Текст книги "Человек из бутылки"

Я росла, окруженная заботой и вниманием, я купалась в родительской любви.

Долгими зимними ночами северные ветра рассказывали мне сказки.

Я познавала мир в непрекращающихся путешествиях, мои первые шаги принадлежат влажному океанскому песку, первые слова навсегда поглотили горы, первая улыбка отпечаталась в лучах заката древнего полуразрушенного города.

Они верили в чудо, трудно не верить, если ты сам создаёшь чудеса. Я будто слышу их голоса: «Милая, чудеса повсюду, присмотрись…, перед тобой всё богатство мира». Разумеется, в те минуты мы не стояли у входа в банк, или в хранилище, в те счастливые минуты мы, босые, с мокрыми от росы ступнями выглядывали Солнце…богатство мира вокруг нас, замрите и оглянитесь, прямо сейчас. Смотрите сердцем, оно умеет видеть, глаза лишь смотрят и навешивают на всё ярлыки.

Вечные романтики, скитальцы, мои добрые родители не знали сна и отдыха. Они любили.

Любовь – вот он – вечный двигатель. Учёные всего мира тщетно из года в год пытаются изобрести вечный двигатель. Не удивительно, что они терпят поражение раз за разом. Нельзя изобрести то, что давно существует.

Любовь – вот наш вечный двигатель. Любовь окрыляет, её сила безгранична, она поднимает с колен безнадёжно павших, Любовь низвергает отверженных, и они катятся в бездну отчаяния. Любовь никого не оставляет прежним.

Любовь жива. Она повсюду. Ищите это сокровище в своём сердце. Берегите любовь. Питайте её своими поступками, любовь не терпит пустых обещаний. Доверьтесь любви, она придаст вам сил. Для любви не существует преград. Для настоящей крепкой любви всё возможно. Избегайте подделок. Любите… Любите всем своим сердцем…

Пока мы любим – мы живы…пока мы любим.

Я не скучала, я не позволяла себе скучать. Скучают лишь по тому, что безнадёжно потеряно. Возможно ли потерять большую часть себя? Мне было важно знать их историю, в конце концов эта история отчасти принадлежала и мне. Каждый вечер, я прыгала в пропасть своих воспоминаний, в надежде вспомнить их лица, различить голоса. Я чувствовала себя другой, когда думала о них. Что-то во мне ликовало, когда я позволяла воспоминаниям заполнять пробелы разума, когда я позволяла себе уноситься далеко в прошлое, чтобы снова чувствовать эту силу, движущуюся во мне. Бесспорно, они передали мне знания, которые хранятся на пыльных полках моей памяти, знания, которые я одновременно хочу отыскать и боюсь. Все дело в том, что есть и другая я. Она смелее. Умнее, решительнее.

Письмо из бутылки:

«Город полон воспоминаний…они повсюду…в поношенных длинных пальто, безликие тени, выброшенные нами на свалку времени, воспоминания бродят по опустевшим улицам, случайно задевая прохожих…, оглянись вокруг, город полон воспоминаний.. которые беспощадно манят нас назад…в прошлое…»

Каждый раз когда Нина отправлялась в деревню – купить свежего молока, пополнить запасы душистого мыла, да и от души поболтать с местными, обсудить последние новости, это оборачивалось очередным скандалом.

Сегодня таким поводом послужила моя «писанина». Она яростно трясла передо мной знакомым исписанным листком.

«Все люди – вафельные стаканчики, они пусты, у них нет вкуса, и только когда умелая рука доверху наполняет стаканчик сладким, ванильным мороженным, посыпает тёртым шоколадом – вафельный стаканчик обретает смысл.

Мечты – то самое мороженное, они наполняют каждого из нас. Человек без мечты – пустой вафельный стаканчик. И лишь наполнившись мечтой, он обретает смысл.

Я живу мечтой. Эти два мира – реальный и мир моих грёз уже давно стёрли грань, разделяющую их. Мне всегда было о чём мечтать, я всегда твёрдо уверенна в том, что мечты сбываются, и неоднократно доказывала это самой себе и недоверчивым окружающим.

