Текст книги "Горчичное зерно. Комментарии к пятому Евангелию от св. Фомы"

Глава 6
Нелепо! Не верится!

Беседа шестая

Иисус сказал:

Царствие подобно пастуху,

у которого сто овец.

Одна из них, самая большая, заблудилась.

Он оставил девяносто девять

и стал искать одну, пока не нашел ее.

После того как он потрудился, он сказал овце:

Я люблю тебя больше, чем девяносто девять.

Одна из самых волнующих загадок – что будет с грешниками, с заблудшими душами? Как Божественное поступит с ними? Наказывают ли грешников? Существует ли ад? Священники в один голос твердят, что грешников сбросят в преисподнюю на вечные муки. Но разве Бог может кого-то наказывать? Разве он не сострадателен? И если сам Бог не умеет прощать, то кто умеет?

На эти вопросы давали разные ответы, но ответ Иисуса звучит прекраснее всего. Однако прежде чем говорить о нем, придется разобраться в других вопросах – нужна определенная подготовка.

Когда мы кого-то наказываем, у нас находится целая куча оправданий, но подлинные причины в другом. Не забывайте, что доводы и причины – разные вещи. Допустим, ты – отец или мать, а твой ребенок сделал что-то такое, чего ты не одобряешь. И тут не важно, хорошо или плохо он поступил. Кто знает, что хорошо, а что плохо? Важно то, что ты это не одобряешь, – и поступок сразу становится дурным. Может, он и в самом деле плохой, может, нет, дело не в этом – правильно то, что тебе нравится. В конечном счете, все зависит от твоего одобрения.

И когда ребенок сбивается с пути, когда он совершает что-то плохое – на твой взгляд, плохое, – ты его наказываешь. Главная же причина в другом: он тебя не послушался. Хорошее, плохое – не это важно, главное, что он задел твое самолюбие. Ребенок пошел против твоей воли, попытался настоять на своем. Он сказал «нет» тебе, отцу, власти, хозяину – и ты его наказываешь. Причина только в том, что задето твое самолюбие, а наказание – что-то вроде мести.

Доводы, оправдания – это совсем другое. Ты просто доказываешь себе, что ребенок дурно поступил, а нужно вести себя хорошо. А как этого добиться, если не наказанием? Наказывать приходится, чтобы ребенок был послушным, а вознаграждать – когда он покорен. Это и есть условие правильной жизни. Но это оправдание, ты убеждаешь в этом собственный рассудок, хотя настоящая подсознательная причина в другом.

Подсознательная причина совершенно иная: ребенка нужно поставить на место, нужно напомнить ему, кто тут главный, а кто – подчиненный. Только ты вправе решать, что хорошо или плохо, только ты вправе давать указания. Ребенку нельзя давать воли, он – твоя собственность, ты его хозяин. И за любое неповиновение он должен страдать.

Если спросить психологов, они тоже скажут, что в любых поступках важно различать логические обоснования и подлинные причины. Рациональные доводы – штука хитрая. Они для того и нужны, чтобы скрывать подлинные причины и выдавать правдоподобную на первый взгляд ложь. И такое бывает не только между родителями и детьми. То же самое происходит между обществом и отдельными людьми, сбившимися с праведного пути. Для того и строят тюрьмы, для того и пишут законы – это месть, месть общества независимой личности.

Общество не терпит бунтарей, ведь те грозят разрушить установленный порядок. Взгляды мятежника часто очень правильные. Афины в свое время не могли стерпеть Сократа, и не потому, что он говорил неправду, – он-то как раз говорил все правильно, – но общество не могло это стерпеть, иначе рисковало погибнуть, весь утвержденный порядок покатился бы псу под хвост. Общество просто развалилось бы. И Сократа пришлось принести в жертву обществу.

А Иисуса распяли – и не потому, что он что-то не так говорил. На свете никогда еще не произносили таких правдивых слов, но его казнили во имя сбережения общества, потому что слова и деяния Иисуса были слишком опасны.

