Текст книги "История и философия науки"

И все же, еще раз подчеркнем, в будущем обществе противоположность между рабочим и свободным временем, между трудом и наслаждением будет преодолена. Все виды деятельности человека превратятся в единую творческую самодеятельность, цель и содержание которой – развитие всех сущностных сил человека. Но научно-технический прогресс, достижения науки и техники являются лишь материально-техническими предпосылками для решения фундаментальных проблем человеческого существования. Все зависит от самих людей, от их отношений между собой.

Технократизм или антитехницизм? Достижения науки и техники можно использовать и во благо, и во зло человеку, и так было всегда. Поэтому в обществе сформировались две стойкие духовные ориентации: технократизм и антитехницизм (сциентизм и антисциентизм), два полярных, противостоящих друг другу идейно-ценностных комплекса. Эти ориентации обнаруживаются как в философском и политическом мышлении, так и в общественной психологии, конкретном практическом сознании. Что представляют собой технократизм и антитехницизм в широком философско-идеологическом плане? В технократических концепциях развитие общества описывается на основе апологетического отношения к НТП, и напротив, антитехницизм – это совокупность взглядов, выражающих отрицательное или во всяком случае критическое отношение к прогрессу науки и техники.

Генезис этих вульгарно-технических концепций общественного развития связан с зарождением буржуазного прогрессизма. Так, еще в эпоху Просвещения (XVII–XVIII) возникли представления о прогрессе, якобы возможном лишь на базе расцвета науки и техники, поэтому пафос разума, знания и основанного на них прогресса наиболее полно и последовательно выразился именно в идеологии Просвещения. Вневременная, внеисторически понятая, всегда тождественная себе «разумность» в противоположность «заблуждениям», «страстям», «таинствам» рассматривалась просветителями как универсальное средство совершенствования общества. Прогресс осмысливался ими как результат распространения истинных, рациональных идей, которые постепенно устраняют загадки мира, пропитывая его светом разума. В дальнейшем этот подход в оценке общественного развития начал вырождаться в апологетическую по своей сути «прогрессистскую» концепцию с характерным для нее представлением о науке (а затем и о технике) как единственном и всесильном средстве разрешения любых человеческих проблем и достижения социальной гармонии на путях рационально спроектированного миропорядка. Возникшее позднее стереотипное представление о «технической рациональности» (разработанное М. Вебером), якобы органически присущей буржуазной цивилизации, активно содействовало последующему оформлению сциентистских, т. е. связанных с наукой, иллюзий. В социологии ХХ в. также складывались различные направления, укреплявшие идеологию индустриализма.

Вместе с тем со всей определенностью можно говорить о раздвоенности буржуазного сознания, тяготеющего к прагматической рациональности и в то же время жаждущего некоего «романтического» восполнения. В свое время К. Маркс подметил, что трезво расчетливая, безгранично эгоистическая атмосфера буржуазного мира с господствующим в ней духом наживы требует некоего противовеса себе, который обретается сознанием в виде романтического взгляда и на окружающий мир, и человеческую историю. В подобном же смысле высказывался и Н. А. Бердяев (1874–1948). Он отмечал, что наука и техника, охватывая жизнь, разрушительно действуют на культуру, но вместе с тем был убежден, что победному шествию технической цивилизации противостоят романтизм, романтики.

Буржуазное сознание и по сию пору не может преодолеть собственную внутреннюю раздвоенность, ибо в ее основе – раскол культурно-исторической целостности. Более того, эта рассогласованность углубляется, окрашивается в драматические и даже трагические тона. В общественном сознании образ науки, интерпретируемый в различных значениях, порождает сциентистские и антисциентистские настроения; сциентизм и антисциентизм все чаще оказываются и характеристиками обыденного сознания, выводы которого основываются на жизненном опыте и здравом смысле. Приверженцы сциентизма, как правило, соблазняют людей идеями новой «технотронной», «постиндустриальной» эры; антисциентисты, напротив, предостерегают людей от мрачной перспективы «встречи с будущим». «Момент истины» есть в суждениях и тех и других.

