Текст книги "Нефритовые четки"

Молодой охотно составил ему компанию. Первую выпили не закусывая (или, как выразился пожилой, «а капелла»), секундировали под лимончик, терцировали под шоколад, квадрировали под сигару, а там и фляга опустела.

Захмелев не столько от количества выпитого, сколько от стремительности процесса, пожилой внезапно спросил:

– Скажите, вам хотелось когда-нибудь убить человека? Люто, до дрожи в пальцах, до зубовного скрежета?

Молодой, вздрогнув, посмотрел на собутыльника с испугом:

– Как странно, что вы об этом… Я как раз сейчас…

И не договорил.

Но пожилой не придал значения, ему хотелось выговориться самому.

– Я расскажу… – Он перегнулся через столик, его холеное лицо все будто ходило волнами. – Я должен хоть кому-то. Жжет изнутри.

И сбивчиво, лихорадочно начал:

– Господи, как же я его ненавижу! Эту глупую, смазливую рожу, этот победительный взгляд! Как она могла! С ее целомудренностью, с ее тонко чувствующей душой!

Ничего особенно увлекательного в его рассказе не было: обычная история немолодого мужчины, имевшего глупость жениться по сумасшедшей любви на юной барышне. Разумеется, со временем она полюбила другого – какого-то московского красавца с репутацией записного сердцееда.

– Она ни в чем не виновата, – убеждал пожилой слушателя, который внимал ему с напряженным вниманием. – Это все он, сатана-искуситель. О, если бы он взял и издох! А еще лучше, если б я мог его убить собственными руками! Но только чтоб мне ничего за это не было! – лепетал пассажир, сам не замечая, как по его лицу текут слезы.

Здесь молодой прервал скучную исповедь рогоносца.

– Послушайте, – сказал он, оглянувшись на дверь и понизив голос. – Нас свела сама судьба. Вы можете избавиться от своего обидчика. И вам ничего за это не будет. Честное слово.

– Зачем вы издеваетесь над человеком, обезумевшим от горя? – скорбно вопросил пожилой. – Это жестоко.

– Я не издеваюсь! – Молодой так разволновался, что едва удерживал дрожь. – Вы слушайте, не перебивайте! Соблазнителя вашей жены убью я. А за это вы убьете человека, который мешает жить мне! Моего дядю, жадного и бессердечного Гобсека! Мы с вами поможем друг другу! Вы получите назад свою жену, а я стану богат.

– Это вы под воздействием коньяку говорите, а потом протрезвеете и откажетесь, – подумав, заметил пожилой. – Что такое жажда богатства по сравнению с мукой оскорбленного сердца? Добро б вы еще умирали с голоду, а то едете первым классом, бриллиантовая вон заколка.

Молодой выдернул из галстука заколку, в сердцах швырнул на стол.

– Мишура все это, вечная жизнь в долг! Бриллиант завтра будет в ломбарде – иначе сидеть мне в долговой яме. Вы мне верьте, я не пьян. И, если дам слово, не отступлюсь. Убивая вашего врага, я буду воображать, что это мой драгоценный дядюшка. А вы представьте, что мой дядя – это ваш оскорбитель. Да только постойте, – в свою очередь усомнился он, окинув взглядом мирную внешность собеседника. – Вы способны ли на убийство?

– У меня выбора нет. Иначе с ума сойду или руки на себя наложу… Мне нравится ваша идея. – Пожилой с каждой минутой делался все спокойней, его голос звучал уверенно. – Это будет идеальное двойное убийство. Нечто подобное описано в одном американском романе, не припомню названия. Никаких мотивов, никакой связи между преступником и жертвой. Князь не знает вас, ваш дядя не знает меня. Если кто-то из нас и попадет под подозрение, умышленность убийства не будет доказуема. Вероятность провала – одна десятая процента, при каком-нибудь уж особенно неудачном стечении обстоятельств. При таких шансах я готов рискнуть. А вы?

Вместо ответа молодой протянул ему руку. Последовало крепкое пожатие.