Иногда это было не просто. Люди, не имеющие мечты – жестоки. Они, во что бы то ни было, стремятся разрушить твою веру. Никогда не спорь с такими. Просто воплоти мечту в реальность. Преподнеси урок себе и другим.

Каждый решает сам, кем быть в этой жизни – вкусным, желанным мороженным или вафельным стаканчиком, человеком, живущим полной жизнью или закомплексованным живым трупом. Оглянитесь вокруг – таких – миллионы. Вы их узнаете, если послушаете о чём они говорят. Их разговоры полны недовольства. Они ругают всех, они не знают чувства благодарности. Это вафельные стаканчики, чёрствые и безвкусные».

– По-твоему все мы – черствые и безвкусные? По-твоему ты одна у нас особенная? Что такого особенного в девице твоего возраста, которая не умеет вести хозяйство? Тебе не помешает хорошая трепка, чтобы выбить из тебя все эти глупости, да твой Дед слишком слаб для этого.

Джек молча поднялся из кресла и одним быстрым рывком выхватил у Нины листок. Пробежавшись по нему, он посмотрел на меня.

– Собирай все свои принадлежности и тетради, я принесу чемодан.

Было позднее время, мы брели знакомой тропой, море безумствовало. Волны разбивались о скалистый берег у подножья Маяка, вздымаясь ввысь.

Море жестоко лишь во время шторма.

Джек отворил Маяк огромным медным ключом. Щелкнул выключатель, мы неторопливо поднимались по деревянным грубым ступеням, таща за собой набитый бумагой старый кожаный чемодан.

– Здесь ты сможешь делать все, что тебе вздумается, девочка моя. Большего я предложить не могу. Мне и за это перепадет, но я крепкий малый. Я почти перестал слышать издаваемый Ниной шум, в старости есть кое-какие плюсы. Это огонь камина, графин с виски и потеря слуха, особенно, если твое хозяйство ведет слишком болтливая женщина.

Он подмигнул мне и открыл боковую дверь глубокого синего цвета.

– Это комната Смотрителя. Теперь она твоя.

Джек поставил у дверей чемодан и вышел. Я огляделась.

Комната была большая, окно почти во всю стену выходило на море, с деревянного пола давным-давно слезла краска, грубые камни были выбелены известью. Потолок обрамляли огромные квадратные деревянные балки, посредине одиноко свисала лампа.

Я перетащила свой чемодан в угол и подошла к окну. Мои мысли не сдерживаемые никем и ничем наконец-то обрели полную свободу. Я думала о свете, о Маяке, о человеческой жестокости и доброте. Я не раз еще подумаю об этом.

Маяк – свет во тьме, порой я чувствую себя маяком, дарящим рассеянный свет, свет, идущий изнутри. Свет, состоящий из множества тёплых слов, соединённых с помощью любви.

Никто не бывает добрым от природы. Когда вы говорите о ком-то – природа наградила его добротой, вы намеренно лжёте себе и своим собеседникам. Никому это не дано. Быть добрым. Всё куда проще. Ты либо старательно взращиваешь на плодородных землях своей души доброту, заботишься о ней, питаешь её, наслаждаешься полученными результатами, либо позволяешь расти сорнякам, потому что тебе нет абсолютно никакого дела до садоводства.

Не пытайтесь ограничивать свой выбор и тем более не пытайтесь ограничивать выбор других. Выбор – безграничен. Выбирайте сердцем. Слушайте внутренний голос. Его шепот – верный ответ на поставленные вопросы.

Письмо из бутылки:

«Чтобы не сбиться с пути нужен ориентир, нечто такое, что ты никогда не упустишь из виду. Что-то, что будет видеть твоё сердце, не смотря на то, куда смотрят глаза.»

Будучи одинокой маленькой девочкой, я была очень внимательна, я смотрела и видела мир таковым, каким он есть на самом деле, не искаженным взрослым взглядом, проходящим через призму всевозможных убеждений, сиюминутного анализа и выводов, которые больше походят на приговор.

