такой же силой, с какой обнимала ее рука Виктора, и вместе с тем появилось чувство, что все это невозможно. Похоже было на сон, который она иногда видела. Будто стоит за закрытой дверью, но как только начинает колотить в нее, дверь открывается, на этом месте Риппл всегда просыпалась.

– Виктор, что ты говоришь о переезде?

– Дорогая моя девочка, ты опять себя плохо чувствуешь! Твои бедные нервы расшатались. Я увидел это, как только ты приехала. Ты совсем бледная, плохо выглядишь. Но ничего, давно тебе пора иметь человека, который бы за тобой как следует ухаживал. Теперь так и будет. – В его голосе зазвучали глубокие счастливые нотки. – Я уже написал твоему отцу обо всем. Он будет рад, я знаю. Как только мы поженимся, а мы, конечно, можем венчаться теперь же…

– Пожениться теперь же… – При этих словах девушка, казалось, почувствовала в глубине души ужас. Какая-то непонятная тяжесть, неожиданное возмущение поднялись в ней.

Виктор, ничего не замечая и торжествующе улыбаясь, смотрел на нее:

– Да, теперь же!

– О нет… Виктор, как мы можем это сделать?

Тон у нее был смущенный, выразительное лицо осунулось.

Красивые темные глаза Виктора следили за изменившимся выражением лица Риппл. Его лицо выразило одобрение.

– Ты хочешь сказать, что это слишком скоро после смерти моего бедного дяди? – Он указал рукой на свою траурную повязку, казавшуюся сейчас лишней.

– Я знаю, дорогая, – сказал он. – Я знаю. И не хочу, чтобы казалось, что я недостаточно чту его память. Такое отношение было бы совершенно не свойственно мне. Но ты знаешь, любимая, теперь не соблюдают траур в течение многих месяцев, как в молодые годы моей матери. Я говорил с ней об этом. Она сказала, что мы можем отлично справить скромную свадьбу, не устраивать такого пышного торжества, как принято в Лондоне. Только моя мать и твоя семья. Я думаю, что моей девочке это тоже понравится больше – простая скромная свадьба? В конце концов, многие так женятся. Они избегают шума и никому ничего не говорят. Мы можем поступить так же.

Риппл, придя в себя наконец от охватившего ее страха и смущения, могла только вымолвить: – Я не могу.

– Отлично можешь, дорогая. Не говори таких слов «не могу», – возразил Виктор с нежной, довольной улыбкой глядя на нее. Ей казалось, что внезапно, вдруг маска спала с него и вместе с ней ушло все, чего она боялась и что хотела бы устранить. Его плохой характер, придирчивость, склонность к ссорам, упрямство, открытое или скрытое порицание, отсутствие понимания – все это исчезло. На нее улыбаясь смотрел тот самый Виктор, которого она впервые увидела (казалось, это было много лет назад) через отверстие в занавесе «Колизеума». Она видела Виктора, каким он был в тот чарующий вечер во Дворце танцев, когда обвил рукой ее талию и ласково сказал:

– Покажем им, как следует танцевать? – Чувства, которые она испытывала к тому Виктору, казалось, снова вернулись.

Он сказал: – Почему мы не можем пожениться теперь же? Особое разрешение? Его можно получить в два дня, даже скорее. Нет? Я знаю, о чем ты думаешь.

– Нет, не знаешь.

– О нет, знаю. О чем может думать женщина? О приданом. Мы закажем его вместе в Париже, дорогая.

– Виктор, я совершенно не думала о приданом. Я только думала о том, что не могу венчаться в середине сезона – балетного сезона.

– Это еще лучше, еще лучше! Нет никакой необходимости венчаться в середине сезона; обвенчаемся до его начала.

Риппл широко раскрыла глаза. Затем она засмеялась:

– О, Виктор, ты шутишь.

– Шучу? Такими вещами я не шучу. По-моему, это были бы шутки очень дурного тона. Нет, я именно так и думаю, Риппл; думаю, моя дорогая, мы поженимся до начала этого проклятого сезона.

– Но, дорогой мой Виктор, ты не понимаешь. Мадам начинает сезон в субботу.

– Да? Но моей девочке нет никакого смысла там оставаться.

– Есть смысл, ты не понимаешь? Я занята во всех балетах, кроме «Духа огня», где замещала Мадам. Я танцую вместе с Кини и Дороти в «Греческой вазе». А в «Русалочке» танцую сестру русалки.