– Тогда рассказывайте про вашего дядю. – Пожилой открыл записную книжку. – Образ жизни, привычки. Особенно в еде. Я, знаете ли, врач, мне проще всего прибегнуть к помощи яда. Что ваш дядя любит есть?

– Черт его знает. Хотя постойте. Старый дурак обожает абрикосовые косточки. Если нет щипцов – прямо зубами разгрызает. Смотреть противно: разломит ягоду, сунет лоснящимися пальцами косточку в рот…

6

Приват-доцент (все-таки не адъюнкт) долго терзал Фандорина смертельно скучной историей об интригах на кафедре богословия. Эраст Петрович делал вид, что слушает, перебирая пальцами камешки своих китайских четок.

На втором часу драматического рассказа статский советник почувствовал, что его неудержимо клонит в сон. На миг провалился – и тут же вскинулся от дробного звука. Это из руки выскользнули и упали четки.

Пришлось лезть под столик и шарить по не слишком чистому полу.

– Ч-черт, не видно! – выругался Фандорин. – Не могли бы вы подать мне спички?

Проклятые четки умудрились отлететь в самый угол. Лежали, тускло отсвечивая зелеными шариками.

Когда Эраст Петрович взял их, в щели плинтуса блеснула еще какая-то искра, да поярче, чем нефрит.

– Глядите, заколка, – показал Фандорин попутчику свою находку. – Кто-то из пассажиров обронил. Нужно отдать кондуктору.

– Позвольте-ка… – Приват-доцент взял безделицу, повертел, рассмотрел на свет. – Кондуктору нельзя. Это настоящий бриллиант. Сотен пять стоит. Кондуктор, шельма, уворует. Нужно вот что, – он вернул статскому советнику заколку. – На Николаевской дороге заведено имена пассажиров первого класса записывать в путевую книгу, она хранится у начальника поезда. Именно на подобный случай – если по прибытии обнаружат в купе забытую либо потерянную вещь. Я в январе ехал, обронил на пол папку с лекциями. Спохватился уже дома, думал, не сыщу. Что вы думаете? Вернули. По железнодорожным правилам записи о проезжающих хранятся целый месяц.

– Так что, начальнику поезда отдать? – подавив зевок, спросил Эраст Петрович.

– И ему не нужно. Слаб человек. – Богослов поднял палец, давая понять, что уж кто-кто, а он людскую природу знает. – Сказано: не вводи во искушение. Лучше попросите у начальника путевую книгу и посмотрите, кто в нашем купе за последний месяц ездил. Пускай вам списочек сделают. А опросом этих лиц займется полиция.

– Хорошо. Так и с-сделаю, – вздохнул Фандорин.

– Истинно благородно, по-христиански поступите. Не то что наш драгоценный отец проректор, который, представьте себе, вызывает меня и говорит, – вернулся к своему тягучему повествованию приват-доцент.

Чаепитие в Бристоле

Игра «футбол», о которой Фандорин столько слышал от знакомых британцев, оказалась ужасной дрянью. Не спорт, а какая-то классовая борьба: толпа людей в красных джерси кидается на толпу людей в белых джерси, и было б из-за чего, а то из-за надутого куска свиной кожи. Настоящее спортивное состязание, будь то бокс, лаун-теннис или велосипедная гонка, является преемником рыцарского турнира. В футболе же двое или трое запросто нападали на одного. Какая уж тут рыцарственность! И зрители соответствующие. Орут, жестикулируют, вскакивают на скамейки. Будто не англичане, а какие-то папуасы.

Оставшись в глубоком убеждении, что у этой забавы нет будущего, Эраст Петрович ушел со стадиона, так и не выяснив, попадет ли местная команда в какую-то Западную Лигу, кого бы сия последняя ни объединяла.

На самом деле беглого московского чиновника расстроило не состязание, а чувство абсолютного, глухого одиночества, охватившее его среди этого многолюдного скопища.

Разумеется, он привык существовать сам по себе, но тут сошлось одно к одному: чужая страна, незнакомый город, крах всего прежнего жизнеустройства, полная неясность будущего, да еще унизительное безденежье – состояние, от которого Фандорин давным-давно отвык.