Нина не была жестокой, не буду лукавить, жестокость присутствовала в этой женщине, но не больше одной чайной ложки. Нина скорее жутко устала, устала от себя самой. А если растворить одну чайную ложку жестокости в полном, до краев, стакане усталости, смесь получится взрывоопасной. Ежедневные хлопоты являлись ее смыслом жизни, она боялась, что однажды они закончатся и что тогда? Что она станет делать, после восхода Солнца, чем заполнит новый день? Она ничего не умела, кроме как стирать, наводить чистоту, печь вкуснейшие пироги и ухаживать за садом и огородом. Нина не умела просто жить, прогулка была бесполезной тратой времени и здоровья, путешествия она считала «болтанием по миру и непомерным расточительством, что такого можно увидеть воочию, если по телевизору каждую субботу можно увидеть целый мир в различных шоу и деньги целы». Ее настораживало мое уединение, долгие часы отсутствия она воспринимала как неблагодарность и лень. Взрослея я все больше напоминала ей маму. А уж о ней у Нины сложилось не лучшее мнение. Странно, что Нина никогда ее не видела. Нина судила по разговорам, она была уверенна, что я «вся в нее».

Нину пугали все мои «фокусы», она боялась, что станут говорить другие. Жители маленькой прибрежной деревеньки не были снисходительны. Я выбивалась из разряда «обычных» детей. Нет, у меня не было «коровьих копыт» вместо ног и я не впадала в конвульсии, требуя немедленного вмешательства докторов или хорошей трепки, как говорили в деревне «у меня был странный взгляд, который смотрел дальше и видел больше, чем следует». В местной школе тоже шло не все гладко. Я не стану себя оправдывать, порой я была довольно упряма, для меня не существовало других голосов, кроме Ее, но вокруг были другие голоса, они настаивали на своем авторитете, на своей мудрости, голоса, жаждущие моего покорения, жаждущие власти надо мной, жаждущие повторения во мне. Не знаю, откуда я все это узнала.

Все, чего я хотела – оставаться собой. Другим было абсолютно все равно, лишь бы это «оставаться собой» не выходило за рамки нормальности. Я в очередной раз задала вопрос, кто и когда начертил эти самые рамки? Кто решил за нас всех?

Никто из них не давал ответа. Никто из них не знал ответа. Никто не задумывался над поставленными вопросами. Эти вопросы волновали, они вызывали бурю, чем глубже я ныряла в бездонные, словно море, просторы разума, тем больнее мне было по возвращению.

Время от времени я думала, насколько было бы легче, не будь у меня Ее. Когда Она умолкала, я все возвращалась в тот день, когда впервые услышала Ее. Все, что следовало сделать – включить погромче музыку и поступать так каждый раз, когда этот внутренний беспощадный голос звучал в моей голове.

Чтобы я чувствовала, если бы стала жить, как большинство? Если бы отказалась от своего собственного мнения, мыслей, что роились в голове, если бы перестала смотреть и видеть?

Все, чего я хотела, чтобы эта борьба прекратилась, с каждым новым днем я чувствовала себя выжатой, словно лимон, с помощью которого Нина предает меренге слегка кисловатый привкус, уставшей, словно одинокий рыбак, который в одиночку пережил страшный шторм. Когда силы мои иссякли, Она не позволила сдаться, она продолжила бой, благодаря ее силе я смогла быть собой еще некоторое время.

Письмо из бутылки:

«Подлинные мы всегда побеждаем. Всегда. Помни это, когда будешь в очередной раз капать свою ежедневную дозу лжи на лакомый кусочек сахара. Тот, кого ты спрятал однажды даст о себе знать в самый неподходящий момент. Подлинные мы всегда побеждаем. Поэтому статистические данные разводов имеют огромный скачок к сорока годам. Годам, когда ты осознаёшь, что половина пути, возможно её большая половина, уже пройдена. Годам, когда ты остро чувствуешь, что ты не на своём месте, но ещё острее ты чувствуешь возможность всё изменить. Если не сейчас, то, когда? Именно поэтому успешная карьера многих из нас летит ко всем чертям, удачные браки распадаются к всеобщему удивлению небезразличных. Это статистика. С ней не поспоришь. Потому что однажды ты просыпаешься, идёшь в ванную комнату взятой в кредит квартиры, с тремя спальнями, в престижном районе города, открываешь кран, вспоминая, что ещё не оплатил счёт за воду и обращаешь свой взгляд в висящее на белоснежной кафельной плитке зеркало. Что удивительно – плитка, зеркало Вам кажется таким знакомым и привычным в отличии от уставшего, видавшего виды, отражающегося в нём лица».

