Текст книги "Милочка Мэгги"

– Мама, я…

– А ты, Патрик, – внезапно выпалила Мэри, – я хочу, чтобы, когда Милочка Мэгги выйдет замуж, ты переписал наш дом на ее имя.

– Поговорим об этом, когда время придет.

Она резко сжала ему руку.

– Патрик, обещай мне!

– Обещаю, Мэри.

– Милочка Мэгги, ты слышала, что сказал отец?

– Да, мама.

– Запомни. Он пообещал.

Она отдала девушке маленькую черную сберкнижку.

– Когда квартиранты заплатят за аренду, положи деньги в банк. Их надо откладывать на уплату налогов и процентов по ипотеке.

– Я знаю, мама.

Мэри начала натягивать перчатки, как ее скрутило от боли. Она выронила перчатки и схватилась за спинку стула. Схватка длилась несколько мучительных секунд, и муж с дочерью бессильно смотрели на ее страдания.

– Вот так! – выдохнула Мэри. – Это была первая.

Милочка Мэгги надела на мать перчатки. Мэри обвела комнату мутным взглядом.

– Я не успела погладить, – расстроенно сказала она.

– Мама, я все сделаю. Ни о чем не волнуйся. Я позабочусь о папе, и, когда ты вернешься, дома все будет сиять.

Стоило ей войти в больницу, как Мэри начала бить дикая дрожь. Внутри было темно и плохо пахло. Окна на первом этаже были забраны решетками. Перед стойкой медсестры выстроилась очередь из тех, кто пришел лечь в больницу или получить помощь амбулаторно. Мэри было сказано ждать своей очереди на скамье, стоявшей вдоль стены. Она села между мужем и дочерью. Пэт сидел, низко опустив голову, и держал шляпу между коленями. Милочка Мэгги крепко обнимала мать за локоть.

Медсестра закончила заполнять карту какого-то старика. Она нажала на звонок, и подошел санитар, чтобы увести его в палату. Старик рыдал.

– Живым мне отсюда не выйти. Никто отсюда живым не выходит.

Это было почти правдой. Бедняки боялись больниц как огня и зачастую обращались туда лишь на пороге смерти. Поэтому логично, что живыми домой возвращались немногие.

Мэри заставили ждать, потому что в очереди было очень много пациентов, которым помощь требовалась незамедлительно. Деторождение считалось обычным делом, в нем не видели ничего срочного. Рыдания старика лишили Мэри присутствия духа. У нее только что прошла резкая боль от очередной схватки.

– Патрик. Сделай что-нибудь. Пожалуйста, сделай что-нибудь! – в ее голосе звенела истерика.

Пэт вскочил на ноги и заорал:

– Где доктор, мать его!

Через приемную проходила деловая, средних лет монахиня – стальные дужки ее очков глубоко врезались ей в мясистые щеки, выглядывая из-за обхватывавшего лицо тугого чепца. Она обернулась на крик, нахмурилась и уже приготовилась отчитать Патрика, как в приемную вошел доктор Скалани.

Доктор выглядел очень опрятно, по-деловому и был почти хорош собой. Даже Мэри удивилась, взглянув на него. Он выглядел совершенно иначе, чем тогда, когда она в последний раз была у него на приеме. Доктор Скалани повелительным тоном дал распоряжение медсестре за стойкой. Мэри тут же приняли. Пришла медсестра с креслом-каталкой, чтобы увезти ее в палату. Милочку Мэгги с отцом доктор отправил домой. Он сказал, что даст знать, когда будут новости…

* * *

Когда пошли третьи сутки родов Мэри, врачебное честолюбие доктора Скалани было вознаграждено. Ему предоставили консультанта – очень важную персону, главного врача больницы, который осмотрел его пациентку и воздал должное его профессионализму, что немало ему польстило. Консультация была недолгой, и они оба пришли к единому мнению.

Согласно этому мнению, продолжение родов до их естественного разрешения означало, что ребенок родится мертвым. Но – с небольшой долей вероятности – мать могла бы выжить. Если же они вмешаются и сделают ей кесарево сечение, ребенок будет жить, но мать – из-за своего ослабленного состояния – умрет.

Поэтому, руководствуясь принципами церкви, врачи спасли ребенка и обрекли мать на смерть.