Общество не потерпит угрозы и непременно накажет непослушных. И у него есть куча оправданий: говорят, что наказания идут на благо всем – и самому провинившемуся. Никто, впрочем, не уточняет, какое благо это принесло и кому именно. Преступников наказывают уже несколько тысячелетий, хотя никто не задумывается, исправляются ли преступники благодаря наказанию. Но преступность растет, тюрем нужно все больше, в них толпы заключенных. Чем больше законов, тем больше преступников. Чем больше судов, тем больше приговоров. Итог совершенно нелепый: преступность неуклонно растет.

В чем же дело? Преступник тоже чувствует, что общество просто оправдывается и наказывает его не за дурные поступки, а за то, что он попался. И у него появляются свои логические рассуждения: в следующий раз нужно быть умнее, хитрее и скрытнее, вот и все. На этот раз он попался, потому что чего-то не учел. Тут не важно, что он дурно поступает. На этот раз умнее оказалось общество, но мы еще посмотрим… теперь преступник сам себе хочет доказать, что он сообразительнее, умнее и хитрее, теперь-то его не поймают. Преступник всегда считает, что наказали его не за сам поступок, а за то, что он дал себя поймать. Наказание учит его только одному: нельзя больше попадаться.

И когда заключенный отмотал свой срок, из тюрьмы выходит еще более опытный преступник: он жил рядом с матерыми рецидивистами, он многому у них научился, ведь их куда чаще наказывали, они куда больше страдали – ведь попались все-таки! – но придумали целую кучу способов обманывать людей. В тюрьме собирают тех, кто прошел огромный путь преступлений. Жизнь рядом с ними, труд рядом с ними, учеба у них дает новичку очень много – он учится, как совершить преступление и не попасться в лапы закона. И он становится еще опаснее.

Наказание никого не останавливает, но общество продолжает считать, что правосудие помогает бороться с дурными поступками. Ошибаются и законы, и преступники: на самом-то деле общество просто мстит бунтарям. А преступник – он тоже все знает, ведь одно самолюбие легко понимает язык другого, пусть даже и неосознанно. И преступник тоже думает: «Ну ладно, в свое время я тоже отомщу, дайте срок». Это столкновение самолюбий – самолюбий преступника и общества.

Но разве Бог такой? Разве он похож на наше правосудие, наши суды, наших отцов и начальников? Неужели он так же жесток, как и общество? Неужели в глубине души Бог так же самолюбив, как мы? Мстит ли он нам за непокорность? Наказывает ли нас? Если так, то что в нем божественного – он, оказывается, обычный человек.

Это один из важнейших вопросов: что делает Бог с грешниками, сбившимися с пути праведного? Добр ли он к ним? От ответа многое зависит. Если он хочет быть беспристрастным, то не может сострадать – справедливость и сочувствие несовместимы. Сострадание означает умение прощать несмотря ни на что, но это не справедливость…

Один святой всю жизнь ревностно молился и ни разу не согрешил. Больше всего он боялся преступить черту – он жил в своем мирке, самодельной тюрьме. Он никогда не делал ничего дурного, был праведником, не позволял себе ни малейшей чувственной утехи, был настоящим аскетом. А рядом жил другой человек – он потакал всем своим желаниям, делал, что в голову взбредет, шел туда, куда вели его чувства, наслаждался всеми радостями жизни. Он много чего натворил, много нагрешил – и оба они попали в рай, оба были приближены к Богу.

Что же получается? Не наградить праведного и не наказать грешника – это как-то нечестно. Если наградить обоих, тоже будет несправедливо, ведь тогда святой подумает: «Я так старался, а все без толку». Если грешник получает то же самое, что и святой, то какой смысл быть праведником? Все усилия напрасны. В этом случае Бог сострадателен, но совершенно несправедлив.

Если же он справедлив, арифметика проста: грешника накажут, святого наградят. Но тогда Бог лишен сострадания – это обычный человек, он поневоле жесток, ведь без жестокости нет справедливости. Справедливому приходится жить умом, а не сердцем.

