Текст книги "Вообразить будущее"

Раздел I
Выпишите себе разрешение

Глава 1
Переосмысливая себя

Я возглавляла пиар-управление сектора развлекательного вещания CBS (Tiffany Network – «Сеть Тиффани») по Восточному побережью США, когда мне позвонили с предложением стать вице-президентом по связям со СМИ в NBC News.

Едва я положила трубку, как тут же все наперебой принялись меня отговаривать: по всеобщему мнению, было глупо не то что соглашаться – даже задумываться об этом предложении. «Совсем с ума сошла!», «Загубишь карьеру!».

Глубокой ночью я сидела и размышляла – и об этой новой работе, и о том, как противятся ей мои коллеги и друзья. Почему ночью – потому что я именно по ночам всегда пытаюсь подогнать логические обоснования под очередное решение, которое уже приняла сердцем. Плюсы, минусы, расклады – все это я принялась рассматривать лишь ночью. Впрочем, к утру логической ясности так и не наступило. Зато было какое-то мистическое чувство. Я сказала себе: «Надо соглашаться. Что ж, вернусь в NBС, где я когда-то начинала карьеру».

Только вот на дворе стояла осень 1993 года, и эта вещательная сеть являла собой, прямо скажем, национальный позор.

Наша психика жестко запрограммирована: видишь что-то странное, непонятное, беспорядочное – беги. А я – вы только поглядите – прямо рвусь в эпицентр землетрясения. Мои коллеги и друзья были уверены, что это профессиональное самоубийство.

Незадолго до этого в программе Dateline («Время и место») новостного подразделения NBC в эфир вышел материал под названием «В ожидании взрыва» – журналистское расследование, где было показано, как легковушка таранит бок пикапа Chevy и тот взрывается, взметнув мощные языки пламени.

Беда в том, что это было фейком. Расследование показало, что умельцы из NBC News примотали к пикапу клейкой лентой модели ракетных двигателей, а затем произвели взрыв при помощи устройства дистанционного управления. Джейн Поли и Стоун Филлипс, ведущие канала, рассыпались в извинениях три с половиной минуты эфирного времени – целую вечность по меркам нынешнего телевидения – и клятвенно обещали, что подобные «антинаучные имитации» больше никогда не появятся в эфире NBC.

Но кризис с «Временем и местом» стал лишь очередным звеном в цепочке неудач NBC – начиная с весьма громкого и весьма скандального перехода Дэвида Леттермана на CBS и заканчивая падением рейтинга, в результате чего NBC оказалась лишь на третьем месте среди американских вещательных сетей. «Настроение ниже плинтуса, – заметил тогда, во время многомесячного публичного бичевания компании, один многоопытный продюсер NBC в интервью Entertainment Weekly. – Все пошло вразнос».

А возглавляла рейтинг именно CBS. Друзья и коллеги настаивали, что уходить отсюда глупо. «Я ужасно за тебя тревожусь», – сказал мне мой приятель. А репортер из The Wall Street Journal и вовсе сказал как отрезал: «NBC News – это труп». И верно: зачем бы уходить из «Сети Тиффани» к тем, кто уныло плетется в хвосте?

И все-таки я нутром чуяла, что эта работа – для меня.

Коллеги-доброжелатели из самых лучших побуждений будут отговаривать вас от рискованного решения, принятого сердцем. Такова жизнь. Перемены всегда встречают сопротивление. Перемены – против правил. Решил что-то поменять – считай, заранее проиграл. Перемены пугают.

Но нужно приучить себя не останавливаться. Нужно позволить воображению указывать вам путь – и вы увидите верный шанс там, где другие видят лишь риск.

Мне пришлось учиться этому самостоятельно.

Почему я согласилась перейти в NBC? Кажется, у меня есть прекрасное объяснение. Я расскажу вам одну глубоко личную историю – из тех, что нечасто встретишь в бизнес-литературе. Итак, представим, что мы в 1985 году. А я прячусь в спальне и через закрытую дверь подслушиваю, как мой муж сообщает моей матери о принятом мной решении – первом в череде тех, что по-настоящему меняют жизнь.