Мэри знала, что умирает. Ее жизнь не мелькала у нее перед глазами, как обычно предполагается в подобных обстоятельствах. Перед смертью она не хотела ни делиться последней мудростью или вынесенным из жизни уроком, ни открывать великую тайну бытия. Все ее мысли были о новорожденном сыне. В том месте, где младенца вырвали из ее тела, зияла огромная рана, причинявшая ей боль. Грудь начинала наливаться молоком. Как первобытное создание, она скулила о своем детеныше и хотела подползти к нему. Она умоляла медсестру принести ей ребенка и приложить к груди. Медсестра ужаснулась, но прикрылась профессиональной бойкостью.

– Чуток погодя, – живо заявила она. – Сначала мы с вами немного передохнем. А потом принесем нашего ребеночка.

Медсестра выбежала в коридор, ища доктора Скалани. И нашла его.

– Она хочет покормить ребенка. Какой ужас!

– Пусть покормит.

– Но чтобы живой, здоровый ребенок сосал грудь умирающей матери! Разве это не отвратительно?

– Принесите ей ребенка. Это приказ.

– Вот как? – медсестра вскинула голову. – Вы не местный врач. Вы не можете мне приказывать.

Скалани схватил ее за руку и сжал так, что женщина скривилась от боли. Потом он сказал, чеканя слова:

– Это моя пациентка. Я вам приказываю. Сестра, принесите ей ребенка.

– Хорошо, доктор.

* * *

Времени было мало. Сначала к Мэри пустили Милочку Мэгги.

– Веди себя естественно, – посоветовал доктор Скалани. – Так будет лучше всего.

Кровать Мэри была огорожена ширмой. При виде воскового лица матери глаза у Милочки Мэгги округлились от страха.

– Мама! Ой, мама! – Она быстро забормотала, чтобы не заплакать. – Мама, я все погладила. И папа съел все, что я ему приготовила. И я постелила на полки новую бумагу…

Мэри не слышала ничего из того, что сказала ей дочь.

– Малыш, – прошептала она и попыталась стянуть с личика сына одеяльце, но не смогла. Милочка Мэгги сделала это за нее.

– Ой, какой крошечный! И миленький!

– Возьми его, – прошептала Мэри.

– Что?

– Возьми его.

Милочка Мэгги положила младенца на сгиб левой руки. Она интуитивно держала его как надо. Его головка, размером едва ли больше апельсина, лежала у нее на груди и чуть покачивалась то вверх, то вниз в ритме ее дыхания. Ладонью правой руки девушка поддерживала его под спинку.

– Мама, он так удобно лежит! – удивилась Милочка Мэгги. – Он словно для меня сделан!

– Маргарет Роуз! – Мэри попыталась улыбнуться. – Ты такая хорошая девочка, Милочка Мэгги, – прошептала она и затихла так надолго, что Милочка Мэгги решила, что мать уснула. Она принялась напевать младенцу колыбельную. Тогда Мэри открыла глаза.

– Слушай, – прошептала она. – Делай так, как я тебе скажу. Бутылочка… доктор тебе расскажет. Промывай ему глазки борной кислотой. Смазывай головку теплым оливковым маслом, пока не зарастет родничок. Не снимай повязку, пока не отвалится пуповина. Кипяти подгузники, чтобы не было дерматита… Если чего-то не знаешь, спрашивай… спрашивай у Лотти или у соседки с детьми. Спрашивай…

Милочка Мэгги заплакала. Мэри собралась с последними силами. Ее голос звучал почти как обычно.

– Не плачь. Наверно, мне придется пролежать здесь пару недель. А потом я вернусь домой. Но до тех пор…

Эта ложь была последним грехом в ее жизни.

Подошла медсестра с Патриком Деннисом.

– Не больше одного посетителя зараз, – бодро сообщила она.

– Милочка Мэгги, подожди меня внизу, – сказал дочери Пэт. – Не хочу возвращаться домой в одиночку.

Девушка вернула младенца в руки матери. Поцеловав ее, она пошла вниз дожидаться отца.

Пэт был не похож на себя. У него была свежая стрижка, отглаженный костюм, начищенные ботинки, и от него пахло лавровым одеколоном. Ему тоже сказали вести себя естественно. Он старался вести себя естественно, но в итоге вел себя как незнакомец. Он присел рядом с постелью жены.

«Боже мой, – молился он, – дай мне еще один шанс. Не дай ей умереть. Я стану лучше. Я буду добр к ней. Клянусь!»

