Текст книги "Идеальная любовница"

– Так значит твоя кузина оказалась не такой уж близкой родственницей, а? – не замедлил вступить Гарри.

– Но, бьюсь об заклад, от этого она не стала менее привлекательной, – добавил лорд Кэттон и мечтательно закатил глаза.

Вся компания дружно расхохоталась. Они от души потешались над Питером, не замечая того, что лицо его становится все мрачнее.

– Однако, что же это ты, шалун, не успел жениться и уже шатаешься по барам, – в голосе Эрандейла сквозил прозрачный намек. – Стыдно, Питер Сент-Джеймс! Малышка Габриэлла могла бы развлекать тебя дольше, чем одну-единственную ночь.

Этого Питер уже не мог стерпеть. Он инстинктивно схватил, Джерома за грудки, протащил через бар и силой стукнул о стену. Немногочисленные посетители разом повернули к ним головы, а одна дама даже истерически вскрикнула.

– Ты, кажется, осмелился оскорбить мою жену? – прокричал он. – Никогда еще ты не совершал большей ошибки, Джером Эрандейл. И, клянусь, ты горько о ней пожалеешь.

Питер отпустил молодого лорда и, ни на кого не глядя, выскочил из бара.

Эрандейл невозмутимо поправил воротничок и галстук, кивнул приятелям, давая понять, что все в порядке, и весело заметил:

– Очевидно, старина Сэндборн окончательно утратил чувство юмора. А жаль, ведь обстоятельства его женитьбы действительно весьма… забавны.

Габриэлла жила в поместье Торндайк уже пятый день, и два дня из этих пяти были отравлены присутствием Беатрис. Мать Питера буквально изводила ее своими нравоучениями. Выяснилось, что конюшня, сад и подсобные помещения для нее запретная зона, но и в своей комнате Габриэлла не находила успокоения. Так, например, этим утром Онелоу принес к ней в спальню огромную стопку белья. Перехватив удивленный взгляд девушки, Онелоу охотно объяснил: у леди Беатрис четверг – день штопки. Намек был ясен, и Габриэлле пришлось подчиниться понятиям свекрови о правилах ведения домашнего хозяйства. Надо заметить, что страсть Беатрис к экономии доходила до фанатизма. Можно было подумать, что она не графиня, а прачка, стирающая одежду батракам. Да и та, наверное, тратит больше.

Когда Габриэлле становилось особенно тошно, она скрывалась на верхнем этаже. Вот и сейчас она бродила по детской, трогая то качалку, то низенькую кроватку, которой, судя по всему, совсем мало пользовались. Разглядывая книги на полках, девушка представляла себе детей, которые проводили здесь время. Книги были совсем новыми, видимо, их не слишком часто брали в руки.

Но, что бы она ни делала, мысли ее неминуемо возвращались к Питеру. Габриэлла рисовала его себе маленьким мальчиком с кудряшками и ясными глазенками и недоумевала, куда же делся этот малыш? Ах, как бы ей хотелось иметь ребенка! Ей хотелось, чтобы у нее был полный дом ребятишек, похожих на Питера. Пусть у них будут румяные щечки и карие глаза, искрящиеся озорным весельем. Она стала бы рассказывать им перед сном сказки и устраивать пикники в саду, и придумала бы тысячи забав, только бы ее дети были веселы и здоровы.

А в это время Беатрис стояла в галерее и, хмурясь, смотрела на нетронутый поднос с едой..

– Да, ваша светлость, она опять не съела ни крошки, – покачал головой Онелоу. – Она очень несчастна, бедняжка.

– Или слишком изнежена, что вероятнее, – заметила графиня и сурово посмотрела на старика. Онелоу тотчас опустил глаза.

Какое-то время Беатрис раздумывала, как ей поступить, а потом смягчилась:

– Ну, ладно, пойду поговорю с девчонкой. Она направилась было к спальне Габриэллы, но голос дворецкого остановил ее.

– Молодая леди не у себя.

– А где же?

– Наверху, в детской.

– Какого черта она там делает? – в минуты крайнего раздражения Беатрис выражалась так, что могла заткнуть за пояс любого матроса.

– Смотрит на вещи, мечтает… По-моему, она любит детей.