Мне было тогда 25 лет. Я всегда старалась жить как положено, не сворачивая с узкой стези добродетели. Я очень хорошо училась в школе, состояла во всевозможных клубах, занималась всевозможной общественной работой и ревностно оберегала свою репутацию паиньки. Но меня тяготило растущее понимание: я, как и многие, «не высовываюсь», чтобы угождать другим и, что называется, вписываться в коллектив, то есть живу с оглядкой на окружающих и всякий раз, прежде чем действовать, убеждаюсь, что окружающие не против и что я веду себя как хорошая девочка.

Чьего разрешения вы ждете? Вашего шефа? Вашей мамы? Магистра Йоды? Сами и скажите себе: «Все нормально, двигай». Никто не даст вам отмашку

Этот конформизм породил во мне непреодолимый страх инаковости, страх выставить себя на всеобщее обозрение. Ежедневно я душила свое «я» компромиссами.

Дверь неприятно холодила ухо. Мать, приехавшая к нам на выходные повидаться (и понянчить нашу дочь Кэти), сидела на кухне вместе с моим мужем Дэйвом, а он ей что-то говорил – и у меня в сознании даже не откладывалось, что именно. Мы с Дэйвом собрались разводиться. Я решила, что мне нужно уйти. Хотя и не могла толком объяснить, что мне не так.

Тогда казалось, что у меня, у молодой женщины, есть в жизни все: шикарный новый дом рядом с Вашингтоном, счастливый (вроде бы) брак с привлекательным и обеспеченным мужчиной, новая должность пиар-координатора NBC, очаровательная маленькая дочка. Все стандартные критерии успеха налицо. И все же, несмотря на внешний блеск, меня переполняла безысходность.

Вплоть до этого момента я, если уж начистоту, проживала свою жизнь по чужим лекалам. Сюжет простенький, роли расписаны, впереди нехитрый хеппи-энд. Изящная история, но не переусложненная. Однако с каждым днем я все отчетливее понимала, что между этим предначертанным мне сюжетом и той жизнью, которой я на самом деле хотела жить, – пропасть. А ведь я немало размышляла о своем будущем – мечтала податься в тележурналисты, причем специализироваться на научной тематике, но в основном все мои мысли были лишь о том, как поскорее выйти в большой мир. Однажды мой отец, стоматолог по профессии, уговорил своего пациента, продюсера новостных программ из Вашингтона, взять меня на телевидение – поизображать ассистента репортера. Кстати, папа весьма поддерживал мои карьерные устремления и совершенно не стеснялся пользоваться столь исключительным преимуществом – устраивать судьбу своего ребенка, беря обещания с людей, которым он в этот самый момент удаляет зуб… В итоге я два часа провела вместе с Дайан Сойер (тогда она была еще довольно молодой и готовила для CBS репортажи из Госдепартамента), только что вернувшейся из Чада. Несколько лет спустя я, вчерашняя выпускница колледжа, сидела в актовом зале на школьном выпускном моей младшей сестры и мечтала о карьере, которую я, конечно, уже сделаю к тому времени, как окончит колледж она сама. Я представляла себе, как становлюсь похожей на Дайан Сойер: бывалой, матерой журналисткой. В каком мегаполисе я буду жить? Может, в Нью-Йорке, куда недавно перебралась Дайан? В каких дальних странах побываю? Надо сказать, тогда я пахала в Ричмонде на двух работах: первая, та, что для денег, – официантка в мексиканском ресторане; вторая, где платили гроши, – что-то вроде «подай-принеси» (да еще и репортажи приходилось делать) в небольшой новостной компании, освещавшей деятельность палаты делегатов штата Вирджиния, нижней палаты местного законодательного органа. Туда меня пристроили по знакомству – через друзей друзей.