Губы Мэри дрогнули. Она пыталась сказать «Патрик».

– Ну, Мэри, – с энтузиазмом начал Пэт, – у нас, значит, сынок. Теперь мне будет с кем охотиться и рыбачить. (Он никогда в жизни не был ни на охоте, ни на рыбалке, но решил, что все мужчины приветствуют рождение сына именно такими словами.)

Мэри повернулась лицом к мужу. Пэт отвел взгляд, потому что боялся смотреть на ее впавшие щеки и черные тени под глазами. Он продолжал говорить:

– Когда тебя выпишут, у меня как раз выпадет отпуск. И вот что я тебе скажу! Мы никогда никуда в отпуск не ездили, но на этот раз мы поедем на природу. Ты слышала про Катскильские горы[24]24
  Горный массив в штате Нью-Йорк, расположенный к северо-западу от Нью-Йорка и к юго-западу от Олбани.


[Закрыть]? Там хороший воздух – сразу тебя поставит на ноги, не сомневайся. Будешь каждый день есть свежие яйца прямо из-под курицы и овощи всякие…

Мэри смотрела на него, не отводя взгляда, и ее глаза полнились слезами, стекавшими вниз по обеим щекам. Он накрыл ее руку своей, но тут же убрал ее, потому что ее рука обдала его сухим жаром.

– Ох, Патрик, – хрипло прошептала Мэри. – За все эти годы ты мне никогда не говорил…

– Нет, Мэри, не говорил. Но это так.

Нет, Пэт никогда не говорил ей, что любил ее, и теперь понимал, что действительно ее любил. Он чувствовал, что должен сказать это слово, «люблю». Это было простое слово, и произнести его не составляло труда, но он не мог его сказать. По какой-то непонятной причине ему казалось, что тогда он станет для нее посторонним.

– Это так, Мэри, ты же знаешь. Мне не обязательно об этом говорить. Мы с тобой… мы никогда таких вещей друг другу не говорили, потому что мы не с того начали вместе жить. Но это так. Это так.

– Слишком поздно, – рыдая, прошептала она.

– Даже не думай так говорить, – в голосе Пэта звенела наигранная бодрость. – Ты еще нас всех похоронишь.

Вряд ли ему стоило так говорить, но это была его привычная манера вести разговор. «Если я заговорю по-другому, – думал он, – она поймет, что я знаю, что она умирает».

В палату вошла мать Урсула, старшая над всеми медсестрами – и мирянками, и монахинями. Она положила руку Патрику на плечо и легонько надавила. Он встал, спросив:

– Младенца крестили?

– Да, утром, – ответила мать Урсула. – Сразу, как он родился. Его назвали Деннис Патрик.

– А как же моя жена?

– С ней останется отец Флинн.

Пэт все понял. Он взял шляпу из-под стула и склонился над Мэри. И прислонился прохладной щекой к ее сухой щеке.

– Я тебя люблю, Мэри, – прошептал он.

Выходя, он налетел на ширму. Мать Урсула поставила ее на место.

В палату вошла молоденькая монахиня с тазом воды и полотенцем. Она вымыла Мэри лицо, руки и ноги. Еще одна монахиня принесла столик, покрытый льняной салфеткой, и поставила на него две восковых свечи. Между свечами она положила распятие. За распятием на столе расположились стакан с водой и блюдце с мелкой солью. Следом были добавлены сосуд с елеем и клок ваты. Мать Урсула зажгла свечи.

Отец Флинн зашел за ширму, неся с собой Святые Дары. Три монахини преклонили колени и удалились. Священник опустился на колени у кровати, приблизив ухо к губам Мэри, и она в последний раз исповедалась. Он отпустил ей грехи и соборовал ее. Когда обряд был закончен, она всхрипнула от страха. Он понял ее и тут же взял за руку.

– Дитя мое, друг мой, не бойся. Я буду с тобой. Я буду с тобой до самого конца.

Но Мэри наполнял ужас. Она не хотела умирать! Она не хотела умирать! С тихим стоном она комкала простыню. Заглянувшая за ширму медсестра побежала за доктором Скалани. Он пришел, держа в руке наполненный шприц.

Отец Флинн покачал головой:

– Не нужно.

– Но она же страдает. Это ей поможет.