Так, Даниел Белл (р. 1919), говоря о становлении «постиндустриального» общества, приводит следующие аргументы. Индустриальное общество базируется на машинной технологии, постиндустриальное общество формируется под влиянием технологии интеллектуальной. Информация и знание – вот основа постиндустриального общества. Если в индустриальном обществе производство и обмен осуществлялись обособленными индивидуумами, то в постиндустриальном общество знание и информация – общественный продукт. Знание – коллективное благо; если даже оно кому-то продано, то одновременно оно остается и у производителя знания, и у покупателя. Естественно, это подрывает как частнособственнические, так и рыночные отношения. У частного лица мало стимулов производить знания. Во всяком случае, если научное открытие обещает какую-либо практическую пользу лишь спустя многие годы, вряд ли оно имеет шансы на поддержку тех, кто платит за работу. Вместе с тем Белл полагает, что постиндустриальное общество характеризуется уже не трудовой теорией стоимости, а теорией стоимости, основанной на знании. Несостоятельность трудовой теории стоимости Белл видит в том, что она единственным источником прибавочной стоимости считает рабочую силу непосредственных производителей.

Элвин Тоффлер (р. 1928) также указывает на позитивную роль новой технологии и техники. Например, он полагает, что домашний компьютер укрепляет роль семьи, дома как ячейки общества; что индивидуумы, «став как бы собственниками своих электронных терминалов и оборудования, фактически как бы становятся не служащими в классическом смысле, а скорее независимыми предпринимателями, то есть рабочими, в высокой степени владеющими средствами производства». Не менее важен, считает ученый, и социологический аспект: «Если работники часть своих задач или даже всю работу смогут выполнять дома, им не нужно, как сегодня еще приходится это делать, переезжать, если они меняют место своей работы. Им надо лишь подключиться к другому компьютеру. Это означает снижение вынужденной мобильности, уменьшение стрессов, большее вовлечение в жизнь общества» («Третья волна», 1984).

Представляется, однако, что в этих суждениях есть преувеличение. Нарастающее могущество транснациональных корпораций (ТНК) ускользает даже из-под национального контроля, а тем более – из-под контроля отдельных людей. Как тут можно говорить о «независимых» предпринимателях, о рабочих, «в высокой степени владеющих средствами производства»? Конечно, компьютеры и т. п. создают предпосылки к тому, чтобы самые широкие слои населения имели доступ к информации в самом широком смысле, в том числе экономической и финансовой. Но чтобы иметь реальную возможность получения информации, нужно ликвидировать монополию экономических и финансовых группировок на руководящие общественные функции, а это не так-то просто. Более того, монополия на информацию делает угрозу тоталитаризма в современном обществе вполне реальной.

Конечно, уровень развития производительных сил предопределяет способ соединения работников с орудиями труда, со средствами производства и лежит в основе остальных социальных отношений. В информационном постиндустриальном обществе в сельском хозяйстве будет занято менее 5 % трудоспособного населения, в промышленности – около 10 %. Все остальное самодеятельное население будет сконцентрировано главным образом в науке, образовании, торговле, в сфере социальных услуг, в управлении. Главным занятием людей будет производство знаний и передача их другим. Но подобная деятельность требует коллективных, взаимоподдерживающих усилий. В сфере, где производятся знания, частнокорыстные, рыночные отношения сомнительны. Покупателю, как правило, нужно показать товар, но при демонстрации знаний они автоматически переходят к покупателю, и теперь он уже ни в какой покупке не нуждается. Технические изобретения, новые технологии, конечно, могут быть предметом продажи, но знания, особенно добытые фундаментальной наукой, должны быть достоянием всего общества.

Именно в соответствии с этим К. Маркс отмечал три последовательных ступени в развитии общественных отношений: 1) отношения личной зависимости; 2) личная независимость, основанная на вещной зависимости; 3) «свободная индивидуальность, основанная на универсальном развитии индивидов и на подчинении их коллективной общественной производительности в качестве их общественного достояния…»[11]11
  Маркс, К. Соч. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – Т. 46. – Ч. I. – С. 100–101.