Декабрь. На улицах полно снега, который все кружит и кружит. Он не думает униматься, его не останавливают даже громкие ругательства деревенских мужиков, вынужденных расчищать подъездные аллеи и пешеходные дорожки, едва наступит рассвет.

Нина настолько занята предпразничными хлопотами, что почти забыла обо мне. Ей столько всего необходимо успеть – замариновать упитанного гуся в специальном маринаде с цедрой лимона, давленным чесноком и веточками розмарина; испечь добрую сотню булочек с ванильным кремом, сахаром и корицей; сделать заготовки для салатов, закусок и прочих угощений; вымести всю «нечисть» из дома, выскоблить деревянные полы наверху, мыльной теплой водой вымыть камень, положенный на крохотной кухне, постирать белье, время от времени называть нас с Джеком бездельниками, севшими бедной женщине на шею, давать нам мелкие поручения и непрерывно жаловаться на свою тяжкую судьбу, в пользу которой Нина однажды сама сделала выбор. Скажи я ей это, провела бы праздники в кладовке.

Было раннее утро двадцать четвертого декабря. Еще до рассвета меня разбудил грохот посуды, я лежала, смотрела в выбеленный известью потолок и думала о них. Мои мысли всегда возвращаются к ним, как бы я не сопротивлялась. Я мало знаю об этих двоих. Единственный, кто может мне рассказать это Джек, но он молчит. Я пытаюсь вспомнить их лица, но безуспешно. Все, что у меня есть это чувства – уверенность в себе, любовь и понимание, умение жить в настоящем моменте, видеть его исключительность и слышать себя. Не знаю откуда мне это известно, но я более, чем уверенна, что все эти чувства я испытала рядом с ними.

Тихонький стук в дверь. Это Джек.

– Анна, вставай, Нина разошлась не на шутку, похоже сегодня завтрака нам не видать. Быстрее одевайся, пойдем выбирать елку.

Мне не охота выбираться из-под хрустящего белоснежного одеяла, пахнущего смесью цитрусовых и лаванды. Это личный секрет Нины. Она добавляет несколько капель масла в воду перед заключительным полосканием. В единственное окно крошечной спальни, пробивается мягкий свет уличных фонарей, время от времени сигналят машины, это грузовики с прилегающих ферм, нужно спешить, чтобы увидеть. Есть что-то необъяснимое во всей этой суете.

В Рождество деревенька преображается. На раскидистых голых ветвях растущих у дороги деревьев горят разноцветные огоньки, каменные коттеджи тихо дремлют под пуховыми снежными одеялами, из огромных, искусно украшенных причудливыми фигурами, дымарей поднимается седой дым, по только что расчищенным снегоуборочной техникой улочкам, туда-сюда снуют укутанные в шерстяные шарфы люди, они громко приветствуют друг друга, желают счастливого Рождества, отпускают довольно пошлые шутки и не упускают возможности посмеяться.

Семейные лавки, открыли свои двери первым покупателям, их огромные стеклянные витрины украшены ароматными еловыми ветвями, огромными шарами из лозы, букетами из сушенных цветов.

Если проснуться еще раньше, можно увидеть, как продукты попадают в эти самые магазинчики.

Их привозят на пыхтящих грузовиках, аккуратно упакованные в деревянные ящики сыры, банки с овощами и пряностями, тягучие сладкие джемы, испускающие дурманящий аромат еще теплые буханки хлеба, парное молоко, разлитое в стеклянные бутылки, мешки с картофелем, корзины с луком, морковью, лимонами и мандаринами в восковых зеленых листьях, все это заботливо выращенное человеческими руками. Когда я впервые увидела, во мне зародилась глубокое чувство благодарности ко всем этим людям.