– Посмотрим, посмотрим. – Голос его звучал глубоко и ласково. – Эта тяжелая работа тебе не нужна. Оставь ее. Вместо нее повенчаемся теперь, Позволь мне сделать все для тебя! Я дам тебе все, чего может желать женщина, – клянусь, я сделаю это! Я сделаю тебя счастливой. Ты думаешь, женщины не были счастливее в те времена, когда предоставляли мужьям прокладывать себе дорогу вместо того, чтобы заниматься всем этим вздором – профессией и карьерой, зарабатывать деньги и тому подобное? Конечно, они были счастливее. Посмотри на мою мать!

– Да, конечно, миссис Барр очень счастлива, но она никогда не хотела ничем заниматься, кроме…

– Посмотри на свою мать!

– Моя тоже, – нерешительно сказала Риппл. Ей показалось, что она видит, как ее мать по-девичьи порывисто подняла голову над корзинкой с рукоделием. Ей почудилось, что она слышит страстный крик матери: – Ты думаешь, что, по-моему, ты не должна воспользоваться счастливым случаем? – Разве не может быть, что в душе матери Риппл жили мечты, ничего общего не имевшие с домом, мальчиками и всем остальным?

Но капитан Барр, видимо, не сомневался в своей правоте. Очевидно, он полагал, что все матери одинаковы.

– Да, посмотри на мою мать и на свою. Ты думаешь, они получили бы столько от жизни, если бы стали заботиться о своей карьере? Они лучше знали, в чем состоит счастье женщины. А ты этого не знаешь, Риппл.

Риппл открыла рот, чтобы ему возразить. Виктор закрыл его властным поцелуем. Он крепко обнял девушку и снова стал тем Виктором, каким был в первые недели знакомства, во время ее турне, когда он окружил Риппл неведомой ей прежде атмосферой влюбленности.

«О, – смущенно думала Риппл. – Не ошибалась ли я все это время? Может быть, я несправедливо считала его «торжествующим самцом»? Не должна ли я быть благодарна, как говорит тетушка Бэтлшип, что есть человек, который так трогательно обо мне заботится?»

А в это время глубокий голос Виктора продолжал ласково нашептывать ей на ухо. Она едва понимала, что он говорил то же самое, что так часто повторял раньше: «о великолепных летних днях, когда ничего не надо делать, а только наслаждаться ими», о зимних вечерах, когда огонь ярко пылает в камине, а Риппл сидит в глубоком кресле, и ей не нужно никуда уходить после обеда; она мирно сидит со своим мужем, «который обожает ее и готов ради нее в огонь и в воду». Риппл забыла сделать про себя обычное критическое замечание, что ей ни к чему, чтобы кто-то бросался ради нее в огонь, а из воды она выберется сама, так как хорошо плавает.

– Уютный дом, семейная жизнь, – нашептывал Виктор. – Это лучше, чем вечная погоня за успехом! Лучше, чем эта разношерстная толпа, которая к нему стремится!

Риппл мягко вставила: – Дело не только в успехе…

– И не в деньгах. Теперь дело не может быть и в деньгах! – ликующе воскликнул он. – Они у меня будут. У меня их будет достаточно.

– Дело не в деньгах и не в успехе, – неуверенно настаивала она. – Есть нечто большее, чем то и другое…

– Но, дорогая! Если я дам тебе взамен то, что в тысячу раз лучше.

– Я не знаю. О, Виктор, я не знаю, не знаю, что сказать…

– Скажи только одно слово!

– Но не сейчас! Не сейчас! Пожалуйста…

Их страстный спор был прерван звуком призывавшего к завтраку гонга.

II

Риппл хотела освободиться из его объятий. – Пусти! Нехорошо заставлять твою мать ждать. Мы не должны так поступать.

– Она поймет, если мы опоздаем. Она была в таком же положении!

Но Риппл отстранилась от него.

– Один поцелуй, сначала один поцелуй!

Он наклонил к ней свою блестящую темноволосую голову, свое решительное, смуглое, пылающее теперь лицо, которое Риппл впервые увидела в один из ноябрьских вечеров. Тогда оно показалось ей воплощением мужской красоты и обаяния, символом всемогущего влечения и самой любви…

На мгновение, когда Риппл уклонилась от его ласк, она снова увидела его прежним. Это было в последний раз: таким она его больше никогда не видела.

III

Они возобновили этот разговор в начале недели, когда капитан Виктор Барр приехал к Риппл и пригласил ее позавтракать. Здесь тоже дало себя знать его новое положение. Он пригласил ее в ресторан «Биркли». До того они завтракали в различных местах, на Пикадилли или на Джермин-стрит. Однажды, шутки ради, она повела его в тот славный оригинальный ресторанчик за «Колизеумом», где как-то вечером официант, бледный итальянец с болезненным лицом, спросил ее: – Что вы будете пить, мисс? – и Риппл ответила: – Молока, пожалуйста. – Нельзя сказать, чтобы Виктор проникся прелестью этого места. Он сдержанно заметил: – О, это очень забавно, дорогая, но не то… Это не такое место, куда можно пригласить женщину.