– Вот как?

Беатрис добавила и эту частицу информации к своим знаниям и пошла наверх.

Едва она ступила на лестницу, как до нее донеслись звуки музыки. Ее невестка играла на пианино. Играла прекрасно, чисто, от всего сердца! Как завороженная, она слушала аккорды знакомой сонаты, не в силах сдвинуться с места.

Габриэлла закончила играть и встала, чтобы идти вниз. Приближался час ужина. В дверях она столкнулась со свекровью и отпрянула от неожиданности. Насколько ей было известно, Беатрис никогда не поднималась выше второго этажа.

– Этот инструмент ужасно расстроен, – небрежно бросила леди Сэндборп, прижимая ладонь к виску. – В будущем, пожалуйста, придерживайся нижних этажей и выбирай себе более продуктивные занятия.

Она подошла к пианино и со щелчком захлопнула крышку клавиатуры. Габриэлла поспешно выскочила из комнаты.

Когда девушка ушла, Беатрис задумчиво оглядела детскую и улыбнулась. Похоже, все складывается не так уж плохо. Ее невестка красива, воспитанна, образованна и, по словам Онелоу, любит детей. Лучшую партию Питер вряд ли мог составить, а, учитывая его репутацию, он, скорее всего, вообще никогда не женился бы. Да, все не так плохо, но Чтобы брак Питера сложился счастливо, нужно настоящее чудо. Остается надеяться, что эта девчонка и есть то самое чудо.

Спускаясь по лестнице, Габриэлла была на грани нервного срыва. Она спешила в свою комнату, чтобы дать волю слезам, но тут добряк Онелоу преградил ей путь. По его лицу она догадалась, что случилось нечто из ряда вон выходящее.

И правда, дверь распахнулась, и в холл в вихре шуршащего шелка ворвалась Розалинда.

– Бог мой, какая глушь! Меня предупреждали, что это далеко, но не сказали, что это ТАК далеко. Святые угодники, вместо того, чтобы трястись по этим мерзким дорогам, мы могли бы преспокойно катить во Францию, – она на секунду замолкла, потом всплеснула руками и воскликнула: – Габриэлла, ну что же ты там застряла?

– Габриэлла сбежала по ступенькам и оказалась в удушающих объятиях Розалинды.

– Мама!

– Дорогая моя, с тобой все в порядке? – Она отстранилась и внимательно посмотрела на дочь. – Девочка моя, с тех пор как ты уехала, я места себе не находила. А когда Клементина сообщила мне, что Сэндборн вернулся в Лондон один, я чуть с ума не сошла от волнения. Я представляла себе, как ты сидишь в этой жуткой деревне среди разного хлама, поруганная и убитая горем… – она обхватила лицо Габриэллы руками и, разглядев припухлости вокруг глаз, констатировала. – Негодяй! Он переспал с тобой и бросил на следующий же… – Розалинда запнулась. Неожиданно в ее голове зародилось другое, еще худшее предположение. – Этот развратник по крайней мере, переспал с тобой?

– О, мама! – румянец выступил на щеках Габриэллы, дал ясный ответ на этот вопрос.

– В таком случае он просто наглец! – возмутилась Розалинда. – Запер тебя в этой дыре, а сам развлекается в городе. Ну, ничего, моя милая, мама с тобой. Я приехала, чтобы помочь пережить тебе это испытание, и на сей раз я не брошу свое дитя.

– Что за шум? – прервал тираду Розалинды властный голос. На нижней ступеньки лестницы стояла Беатрис, и вид ее ничего хорошего не предвещал.

– Что здесь делает эта женщина?

– Леди Беатрис, позвольте вам представить мою маму. Миссис Розалинда Леко.

Габриэлла вышла вперед и попыталась загородить свою экстравагантно одетую мать.

– Мне известно, кто это, – заявила Беатрис, подходя к ним, прямая, как шпага. – Я спросила, что она делает в моем доме?

Габриэлла оказалась между двух огней.

– Мама приехала, потому что… потому что… – невнятно замямлила она, решительно не зная, что сказать.

– Я здесь, потому что ваш распутный сынок бросил мою дочь на следующий день после свадьбы, – парировала Розалинда, отстраняя Габриэллу. Уж в чем, в чем, а в защите она не нуждалась. – Я приехала успокоить ее и удовлетвориться, что все в порядке.