– Если человек способен страдать, значит, он жив. Пусть живет и страдает столько, сколько ей отпущено.

Доктор мог сказать священнику то же, что ранее сказал медсестре: «Это моя пациентка». Но он знал, что тот бы ответил: «А я – ее священник». В смерти священник брал верх над врачом. Чтобы продемонстрировать свое согласие, Скалани надавил на поршень шприца, выпустив его содержимое на пол.

Мэри больше не могла говорить, и это усиливало ее ужас. Ее лицо превратилось в страшную маску с перекошенным ртом. Отец Флинн что-то тихо сказал ей, но она не отозвалась на его слова. Он стал молиться.

И тут заплакал ребенок. Ужас Мэри смешался с беспокойством. Младенец лежал у нее на сгибе руки, и она попыталась шевельнуть этой рукой, чтобы подтянуть сына поближе. Другой рукой она тщетно дергала за тесемку ворота ночной рубашки. Мэри подняла глаза на священника, и ее лицо скривилось в попытке заговорить с ним.

Отец Флинн понял, что Мэри хотела ему сказать.

– Мне отвернуться?

Ее лицо с выжиданием напряглось.

– Я помогу тебе, дитя мое, и не буду смотреть, не волнуйся.

Закрыв глаза, священник нащупал руку Мэри и согнул ее вокруг младенца. Потом осторожно подтолкнул его к материнской груди. Ее вторую руку он положил поверх ребенка, ладонью ему под затылок. Оголенную грудь прикрыл простыней.

Открыв глаза, отец Флинн увидел, что ужаса на ее лице больше не было, а перекошенный рот расслабился. Она начала обретать покой. Он присел, чтобы остаться с ней до конца, как и обещал. Он ждал и молился.

И вскоре ожидание закончилось. Священник расцепил ее руки и взял из них ребенка.

Отец Флинн шел по больничному коридору с младенцем на руках. Медсестра, спешившая мимо, стуча каблуками, с улыбкой обернулась.

– Палата новорожденных дальше по коридору, святой отец. Первый поворот направо.

– Я знаю.

Глава восемнадцатая

Молли Мориарити не смогла приехать на похороны. Тетя Генриетта была при смерти и нуждалась в сиделке. Силы самой Молли были на исходе, и известие о смерти единственной дочери окончательно ее подкосило. Молли и ее бостонскую родню представлял кузен Робби.

Страховки Мэри должно было хватить для оплаты простой погребальной церемонии и самой могилы. Миссис передала через кузена Робби, что Мэри можно похоронить в одной могиле с отцом при условии, что деньги, сэкономленные на могиле, пойдут на выплату остатка ипотеки на дом. Пэт согласился. И маленький дом освободился от закладной.

Перед отъездом кузен Робби сказал:

– Тетя Молли была бы рада забрать детей, но со здоровьем у нее совсем плохо… и она слишком стара… Но моя дочь Шейла сказала, что умрет от счастья, если они переедут к ней. У нее своих шестеро, и еще двое погоды не сделают. Милочка Мэгги стала бы ей помогать, а ты бы присылал на их содержание сколько-то в неделю…

– Мои дети останутся со мной. Милочка Мэгги умеет вести дом, она же и за мальчишкой присмотрит.

– Она так юна. Зачем ей связывать себя ребенком? Может, она хочет жить своей жизнью.

– Моя мать в ее возрасте была связана двумя детьми, и это ей ничуть не повредило. Милочка Мэгги крепкая и здоровая девушка.

– Но ответственность…

– Это удержит ее от глупостей. Она научится заботиться о доме и детях. И не будет торопиться замуж за первого встречного фигляра.

– Невесело же ей придется.

– А это твое дело?

– Нет, Патрик, – медленно ответил кузен Робби. – Это не мое дело.

* * *

Школу Милочке Мэгги пришлось бросить.

Милочка Мэгги ничуть об этом не жалела. У нее не было тяги ни к наукам, ни к чтению. Она скучала по школьным подругам и по учительницам-монахиням. В остальном она даже радовалась, что школа закончилась. Поначалу подруги пытались вовлекать Милочку Мэгги в свои занятия, но толку в этом было мало, потому что она всегда была занята домом или ребенком.

Те несколько ребят, с которыми Милочка Мэгги раньше гуляла или дурачилась, теперь ее сторонились. Она неожиданно превратилась во взрослую женщину, и парням было странно видеть, как девчонка, с которой они всего пару недель назад резвились в Купер-парке, теперь катает по тому же парку детскую коляску.