В восемь зазвонит колокол, на небольшой колокольне, соседствующей с уже известной вам таверной. С его звонким пением жизнь в деревеньке закипит, словно наваристый воскресный суп, булькая, истощая соблазнительные и дразнящие ароматы.

Мы с Джеком не спеша бредем на Рождественский базар, раскинувшийся под открытым небом, на старинной, выложенной грубым камнем, площади перед таверной «Путь». Туда привозят специально выращенные на далеких северных фермах, пушистые колючие елки. Ночная мгла постепенно рассеивается, до площади еще далеко, Джек на ходу курит трубку и изредка поглядывает по сторонам.

– Джек, как в нашем доме появилась Нина? Кто она для тебя?

Раздался громкий кашель. Джек остановился и посмотрел мне в глаза.

– Девочка моя, слишком долго ты сдерживала свое любопытство.

После одного страшного дня, разделившего жизнь нашей семьи на «до» и «после» я остался совсем один в пустом доме. Река времени перестала существовать, она словно выбросила меня на берег, чтобы я нашел силы плыть дальше. Мне казалось что весь мир отвернулся от меня. Быть брошенным сразу двумя любимыми женщинами не по силам самому крепкому мужчине, что уж говорить обо мне, дряхлом старике. Вот тогда на пороге нашего дома появилась Нина. Она, не сказав ни слова, принялась наводить порядок, готовить, стирать и штопать белье. Нина делала это и раньше, время от времени, когда у Грейс было чересчур много заказов и она физически не могла управляться с домом, а с меня был никудышный помощник, все, что я могу приготовить на кухонной плите – овсянку на воде, яйца и грандиозный беспорядок. Куда лучше у меня получается колоть дрова, ухаживать за старыми деревьями и виноградником, латать забор, красить и белить, присматривать за Маяком. Сначала Нина приходила и уходила, а спустя несколько месяцев, после моей продолжительной болезни, во время которой она ухаживала за мной, Нина осталась.

– Грейс – это моя бабушка? Почему ты никогда не говоришь о ней и о моей матери?

– Я постоянно о них говорю, – он приложил указательный палец к своей голове, – о них невозможно не говорить. Грейс была любовью всей моей жизни. Потрясающая женщина, знающая свои желания, знающая себя. Такой была и твоя мать.

– Разве она не была «неряхой, ленивой девчонкой, которой все потакали и которая погубила себя»?

– У Нины сложилось на сей счет собственное мнение. Джек слабо улыбнулся, крепко прижал трубку к морщинистому рту, глотая едкий желтый дым крепкого, выращенного у подножья Маяка табака.

– Мои девочки были неповторимыми, сильными. Их жизни не ограничивались кухней и спальней, они выходили далеко за рамки семьи. Их жизни были многогранны. Они соединяли в себе сильных личностей, нежных, любящих матерей и страстных, преданных жен. Они светились счастьем, заражая все вокруг.

Горячие жгучие слезы стекали по щекам прямо за меховой воротник парки. Шесть долгих лет я не решалась задавать вопросы. Шесть долгих лет моя юная душа страдала в неведенье, проглатывала и извергала не пережёванными короткие колкие замечания Нины и многих деревенских женщин.

– Расскажи мне о них все, я хочу знать.

– Ты и так знаешь. Но я расскажу. Мне приятно бродить по узким улочкам воспоминаний, это все, что остается делать в глубокой старости. Долгие пешие прогулки, которые с каждым годом становятся все короче.