Я была дочерью дантиста и учительницы из небольшого городка, и, хотя мои родители неплохо зарабатывали и поэтому сумели дать мне и моим сестре и брату определенные стартовые возможности, богатеями мы не были – и уж тем более не располагали связями. В конце концов, не все, кто лечил у моего отца свои несчастные верхние тройки, работали в СМИ… Я в шутку прозвала нашу мать «мэр», потому что она всех знала и со всеми общалась: наш городок был для нас всем. Трудясь в новостной службе, я продолжала искать более серьезную работу, постоянно изучая раздел вакансий в профильном журнале Broadcasting. В итоге я отправила резюме в соседний Мэриленд, на должность телеметеоролога в городке Солсбери. И надо же мне было так чудовищно оговориться в прямом эфире, сделав ошибку в названии еще одного небольшого городка! В Ричмонде я заваливала директора службы новостей местного телеканала своими видеозаписями и так упорно ему названивала, что он наконец не выдержал. «Ты выглядишь на 12 лет, – рявкнул этот мистер Резонер. – Куда тебе в эфир?» Это несколько подорвало мою уверенность в себе, да и страх перед неведомым связывал меня по рукам и ногам. И когда мне предложили руку и сердце, я с радостью ответила согласием. Я была просто влюбленной девушкой – недостаточно взрослой, чтобы задуматься, что это означает. Я понимала лишь, что это ставит крест на моих устремлениях – продолжить телекарьеру хоть в Ричмонде, хоть в мэрилендском Солсбери, да хоть в таком странном месте, как Талса в штате Оклахома, где мне, между прочим, как раз предлагали поработать.

Рождение Кэти отнюдь не перевернуло жизнь Дэйва – в отличие от моей. Он по-прежнему частенько развлекался с друзьями. Я же добросовестно исполняла роль жены – а теперь еще и матери. Справедливости ради, я никогда и не заявляла, что претендую на большее. Может, я и вовсе не осознавала это свое желание – или во всяком случае не могла его внятно выразить. Это было хуже всего – сидеть сложа руки и постепенно замыкаться в своем мирке. Во мне крепло мучительное чувство, что есть и другая сторона моей личности, которая рвется на волю, и что на пути у нее только одно препятствие – я сама.

Не могу сказать точно, после какого разговора мы с Дэйвом решили развестись. Нет, все затеяла я сама, но какими словами – не помню. Я знала одно: это-все-не-для-меня. Точка. Прежде меня удерживал страх. Я беспокоилась: а что подумают родные, а что подумают друзья, а что подумают коллеги? Я тревожилась, не нанесу ли я дочери душевную рану. И, конечно, я ужасно боялась пойти поперек устоявшихся норм.

Мама, зная мою природную застенчивость, нарочно подталкивала меня к активному участию в общественной жизни нашего городка – а у нас считалось хорошим тоном вести себя «как положено». К этому укладу меня приучали со школьных времен, где и учителя, и приятели настаивали: «Надо делать что велено, хорошо учиться, прилично выглядеть, следовать правилам». Моя школа, как и большинство других, жила мифом: вознаграждается только «я знаю», а говорить «я не знаю» и учиться задавать вопросы – не стоит.

Словом, я просто не научилась храбро смотреть в лицо неизвестности – и в свои 23 года, обзаведясь амбициями, но не обзаведясь настоящей целью, даже не попыталась снять шоры. Меня тянуло жить так, «как принято», и я вышла за Дэйва, с которым встречалась еще со времен учебы в колледже. Вскоре – незапланированная беременность. Все происходило слишком быстро. Казалось, мою собственную жизнь мне рассказывает кто-то другой.

Едва Кэти появилась на свет, я полюбила ее всем сердцем, и это чувство словно вынесло на поверхность какую-то пронзительную ясность из самых глубин моего подсознания. Смутное ощущение безысходности обернулось четким представлением о будущем, которое – я это знала – не имеет почти ничего общего с моим настоящим. Я понимала, что курс мне придется прокладывать самой, придется стать капитаном своей души. Было ясно, что надо уходить. Вопрос – куда. В голове сами собой рисовались картинки: вот я, прихватив Кэти, бегу обратно в Ричмонд, и мы поселяемся у моей школьной подруги. Я собиралась начать все заново и на сей раз получить-таки эту работу на местном телеканале. А когда фантазий оказывалось недостаточно, я говорила няне, что хочу развеяться, и ехала в соседний торговый центр, где был кинотеатр. Там я покупала билет на какую-нибудь мелодраму вроде «Языка нежности». И плакала в полутемном зале. Совсем одна – во всех смыслах.

И до меня постепенно, со скрипом начало доходить – надо уметь ставить точку, не боясь ошибиться: это не стыдно. Наоборот, это может оказаться мудрым решением – выбрать другую дорогу. Да, страшновато – а что, если это первый шаг к лучшему будущему? Меня буквально ошарашило это откровение: значит, «лучшее будущее» – это наш сознательный выбор! Тогда-то я и смогла взглянуть на вещи под другим углом.