Теперь Милочка Мэгги дружила со взрослыми: с той же Лотти и с парой соседок, которые поначалу помогали ей с малышом.

Большинству лавочников Милочка Мэгги нравилась. Они восхищались ее мужеством и желали ей удачи. Милочка Мэгги подружилась с мистером Ван-Клисом, сигарщиком-голландцем, у которого дважды в неделю покупала глиняные трубки и табак для отца. Он проявлял к младенцу почти отеческий интерес.

Милочка Мэгги заботилась о ребенке и вела отцовский дом. Договоренность с отцом была очень простой. Пэт давал ей два доллара на продукты. Когда деньги заканчивались, она просила еще. Он всегда спрашивал: «А куда ты дела те два доллара, что я тебе дал?» На что она всегда отвечала: «Потратила». Тогда он давал ей еще два доллара.

Милочка Мэгги взимала с жильцов арендную плату и клала деньги в банк. Один раз в год она ходила в районную управу заплатить налоги. Поначалу она думала, что этим займется отец, но тот ответил: «Однажды ты станешь тут хозяйкой, вот и учись, как управляться с имуществом». Иногда после уплаты налогов на счету оставалось немного денег. Когда же комнаты пустовали, этот прирост исчезал.

Милочка Мэгги была прирожденной матерью. Она купала младенца, кормила его, меняла подгузники и каждый день на пару часов вывозила на свежий воздух. Когда ребенок начал ходить и подрос достаточно, чтобы проказничать, она, как настоящая мать, могла его отшлепать, но всегда с поцелуем, как Шейла поступала со своими детьми.

Милочка Мэгги по-матерински считала Денни необычайно красивым и наслаждалась восхищенными взглядами, когда возила его гулять. Ей хотелось бы одевать его понаряднее, но, когда она спросила у отца разрешения потратить на одежду прибыль от аренды, тот отказал, заявив, что деньги нужно откладывать на трудные времена – на его старость. «Когда ты выйдешь замуж за человека с деньгами, у тебя будет все, чего душа пожелает, а я, даром что всю жизнь горбатился, чтобы заработать детям на пропитание, буду в старости пухнуть от голода».

Чтобы заработать карманные деньги и скоротать время, она, как выражались в округе, «брала сдельную работу». Она перелицовывала лайковые перчатки. Их делали на фабрике в Гринпойнте, часто сострачивая на левую сторону. Она носила их домой связками и выворачивала на лицо. Ей платили двадцать центов за сто пар, и она зарабатывала от двух до трех долларов в неделю, работая, когда ей было удобно.

Когда Милочке Мэгги надоедали перчатки, она отправлялась на обувную фабрику и набирала кипы заготовок для пантуфель из бронзовой кожи, чтобы нашивать на них ограненные бронзовые бусины по напечатанному на передках рисунку. Эта работа ей нравилась, и она гордилась тем, какие ровные у нее выходили стежки.

Бронзовые пантуфли вышли из моды, и Милочка Мэгги стала «низать бисер». Она делала ожерелья, очень похожие на индейские, из крошечных белых бусинок с желтыми и голубыми ромашками через определенные промежутки. Милочка Мэгги нанизывала пять нитей одновременно и радовалась, когда приходил черед нанизывать очередную ромашку.

Милочка Мэгги считала, что ей повезло – она могла зарабатывать несколько долларов, не выходя из дома. Эти деньги она тратила на красивые вещи для ребенка и – иногда – на одежду для себя.

Всякий раз, купив Денни новый чепчик или штанишки на лямках, она брала его в магазин мистера Ван-Клиса, чтобы похвастаться мальчиком.

– Привет, жеребенок, – приветствовал их сигарщик. – Как делишки, а?

– Хорошо.

Потом Ван-Клис расспрашивал про малыша – сколько тот весит, много ли плачет и хорошо ли кушает. Каждый ответ приводил его в изумление. «Сколько-сколько он весит? О боже!» «Никогда не плачет и кушает все подряд? Боже! Чудо, а не мальчик! Просто чудо!»

– А вы не скучаете по школе, мисс Мэгги?

– Скучаю. По сестрам и девочкам. Но вот по домашним заданиям точно не скучаю.