У судьи не должно быть сердца, иначе приговор не будет справедливым. Он не должен испытывать к обвиняемому никакого сочувствия – доброта станет помехой для правосудия. Справедливый человек должен вести себя как вычислительная машина. От него остается одна голова, набитая законами, вознаграждениями и наказаниями, – сердце только помешает, чувствами тут руководствоваться нельзя. Судья должен быть бесчувственным, бездушным сторонним наблюдателем. В общем, все очень сложно, ведь нам веками твердят, что Бог одновременно и добр – и справедлив. Он милостив, он любит нас – но при этом и справедлив. Возникает парадокс, противоречие – как его разрешить?

Иисус дал ответ, прекрасный ответ. Давайте разберемся в смысле сказанного. Это непросто, так как расходится с нашими предрассудками и привычными убеждениями. Иисус вообще не верит в наказание. Такие, как Иисус, не могут верить в пользу наказания, ведь любое наказание – это, по существу, месть. Будда, Кришна, Иисус не верят в наказание и потому с готовностью отбрасывают веру в то, будто Бог справедлив. Куда важнее сберечь другую его черту – сострадательность. Справедливость – это чисто человеческий идеал, а сострадание – свойство божественное. Справедливость всегда ставит какие-то условия: «Поступай так – и получишь то-то. Так не делай, иначе лишишься того-то». Но сострадание условий не ставит.

Бог сострадателен. И для того, чтобы понять это, начнем с грешника…

Иисус сказал:

Царствие подобно пастуху,

у которого сто овец.

Одна из них, самая большая, заблудилась.

Он оставил девяносто девять

и стал искать одну, пока не нашел ее.

После того как он потрудился, он сказал овце:

Я люблю тебя больше, чем девяносто девять.

Нелепо, не верится! Но это правда. Постарайтесь вникнуть в смысл: Царство Божье «…подобно пастуху, у которого сто овец. Одна из них, самая большая, заблудилась». Так и бывает – от стада отбиваются лучшие.

Если у тебя пятеро детей, то именно лучший из них не слушается, именно лучший пытается заявить о своих правах. Остальные всегда покорны, а лучший бунтует, потому что он умнее других. Разумность всегда мятежна: чем больше ума, тем сильнее бунт. А те, кто не бунтуют, кто вечно говорят «да», считай что мертвы – родителям с ними, конечно, легче, но в таких детях нет жизни. Они послушны не потому, что любят отца, – они просто слабые, запуганные, несамостоятельные, они не умеют за себя постоять. Это бессильные слабаки.

Поглядите вокруг: почти все, кого считают хорошими, на самом деле просто слабаки. Их доброта – не от силы, а от слабости. Они потому и хорошие, что не осмеливаются быть плохими. Но что толку в доброте от слабости? Доброта должна быть следствием силы, только тогда она по-настоящему хороша, тогда в ней есть жизнь, полнокровная жизнь.

И потому святость величественна, когда праведником становится грешник. Если же обычный человек праведен от своей слабости, такая святость бледна и мертва, безжизненна. Святым можно стать и от бессилия – но помните, что при этом много теряешь. Нужно быть святым от силы – только так. Тот, кто добр потому, что не способен быть злым, – не такой уж хороший. Стоит ему стать сильнее, как он начнет поступать дурно. Дайте ему власть – и он тут же изменится к худшему.

Так случилось и в этой стране: у Ганди было много последователей, но их доброта объяснялась, похоже, только бессилием. Они были хорошими, пока не дорвались до власти, но потом, когда начали править страной, резко переменились. Власть их испортила.