Впервые я встретил Грейс на деревенском празднике урожая, она была приезжей, но даже без этого притягивала внимание молодых мужчин. Ее волнистые локоны струились по стройной спине, а улыбка была ярче Солнца. В те самые минуты я понял, что безнадежно пропал. Я не смел надеяться, я оставил образ Грейс для времени, когда ты уединяешься и пускаешься в захватывающее путешествие по просторам воображения, рисуешь жизнь, которой тебе никогда не жить, переживаешь все те потрясающие чувства, которые не испытать в реальности. Однако мне повезло. Грейс только что окончила университет и приехала в наши края посмотреть коттеджи, старую таверну, колокольню и разумеется Маяк. Она была архитектором, ее интересовали любые камни сложенные один на другой. Когда я вел ее на Маяк, она задавала сотни вопросов, когда и кто его строил, какие техники использовались, откуда привезены исходные материалы, кто автор чертежей и все в таком роде. Больше всего ее волновало каким образом распределяется и сохраняется тепло, в то время технологии были беспощадными к окружающей среде и молодые специалисты оглядывались назад, в прошлое, чтобы изучить и применить знания в новом мире. Грейс замолчала лишь тогда, когда достигла вершины и взглянула на море. Я до сих пор не уверен, в тот день она влюбилась в меня, молодого крепкого Смотрителя или в сам Маяк.

Мы поженились спустя несколько месяцев. У твоей бабушки есть несколько разработок, которые высоко оценили жители новых современных домов, этому она посвятила всю себя. «Тепло в доме – любовь в доме», – она любила это повторять.

Грейс часто отсутствовала в деревне, ее работа, ее страсть требовала длительных командировок, чтобы лично общаться с застройщиками, проверять верность расчетов на практике. В деревне на этот счет любили поболтать. Особенно, когда родилась наша Дженни и Грейс приходилось оставлять меня с младенцем на руках. Порой наш дом напоминал поле боя, сад утопал в сорняках, у нас не было многих вещей, но мы были счастливы.

В ней было главное, она стремилась к разнообразию. Она умела жить весело. Поехать в город за продуктами, а вернуться с голубой елью, посаженной в милую деревянную кадку, это был её ежедневный стиль. Стиль жизни.

Грейс завершила необходимые испытания, технология себя оправдала и она вернулась домой. В нашем саду зацвели самые роскошные розы, мы перекрасили дом, обновили кухню, обзавелись собственным автомобилем.

Грейс посвятила всю себя Дженни. Время от времени к нам заезжали многочисленные друзья и знакомые, жизнь была прекрасна. Грейс научила меня радоваться каждому дню, видеть возможности, любить и понимать окружающий мир. Этому она научила и Дженни.

«Не плыви за водой, не плыви против воды, плыви туда, куда тебе нужно плыть» – это одна из любимых фраз твоей бабки.

Несколько раз мы ночевали в палатках и спальных мешках, в ожидании первых Солнечных лучей, жарили бекон и яйца на закопченной сковороде варили кофе. Девочки смотрели на мир, а я так и не смог увидеть, все, что я видел их счастливые умиротворенные лица, они были для меня миром.

Твоя мать – Дженни рано покинула дом. У меня были смешанные чувства, но Грейс отпустила ее без тени сожаления, без родительских наставлений и многоэтажных фраз. «Мы сделали все, что могли. Слова не помогут. Советы не помогут. Она научилась слушать себя, она знает кто она. Наша девочка идет по выбранному пути и не сладко придется каждому, кто попытается ее разубеждать и давать советы. Джек, будь спокоен, когда ты знаешь кто ты, когда ты твердо веришь в себя, никем другим тебе не стать. Она будет такой как сейчас и в тридцать, и в пятьдесят и в восемьдесят».

Мне было тяжело. Я не знал кто я и с трудом понимал, о чем говорит Грейс, я просто доверился ей, как бывало уже не раз.

Смерть Грейс была нелепой случайностью. Она простудилась, обычная простуда, которая оказалась серьезным вирусным заболеванием, ее легкие сгорели за одну ночь.

Ты была совсем крошечной малюткой, Анна. Потом появилась Нина, а ты же знаешь ее. Так я утратил связь с Дженни. Она звонила мне время от времени, присылала посылки с разнообразными диковинками, она делилась со мной своим миром, мне нечем было поделиться, кроме слепой родительской любви. Твоя мать знала, что я люблю ее – это служит мне слабым утешением.