На первый день рождения Ван-Клис подарил Денни голубую свечку. («Это на случай, если вы испечете ему торт, мисс Мэгги».) На второй день рождения он подарил ему две свечки, и с тех пор это стало у них традицией.

Однажды Милочка Мэгги, благодаря табачника за подарок, воскликнула:

– Ах, мистер Ван-Клис, вам нужно стать Денни крестным!

– Я бы не смог, мисс Мэгги. Я не католик.

– Но вы же каждое воскресенье ходите к мессе. Ну или раньше ходили.

– Я хожу в католическую церковь, потому что до нее добираться ближе, чем до моей. Но я не католик.

– Понятно, – ответила Мэгги.

Но на самом деле она ничего не поняла.

Глава девятнадцатая

У мистера Ван-Клиса был друг, Август (Гас) Вернахт, земляк по старой родине. Гас, резчик по дереву, частенько проводил вечера в лавке Ван-Клиса, вырезая набор шахмат. Пока Гас вырезал, друзья успевали о многом поболтать.

Ван-Клис с Гасом говорили о Милочке Мэгги. Что же это за жизнь у нее, спрашивали они друг у друга, если она все время заботится о брате или обихаживает отца? А она так молода.

– Ей-богу, – заявил Гас, – я отведу ее к своей Анни, и та посидит с мальчонкой, а Милочка Мэгги пусть прогуляется по улице, повеселится с ребятами и девчонками.

Гас пригласил Милочку Мэгги к себе домой, на что та ответила, что будет рада зайти, но сначала должна спросить разрешения у отца.

Отец же заявил:

– Даже не думай. Ты не будешь шляться по ночам и набираться всякого вздора от тех, кого я и знать не знаю.

– Ах, все знают, какие они милые люди. Со мной все будет в порядке. И мне ведь почти восемнадцать, поэтому я знаю, что делаю.

– Неужто? В приюте Доброго Пастыря полно таких восемнадцатилетних, которые знали, что делают, – мрачно заметил Пэт.

– В каком приюте?

– В том, куда отправляют беспутных девок.

– Я не беспутная.

– Иногда все случается само собой, – загадочно изрек он.

На Пэта накатил страх. Милочка Мэгги очень выросла. Она выглядела старше своих лет. А Мэгги Роуз, когда он начал за ней ухаживать, была на год моложе. И если бы не ее добродетель и не шумливость ее мамаши, девушка точно распрощалась бы с девственностью, за ним бы не заржавело.

«Но это было почти двадцать пять лет назад, – успокаивал себя Пэт. – Теперь все по-другому. В наше время такие юные девушки еще не заводят женихов. Но ей пора бы узнать кое о чем. Мэри, вот зачем ты умерла, когда девочке так нужна мать, чтобы рассказать о таких вещах? Сам же я сказать ей не могу».

Сам Пэт рассказать не мог. Как и для многих других отцов, мысль о том, что в жизни дочери будет секс, была ему отвратительна. Ему претила мысль о том, что какой-то мужчина может ее возжелать.

Пэт впервые в жизни испугался за дочь. Он знал, что их скученный район во многом представлял собой джунгли, где мужчины были хищниками, а девушки – добычей, и не важно, были они невинны, уступчивы или сами готовы на приключения. Он знал про узкие, заваленные отбросами глухие переулки, темные подвалы, утыканные трубами крыши доходных домов, пустые лавки с поддающимися дверьми… он знал обо всех тех местах, куда мужчины заводили молодых девушек, чтобы ими воспользоваться.

Пэт привык считать, что дома его дочь в безопасности, а где она еще бывала? Ходила по магазинам да еще иногда к Лотти. Но была ли она в безопасности? Этот человек, который пригласил ее к себе домой познакомиться с его женой, – может быть, у него и жены-то не было, может быть, это была уловка. И тут ему вспомнилось еще кое-что.

С месяц назад квартира на втором этаже была сдана семье из отца и матери, которые работали, и сына, лет двадцати, безработного, который весь день слонялся по дому. Семья осмотрела пустующие комнаты, согласилась на переезд, после чего женщина заметила, что дочь Пэта слишком молода для замужества и ребенка двух лет.

– Она не замужем.

Женщина с мужем обменялись удивленными взглядами, а их сын осклабился.

– Вот, значит, почему у мальчика ее девичья фамилия.