Может ли власть изменить сильного человека? Никогда, ведь он и так силен. Если бы власть могла его изменить, он и так изменился бы от собственной силы. Власть портит только слабаков, чья доброта – от бессилия. Лорд Актон говорил: «Власть портит – и портит окончательно!» Я бы, впрочем, добавил одно условие, так как слова Актона слишком категоричны. На самом деле так бывает не всегда. Власть портит, если человек добр от слабости; если же его доброта – от силы, никакая власть его не изменит. Разве она может испортить, если ты и без нее многое понял, если у тебя и так была сила? Но определить, откуда в человеке доброта, очень трудно…

Если ты не воруешь только потому, что боишься тюрьмы, то станешь вором в тот самый день, когда убедишься, что тебя не поймают. Ты начнешь воровать, если будешь уверен, что никто не заметит. Сейчас тебя удерживает от воровства только страх. Ты никого не убиваешь только потому, что боишься наказания. Но если появится верный шанс убить врага незаметно, без риска разоблачения, ты непременно это сделаешь. И это значит, что твоя доброта – от слабости.

Да и как слабости вызвать настоящую доброту? Доброта требует огромной энергии. Запомните: доброта – это роскошь, святость – это роскошь, они приходят от изобилия. Делиться с другими начинаешь, когда энергии слишком много, когда она льется через край. Ты никого не станешь использовать – нет нужды. И тогда ты можешь отдавать от всей души – энергии так много, что ее все равно не удержать. Тебе приятно делиться собой и отказываться от себя, тебе нравится выбрасывать лишнее и дарить свою жизнь другим.

Когда у тебя чего-то в избытке, делиться приятно. Есть такой закон: жалко того, что на самом деле не твое. Свое никогда не жалко. Ты владеешь чем-то, только если способен с легкостью с этим расстаться. А если тебе жалко, это верный знак глубинного страха: ты боишься, что на самом деле это тебе не принадлежит. В душе ты сознаешь, что это не твое, что рано или поздно это отберут. Именно поэтому тебе жалко это отдать. И только умение делиться своей любовью означает, что любишь по-настоящему. Только умение отдавать свою жизнь показывает, что ты действительно жив. Иначе правды не узнать.

У многих доброта вызвана слабостью. Но это лишь видимость, фальшивая монета – такой же обман, как искусственные, пластмассовые цветы. Деревья цветут лишь потому, что их переполняет избыток энергии. Цветы – это роскошь, и дерево цветет, только когда может себе это позволить. Если ему не давать достаточно влаги и удобрений, если почва бедна тем, что необходимо для роста, будет листва, но цветки не появятся.

Есть определенный порядок: высшее появляется только после того, как на него хватает энергии. Когда живешь впроголодь, первой пропадает острота ума, потому что это – цветок. В бедных странах люди нищи не столько телом, сколько умом. В бедной стране меньше умных людей, потому что ум – это цветок. Энергия поднимется выше только после того, как удовлетворены все телесные нужды. Пока тело лишено самого необходимого, вся энергия уходит на его потребности. Сначала нужно сберечь основы. Прежде всего нужно питать корни. Без корней цветение невозможно – если человек лишится тела, то где будет жить разум? Но сострадание куда выше ума, а медитация – еще выше…

Будда и Махавира появились в Индии, когда страна была богата. С тех пор было немало так называемых «святых» – но ни одного, равного Будде. Иначе и быть не могло, ведь цветение возможно только при избытке, излишке энергии – только тогда энергия начинает наслаждаться собой! И когда она резвится, когда вертится в самой себе, тогда и возникает внутренний круговорот. Энергия становится медитацией, на свет появляется Будда, рождается блаженство.

Не поливайте дерево – и первыми исчезнут цветки, затем увянут листья, потом умрут ветви, а корни погибнут последними, ведь до тех пор, пока есть корни, дерево все еще может снова расцвести. Поэтому дерево прежде всего бережет свои корни. Корни – низшая часть, но именно низшее и нужно защищать, потому что это опора. И когда пройдет засуха, когда прольются дожди и появится влага, корни впитают ее – и на дереве вновь появится листва, а потом и цветки. Точно так же устроен и человек.