– А так же пожить месяц-другой на иждивении богатых родственников, – язвительно продолжила Беатрис.

– Вряд ли это можно назвать иждивением, – в тон ей заметила Розалинда. – Я привезла с собой провизию, слуг и кое-что из приданого Габриэллы, – она презрительно оглядела холл. – Судя по тому, что я вижу, ей понадобятся все эти вещи. Ваш дом, мадам, вряд ли можно назвать обитанием. Он похож скорее на берлогу, чем на резиденцию графа.

Беатрис метнула на нее гневный взгляд.

– Очевидно, вы не понимаете, куда попали, – надменно произнесла она. – Ну что ж, буду прямолинейна. Это неслыханно, чтобы женщина вашей «профессии» навязывала себя приличному уважаемому дому. Приехав сюда, вы смущаете свою дочь и привлекаете излишнее внимание к ее постыдному происхождению.

– В происхождении Габриэллы нет ничего постыдного, – вздернув подбородок, заявила Розалинда. – Она дитя пылкой страсти и великой любви, если вам, конечно, известно, что это такое.

– Я не намерена выслушивать от вас гадости! – разъярилась Беатрис. Лицо ее покрылось красными пятнами.

– Что вы называете гадостью? Страсть? Любовь? О, пожалуй, эти слова произнесены здесь впервые за целое поколение.

– Пожалуйста! – Габриэлла бросилась между ними, заставив воюющие стороны отступить. – Пожалуйста, перестаньте.

Девушка стояла, опустив голову. Щеки ее пылали. Сначала она повернулась к матери и резко бросила:

– Оставь, пожалуйста, свои штучки. Ты не у себя дома.

Потом она с мольбой посмотрела на свекровь.

– Мне очень жаль, леди Беатрис, что присутствие моей матери оскорбляет вас. Но она проделала долгий путь, и вы как христианка не можете выгнать ее на улицу.

Беатрис сделала глубокий вдох. Казалось, еще секунда, и она закипит. Да как смеет эта девчонка указывать ей, что делать, и напоминать при этом о христианском долге? И главное, было бы перед кем! Перед этой нахальной вульгарной особой! Она одарила Габриэллу испепеляющим взглядом и удалилась в свои апартаменты.

Габриэлла едва держалась на ногах. Она вдруг осознала, что только что оказала открытое сопротивление своей свекрови. И она была уверена, что s поплатится за это.

Розалинда, напротив, чувствовала себя прекрасно. Стоило леди Беатрис выйти, как она бросилась к дверям и приказала слугам выгружать вещи. Снова Габриэллу окружали знакомые лица: Гюнтер, Лусия – старшая служанка, Колетт – камеристка Розалинды, повариха Абердина, которая также исполняла обязанности экономки. «Видимо, никогда мне не избавиться от своего прошлого», – убито подумала Габриэлла и поплелась в свою комнату.

Розалинда любила путешествовать с комфортом. Вот и сейчас в роскошно убранной карете она ехала сама, а в другой поместились слуги. Вдобавок ко всему, вторая карета тянула за собой повозку, нагруженную продуктами и необходимыми, с точки зрения Розалинды, вещами. Она приготовилась к самому худшему, а потому захватила с собой все, вплоть до носовых платков. И, разумеется, здесь было приданое Габриэллы, которое включало в себя два чемодана тончайшего белья, ящик с расписанным вручную фарфором, серебряные столовые приборы ; и две картины модных художников. Но это была 3 лишь малая толика, которую заботливая мать решила захватить с собой, остальное должно было прибыть позже.

Габриэлла познакомила Онелоу с Гюнтером, причем оба дворецких сразу друг другу не понравились. Да и вообще вся челядь Леко была встречена в штыки, но ни та, ни другая сторона не собиралась сдавать свои позиции, что, конечно же, не способствовало разрядке и без того напряженной атмосферы.

К ужину страсти достигли апогея. Из кухни, где две поварихи бились за каждый клочок пространства, арена боевых действий перенеслась в столовую. Там две матери, восседая за двадцатифутовым столом, буравили глазами нерасторопных слуг и негодовали по самому незначительному поводу.