Власти грубить не надо, вот что. Особенно если живешь в России. Еще два месяца назад был влиятельной персоной, без пяти минут московским обер-полицеймейстером, а теперь не поймешь кто. В тридцать пять лет изволь начинать все заново.

Что новую жизнь следует начинать в Новом Свете, подразумевалось как-то само собой. Где ж еще? Но сначала до Америки нужно было добраться.

Пока что опальный статский советник торчал в Бристоле, откуда в Нью-Йорк ходили корабли пароходной компании «Сити-лайн», и уже третью неделю дожидался своего слугу-японца.

Из Первопрестольной пришлось уносить ноги в один день, не дожидаясь ответа на прошение об отставке. Жалования и наградных более не будет, капиталов на службе Эраст Петрович не нажил, из имущества же владел лишь небольшим домом на Малой Никитской – его-то и должен был продать Маса. Денег хватит на пару лет, а за это время можно выучиться новой профессии. Например, инженерной.

Другой, более простой путь к финансовой независимости лежал через Висбаден или Монте-Карло. Фандорину с его феноменальной везучестью к любым games of chance,[6]6
  Азартные игры (англ.)


[Закрыть] вероятно, хватило бы одного дня у рулеточного стола, чтобы навсегда избавиться от забот о хлебе насущном. Мешало чувство, что это будет нечестно. К своему непонятному дару Эраст Петрович привык относиться с некоторой стыдливостью, без крайней необходимости старался его не использовать и уж во всяком случае не имел намерения поступать к Фортуне в альфонсы.

Ну а коли так, приходилось ездить на конке, курить по полсигары в день и жить не в «Ройял-отеле», а снимать комнату с завтраком и чаем за фунт, два шиллинга и шесть пенсов в неделю.

Район, правда, был очень приличный – собственно, лучший в городе. Расположенный на холме, он весь состоял из особняков, в архитектурном смысле пресноватых, но зато окруженных чудесными садами. Через неделю бывшего статского советника уже тошнило от прогулок по ухоженным паркам и от лицезрения единственной туземной достопримечательности – стосаженного подвесного моста через реку Эйвон.

Было начало апреля. На деревьях поблескивали новорожденные листочки, газоны сияли невыносимо зеленой травой, а Эраст Петрович расхаживал среди этого великолепия с совершенно ноябрьским выражением лица.

Единственной отдушиной для изгнанника были ежевечерние чаепития с квартирной хозяйкой мисс Палмер.

А ведь при первом знакомстве она показалась ему совершенно выжившей из ума.

Дверь открыла сухонькая, фарфоровая старушенция. Услышав, что посетитель явился по объявлению в «Вестерн дейли пресс», поправила очочки, поглядела на высокого брюнета бледно-голубыми глазками и осторожно спросила:

– Играете ли вы, сэр, на губной гармошке?

Фандорин, уже привыкший к английским чудачествам, покачал головой. Тогда пожилая леди задала второй вопрос:

– Но вы, должно быть, участвовали в обороне Хартума?

Откашлявшись, чтобы подавить раздражение (все-таки дама), Эраст Петрович сдержанно заметил:

– Если вы сдаете комнату только защитникам Х-Хартума, играющим на губной гармошке, следовало бы указать это в объявлении.

Он так и знал, что визит закончится впустую. Фандорину уже дважды отказывали, узнав, что он иностранец, а те дома были попроще этого – с собственным парком и гербом на кованых воротах: массивный медведь под графской коронеткой. Нечего было и карабкаться в этот аристократический Клифтон.

– Добро пожаловать, сэр, – сказала старушка, пропуская его в прихожую. – Вы, я полагаю, из России? Я сразу должна была понять. Офицер или военный чиновник?

До сего момента Эраст Петрович пребывал в уверенности, что изъясняется на английском без акцента, и расстроился.

– Вы это поняли по произношению?

– Нет, сэр. По выражению лица и осанке. Видите ли, я была сестрой милосердия под Севастополем и видела немало ваших соотечественников. Один пленный капитан даже был ко мне неравнодушен. Это несомненно объяснялось тем, что рядом не было других женщин, – скромно добавила она. – В любом случае, его ухаживания не имели последствий.