Добрым нужно быть от силы, а не от слабости… И я не говорю, что лучше быть плохим, ведь бессильный и плохим не станет. Дурному, как и хорошему, нужна энергия. Без энергии нельзя стать даже плохим и злым, без энергии нельзя быть хорошим – ведь и добро, и зло действительно существуют. Как можно быть каким-то без энергии? Можно разве что прикрыться лживой маской: на самом деле ты никакой, ты лишь видимость, фасад, обман, призрак, а не настоящий человек. И все, что ты делаешь, тоже призрачно. Так и получается: ты лишь прикидываешься добрым, притворяешься праведным. И ты считаешь себя святым не потому, что достиг Божественности, а лишь потому, что не делаешь ничего дурного.

Когда дотягиваешься до Божественного, это – достижение, подвиг жизнеутверждающей энергии. Ты становишься богоподобным, после чего Божественность дается тебе без усилий – все идет само собой. Можно бороться с дурным в себе, но это отрицающая энергия. Когда борешься с чем-то, в тебе есть желание. Соблазн согрешить равносилен поступку – нет никакой разницы. Вот чем грех отличается от преступления.

Преступление – это сам поступок. Пока задумываешь преступление, ни один суд не вправе тебя наказать, ведь суды не властны над умом, они приговаривают только тело, а преступление – это поступок. Я могу втайне мечтать уничтожить весь мир, но ни один суд не накажет меня только за то, что я об этом подумываю. Я могу даже признаться в своих замыслах, но, пока я никого не убил, в этом нет никакого преступления. Мысли еще не стали делом. Поступки – вот чем занимается правосудие, а мысли его не касаются. Вот в чем разница между преступлением и грехом.

Грех – не только в делах, но и в мыслях. Мысль – это зачаток, и не так уж важно, перерастет мысль в дело или нет. Если дурная мысль станет делом, можно говорить о преступлении. Но само появление такой мысли – уже грех. Для Божественного ты уже преступник, заблудшая душа. Однако нужно понять и другую истину, пусть она и трудна для понимания: заблудшие овцы всегда сильнее тех, кто не сходит с тропы.

С пути всегда сбиваются лучшие. Зайдите в психушку, и сами увидите: с ума сходят самые умные. Вспомним последние семьдесят лет нашего века: с ума сходили самые лучшие. Посредственность с ума не сходит. Ницше, один из умнейших людей на свете, сошел с ума. Он просто не мог избежать безумия – слишком много энергии. У него было столько энергии, что не удержать, она переполнила его, захлестнула с головой. Это был не мелкий ручеек, Ницше просто не мог сдержать бурный, океанический поток своей энергии. Ницше, Нижинский – все они сошли с ума. Вспомните минувшие семьдесят лет, и вы сами поймете, что с ума сходили сливки человечества, самые лучшие, незаурядные.

Это кажется нелепым: с ума сходят гении, а не посредственности. Но почему заурядный человек не теряет рассудка? У него нет лишней энергии. Ребенок становится трудным, когда его переполняет энергия – и он начинает выдумывать то одно, то другое. Только бессильное дитя будет тихо сидеть в уголке. Ему достаточно сказать: «Повторяй “Рама, Рама”» – и он будет повторять, стоит лишь сунуть ему четки. Но по-настоящему живой ребенок отшвырнет ваши четки и скажет: «Что за глупости! Я хочу играть, лазать по деревьям. Я хочу действовать!»

Жизнь – это энергия. Только вялый, обескровленный ум не сходит с проторенной дороги. Он просто не может себе этого позволить: слишком много энергии нужно, чтобы подойти к самому краю бездны. Но именно те, кто сбиваются с пути, становятся позже буддами – если, конечно, удастся найти их в чаще. Если бы Ницше начал медитировать, он стал бы буддой. Раз у него хватило сил на безумие, то хватило бы сил и на просветленность – энергии столько же, достаточно лишь изменить ее направленность. Если потенциальный будда не становится буддой, то просто сходит с ума – куда еще можно деть избыток энергии? Если у энергии нет возможности созидать, она разрушает. Зайдите в любой сумасшедший дом: там собраны самые умные люди. Они потеряли рассудок именно потому, что незаурядны. Они безумны, потому что сумели заглянуть дальше вас, уйти глубже вас. И, заглянув туда, в глубину, они утратили все иллюзии…