– У него моя фамилия. Это мой сын. Его мать умерла при родах.

– Понятно. Ну, так бывает, – они с мужем снова обменялись взглядами.

Пэт спросил себя, сколько мужчин, чужаков в округе, кто недавно туда приехал, считали, что у Милочки Мэгги незаконнорожденный сын. И все те мужчины считали ее доступной? Он вспомнил, как парень со второго этажа однажды стоял на крыльце и провожал взглядом Милочку Мэгги, когда она пошла в магазин.

Пэт был сердит на дочь, потому что та вынудила его беспокоиться о ней и нарушила его размеренный жизненный уклад. И он прикрикнул на нее, не понимая, что она не могла прочитать его мысли: «И чтобы с парнем со второго этажа тоже не смела вольничать!»

– Папа! Да с чего ты взял… – Милочка Мэгги оборвала себя на полуслове.

Она действительно немного общалась с парнем со второго этажа.

Неделю назад молодой жилец подошел к двери и вежливо поинтересовался, могут ли квартиросъемщики пользоваться двором. Милочка Мэгги ответила, что могут, и разрешила ему пройти через хозяйские комнаты, потому что другого способа выйти во двор не было. Он объяснил, что хочет немного позагорать. Во дворе он стянул с себя рубашку и принялся кидать мяч об деревянный забор. Она наблюдала за ним, стоя у окна на кухне, восхищаясь его мужественным торсом и сожалея, что не может ходить с ним на прогулки и играть в мяч.

Милочка Мэгги решила, что больше не должна разрешать жильцу проходить через свои комнаты. А вдруг отец по какой-нибудь причине вернется домой посреди дня и встретит на кухне этого парня! Оправдания у нее не будет. С тех пор, оставаясь дома в одиночку с Денни, она запирала свою дверь на ключ и не отвечала на стук жильца.

Однажды вечером между ужином и наступлением темноты Милочка Мэгги сидела с Денни на крыльце. Ей было неспокойно. Предстоящий вечер ее пугал. Вот уложит она Денни спать, и что дальше? Пройдется по дому, ища себе дело, чтобы скоротать время. Они с отцом редко вели продолжительные беседы. Страсти к чтению у нее не было и что еще ей оставалось делать, кроме как лечь в постель?

Милочка Мэгги не хотелось ложиться. В эти летние вечера ей хотелось гулять с девушками своего возраста. Ей хотелось смеяться и делиться секретами. Ей хотелось, чтобы за ней зашел парень, повел прогуляться и угостил содовой. Ей хотелось ехать в открытом вагоне на Кони-Айленд с толпой ребят и девушек и всю дорогу смеяться с подружками, покуда ребята дурачатся. Ей хотелось сидеть в дамском седле на карусельной лошади и чтобы рядом стоял симпатичный парень и обнимал ее за талию, притворяясь, что, стоит ему отпустить ее, она упадет. Милочка Мэгги закрыла глаза и представила себе эту сцену: смесь карусельной музыки, криков уличных зазывал, гула праздных голосов, смеха и шума прибоя. Запахи горячей кукурузы, сахарной ваты и яблок в карамели на палочке, а поверх всего – крепко просоленный запах моря. И легкий ветерок, и вращение карусели, от которого волосы развевались у нее за спиной, и сладостное усилие дотянуться до золотистого кольца[25]25
  В конце XIX – начале XX века карусели в США в качестве дополнительного развлечения часто оборудовались железными и латунными кольцами. Латунных колец было мало, и сумевший схватить именно латунное кольцо мог прокатиться на карусели еще раз бесплатно.


[Закрыть], и молодой красавец, смотрящий на нее с улыбкой, и его рука, непроизвольно сжимавшая ее талию еще крепче всякий раз, когда лошадь поднималась вверх…

Вот что вдруг пригрезилось Милочке Мэгги. Она снова закрыла глаза, чтобы увидеть действительность. Каждый день она вставала в семь утра, чтобы приготовить отцу завтрак. Делала работу по дому. Комнат было немного, мебели – тоже. Через час у нее уже все сверкало чистотой. Поход за покупками она растягивала, насколько могла. Лавочники были ее единственным кругом общения. К десяти утра вся работа была сделана – оставалось только приготовить простой обед на себя с ребенком и простой ужин на всех троих. Дни и вечера растягивались в бесконечность.