Когда подали первое блюдо, Габриэлла вновь оказалась перед выбором. Меню леди Сэндборн и миссис Леко разнились так же, как и их одежда. На половину Беатрис отправился простой крестьянский пирог, а на сторону Розалинды – говядина, тушеная в мадере. Габриэллу обслуживали оба дворецких, но несчастная девушка не могла проглотить ни кусочка.

– Слава Богу, я догадалась привести тебе немного вина и бренди, – заметила Розалинда, поднимая свой бокал. – Этот дом сух, как кость.

– Уж лучше кость сухая, чем забальзамированная, – презрительно фыркнула Беатрис. Спиртное убивает мозг и расшатывает добродетель. Следовало бы запретить употребление вина, а тем более бренди женщинам, которым меньше сорока.

– Не пить до сорока лет даже шампанского? – расхохоталась Розалинда. – О, в таком случае мне еще долго не пришлось бы притронуться к бокалу.

Глаза Беатрис сузились.

– Да неужели? Признаться, меня это удивляет. Ведь вашей дочери, насколько мне известно, уже девятнадцать. Впрочем, при ваших наклонностях…

Габриэлла умоляюще посмотрела на Розалинду, предупреждая ответный выпад.

– Мама, прошу тебя, – прошептала она одними губами.

Розалинда раздраженно цыкнула и поерзала на стуле. Но молчать за столом она просто физически не могла.

– Габби, дорогая, ты совсем ничего не ешь, – обратилась он к дочери. – А Абердина так старалась приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. В этом доме, судя по всему, экономят даже на собственных желудках.

– А между тем ваша дочь проявляет благоразумие, – вставила Беатрис. – Красное вино и жирная пища вредны девушкам.

– Габби уже не девушка, – лукаво заметила Розалинда. – Ваш сыночек позаботился об этом.

– Это… это неслыханно! – Беатрис хлопнула руками по столу.

– Н-ну, только не говорите мне, что вас это шокирует. Ведь когда-то и с вами произошло то же самое. Один-то раз уж точно.

– Как вы смеете говорить такие вещи в моем доме! Беатрис вскочила на ноги и гневно выкрикнула: – Шлюха!

– Бывшая шлюха, – спокойно исправила Розалинда, тоже вставая. – Я оставила свою, как вы изволили выразиться, «профессию».

На мгновение в столовой установилась полнейшая, пугающая тишина. Смелое заявление матери так удивило Габриэллу, что она с трудом выдавила:

– Мама, что ты такое говоришь?

– Детка, я собиралась сообщить тебе это в несколько другой обстановке, но леди Беатрис вынудила меня сказать сейчас, – она выпрямилась и вызывающе подняла голову. – Я рассталась с герцогом Карлайзлом. Рассталась навсегда.

Габриэлла не верила своим ушам. Как же так? Ее мать и герцог расстались? После двадцати лет Розалинда вдруг решила бросить любовника? Или это он ее бросил?

– Но почему?

Розалинда подошла к дочери и обняла ее за плечи.

– Потому что он подлец. К сожалению, я поняла это слишком поздно. Он низкий негодяй и лицемер. Вообрази, он пришел в ярость от того, что я попыталась устроить твое будущее, не спросив у него разрешения. Ну, как тебе это нравится? – Розалинда искоса посмотрела на Беатрис, словно приглашая ее присоединиться к своему возмущению. – Он топал ногами и кричал, что ты ЕГО дочь, ЕГО плоть и кровь и тому подобное. Это герцог-то, который со дня твоего рождения едва вспомнил о тебе более трех раз. Да ну его к черту с его запоздалым отцовством! – она устало махнула рукой. – Ты думаешь, его действительно волнует твое будущее? Как бы не так! Он думает лишь о своей драгоценной репутации и чести семьи. Ну, как же, имя Карлайлза и вдруг замешано в скандальной истории, – Розалинда помолчала. – А потом он просто продал тебя Сэндборпу. По мне так лучше уж проституция, чем брак без любви.