Жизнь так загадочна именно потому, что, когда заглядываешь в нее поглубже, очень трудно сберечь здравый рассудок. Одни остаются в своем уме потому, что ничего не видят. Психологи говорят, что люди замечают лишь пару процентов жизни, а оставшиеся девяносто восемь процентов скрыты. И если бы вы начали замечать их, восприятие захлестнуло бы вас, а такого потока не выдержать – и вы просто сошли бы с ума, впали бы в исступление.

Некоторые психологи, серьезно изучавшие безумие, – такие, например, как доктор Ланг, – наткнулись на любопытные факты. Один из них вот в чем заключается: с ума сходят лучшие, а преступниками становятся самые мятежные. Обернись жизнь иначе, они могли бы стать великими святыми. Ничего удивительного, что Вальмики стал святым, ведь прежде он был дакойт, разбойник. Он жил убийствами и грабежом. Но из-за одного случая все изменилось, и он стал просветленным.

Однажды по дороге шел просветленный, и Вальмики, отъявленный убийца и разбойник, набросился на него. «Чего ты хочешь?» – спросил просветленный.

«Обобрать тебя до нитки, вот чего!» – заявил Вальмики.

И просветленный сказал: «Я буду только рад, если у тебя получится. У меня есть внутренние сокровища – найди их и забери, если сможешь».

Вальмики ничего не понял, но сказал: «Внутреннее меня не интересует. Мне нужны обычные вещи».

«Какой от них толк? – спросил просветленный. – Зачем они тебе?»

«Я забочусь о своей родне. Нужно кормить мать, жену и детей. Они умрут с голоду, если я перестану грабить. А ничего другого я делать не умею», – ответил Вальмики.

Тогда просветленный сказал: «Привяжи меня к дереву, чтобы я не убежал. Сходи домой и признайся матери, жене и детям, что грешишь ради них. Спроси, готовы ли они разделить с тобой наказание. Готовы ли они быть рядом с тобой, когда ты предстанешь перед Богом на последнем суде?»

И Вальмики первый раз в жизни задумался. «Пожалуй, ты прав. Пойду и спрошу их», – согласился он.

Он прибежал домой, задал этот вопрос жене, и та ответила: «Почему меня должны карать из-за тебя? Я-то ничего плохого не сделала. Твои поступки – на твоей совести».

Мать сказала ему: «Почему я должна за тебя отвечать? Я – твоя мать, и помогать мне – твой долг. Я знать не знаю, откуда берутся деньги на еду, это твоя забота».

Никто не хотел отвечать за его грехи, и Вальмики мгновенно изменился. Он вернулся к дереву, упал к ногам просветленного и сказал: «Прошу тебя, отдай мне внутренние сокровища, обычные ценности меня уже не волнуют. Позволь мне ограбить твою душу. Я понял, насколько я одинок. Только я в ответе за свои поступки, никто другой не обязан за них отвечать. Я родился в одиночестве, в одиночестве и умру. Что бы я ни сделал, только мне за это отвечать – и никому другому. И теперь я хочу понять, кто я. С прошлым покончено! Хватит разбойничать!» Вальмики изменился прямо на глазах.

То же самое случилось и с Буддой.

Один человек, убийца, был на грани безумия. Он поклялся убить тысячу человек, не меньше. Так он решил отомстить обществу, которое с ним дурно обошлось. Он поклялся отомстить и убить ровно тысячу людей. Каждой жертве он отсекал палец и нанизывал его на четки, висевшие на шее. Тысяча пальцев! Его так и прозвали: Ангулимала, «человек с четками из пальцев».

Он убил девятьсот девяносто девять человек. Люди дрожали от страха. Стоило пройти слуху, что где-то появился Ангулимала, как в тех местах жизнь замирала. Из-за этого убийца никак не мог найти последнюю, тысячную жертву – ему оставалось убить одного-единственного человека.