Милочка Мэгги мыла волосы, полировала ногти, перестирывала одежду, которая и так была чистой, гладила то, что не нуждалось в глажке, и делала сдельную работу, когда та у нее была. В хорошую погоду она возила Денни в парк, сначала обходя квартал и спрашивая соседок, у которых были дети дошкольного возраста, позволения взять тех с собой за компанию с Денни. Обычно в парк с ними отправлялись трое-четверо малышей.

Но всего этого было недостаточно. Милочка Мэгги была крепкой и здоровой, полной жизненных сил. Ей хотелось трудиться вовсю. Ей хотелось бывать в разных местах. Ей хотелось иметь друзей своего возраста. Ей хотелось разговаривать и смеяться с молодыми людьми. Ей хотелось работать на фабрике или в магазине – отмерять ткань или упаковывать тарелки. Больше всего ей хотелось «бывать на людях».

Милочка Мэгги вспомнила про Анни Вернахт. Когда Гас рассказал ей о своей жене, Милочке Мэгги подумалось, как чудесно было бы подружиться с Анни, заходить к ней на чашку кофе и кусок пирога. И Гас сказал, что Анни могла бы посидеть с Денни… Милочка Мэгги решила, что за каждый час, проведенный Анни с Денни, пока она, Милочка Мэгги, развлекается, она будет сидеть с Анниными детьми по три часа.

Но отец не разрешил Милочке Мэгги ходить к Вернахтам. Вот и все.

Молодой человек со второго этажа застучал каблуками, спускаясь по крыльцу. Он коснулся полей своей шляпы и заметил, какой хороший выдался вечер. Милочка Мэгги согласилась с ним и тут же отвернулась, на случай, если отец наблюдал за ними через окно.

Укладывая Денни спать, Милочка Мэгги решилась. Она пойдет в гости к Анни Вернахт, а отцу ничего не скажет.

В следующее воскресенье после обеда Милочка Мэгги нарядила Денни в самый красивый комбинезончик, пригладила ему волосы, принарядилась сама и сказала отцу, что идет прогуляться и вернется вовремя, чтобы приготовить ужин. Тот проворчал что-то себе под нос, не отрываясь от газеты.

* * *

– Заходите! Заходите! – прогудел Гас. – Вот моя Анни.

Он схватил шляпу.

– Пойду пройдусь до Яновой сигарной лавки, оставлю дам беседовать о своих женских делах.

И ушел.

Анни была гостеприимна, но озадачена. Гас по мужскому обыкновению позабыл сообщить жене, что пригласил Милочку Мэгги в гости. На самом деле он вообще ничего не сказал ей о девушке.

Анни улыбнулась. Милочка Мэгги улыбнулась.

– Садитесь, – предложила Анни.

В комнате было опрятно, тепло и тихо. Мальчик, Джеймси, прислонился к материнскому колену. Малышка Тереза спала у матери на руках. Еще один ребенок, готовый вот-вот родиться, спокойно лежал в материнском лоне.

Деннис заерзал, пытаясь слезть с рук сестры.

– Можно опустить его на пол?

– Конечно, можно.

Милочка Мэгги опустила Денни на пол. Тот нетвердым шагом суматошно обежал комнату, потом заполз под стол и, устроившись поудобнее, уснул. И проспал все время, пока они были в гостях.

– Как его зовут? – спросил Джеймси.

– Ш-ш-ш! – сказала Анни. Она улыбнулась Милочке Мэгги: – Меня зовут Анни.

Девушка улыбнулась в ответ.

– Я знаю.

– А вас?

Гас забыл сказать жене, как зовут ее гостью.

– Я – Маргарет Мур. Все зовут меня Милочка Мэгги.

Они снова обменялись улыбками. Девушка сидела, сложив руки на коленях и ждала первых проявлений дружбы. Анни думала, как бы потактичнее спросить у своей юной гостьи, в чем заключалась цель ее визита. Она прокашлялась:

– Вы слишком молоды, чтобы быть матерью.

– О, это мой брат. Моя мать умерла, когда он родился.

– Мне кажется, я иногда видела ее на улице. Кто-то из знакомых рассказывал, что она ждала ребенка. А ваш отец – метельщик?

– Да. Дворник. Он сейчас дома.

– У него хорошая работа. Надежная. А мой муж делает кресла-качалки.

– Я знаю. Мистер Ван-Клис рассказывал.