И едва я произнесла вслух слово «развод», мне перестало казаться, что это путь в пропасть. Путь к свободе – другое дело, хотя сама мысль о ней пугала. Откуда-то взялся оптимизм, нашептавший мне, какой прекрасной будет моя новая жизнь, и я набралась смелости – я так отчаянно в ней нуждалась, чтобы идти вперед, но уже будучи самой собой.

Конечно, эта новая жизнь не обернулась романтическим путешествием в духе фильма «Ешь, молись, люби», когда легким движением сбрасываешь с плеч всякую ответственность и отправляешься на поиски секс-гуру и идеально заваренной чашечки восточного чая. Нет, это был мой осознанный выбор – жизнь матери-одиночки, только-только начинающей свой профессиональный путь. Я сняла крохотный – зато отдельный – домик в Александрии (это еще один городок в Вирджинии). И я обожала каждый квадратный дюйм своего жалкого гнездышка, хотя на моих плечах лежала тяжкая ноша – материнство, работа и перемены. Приходилось самостоятельно оплачивать кучу счетов. Я даже взяла кредит на адвоката, чтобы он помог мне подать ходатайство: хотелось отсудить свою девичью фамилию… Я была одна. Кэти вечно плакала. Да чего там, я сама то и дело плакала. Неизвестность пугала. Но и бодрила! Все, что я себе навоображала, теперь происходило на самом деле, и я застыла в недоумении. А дальше-то что?

Мое будущее было как чистый лист. Теперь я могла писать свой собственный сюжет. Отныне, говорила я себе, моя история уже не будет столь предсказуемой. А может – столь изящной или столь простой. Но в том-то все и дело. Я все отчетливее понимала, что по-настоящему полной жизнью живут те, кто не боится сложностей, ошибок, несовершенства…

* * *

А между тем я с головой погрузилась в новую работу. С удовольствием трудясь на ниве пиара в вашингтонском новостном бюро NBC, я дала волю амбициям и попыталась понять, что же мешает мне по-настоящему развернуться.

GE приобрела NBC меньше чем за месяц до моего прихода. Изначально меня взяли на должность пиар-координатора: это было совсем не похоже на работу тележурналиста, колесящего по всему миру (о которой я так мечтала), но зато я хотя бы сидела в отделе новостей. Вернее, не совсем – в глубине, в маленькой клетушке рядом с архивом, куда забредал мало кто из сотрудников, но для меня это было в самый раз… Это была далеко не первая моя работа: мне довелось побыть и помощником администратора в ассоциации кабельного телевидения, и программным координатором небольшого общественного кабельного канала (вроде как в «Мире Уэйна» с Майком Майерсом, только еще более дурацкого). Когда GE взяла на себя общее руководство, все стало быстро меняться. NBC переняла присущий GE эффективный подход: кого-то поувольняли, какие-то проекты позакрывали. Не успела я оглянуться, как возглавила пиар-отдел – собственно, я и представляла собой пиар-отдел, потому что в нем больше никого не было. Начальство признало, что я быстро учусь, эффективно работаю и способна управляться сразу с несколькими проектами. К тому же я постоянно добивалась маленьких, но успехов, и мое, так сказать, портфолио становилось все более весомым. Я стала выпускать внутрикорпоративную рассылку, чтобы делиться рабочими новостями с сотрудниками бюро, организовала новую фотосессию, чтобы в презентационных материалах появлялись не древние, а самые свежие фото наших журналистов. После утренних редакционных летучек я рассказывала о наших планах немногочисленным вашингтонским телекритикам – выстраивала взаимоотношения, которых у NBC раньше не было. При всей моей застенчивости такое окучивание прессы теперь стало для меня частью работы. Эта обязанность (как и то, что заниматься ею можно было по телефону) стала для меня как укол храбрости, который был мне очень необходим.

Я стала каждый месяц ездить в нью-йоркский офис NBC. И всякий раз, возвращаясь из Нью-Йорка, я думала лишь об одном: как же мне хочется там работать.

В начале 1988 года у меня появился новый шеф – весьма амбициозный бывший политический репортер, кулуарный завсегдатай (назову его Дж. Р.). Он обосновался на нью-йоркской базе и отвечал за корпоративные коммуникации. Он знал, что я тоже хочу выйти на большую сцену, и начал готовить меня к этому скачку. А потом, в декабре 1988 года, после беседы с Дж. Р. – первой в череде надоедливых переговоров с ним – мне официально предложили там место.