Однажды Будда шел по лесу. В окрестных деревнях его предупреждали: «Не ходи в лес! Там бродит Ангулимала, безумный убийца! От него не откупишься – он просто убивает, и ему все равно, будда ты или нет. Не ходи туда! Есть другая дорога, иди лучше по ней, только не через этот лес!»

А Будда сказал: «Если не пойду я, то кто пойдет? Он ищет последнюю жертву, так пусть лучше ею стану я».

Ангулимала почти исполнил свой обет. Он был человеком сильным, энергичным, ведь он выступил против общества. Последнее убийство – и число его жертв составит ровно тысячу. Его боялись даже цари и полководцы, его боялись правительство, судьи и полиция. Никто ничего не мог поделать. Но Будда сказал: «Он – тоже человек, я ему нужен, так что придется рискнуть. Либо он убьет меня, либо я его». Потому что именно это делают будды: ставят на кон свою жизнь. И Будда пошел в лес. Даже самые верные ученики, которые клялись, что никогда его не оставят, потихоньку отставали – на дороге было слишком опасно!

К тому времени как Будда взошел на холм, где сидел на камне Ангулимала, никого позади не осталось, Будда был один. Все ученики словно испарились. Ангулимала поглядел на этого невинного незнакомца – Будда был так похож на дитя, он был так прекрасен, что даже убийца почувствовал угрызения совести. «Похоже, этот парень даже не сознает, кто я. Он, видно, не знает, что тут никто не ходит», – подумал разбойник. Будда был так красив, так невинен, что даже Ангулимала подумал: «Негоже его убивать. Оставлю его в живых, еще успеется».

А вслух он сказал: «Уходи! Разворачивайся и иди своей дорогой! Ни шагу ближе! Я – Ангулимала, у меня на шее девятьсот девяносто девять пальцев, остался только один. Ради своей клятвы я готов убить даже собственную мать, если она тут вдруг появится. Не подходи ближе, я слишком опасен! Я ни в бога, ни в черта не верю. Мне плевать, кто ты такой. Может, добрый монах, пусть даже великий святой – мне все равно! Меня волнует только последний палец, а твои пальцы ничуть не хуже других, так что не подходи ближе, не то убью». Но Будда шел как ни в чем не бывало.

И Ангулимала подумал: «Он то ли глухой, то ли сумасшедший!» Он снова воскликнул: «Стой! Ни шагу дальше!»

А Будда сказал: «Я давно уже застыл на месте. Я не двигаюсь, Ангулимала, это ты идешь ко мне. Я давно стою на одном месте. Мое движение прекратилось после того, как исчезли все желания. А когда нет желаний, нет и движения. У меня нет цели, я уже достиг своей цели, куда же мне идти? Нет, это ты идешь ко мне, а я говорю: “Стой, не приближайся!”»

Сидевший на камне Ангулимала расхохотался. «Ты и вправду безумен! – воскликнул он. – Я сижу тут, а ты твердишь, будто я к тебе иду. Ты идешь, но уверяешь, что застыл на месте. Ты то ли дурень, то ли безумец – я уж и не знаю, кто из них».

Будда подошел ближе и сказал: «Я слышал, тебе нужен еще один палец. Во всем, что касается этого тела, моя цель достигнута. Тело мне не нужно. Когда я умру, его все равно сожгут, так что оно не нужно никому. Оно нужно разве что тебе, ведь ты должен исполнить свой обет. Отрежь мне палец, отрежь хоть голову. Я для того и пришел: это единственное, на что еще может сгодиться мое тело, иначе его просто сожгут».

Ангулимала сказал: «Что ты несешь? А я-то считал себя единственным здешним психом. Сдается мне, ты что-то задумал. Учти, я опасный тип и могу убить тебя в любую секунду!»