После потери Грейс я стал слаб, словно размякшая глина, бери да лепи, что душе угодно.

Дженни любила путешествовать. Твои родители были археологами, они копались в земле, в надежде отыскать прошлое человечества. Нине не нравилось, что они повсюду таскали тебя за собой, по правде сказать, я сам предавался волнению. Каждый раз, смеясь в телефонную трубку Дженни говорила: «Мы счастливы, папа». Я знал, что это правда.

Джек громко откашлялся, мы уже сделали несколько кругов по площади, никто из нас двоих не реагировал на приветствия и шутки деревенских.

– Зайдем, выпьем какао?

Мне не хотелось. Я желала другого питья, сладкого нектара из чаши воспоминаний.

– Расскажи мне о маме, все, что знаешь. Какой она была?

– Счастливой. Любимой. Она была искателем. Вряд ли кто-нибудь следил с таким вниманием и восторгом за собственным хозяйством, питанием и способом жизни, как Дженни следила за всем этим у древних людей.

Твоего отца она повстречала в своей второй экспедиции. По правде говоря, я уже потерял надежду на то, что выдам ее замуж, обзаведусь внуками. Вместо того, чтобы искать мужчину своей мечты, Дженни искала затерянные в песках города, исчезнувшие под землей и водой поселения. Она всегда была в поисках. Ей трудно было усидеть на месте.

Твоего отца мне так и не удалось узнать, как следует. Он был молчалив, иногда отпускал весьма колкие и точные шутки. Парень много читал. Он возил с собой чемоданы, набитые разными книгами.

Они были другими, не похожими ни на кого, они сохраняли свою индивидуальность даже став парой.

Анна, мне очень жаль, что ты лишилась всего того, чего заслуживаешь. Жизнь порою ужасно несправедлива. Можешь сколько угодно со мной не соглашаться, я имею право заявить ей об этом. Она отобрала у меня самое дорогое.

Об обвале горной породы в тех местах, где шли раскопки я узнал из ленты утренних новостей. Я запретил себе думать о самом худшем. Днем почтальон принес красочную открытку и небольшую коробку. Видно Дженни отправила накануне. Это ободрило меня. Около шести часов вечера, зазвонил телефон, я взял трубку и услышал это. Услышал то, чего так боялся. Мои дети, Дженни и Пол, трагически погибли. Их тела, личные вещи, будут доставлены по указанному в бумагах адресу не ранее, чем через несколько недель.

До этого момента, мне казалось, что мужчины не могут так горько плакать. Я осуждал каждого бородатого увальня, который «распускал сопли».

Нина была в деревне, я был благодарен за ее отсутствие. Мне нужна была тишина и добрый графин с янтарным жгучим виски. Мне нужна была моя дочь.

Его глаза были полны тихих слез. Он хорошо держался. Я взяла его за руку и Джек крепче сжал мою озябшую ладонь.

По возвращению, прямо с порога, Нина принялась отчитывать тех, кому все ее слова, нравоучения, были уже ни к чему.

Помню, как из всей ее болтовни, которую я едва слышал, мой разум выделил несколько слов: она говорила о тебе, – «Мы заберем Анну и сделаем из нее нормального человека, это наш долг».

Анна, как я мог забыть, Анна. Была еще ты – малышка, ничего не подозревающая о том, как изменилась ее жизнь. Первый и последний раз я видел тебя совсем маленькой, когда Грейс была еще жива. Я ухватился за твое имя, твое существование, как тонущий хватается за травинку, растущую у кромки воды. Ты стала тем самым спасительным светом. Ни откладывая ни дня, я бы хотел сказать – ни минуты, но я был попросту пьян, мы помчались в огромный шумный город, чтобы забрать тебя.

Письмо из бутылки:

«В городе падал снег…, ему было невыносимо тесно, жутко неудобно танцевать, он то и дело натыкался на неосвещённые окна одноликих серых многоэтажек, они окружали снег со всех сторон, ограничивали его пространство. „И в этих коробках ещё тлеет жизнь“– , подумал снег, неспешно заглядывая в окна.