Розалинда опустилась на стул и обвела глазами столовую. Казалось, она не понимает, где находится и зачем здесь. Взгляд ее упал на графин с бренди. Она налила себе сама, осушила бокал одним глотком и, понизив голос до доверительного шепота, сказала:

– Ты знаешь, он даже запретил мне появляться у тебя на свадьбе. Он, видите ли, стыдится меня. Подлец! Подумать только, и этому человеку я подарила двадцать лучших лет своей жизни…

Боль и гнев вылились в жгучие слезы. Розалинда раскачивалась на стуле из стороны в сторону и причитала:

– Что же это за любовь такая, если мужчина стыдится женщины, с которой спит, матери своего ребенка?

Преданный Гюнтер стоял за спиной своей хозяйки. Она обернулась, улыбнулась ему, встала и медленно вышла.

Габриэлла была поражена. Вся жизнь ее матери прошла под эгидой страсти и пламенной любви, и вот теперь все кончено. Бедная Розалинда. После стольких лет познать горечь разочарования… Странно, что она вообще еще держится.

Почувствовав на себе пристальный взгляд Беатрис, девушка извинилась и тоже ушла к себе.

Беатрис тоскливо посмотрела ей вслед. Все случившееся потрясло ее не меньше, чем Габриэллу. Она вновь уселась за стол и вежливо обернулась к Гюнтеру: .

– У вас, кажется, был кларет? Не нальете ли мне рюмочку?

Глава 17

Весть о женитьбе графа Сэндборна в один вечер облетела Лондон. Везде, где бы он ни появлялся, – у «Брукса», в «Карлтоне» или «Севилье», его встречали натянутые приветствия, неловкое молчание и любопытные взгляды. Питер не понимал, в чем дело. Многие из его приятелей были женаты, но ни одна свадьба не вызывала столько кривотолков, так почему же вокруг его брака поднялся такой ажиотаж?

Ответ на этот вопрос ему дал лорд Кэттон. Они встретились в «Севилье», и Питер предложил приятелю пропустить по рюмочке. Кэттон охотно согласился. Некоторое время друзья болтали о пустяках, но после третьей порции скотча изрядно захмелевший лорд вдруг выразил Питеру свои соболезнования по поводу нежеланного брака. Оказывается, уже весь Лондон знает, что графа Сэндборна силой привели к алтарю. Слухи ходили самые разные. Злые языки утверждали, что Питер соблазнил свою прелестную кузину, а приверженцы графа говорили, что он сам попался в ловушку изобретательной куртизанки.

Наскоро распрощавшись с Кэттоном, Питер вернулся домой. Он представил себе, с каким удовольствием во всех клубах и гостиных сейчас смакуются пикантные обстоятельства, его женитьбы и решил пока не появляться на публике. Однако выйти из дому ему пришлось в этот же вечер. Полковник Тоттенхэм прислал записку с просьбой срочно явиться в обычное место встречи. Питер скрепя сердце повиновался.

Ровно в двенадцать граф Сэндборн приехал в Le Ciel, и лакей проводил его в ту же комнату, в которой они были с Габриэллой в ночь их знакомства. Бывает же такое совпадение! Бархатный декор настолько взволновал Питера, что он растерялся и прослушал имена гостей полковника. Тоттенхэму пришлось повторить процедуру знакомства.

Два джентльмена принадлежали к партии консерваторов. Это были Корнелий Харрисон и Уильям Тайберн. А третьим оказался не кто иной, как Эверт Сьюэлл, личный секретарь Бенджамина Дизраэли, бывшего премьер-министра и вечного врага Гладстона. Только сейчас Питер понял, кто этот загадочный мистер X, который так ратует за свержение Уильяма Гладстона. Догадка привела его в ужас. Дело, в которое он ввязался, на поверку выходило намного серьезнее, чем казалось вначале.

– Дорогой граф, мы были крайне огорчены, узнав о вашем горестном положении, – угрюмо заметил Тоттенхэм, наливая ему виски.

– Моем горестном положении? – переспросил Питер, усаживаясь в кресло.

– Да, да все это чертовски неприятно, – добавил Харрисон. – Мы и мысли не допускали, что старик может пронюхать о наших планах и перейти в наступление.

– Уверяю вас, Сэндборн, что на моих людей можно положиться и не они виновны в разглашении тайны; – заверил полковник, чуть наклонясь вперед. – Ума не приложу, как старый проныра узнал о вашем участии в заговоре. Право, все это чертовски неприятно.