По идее, я должна была очень бояться переезда в Нью-Йорк. Я покидала знакомые края – оттуда до родительского дома было всего два часа езды. Я перебиралась в один из крупнейших городов мира, где у меня ни друзей, ни родни и где мне придется потуже затянуть пояс – о повышении зарплаты речи вовсе не шло. Мне нужно было разрешение от Дэйва, чтобы перевезти нашу дочь в другой штат. Я мучилась чувством вины – оно будет неотступно преследовать меня годами. Но все же я смотрела вперед без страха – и сделала шаг в никуда.

В итоге я пришла к мысли, что это особая способность – уметь с отчаянным оптимизмом шагнуть в неведомое, гордо подняв флаг, и эту способность нужно развивать и лелеять, а не подавлять.

К моменту переезда в Нью-Йорк я уже научилась прислушиваться к этому внутреннему голосу, подговаривавшему меня воображать себе то будущее, которое я способна построить. Да, за это будущее было заплачено немалой ценой: пришлось оторвать дочку от привычного ей существования и начать новую жизнь – нашу с ней жизнь. Мою (наконец-то мою собственную!) жизнь.

Несколько лет назад я услышала замечательное выступление модельера Марка Эко: по его словам, все люди в нашей жизни делятся на «охранников» (это всяческие «лидеры мнений», пресса, критики и так далее) и «проводников» (те, кто на самом деле нам важен).

Решительность

Многие считают, что решительность нужна лишь тем, кто обладает реальной властью, – тем, кто по определению облечен правом принимать решения. Закрадывается мысль: действовать решительно – это работа всяких там «лидеров», а я человек простой. Но как только вы начнете воспринимать себя как проводника перемен, то спокойно ответите самому себе на все неудобные вопросы по поводу собственной работы и станете понимать, что же вы делаете, – даже если вы просто готовите пресс-релизы. Такой образ мыслей необходим как воздух каждому, кто стремится проводить перемены в жизнь: для родителей, заставляющих администрацию школы, где учится их ребенок, работать как положено; для матери, которая требует нормальной очистки водопроводной воды; для офисного клерка с его вопросами к руководству по поводу целесообразности бесчисленных отчетов… словом, для всех, кто не боится сделать шаг вперед, пытаясь что-то изменить к лучшему.

Все, чего я добилась, – результат не столько моих решений (потому что моя жизнь вовсе не представляет собой один сплошной правильный выбор, я постоянно совершала ошибки), сколько моей решительности. Стивен Прессфилд, автор «Войны за креатив», однажды заметил, что наш враг – не кривые руки и не сложность работы. «Главный враг – наш слишком разговорчивый мозг, – пишет он. – Стоит лишь на одну крохотную секундочку дать слабину, как он тут же примется выдавать нам отговорки, оправдания, откровенные увертки и миллион прочих причин, почему мы не можем, не должны, не будем делать то, что надо (и мы об этом знаем) сделать.

Я поняла на своем опыте, что не стоит слишком сильно тревожиться, верным ли окажется принятое решение. Важнее развить в себе привычку действовать решительно. Не то чтобы у меня было меньше сомнений, чем у других (у меня, как и у большинства, случаются чудовищные колебания и метания), но я действую, невзирая ни на что.

«Охранники» всеми силами цепляются за ту грошовую власть, которой обладают. Если ты мыслишь или ведешь себя иначе – ты для них угроза. Они выезжают на нашем естественном желании – все мы ищем одобрения. Но самое ужасное, что они заставляют нас ходить строем, и мы воспринимаем это как должное. А «охранники» еще и следят, чтобы все шли в ногу. «Охранники» повсюду – в любой профессии, в любой учебной аудитории, в любой семье. А иногда, как я узнала на собственном опыте, мы любезно приглашаем их поселиться у себя в голове. Перебравшись благодаря NBC в Нью-Йорк, я, можно сказать, защитила диссертацию на тему «охранников».