[Закрыть]

Технократические иллюзии опасны, подчеркивает выдающийся немецкий философ Карл Ясперс (1883–1969) в своей книге «Смысл и назначение истории», ибо порождают в людях суеверие, заставляющее их ждать от науки того, что она дать не может. «Они принимают псевдонаучные целостные объяснения вещей за окончательное знание; некритично принимают выводы, не вникая в методы, которые позволили к ним прийти, и не ведают границ, в пределах которых научные выводы вообще могут быть значимы. Это суеверие склоняет их к вере в то, что нашему рассудку доступна вся истина и вся действительность мира, заставляет питать абсолютное доверие к науке и беспрекословно подчиняться ее авторитету, воплощенному в представителях официальных инстанций. Однако, как только это суеверное преклонение перед наукой сменяется разочарованием, мгновенно следует реакция – презрение к науке, обращение к чувству, инстинкту, влечениям. Тогда все беды связываются с развитием современной науки», – пишет Ясперс.

Наряду с этим не правы в конечном счете оказываются и авторы антитехницистских, антисциентистских концепций, доказывающие, что техника оторвала человека «от почвы»; что его дух сводится лишь к обучению полезным функциям и т. п.; что он становится «абстрактным» индивидуумом, заключенным в царство мертвых механизмов и аппаратов; что возникнет новая форма рабства, связанная, возможно, с комфортом, но «узда его будет ощущаться постоянно» (Э. Юнгер). В известном смысле так и есть. Французский социолог Реймон Арон (1905–1983) в книге «Разочарование в прогрессе» справедливо пишет, что НТР не обеспечила подлинного освобождения человека. Она привела к деградации природы, к упадку нравов, к обострению конфликтов между людьми, классами, государствами, нациями.

Бесспорно, в современном человеке, в современном обществе гуманистическая чуткость ослабела. Возможно, воодушевление идеей научного знания, технического совершенства и экономического эффекта этому способствует, но главная причина упадка гуманности коренится все-таки в самом человеке. Э. Тоффлер в книге «Шок будущего» обоснованно утверждает, что, «спеша извлечь из развития науки и техники непосредственную экономическую выгоду, мы превратили окружающую нас среду, как физическую, так и социальную, в пороховую бочку». В конечном счете не техника, не наука, а люди сами должны оценивать достижения науки и техники в духе гуманности и соответственно поступать.

Восстановление утраченной культурно-исторической целостности в восприятии научно-технического прогресса – процесс длительный, постоянно развертывающий новые противоречия и коллизии.

Технократические иллюзии советской мировоззренческой практики. В свое время такие сложные феномены, как технократизм и антитехницизм, игнорировали и советское обществоведение, и советская философия. Они исходили из посылки, будто утверждение общественной собственности на средства производства автоматически гармонизирует диаметрально противоположные ценностные ориентации, обеспечивает целостно гуманистическое измерение общественных отношений. Между тем общественная психология, вопреки оптимистическим надеждам, чутко воспроизводила отмеченные духовные коллизии именно в качестве противостояния полярных ценностных ориентаций. Вера в беспредельные возможности науки, господство аналитического разума постоянно порождали тоску по аксиологической «восполненности» сознания. Обнаруживалась тяга к романтическим аспектам бытия в виде поэтизации душевной хрупкости, сострадания, человеческой боли. Выявляло себя и стремление вступиться за «утесняемую природу». Тем не менее в общественном сознании укреплялось убеждение, будто наука и техника способны радикально преобразовать мир, решить все мучительные и сложные социальные проблемы. Ученые, инженеры и другие специалисты, образующие слой научно-технической интеллигенции, естественно, видели, что в нашем обществе немало трудностей; стихийных, плохо контролируемых процессов; консервативных тенденций. Но они верили в то, что проникновение науки и техники во все сферы общественного бытия, утверждение методов научного расчета устранят негативные явления, косность, помогут отрегулировать человеческие связи.