– Поверь, сынок, мы не собирались делать из тебя жертвенного ягненка, – покачал головой добродушный Тайберн. – Сожалеем, что ты попал в эту гнусную ловушку.

– Вот именно, гнусную ловушку! – воскликнул Сьюэлл. – Но еще гнуснее то, что старик втянул в свои козни Карлайзла, не понимаю, чего он хочет этим добиться? – секретарь Дизраэли презрительно фыркнул и пожал плечами.

По репликам собравшихся Питер понял, что они знают правду не только о «переделке», в которую он попал, но и роли Гладстона в ней. Сначала его охватила ярость. Да как он смеет обсуждать его личную жизнь! Но потом Питер успокоился, с горечью осознав, что гости полковника не могут этого не знать, ведь о его свадьбе говорит весь Лондон, а здесь собрались люди, чьим оружием является информация. И все же неприятно было выслушивать собственные догадки из чужих уст.

– Ну, что ж, друзья, что сделано, то сделано, – Тоттенхэм хлопнул себя по коленям. – Не будем падать духом и продолжим борьбу. Уверен, что найдется другой способ разоблачить Гладстона, – перехватив удивленный взгляд Питера, он поморщился. – Извините, но теперь вы ничем не можете нам помочь. Согласитесь, после того, что случилось, любые доказательства, которые вы представите, будут расцениваться, как месть.

Питер был как в бреду. Он не слышал, о чем еще говорил Тоттенхэм, в голове звучали лишь его последние слова: «Вы теперь ничем не можете нам помочь»… Все кончено. Они списали его со счетов. Под сомнение поставлена не только его репутация, но и политическая карьера. И виноват во всем этом старый лицемер Гладстон, черт бы его побрал!

– – Итак, наш курс ясен, – подытожил полковник. – Нам известен извращенный вкус премьер-министра и его маниакальная страсть к проституткам, но слежку все же придется прекратить. Исходя из того, что случилось с Сэндборном, можно заключить, что его разведка работает гораздо эффективнее нашей, а значит, мы лишь попусту теряем время и ставим под удар наших людей. Нужно искать новый путь, который, приведет нас к победе.

– Вот-вот, – воодушевленно воскликнул Харрисон. – Нужно действовать более напористо, – он понизил голос. – А что если мы немного подтолкнем Глад стопа к его излюбленному занятию?

– Что вы имеете в виду? – секретарь Дизраэли был явно заинтригован. – Как это мы его «подтолкнем»?

– Можно устроить ему встречу с девицами легкого поведения, целью, которой будет нравоучительная беседа, а закончится она… разнузданной оргией. Уж об этом мы позаботимся, – хихикнул Харрисон. – А в разгар веселья к Гладстону явятся благонамеренные джентльмены с развитым чувством гражданского долга и застанут его на месте преступления. Представьте, господа, как глупо он будет при этом выглядеть.

Заговорщики обменялись взглядами. Улыбающиеся лица и сияющие глаза говорили о том, что предложение Харрисона всем пришлось по вкусу. Что и говорить, отличный план!

Питер не разделял общей радости, ему было как-то не по себе. План Харрисона показался ему подлым. Впрочем, муки совести мучили его недолго.

Вспомнив, как Гладстон сам интриговал против него, Сэндборн отбросил сомнения прочь и вместе со всеми стал обсуждать место и время коварной операции.

Рассказ Розалинды очень тронул отнюдь не каменное сердце Беатрис, но это вовсе не значит, что обе дамы стали закадычными подругами. Война продолжалась, изменилась только техника боя. Она стала более изысканной и утонченной.

Первой атаковала Беатрис. Зная, что Розалинда никогда не встает раньше двенадцати, она в один прекрасный день подняла всю прислугу с первыми лучами солнца якобы для ежегодной весенней уборки. Начали, разумеется, с комнаты Розалинды. Лакеи послушно ворвались в спальню бывшей куртизанки и принялись сворачивать ковры и снимать портьеры. Надо ли говорить, в каком настроении Розалинда спустилась к завтраку?