Увядшие щечки квартирной хозяйки слегка порозовели от воспоминания, и, благодаря безымянному капитану, который сорок лет назад пофлиртовал с англичанкой, Фандорин наконец обрел кров.

– Я занимаю в особняке лорда Беркли только этот маленький флигель, здесь даже нет кладовки. Но ведь у вас багажа мало? – вновь угадала старушка.

Со временем обнаружилось, что мисс Палмер вообще отличается редкостной наблюдательностью и проницательностью. Нашлось объяснение и странным вопросам, с которых началось знакомство.

Дело в том, что сдавать комнату она решила недавно, и с первыми двумя жильцами ей ужасно не повезло. Один все время дудел в губную гармошку, другой же страдал ночными кошмарами после резни, свидетелем которой он оказался в Хартуме в 1885 году. Каждую полночь квартирка оглашалась дикими воплями «Исса пфуй!» и «Аллах Акбар!» – это бедняга, чтобы спастись от кривых ножей, вновь и вновь отрекался от Иисуса Христа.

Каждый вечер с пяти до шести мисс Палмер поила постояльца чаем. Заваривала почтенный напиток некрепко, да еще портила молоком, испеченные ею крекеры крошились в руках и прилипали к зубам, но зато беседовать со старой леди было одно удовольствие – Эраст Петрович старался эти чаепития не пропускать.

Свою историю хозяйка рассказала ему в первые же дни.

Ей выпала печальная и красивая судьба, к сожалению, не столь редкая у истинно благородных женщин.

Своих родителей Дженнет Палмер не помнила, да можно сказать, что и не видела. Ее отец, драгунский субалтерн, пал при Ватерлоо. Он незадолго перед тем женился, вдове едва сравнялось восемнадцать. Она вынашивала дитя, и горестная весть вызвала у несчастной преждевременные схватки. Спасти роженицу не удалось. Девочке, появившейся на свет при столь грустных обстоятельствах, все тоже сулили скорую смерть, но малютка каким-то чудом зацепилась за жизнь. Ее взял на воспитание лорд Беркли, полковой командир убитого субалтерна, и воспитал вместе с собственными детьми. Дженнет была признательна своему благодетелю, и когда того хватил удар, осталась при паралитике, чтобы скрасить своим присутствием остаток его дней – есть же, в конце концов, долг благодарности.

«Остаток дней» растянулся чуть не на двадцать лет. Мужчина, который любил Дженнет, сначала восхищался ее самоотверженностью и обещал ждать, сколько понадобится, но всякому терпению есть предел. Когда же мисс Палмер, наконец, похоронила старого лорда и обрела свободу, возраст замужества миновал.

Правда, граф завещал ей значительную часть своего состояния, но родные дети затеяли оспаривать духовную через суд. Вряд ли им удалось бы выиграть процесс, ибо последняя воля была оформлена безупречнейшим образом, но новоявленная наследница сама отказалась от свалившегося на нее богатства – сочла эту награду незаслуженной. Ведь она всего лишь сделала то, что должна была сделать.

Старший сын покойного, нынешний лорд Беркли, горячо поблагодарил мисс Палмер и предоставил в ее пожизненное пользование флигель родового бристольского дома.

Однако с тех пор миновало больше сорока лет. Лорд, как в свое время его отец, перенес удар и, лишившись рассудка, угасал где-то в задних комнатах особняка, а его потомство уже не помнило, с какой стати пристройку занимает какая-то никому не нужная старуха.

– Кто бы мог подумать, что я проживу так долго? – вздыхала старая дама. – Мой отец, бедный мальчик, дорого обошелся короне. Сам-то он прожил на свете неполных двадцать два года, а его дочь получает пенсию уже три четверти века.

Пока мисс Палмер жила на иждивении полковника, сиротская пенсия накапливалась в банке, и теперь процентов от этого маленького капитала старушке кое-как хватало – при ее микроскопических потребностях и виртуозной экономии. Если б только не враждебность обитателей главного дома! Они всеми силами старались выжить докучную жилицу со своей территории, делая ее существование все более невыносимым.