«Прежде чем убьешь меня, исполни мою последнюю просьбу, – сказал Будда. – Воля умирающего свята. Ну-ка сруби вот эту ветку». Ангулимала вынул меч и отсек большую ветвь дерева. «А теперь прикрепи ее назад», – попросил Будда.

«Я все понял: ты и вправду безумен, – воскликнул Ангулимала. – Ветку можно срубить, но назад ее не вернешь!»

Но Будда рассмеялся и сказал: «Если ты умеешь только разрушать, а создавать не можешь, не стоит ничего губить. Разрушать могут и дети, в этом нет никакой доблести. Даже ребенок способен сломать ветку, но только великий может вернуть ее назад. Но если ты не в силах прикрепить ветку назад к дереву, то разве имеешь право отсекать головы людям? Не задумывался?»

Ангулимала закрыл глаза, рухнул к ногам Будды и вскричал: «Укажи мне путь!» Говорят, он достиг просветления в тот самый миг.

На следующий день Ангулимала уже был нищим, бхикху, буддийским нищим монахом. И он пошел в город просить милостыни. Все двери были заперты, ставни закрыты. Люди боялись разбойника и говорили, что он по-прежнему опасен. Пусть он и стал нищим, но доверять ему все равно нельзя. Никто и носу на улицу не высовывал. И когда Ангулимала стучал в двери, никто не открывал, никто не давал ему еды. Зачем рисковать? Люди выглядывали из окон и бросали в бывшего разбойника камнями, ведь он убил девятьсот девяносто девять жителей этого города. Почти каждая семья потеряла кого-то из родных, и потому в него швыряли камни.

Ангулимала упал, по его телу струилась кровь, он весь был изранен. И тут появился Будда с учениками. «Смотрите! – воскликнул Будда. – Ангулимала, ты жив?»

Ангулимала открыл глаза и прошептал: «Я так тебе благодарен! Они могут уничтожить мое тело, но меня не погубят. Я только сейчас это понял, хотя сам всю жизнь убивал».

«Ангулимала достиг просветления, – возвестил Будда. – Он стал брамином, познавшим Брахму!»

Если энергия есть, это может случиться за один миг. Если энергии нет, достичь просветления очень трудно. Вся йога посвящена тому, как вырабатывать все больше энергии. В этом вся тантра: нужно создать столько энергии, чтобы она захлестнула тебя, как потоп. Только тогда можно стать хорошим или плохим…

Иисус говорит:

Одна из них, самая большая, заблудилась.

Заблудиться могут только самые большие, самые великие. Грешники – самые сильные люди на свете. Они, конечно, творят зло, но в любой миг могут стать святыми. Святые прекрасны, но и грешники прекрасны – а все остальные, кто посередине, уродливы… Бессилие – вот что уродливее всего. Хуже всего, когда у тебя нет энергии, когда ты мертв при жизни, когда ты похож на труп, когда ты еле переставляешь ноги или тебя волокут другие…

Но почему с пути сбиваются именно лучшие, величайшие? Нужно понять один секрет роста: прежде всего нужно сделать свое эго сильным. Пока не сделаешь эго сильным, от него не избавиться. Кажется странным, но так уж все устроено. Первым делом нужно сделать свое эго сильным, только тогда сможешь его отбросить. Пока эго слабенькое, от него не избавишься. Как можно избавиться от того, чего почти нет вообще?

Богач-то может отказаться от сбережений – а нищему от чего отказываться? У него и так ничего нет. Большой ученый может отказаться от знаний, но что делать заурядному человеку? Он и так ничего не знает. Знания можно позабыть, когда есть что забывать. Только знающий может постичь свое неведение и смириться с ним. Но, если ты ничего не знаешь, от чего тебе отказываться?

Сократ сказал: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Вот она, вторая сторона: он знал так много, что постиг бессмысленность знаний. Но это мог понять только Сократ. Чтобы понять это, нужно вначале развить свой ум, накопить знания, усилить свое эго. Этим занимаются в первой половине жизни. Отказаться от богатства можно, только если его имеешь, – вот в чем вся разница.