Я по-прежнему продвигалась вверх по карьерной лестнице NBC – передо мной были открыты все возможности. В первые годы после того, как компанию купила GE, работа шла весьма напряженная. Джек Уэлч, тогдашний гендиректор GE, назначил Боба Райта (ветерана корпорации, которому довелось порулить здесь и пластмассами, и финансами) президентом NBC – неплохой карьерный рост. Худенький Боб ни минуты не мог усидеть на месте. По образованию он был адвокат, поэтому вечно бомбардировал всех вопросами. Даже мне пришлось пару раз ему отвечать. Став менеджером по корпоративным коммуникациям, я начала иметь дело с управленцами NBC высшего звена – и предпринимать кое-какие творческие шаги, хотя и осторожные. Одна из таких «передовых» идей – размещение на обложках наших пресс-буклетов специальных знаков-монограмм игроков школьных сборных, которые обычно нашивают на одежду: это стало частью кампании по привлечению внимания СМИ к одному брифингу, на котором мы хвастались популярностью NBC в молодежной среде. Конечно, не самое масштабное деяние – но зато это было свежо, необычно и где-то даже изобретательно. Материалы (в том числе нашивки c павлинами – эмблемой NBC) я закупала сама, на собственные деньги: спрашивать у руководства было боязно. Это прекрасный пример, как я сама себе выписала разрешение действовать – не дожидаясь, пока офисные «охранники» дадут мне свое дозволение. Но из-за страха мне пришлось финансировать свою идею самостоятельно – это выглядело как прививка от возможного провала.

Наконец-то моя жизнь сдвинулась с мертвой точки. Кэти перенесла перемены безболезненно. Было решено поселиться в нью-джерсийском пригороде, и выяснилось, что по соседству живут четыре ее ровесницы. Мы то и дело ездили в Вашингтон, чтобы Кэти могла видеться с Дэйвом. А у меня завязались прочные отношения с мужчиной, который стал мне по-настоящему дорог, – с австралийским журналистом по имени Крис. Я нашла прекрасную работу в СМИ. Да еще и в Нью-Йорке: мечта сбылась. Да, мне приходилось ездить домой в Брумфилд через тоннель Линкольна на автобусе DeCamp, отправлявшемся без четверти шесть, и я всегда страшно торопилась забрать Кэти из детского сада до закрытия. Часто я возвращалась с работы недовольной, а иногда – совершенно разбитой. И причиной тому был не кто иной, как Дж. Р.

Я постепенно возненавидела работу под началом Дж. Р. Этот странный тип, вечно щеголявший в коричневых костюмах-тройках с декоративными вставками (сейчас такие наряды могли бы даже смотреться стильно – если их носить без звериной серьезности), был формалистом до мозга костей, блюстителем Заведенного Порядка Вещей, своего рода дежурным по школе: у него все должны были вести себя как положено.

Конечно, у Дж. Р. имелась и, так сказать, человеческая сторона: он обожал свою жену и свою дочь, которая неуклонно теряла зрение. Но он как-то ухитрился вызвать всеобщую нелюбовь к себе. Он сидел, как сыч, у себя в кабинете, держа дверь вечно закрытой и раздавая односложные распоряжения через помощника, – а всю нашу офисную работу с ее нехитрыми требованиями превратил в непередаваемую казенщину.

Работая с Дж. Р., я никогда не позволяла себе откровенного неповиновения – я вела себя тихо. Разве что изредка закатывала глаза, выражая некоторую непочтительность исключительно мимикой. Чтобы отвести душу, я сплетничала о Дж. Р. с коллегами. Мы очень жалели друг друга – это помогало спустить пар и не сойти с ума, но по сути ничего не давало. Мы могли злословить хоть весь день напролет – положение вещей оставалось неизменным. Дж. Р. никуда не девался и по-прежнему был нашим шефом.

А потом, когда я проработала на этом месте около года, руководитель нашего управления Бетти Хадсон, которую я про себя называла кинозвездой (ходили слухи, что она однажды сыграла крутую красотку в фантастическом триллере), вызвала нас с Дж. Р. в свой кабинет на шестом этаже (там, на шестом этаже, сидело все высшее руководство). В моей памяти он остался кусочком корпоративного рая – ряды идеально прибранных рабочих столов, полки под мрамор с латунными безделушками, на которых ни пылинки, официанты в перчатках разносят на серебряных подносах исходящий паром кофе… Дж. Р. не счел нужным загодя ввести меня в курс дела, хотя прекрасно знал, чему будет посвящена встреча.