Ей не могли помешать гулять по саду (такое право было специально оговорено в документе о пожизненном проживании), однако запретили пользоваться воротами, так что приходилось выходить на улицу через заднюю калитку. Заставили избавиться от кошки, которая прожила в квартирке пятнадцать лет. Были и другие притеснения.

В конце концов у мисс Палмер возник план: найти дополнительный источник дохода и купить домик в деревне, где-нибудь близ Эксмура – чтоб каждое утро, проснувшись, смотреть на море.

Потому-то и было дано объявление в «Вестерн дейли пресс». Пускай не очень повезло с первыми квартирантами, пускай накопить пока удалось всего тридцать фунтов – то есть десятую часть требуемой суммы, но старая леди не унывала.

Эта твердость духа, да и сама способность строить долгосрочные планы в семидесятишестилетнем возрасте вызывала у Фандорина искреннее восхищение, к которому вскоре прибавилось глубочайшее сочувствие – для этого достаточно было поглядеть на соседей мисс Палмер.

Новый квартирант столкнулся с ними в один из первых же дней, когда вышел пройтись по саду – прекрасно ухоженному, с мощеными дорожками, мраморными статуями и нарядными беседками.

Эраст Петрович стоял перед вербой, испытывая все те чувства, какие положено испытывать русскому человеку, разлученному с родиной, при виде этого пушистого куста. Примерно такие же эмоции вызывают рябина и береза, но их видно во всякое время года, вербу же городской человек способен распознать лишь в начале весны. Тем сильней царапает душу ностальгия.

Именно по причине этого многократно воспетого поэтами, но в сущности весьма неприятного чувства Фандорин взглянул на появившуюся из-за угла группу людей несколько увлажненным взором и даже улыбнулся, словно извиняясь за свою глупую сентиментальность.

Очевидно, улыбка была воспринята как заискивание. Вся довольно многочисленная компания, вне зависимости от пола и возраста, уставилась на незнакомца с холодным недоумением.

– А, – молвил пожилой господин с надутыми щеками, нисколько не понижая голоса. – Это, вероятно, очередной occupant флигеля.

– Indeed,[7]7
  В самом деле (англ.)


[Закрыть] – покивал второй джентльмен, судя по воротничку принадлежавший к духовному сословию, в остальном же вылитая копия первого, разве что чуть меньшего размера и не столь тронутая временем.

Сведений, полученных от мисс Палмер, было достаточно, чтобы понять, кто здесь кто. Старший брат – лорд Дэниэл Линн, наследник старого графа Беркли. Священник – второй из сыновей, преподобный Мэтью Линн. Брюнетка с кислой физиономией и двое таких же кислолицых подростков, занимающие правый фланг – жена и сыновья лорда Дэниэла. Блондинка с кислой физиономией и две маленьких скучных девочки по левому флангу – семейство преподобного.

Все Линны (таково было родовое имя лордов Беркли) съехались в свое фамильное гнездо, чтобы отметить восьмидесятилетие патриарха. На семейной прогулке недоставало лишь третьего брата, достопочтенного Тобиаса Линна, которого мисс Палмер называла the black sheep of the family.[8]8
  Паршивая овца в семье (англ.)


[Закрыть]

– Кто-нибудь должен положить этому конец, – сказала леди Линн, с ужасом разглядывая Эраста Петровича, хотя, казалось бы, чему тут ужасаться? Элегантный, безукоризненно одетый джентльмен, с бледно-лиловой фиалкой в петлице; в руке бамбуковая тросточка.

Он посмотрел сквозь этот паноптикум, сделав вид, будто улыбается вовсе не им, а так, вообще, весеннему солнцу, и хотел пройти мимо, но здесь из-за кустов появился отставший член семейства – как и рассказывала мисс Палмер, в сопровождении экзотического спутника.

Причина, по которой младший сын лорда Беркли остался холостяком и закончил военную службу всего лишь капитаном, легко угадывалась без дедуктивного метода. Паршивая овца аристократического семейства и выглядела паршиво: глаза мутные, фамильные пухлые щеки в сетке красных прожилок, сюртук обсыпан сигарным пеплом.