Ответный удар не заставил себя ждать. В отместку Розалинда взялась до обеда разгуливать в огненно-красном пеньюаре, отчего лицо Беатрис становилось примерно такого же цвета. Они во всем старались досадить друг другу. Розалинда неизменно добавляла бренди в кофе, и за это Беатрис стала приглашать на чай приходского священника, хотя раньше он бывал в Торндайке не чаще двух раз в год. Добряк пастор добросовестно объяснял непонятные места из библии, отчего Розалинда беззастенчиво зевала, а, чтобы еще больше разозлить Беатрис, принималась курить, пуская в потолок кольца едкого дыма.

Так было и в этот день. Увидев, что Розалинда вытащила свою сигару, леди Сэндборн побелела, как полотно, а священник начал лихорадочно прихлебывать свой чай. Габриэлла сидела как на иголках. В конце концов, она не выдержала и выбежала из столовой. Мать поспешила за ней следом. Ни слова не говоря, она потащила упирающуюся девушку в библиотеку и, плотно закрыв за собой дверь, прислушалась.

– Мама, ну как ты можешь так себя вести? – воскликнула Габриэлла. Ее душили боль и негодование.

– Глупышка, это всего лишь игра, – виновато оправдывалась Розалинда.

Габриэлла гневно посмотрела сначала на мать, потом на сигару, которую Розалинда неловко зажала между указательным и средним пальцами.

– Ну не сердись, пожалуйста, мне давно хотелось попробовать, но Август был категорически против того, чтобы я курила, – Розалинда поискала глазами, куда бы деть злополучную сигару, и, заметив на столе хрустальную пепельницу, сунула ее туда.

– Думаю, тебе пора возвращаться домой, – холодно сказала Габриэлла.

– Что? Вернуться домой и оставить тебя в лапах этой медузы Горгоны? Ни за что. Я предприняла этот утомительный переезд не для того, чтобы уехать через несколько дней, – она вскинула голову. – И потом ты нуждаешься в поддержке.

– Ох, мама, – девушка с укоризной посмотрела на нее. – Неужели ты не понимаешь, что только усугубляешь мое положение?

Розалинда вгляделась в лицо дочери и узнала тревожные признаки печали, которые в какой-то степени были результатом ее собственного поведения.

– Ты права, детка, кажется, я опять делаю глупости, а тебе предоставляю право отвечать за последствия, – Розалинда взяла Габриэллу за руку и усадила на кожаную софу. – Момент, ради которого она приехала и которого так страшилась, настал. – Я знаю, Габби, что не была тебе хорошей матерью, но поверь, если бы время можно было повернуть вспять, все пошло бы по-другому. Тогда ты не смогла бы меня ни в чем упрекнуть.

– Ты имеешь в виду связь с герцогом?

– Я имею в виду связь с тобой, – Розалинда вздохнула. – Пойми, я была очень молода и так любила Августа, что совсем потеряла голову. Трудно объяснить, что я испытывала, мне просто хотелось быть рядом с ним, – она погрузилась в воспоминания и сморщилась от боли, которую они причинили. – Я была счастлива, но не замечала ничего вокруг себя. Жизнь текла своим чередом… мимо меня. Это было какое-то наваждение.

Габриэлла смотрела на мать и чувствовала, что это признание далось ей нелегко. Впервые они говорили по душам, и впервые между ними возникло взаимопонимание. Да, да, девушка поняла, что Розалинда хотела ей сказать. В брачную ночь она испытала то же самое: наваждение, страсть, туман в голове и горькая расплата за призрачное удовольствие.

Габриэлла погладила мать по плечу и уткнулась носом ей в щеку. Недостающая частичка ее сердца встала на свое место. Презрение заменила любовь. Теперь они не просто мать и дочь, а две женщины, уважающие друг друга.

– Мне кажется, я поняла тебя, мама.

– Правда? О, Габби, я так надеялась на это, – Розалинда прижала дочь к себе.

– Знаешь, ты родилась чудо какой хорошенькой, и я сразу полюбила тебя, но он… ОН? Боже, как я боялась потерять его. Он был моей жизнью, смыслом моего существования, я буквально молилась на него. Когда ты подросла, я нашла самую лучшую школу. Мне хотелось дать тебе блестящее образование и как можно лучше подготовить к будущему. Я верила в тебя, и регулярные отчеты мадам Маршал радовали меня больше всего на свете. .Розалинда встала и зашагала по комнате, нервно ломая пальцы.