А дело было в том, что незадолго до того меня процитировали на первой полосе The New York Times. Собственно, я просто выдала наше вполне стандартное заявление по поводу очередного нормативного акта, касающегося медиаиндустрии. Но я не обговаривала его с Бетти. И когда Бетти, в бешенстве от публикации, явилась к Дж. Р., он продал меня с потрохами.

Бетти принялась меня чихвостить, на пальцах объясняя мне протоколы NBC для тех или иных случаев. А Дж. Р. как-то странно улыбался.

– У нас так не принято, – забубнил он, вторя Бетти. – О чем ты только думала?

Я сердито покосилась на него. Моя работа как раз и состояла в общении с журналистами. Да и общее содержание заявления предварительно одобрили. И тогда я спросила себя: «A почему я, собственно, должна это терпеть? Почему я должна оглядываться на каждый окрик надсмотрщика?» И мне не нужны отговорки, почему я не сумела постоять за себя и провести перемены в жизнь.

А у Бетти был консультант по менеджменту – слащавый парень из какого-то южного штата по имени Джимми. И я направилась прямиком в его кабинет – пожаловаться на менеджерские несуразности Дж. Р. Обсудив мою жалобу с нашей командой – то есть со мной, с Бонни и еще с несколькими сотрудниками, – Джимми выдвинул идеальное бюрократическое предложение: «Может, напишешь доклад, дашь какие-то рекомендации?»

«Доклад так доклад», – подумала я. И с головой ушла в его составление – а в октябре 1989 году представила нашему Дж. Р. своего рода досье под названием «NBC моими глазами»: восемь страниц разочарований, постигших меня во время работы в нашем управлении. Скажем, нехватка творческого мышления у топ-менеджеров и слишком осторожное отношение к новым идеям, а также отсутствие у сотрудников любой возможности как-то себя проявить.

Я без обиняков написала, что Дж. Р. придурок, совершенно не владеющий словом. В частности, у него имелась препротивная привычка лить воду и разводить канцелярит, чтобы звучало «солиднее»: вместо «перекрестное опыление» у него получалось что-то вроде «процесс обоюдного взаимодействия, приводящий к существенному повышению взаимной опыляемости». Дж. Р. встретил мой доклад в штыки:

– Что ты имеешь в виду? Что я такого сделал?

Можно подумать, он открыл что-то для себя новое.

А потом… а потом ничего не произошло.

Тогда-то я и поняла, что надо уходить из NBC. Мне не светило повышение, пока Дж. Р. сидит на своем месте. Ко мне никто не прислушивался – и шансов, что это изменится, похоже, не было. Местные «охранники» пресекали любые попытки выйти из-под их власти. В общем, этот доклад не ослабил хватку Дж. Р. – а вот мой собственный голос, пожалуй, заглушил.

Когда пытаешься улизнуть от «охранников», чтобы бесстрашно продвигать свои идеи, это почти так же страшно, как и следующий этап – расчистка пути. Чтобы сказать себе «Вперед, путь свободен!», сначала надо заглушить внутренний голос, который верещит, что все это слишком опасно. И надо быть готовым к тому, что коллеги, друзья или родные назовут вас чокнутым.

Вот что я усвоила за годы своей карьеры: тем, кто продвигает радикальные перемены, требуется твердокаменная вера в эксперименты, нетерпимость к сидению сложа руки, стремление вводить новшества и действовать смело и уверенно – а также понимание, что прокладывать новые пути надо не как наблюдатель, а как участник. Иногда надо позволять себе воспринимать работу как веселый бунт. Это помогает порвать с бессмысленными правилами, а не бездумно им следовать; отбрасывать нерабочие идеи и сценарии; обходить «охранников», хамов, бюрократов с их заморочками – словом, всех душителей перемен. Привычка «позволять себе» вселит в вас уверенность, что вы и только вы контролируете и свою карьеру, и свою жизнь в целом, что бы ни творилось вокруг.

После той встречи с участием Дж. Р. я напомнила себе, что у моей жизни хозяйка одна – я сама, так что нужно прокладывать курс самостоятельно. И я позволила себе улизнуть от «охранника» и найти другой путь. В конце 1989 года я нанялась на пиратский корабль – он как раз и был призван прогнать надсмотрщиков, засидевших прежнюю корпоративную культуру. Корабль назывался CNN, а атаманом тамошних пиратов был Тед Тёрнер.