Однако Фандорин смотрел не на Тобиаса Линна, а на роскошного зверя, которого достопочтенный вел на поводке. Это был африканский леопард. Квартирная хозяйка слышала от дворецкого, что капитан никогда не расстается с хищником, повсюду возит с собой. Еще она слышала, что на ночь зверя приковывают цепью к решетке Чугунной Беседки, и выходить в сад перестала. У мисс Палмер было подозрение, что свирепого африканца доставили в Беркли-хаус с одной-единственной целью: напугать жительницу флигеля до смерти.

Но Эрасту Петровичу леопард не показался страшным. Да, у него были немигающие глаза прирожденного убийцы, крадущаяся поступь, а из-под мягкой губы будто ненароком блеснул кончик острого клыка, но красота огромной желто-черной кошки заставляла забыть об опасности. Широкий ошейник из алого бархата, украшенный сверкающим стразом, и золотая цепь, крепко сжатая в руке капитана, довершали великолепие картины.

– Вот, Тобиас, полюбуйся. – Лорд Дэниэл подбородком указал на Фандорина. – Она превратила наш сад в проходной двор.

Младший брат недобро усмехнулся и издал странный свистящий звук, от которого шерсть у леопарда встала дыбом, голова припала к земле, а устремленные на Эраста Петровича глаза вспыхнули огоньками.

Племянники и племянницы капитана отскочили подальше, да и обе леди на всякий случай попятились.

– Скалпер не любит, когда вокруг шляются посторонние, – процедил Тобиас Линн. – Недавно он оскальпировал воришку, забравшегося в мой дом.

Он присвистнул еще раз. Зверь нервно ударил хвостом по земле и оскалил зубы.

– Не смейте провоцировать животное! – нагло заявил достопочтенный. – Вы все свидетели, этот субъект сам раздразнил Скалпера!

Святой отец с нехристианской кровожадностью заметил:

– Вряд ли у тебя будут неприятности с законом, если Скалпер обдерет наглеца. В конце концов никто не приглашал его в наш сад.

Когда нападающих больше одного, концентрироваться следует на сильнейшем из них. Поэтому достопочтенного и преподобного Эраст Петрович оставил без внимания, сосредоточившись на звере.

Человек, некогда обучавший Фандорина науке побеждать любого противника, говорил: «Когда тебе угрожает животное, неважно тигр или змея, первым делом продемонстрируй, что ты не желаешь ему зла, но и не боишься. Не двигайся, сосредоточь всю энергию „ки“ во взгляде. Если запас „ки“ у тебя невелик, ты погибнешь. Если силы достаточно, хищник отступит».

С полминуты Эраст Петрович проверял на дикой кошке, как у него обстоит дело с запасом «ки». Очевидно, запас имелся – леопард сел, зажмурился и зевнул, хоть достопочтенный непрерывно свистел, будто выкипающий чайник.

В полном соответствии с правилами боя, после победы над самым сильным противником более слабые сразу присмирели.

– Вы что-то вроде циркового дрессировщика? – презрительно, но уже без вызова пробурчал капитан.

– Что-то вроде.

Фандорин шагнул вперед, так что преподобному пришлось подвинуться, а достопочтенному оттащить своего питомца в сторону.

После этого инцидента никакие цивилизованные отношения с Линнами были невозможны, и, сталкиваясь с кем-то из них в саду, Эраст Петрович не раскланивался, а лишь молча уступал путь, если это была дама.

Леопарда, правда, навещал – по ночам.

Стоял возле Чугунной Беседки, вдыхая запахи весны. Зверь попеременно то желтел, то зеленел во мраке фосфоресцирующими глазами. Эраст Петрович его не гладил, это было бы фамильярностью, но иногда говорил «кис-кис», и тогда африканец по-кошачьи урчал.

Однажды ясной звездной ночью, каковые в городе Бристоле случались очень редко, Фандорин со Скалпером смотрели вверх, и каждый ностальгировал по небу своей далекой родины. С леопардом понятно – известно, сколь ослепительны звезды саванн, но Эрасту Петровичу, сыну блеклых северных небес, казалось бы, вздыхать было особенно не по чему. Однако такова уж особенность звездного неба: у всякого, кто глядит на него, сладко щемит сердце. Возможно, мы и в самом деле родом откуда-то оттуда?