Восторг Виктора Барра от того, что он наконец в состоянии позволить себе пойти в более дорогой ресторан, мог показаться трогательным, если бы не был столь очевиден. Он занял столик заранее и, чтобы не привлекать внимания официантов, дал им на чай вперед, Риппл запоздала, так как с девяти утра была на репетиции. Она безукоризненно исполнила роль самой Мадам в «Русалочке» и была еще полна этим успехом.

– Вот и ты, наконец, – сказал Виктор, направляясь к ней. – Идем! Вот наш столик. Что мы будем есть сегодня?

К ним подлетели официанты. Капитан Барр заказывал самые дорогие блюда. Ему хотелось побаловать свою Риппл в этот день, когда она так отличилась.

Но она выбрала себе какое-то молочное блюдо с яйцами, замороженный виноград и фруктовый салат без сливок. От клубники из оранжереи она отказалась, хотя был очень жаркий день.

– Возьми клубнику, дорогая, – сказал капитан Барр, которого ее отказ, видимо, забавлял. Он взглянул на нее, как бы говоря: «Клубника в семь шиллингов шесть пенсов ничего теперь для меня не значит». Вслух же он добавил: – Не каждый же день у нас праздник, как говорит твой отец!

Риппл подумала: «Я скажу Виктору, – да, мне надо сказать ему, чтобы он не повторял слова папы, если не хочет оттолкнуть меня от них обоих. Со мной всегда так бывает. Я сама виновата, но у меня ужасное чувство, что этот завтрак не доставит мне удовольствия».

– Подайте клубнику, – заказал Виктор Барр так решительно, что она не отважилась сказать то, что действительно думала:

– Я просто не люблю оранжерейную клубнику – не люблю ничего искусственного. Я люблю только фрукты, которые вырастают вовремя, так что их можно рвать самой.

– Теперь выпьем шампанского.

– Нет, благодарю, Виктор, я лучше не буду. – Она собиралась сказать: – Я не смогу после этого танцевать как следует. Так говорит Мадам. Она говорит, что любит шампанское, но оно вредит ее работе, и за завтраком она не пьет ничего, кроме стакана холодного лимонада.

Однако Виктор заказал официанту шампанское, и теперь вино пенилось в их бокалах.

– Мы должны выпить сегодня, – довольно заявил Виктор. Девушка сразу почувствовала что-то необычное в его манере держаться, чего она не могла точно определить. Был ли это вызов, бравада или угроза? Почти тотчас же он сказал: – Мы повенчаемся теперь же, Я уже решил. Все устроено. Тебе не надо ни о чем заботиться. Я уладил все относительно разрешения в церкви. Венчание назначено на субботу утром.

– На субботу утром? – Лицо девушки внезапно застыло над стоявшими на столе розовыми цветами.

– Совершенно невозможно, совершенно невозможно, – ответила она уже не робко. – В субботу – первое выступление Мадам. Утром я буду на репетиции.

– Ты не пойдешь на репетицию, – непоколебимый ответ прозвучал, как удар молота. – Это поразит тебя, моя дорогая девочка. Не будет больше у тебя репетиций, никогда.

– Никогда? – Риппл опустила вилку. – Что ты хочешь сказать, Виктор?

– Но ведь когда мы поженимся, со всем этим придется покончить.

– С моим выступлением в «Русалочке»?

– Да, несомненно, – убежденным тоном сказал Виктор Барр.

Мир рушился вокруг нее от его слов. Он имел в виду не только ее выступление в «Русалочке». По его мнению, надо покончить со всем. Он сказал: – Несомненно.

Это был громовой удар для Риппл, хотя в сущности так не должно было быть. Она мысленно обратилась к прошлому: мгновенно перед ней пронеслись месяцы их знакомства.

Все это время она понимала, что ему не нравится ее профессия, но не могла себе представить, что он попытается заставить ее порвать с балетом. Однажды Виктор сказал ей, что считает себя человеком широких взглядов; по его мнению, девушка может стать балериной и оставаться светской женщиной. Он говорил, что имеет в виду не только Риппл и знает других танцующих в балете девушек, которых мужчина охотно познакомил бы со своей матерью и сестрами. Думал ли Виктор так, когда говорил, или только старался убедить себя в этом?

Иногда девушке казалось, что он ей сочувствует. Когда она объясняла ему, что танцы для нее то же самое, что инженерное искусство для строителя мостов или картина для художника, Виктор соглашался:

– О да, дорогая, я знаю.