Однако в действительности уже в середине XX в., едва стала набирать темпы научно-техническая революция, обнаружили себя и первые признаки намечающейся контртенденции. Рождающиеся ценностные ориентации как бы защищали право человека на суверенность, его стремление жить по собственным запросам, а не по велениям абстрактной науки. Бурный натиск технического прогресса нередко воспринимался общественной психологией как разрушение сложившегося уклада жизни. Энтузиазм таежных строительных эпопей, романтика палаточных городков, наступление на природу порождали одновременно сложный комплекс человеческих переживаний. Авторская песня под гитару, творчество бардов 1960-х гг. отразили мотивы внутренней неустроенности, одиночества, тоски по природе, которая стала объектом «индустриального наступления». Именно тогда в Советском Союзе развернулась памятная дискуссия между «физиками» и «лириками». Первые настаивали на приоритете знания, абстрактного расчета, несовместимого со стихийными душевными излияниями, тогда как вторые подчеркивали роль гуманитарных подходов, морали, человеческих чувств; предлагали оценивать результаты научной деятельности через призму человеческой субъективности.

К сожалению, выявившиеся полярные ценностные ориентации не стали предметом глубокого теоретического осмысления в общественных науках, философии, мировоззрении. Разумеется, проблема «физиков» и «лириков» продолжала подспудно обнаруживать себя в общественной психологии, идеологической пропаганде, однако господствующие сциентистские настроения оказали сильное воздействие на формирование технократических тенденций. Валентин Распутин (р. 1937) в той связи писал, что спор между физиками и лириками, казалось бы, должен был подогреть «физиков» духовным светом, а «лирикам» явить лицо реально изменившегося мира и закончиться к общей пользе. Однако человек, вставший у конвейера технического прогресса, выгоду своего места употребил на то, чтобы добиться не одной лишь моральной, но полной и окончательной победы. Не прошло и двадцати лет, как симпатичный «физик», напоминавший гусара, вырос в опасного и самовластного технократа, ловко лавирующего между долгом, целью, выгодой и моралью.

«Технократы»-ученые и «технократы»-политики абсолютизировали технический прогресс, производительные силы сводили к технике и технологии, а производственные отношения – к технико-организационным структурам, методам руководства и управления. Такой подход привел к принижению роли человека в общественном развитии, в выявлении целей и смысла прогресса. Сооружение индустриальных гигантов не сопровождалось на протяжении многих лет должной социальной политикой, развертыванием собственно человеческого потенциала. В «государственном социализме» все сильнее обнаруживал себя функциональный подход к формированию человеческой личности, а также и к оценке ее социальных качеств. Согласно бюрократическим и догматическим технократическим воззрениям предполагалось, что собственно человеческие проблемы являются производными от производственных вопросов, поэтому они подлежат решению в последнюю очередь как некий довесок к воплощаемым технократическим проектам. Практически и сам человек все заметнее выступал как средство, хотя на словах и оставался целью производства. Все это в конечном счете неизбежно вело к серьезным нравственным деформациям.

Быстрый рост экономики спровоцировал в свое время возрастание комплекса технократического мышления. Но парадокс состоит в том, что наиболее значительный всплеск этих умонастроений выпал на время кризисных процессов, сложившихся в нашем обществе. Характерно, что как раз в период снижения темпов роста, усиления бюрократических тенденций индустриалистические, технократические иллюзии обрели стойкое и массовое распространение. Абстрактная вера в машину, вторгающуюся во все сферы человеческой жизни, приглушила иные «резоны», идущие от стихийной человеческой субъективности, запросов духа, гуманистических традиций. К тому же нередко господствовала установка, ориентирующая на использование не столько перспективных, постиндустриальных, сколько устаревших достижений науки и техники эпохи индустриализма.

Отсюда и вытекает важный мировоззренческий вывод: технократическое мышление порождается вовсе не техникой как таковой, а специфической ориентацией, своеобразной оценкой ее роли в обществе. Любое техническое усовершенствование не только дает приращение знаний и навыков, но оборачивается также и неизбежными утратами, потому что влечет за собой неожиданные социальные следствия, которые должны выявляться напряженным всесторонним анализом, экспертизой с позиций совокупного практического и духовного опыта человечества.