– Если бы ты знала, на какие жертвы мне приходилось идти, чтобы удержать Августа. Я ела только то, что любил он, носила те платья, которые нравились ему, читала выбранные им книги и изучала интересующие его предметы. Я играла в вист и Фараона, потому что ему была нужна компания, и .всегда поддавалась, потому что знала, как угнетает его проигрыш. Верховая езда нагоняла на него скупку, и я никогда не каталась верхом. Я была идеальной любовницей, но… всего лишь любовницей.

Боль, так долго скрываемая, наконец, выплеснулась наружу. Розалинда уже не могла остановиться, и она должна сказать дочери все и сейчас.

– Имели значение только его желания, его потребности, будь он проклят! Да, он заботился обо мне, окружил роскошью, дал мне все, кроме уважения. Фактически я жила в золотой клетке, которую мне не разрешалось покидать, чтобы я, не дай Бог, не запятнала его репутацию. Подлец? И он еще смел говорить о любви, когда на деле я была для него игрушкой..

Беатрис застыла в дверях библиотеки. Проводив пастора, она пришла сюда, чтобы немедленно выставить Розалинду из дома, и невольно подслушала часть ее признания. Судьба этой женщины сложилась иначе, чем ее собственная, и все же у них было так много общего, та же боль и та же потребность в понимании и любви.

– Заклинаю тебя, Габби, не позволяй мужчине взять над тобой верх, – Розалинда опустилась перед дочерью на колени. – Не позволяй Сэндборну посадить тебя в клетку. Ты жена, и тебе не нужно быть рабой его желаний. Ты проживешь жизнь легко и радостно, все будут тебя уважать… – она помолчала. – Ах, если бы я могла хоть как-то помочь тебе, но, к сожалению, я даже не представляю, с чего начать. Видит Бог, мне тяжело произносить эти слова, но почему бы тебе не поучиться у свекрови? Используй ее в качестве примера: уж она-то знает, что такое быть женой.

– Нет!

Они вздрогнули и обернулись. В комнату вошла Беатрис и еще раз повторила:

– Нет.

Габриэлла торопливо вытерла слезы, а Розалинда нахмурилась, гадая, много ли ее противнице удалось услышать. Следующие слова Беатрис ясно дали понять, что слышала она более чем достаточно.

– Ты не должна следовать моему примеру, милая Габби. Да, я жена и жила добродетельной жизнью, но была заперта в клетку точно так же, как и твоя мать, – она задумалась, подыскивая слова, чтобы выразить то, о чем не осмеливалась даже думать. – Мой муж женился на мне, мы провели вместе ночь, а потом… он бросил меня. Да, да, как видишь, история повторяется.

Габриэлла поднялась и смущенно взглянула на свекровь. Как же она раньше не замечала, что в глубине глаз леди Беатрис таится боль поражения. А глаза… Так вот от кого Питер унаследовал этот насыщенный карий цвет!

– Когда-то я была юной дебютанткой, и нет ничего удивительного в том, что красота и обаяние Ройса Сент-Джеймса ослепили меня. Мы поженились, но его сердце мне так и не удалось завоевать, после одной-единственной ночи он отдалился от меня.

Леди Беатрис судорожно вздохнула, подошла ближе и опустилась на софу рядом с Розалиндой.

– На второй день после свадьбы меня со всеми положенными жене графа почестями отправили в деревню, там я прожила почти год. Я старалась, как могла: вела размеренный образ жизни, была уступчива, поддерживала уют в доме. Словом, я была идеальной женой, но и только. У меня не было никаких прав на моего мужа. Граф Сэндборн считал достаточным то, что дал мне свое имя, а я мечтала о большем. Вскоре родился Питер, однако это ничего не изменило в наших отношениях. Я хотела второго ребенка, но… Ройс больше никогда не делил со мной постели, – Беатрис мельком взглянула на Розалинду и, прочитав понимание в ее глазах, вздохнула с видимым облегчением; – Так что, как видите, я тоже была заключена в клетку. Золотую, удушающую клетку, – заключила она.