Думать на эту тему было интересно, и, прогуливаясь по темному саду, Фандорин еще некоторое время размышлял о других планетах.

Луна скрылась за небольшой тучей, звезды вспыхнули еще ярче; особенно созвездие Большой Медведицы, которое лучше всего наблюдать именно в апреле.

Эраст Петрович задрал голову и замер.

Вдруг откуда-то сбоку шамкающий голос произнес:

– There she waits for me, under the Bear.[9]9
  Там она ждет меня, под Медведем (англ.)


[Закрыть]

Вздрогнув, мечтатель обернулся и увидел в густой тени, под кустом, очень старого джентльмена в кресле-каталке. Он был укутан пледом, на голове вязаный колпак.

По головному убору Фандорин и догадался, что перед ним лорд Беркли собственной персоной. Однажды Эраст Петрович уже видел этот колпак в окне большого дома, и мисс Палмер сказала:

– А вот и бедняжка граф. Смотрит из окошка на волю. Что ему еще остается? Когда-то был громогласен, топал ногами так – земля дрожала. Теперь прикован к креслу, и слуга все время рядом…

Вот и сейчас из темноты прошелестел тихий голос:

– Добрый вечер, сэр. – У куста блеснул позумент ливреи. – Меня зовут Джим. У его милости как звездная ночь, так бессонница. Нипочем спать не желают.

Эраст Петрович слегка поклонился обоим – лорду и лакею. Хотел сказать старику что-нибудь вежливое, но жертва удара смотрела не на него – на Большую Медведицу.

– Oh yes, right under, – еле слышно произнесли вялые губы.

Лорд шевельнулся, плед соскользнул с его плеч, и стало видно, что старик пристегнут к спинке и поручням ремнями.

Вероятно, из предосторожности? Чтоб не упал?

Сколько Фандорин ни уговаривал свою приятельницу познакомиться со Скалпером, сколько ни приглашал на вечернюю прогулку в сад, мисс Палмер лишь охала и закатывала, глаза. Объяснение могло быть лишь одно – ей просто нравилось самой себя пугать. Ни боязливостью, ни дамской впечатлительностью старая леди не отличалась, а ум у нее был острее бритвы, в чем Эраст Петрович получил возможность убедиться в первый же четверг.

Дело в том, что по четвергам на чай приходил старинный приятель хозяйки мистер Парслей, дворецкий Беркли-хауса. Они знали друг друга лет сорок, и в прежние времена Парслей наведывался во флигель чуть не каждый день, но из-за напряженности, возникшей между обитателями большого дома и мисс Палмер, сократил число визитов до одного в неделю, чтобы соблюсти лояльность по отношению к работодателям. В четверг же у дворецкого был законный выходной. Он передавал все дела помощнику, надевал пиджак и ни в какие хозяйственные дела не вмешивался. С утра читал газету и курил трубку в саду, днем уходил обедать в паб, а ближе к вечеру с полным правом шел пить чай во флигель.

Развлечение у мистера Парслея и мисс Палмер было такое: он читал вслух «Стандарт», обычно что-нибудь из криминального раздела; она высказывала суждения по поводу прочитанного; дворецкий неизменно с ней соглашался и переходил к следующей статье.

Например, во время первого чаепития предметом обсуждения стала заметка с броским заголовком:

СМЕРТЬ В КЛОАКЕ

Дик-Стилет найден. Но где инспектор О'Лири?

При ежемесячной чистке сточной трубы под Оксфорд-стрит рабочие обнаружили труп мужчины, прикованный к лестничной скобе канализационного колодца. Судя по состоянию тела, причиной смерти стало истощение.

Лицо покойника изъедено крысами, однако по татуировке и шраму на горле удалось установить, что это печально известный Дик-Стилет, зарезавший трех человек в Уйатчепеле. По следу убийцы шел лучший сыщик Скотленд-ярда инспектор О'Лири, который бесследно пропал три с половиной недели назад. Полиция была уверена, что Стилет сумел умертвить своего преследователя, а тело зарыл или бросил в Темзу, однако сегодняшняя находка опровергает эту версию и позволяет надеяться, что доблестный инспектор жив. Во всяком случае, наручники, обнаруженные в зловонном подземелье, принадлежат именно О'Лири.