Снег всё кружил и кружил, у него не было другого более важного дела. Снег не любил город, оттуда его поспешно убирали, неутомимые машины, изрыгая густой чёрный дым, с очевидной бесполезностью, перевозили его с места на место.

Когда в городе падает снег – город стоит на пороге зимы…, уставшая Осень давно уж собрала чемоданы, оставив на прощание несколько листов календаря…, зима всегда наступает раньше времени. Из года в год Зима приходила в город с первым снегом. Зима одевала нас в милые шапки с огромными забавными помпонами, заботливо укутывала в шерстяные шарфы, надевала варежки на озябшие руки…

Зима грела нас холодом… Чем сильнее были её морозы, тем ярче пылал огонь в наших домах, чем суровей были её метели, тем добрее, мягче становились сердца.

Зима читала нам волшебные сказки, поила горячим, пряным чаем, доставала из пыльных набитых хламом шкафов, объёмные шерстяные свитера…уютно устраивала нас в мягких креслах, заботливо укрывала вязанным пледом… Зима пробуждала в нас Чудо, мы верили, мы вдруг в одночасье вспоминали все наши мечты, для них вдруг находилось время. Мечты оживали. На белых чистых листах, они обретали смысл, чёрные чернила придавали им форму, мы держали их перед собой и знали, что все они сбудутся.

Зима рисовала нам детство на окнах, в её причудливых узорах мы находили себя. Краски Зимы – это воспоминания…Её картины чисты, прекрасный холст для игры воображения…Зима зажигала в наших глазах искорки смеха…Зимой мы вдруг вспоминали о Жизни…, о чашке горячего чая, о забытой, недочитанной книге, о родных и близких, зимой мы дарили им самые дорогие подарки – наше время, внимание, теплоту и заботу…

В своих расписных санях Зима парила над городом, посыпая уставший город небывалым количеством снега, изгоняла из него суету, скрывала все недостатки, укутывала его мягким пушистым белоснежным пледом, город погружался в сон, городу снились прекрасные добрые сказки…"пусть отдохнёт, пусть вспомнит, кто он," – думала Зима, сон излечит его, придаст силы, подарит надежду вновь обрести потерянное в сумасшедшем, спешащем жить мире, счастье…»

Помню, как впервые увидела это место. Машина, то и дело, подпрыгивала на ухабах, проваливалась в многочисленные рытвины. Я была слишком уставшей и напуганной, чтобы как следует рассмотреть местные окрестности, которым волей случая, пришлось стать мне пристанищем. Джек тихонько чертыхался, с сочувствием поглядывая на меня в зеркало заднего вида, а Нина гладила мои волосы своими мозолистыми, шершавыми руками. Я сжимала в руках любимую книгу, которая ещё хранила тепло нежных рук моей матери. Матери, которой мне не узнать, образ которой растушует время, от него останется только слово, которое глубоким шрамом отпечатается в моём сердце. Мои родители, неутомимые любители приключений, умерли высоко в горах, всему виной обвал горной породы. Мне было шесть лет. Разумеется, я не до конца понимала, что они больше не вернутся, не привезут своей любимой принцессе диковинных игрушек, которые приводили меня в бурный восторг, типа ловца снов или барабана из воловьей кожи. Папа не подхватит свою девочку на руки, не станет щекотать своей давно отросшей, мягкой щетиной. Сколько боли сосредоточенно в этой частице «не», без неё жизнь была бы куда лучше. «Не» любить, «не» ждать, «не» мечтать, «не» верить, «не» жить.

С громким скрежетом, машина притормозила у маленького серого коттеджа.

Мне все не хотелось выходить. Мне хотелось проехать мимо. Мимо этого старого дома, мимо людей, с интересом наблюдавших, за происходящим, мимо той трагедии, разделившей мою жизнь на «до» и «после».

Я ничего не знала о Джеке. Он был моим Дедом, отцом моей матери. В этом мы были на равных – он тоже ничего не знал обо мне, на церемонии прощания Джек то и дело переводил взгляд с ее лица на мое, пытаясь уловить сходство. Мы обе были бледны.