Кинжала, которому Дик обязан своим жутким прозвищем, на трупе не найдено. В противном случае прикованный смог бы освободиться, открыв замок клинком. Резонно предположить, что инспектор, задержавший злодея, позаботился и о том, чтоб его обезоружить. Последовательность событий без труда угадывается. О'Лири схватил и приковал злодея к скобе, а затем отлучился по какой-то надобности и более не вернулся. Лишенный возможности передвигаться или позвать на помощь, Дик долго и мучительно, две или даже три недели, умирал от голода. Возможность утолить жажду у него была: прямо у его ног проходил желоб для сточных вод – питье мерзкое, но способное восполнить потребность организма во влаге.

Однако, хоть обстоятельства гибели Стилета более или менее ясны, в этой истории остаются загадки, на которые нет ответа. Почему инспектор О'Лири, имеющий репутацию строгого, но уважающего закон служаки, обрек арестованного на такую ужасную смерть? И главное: где сам О'Лири?

Получит ли публика ответ на эти вопросы или они навсегда останутся тайной, как недавнее дело Джека Потрошителя?

– Сравнили тоже! – фыркнул мистер Парслей, откладывая газету. – Я не сыщик, но догадываюсь, что там произошло. Этот О'Лири, судя по фамилии, ирландец, а раз ирландец, значит, не дурак выпить. Поймал в сточной канаве бандита, обезоружил, сковал наручниками и отправился праздновать, а парня прицепил к железке, чтоб не сбежал. Как умеют праздновать ирландцы, я знаю. Помните Пита О'Рейли, мисс Палмер? Ну того, что был у нас младшим лакеем? Вот и этот инспектор, поди, пьет неделю за неделей не просыхая. Или просох, сообразил, каких дел натворил, и теперь где-нибудь прячется. Вот вам и вся тайна.

– Неплохая версия, – признала мисс Палмер, подливая гостям чаю. – А что полагаете вы, сэр? Вам это дело тоже кажется менее загадочным, чем история Джека Потрошителя?

Для Эраста Петровича в истории Джека Потрошителя никакой загадки не было, но говорить этого он, конечно, не стал. Имелось у него и предположение относительно пропажи инспектора-ирландца (не Бог весть какой ребус), однако к чему попусту сотрясать воздух? Фандорин сказал лишь:

– Я немного знаю полицейских. Старый служака нипочем не отправится праздновать, пока не сдаст преступника в участок и не оформит это п-протоколом. От этого зависят наградные и продвижение по службе.

– Ну, тогда я не знаю, – пожал плечами мистер Парслей. – И вправду неразрешимая загадка. Разве что мисс Палмер разгадает.

Эраст Петрович вежливо улыбнулся, решив, что это шутка.

Каково же было его удивление, когда старушка, обмакнув в чашку кусочек печенья, заметила:

– Здесь и разгадывать нечего. Отсутствие стилета все объясняет.

Именно так считал и Фандорин, с интересом уставившийся на хозяйку.

– Плюс смрад, – вполголоса прибавил он.

– Плюс смрад, – согласилась мисс Палмер. – Представляю, какой там ужасный запах, в этой клоаке! Полицейские наверняка закрывали носы платками или чем-нибудь в этом роде. Иначе они поняли бы, что в туннеле гниет не один труп, а два.

Дворецкий ахнул:

– Как два?! Откуда?!

– Дело, очевидно, было так, – как ни в чем не бывало продолжила старая дама. – Инспектор настиг преступника под землей, завязалась схватка, в которой О'Лири одержал верх. Чтоб перевести дух, он приковал арестованного к скобе. И тут оба совершили по роковой ошибке, стоившей им слишком дорого. Инспектор промедлил с обыском и не обнаружил спрятанный нож. А у Дика не хватило мозгов вообразить последствия того, что он собрался сделать.