В свое время Платон полагал, что изобретение письменности окажет разрушительное воздействие на устную речь, приведет к атрофии памяти. В чем-то он был прав, хотя именно рождение письменной культуры позволило человечеству сохранить накопленные духовные богатства. Английский поэт Джон Мильтон (1608–1674) в поэме «Потерянный рай» (1665) называет изобретение артиллерии дьявольским искусом, самым бесчеловечным и кошмарным орудием убийства. Итальянский поэт эпохи Возрождения Торквато Тассо (1544–1995), словно бы вторя ему, призывает уничтожить все средства войны, кроме «благородных» – меча и шпаги. В сущности, современное сознание по-прежнему тяготеет к двум полюсам. С одной стороны, безоглядная вера в каждое новое техническое приобретение человечества, открытие науки. С другой – желание вернуться к «благородным» инструментам преобразования жизни, отвергающим негативно окрашенные стереотипы техники, научной рациональности. Конечно, человеческую мысль остановить нельзя. Ныне и информатика уже вошла в быт, но, повторяем, не она порождает технократическое мышление. Наука и техника могут сделать человека рабом, исполнителем чужой воли. Они же способны расширить его инициативу, развернуть неслыханные возможности.

Гуманистическая альтернатива технократизму и антитехницизму. Не наука и техника вытесняют из жизни человека гуманистическую культуру, гуманистическую чуткость – виноваты сами люди. Воодушевленные идеями научного прогресса, технического совершенства и экономического эффекта, они забывают об идеях гуманности и добра, о возможных негативных последствиях развития техники и науки. Понятно, что без прогресса науки и техники человечество не выживет, однако у него есть перспективы только в том случае, если придать этому прогрессу человеческий, гуманистический смысл. Прогресс должен быть подчинен гуманистической стратегии, он должен быть органически пронизан духом социальной полезности, солидарности, справедливости и демократичности. Его конечная цель – полное и всестороннее развитие возможностей и способностей, заложенных в человеке, обеспечение здоровой и достойной жизни для каждого. Поэтому люди должны критически оценивать результаты своей научно-технической деятельности или во всяком случае размышлять о том, что возможно и что желательно, что приемлемо или, напротив, неприемлемо с этической, гуманистической точки зрения, хотя с позиции функциональной вполне может быть эффективным.

Стихийность, «обесчеловеченность» прогресса науки и техники, беспардонное отношение к природе незамедлительно оборачиваются зловещими симптомами. Сегодня налицо признаки экологической катастрофы, захватившей человечество, и только человеку, беспредельно далекому от земли, например, обработка почвы может казаться сугубо технологический операцией. Но ведь именно здесь критерии нравственности обнаруживают свою неодолимую силу.

Отсутствие широкой гуманистической, философской культуры порождает нередко примитивное социальное мышление. Технократ мыслит категориями, освобожденными от критериев человечности; он озабочен лишь тем, как истратить выделенные ему капиталовложения, но на березки и тополя миллиарды не истратишь. Так рождались в СССР грандиозные природопреобразовательные проекты. Однако проблема состоит не только в том, чтобы различные программы преобразования природы, решения хозяйственных задач получали более основательную проработку, ведь под проработкой часто подразумевается уточнение расчетов, более точная инженерная экспертиза. Речь идет о том, чтобы подобного рода программы соотносились не только с показателями рентабельности, эффективности и пользы, но и с критериями человечности, требованиями разносторонней культуры. Создатели таких программ должны задаваться вопросами: не приведет ли та или иная акция к ущемлению природы, не нанесет ли ущерб человеку, не разрушит ли нравственную атмосферу? Наконец, не вызовет ли технократическое мышление обостренную, преувеличенную реакцию со стороны вытесняемых компонентов культуры?

В новой преображенной системе ценностных координат в центр реально выдвигается человек как самоцель прогресса. Объективные законы общественного развития не есть нечто обособленное от деятельности людей, а являются законами их собственных действий. Следовательно, успех общественно-производственной практики обеспечивается не ограничением неких отрицательных сторон проявления объективных общественных законов, а прежде всего устранением несогласованных действий людей, их способностью учитывать объективные материальные предпосылки своей деятельности. Именно поэтому прогресс общества – это прежде всего вопрос сознательности, все более заинтересованного участия широких масс населения во всех общественных преобразованиях; это вопрос о просторе для развития личности, инициативы и творчества человека как хозяина, работника и гражданина. Во всех сферах жизни – в экономике, технике, управлении, культуре, образовании – началом всех начал является человек: и как высшая ценность общества, и как главная производительная сила, и как мера всех вещей, определяющая степень нашего продвижения вперед в экономическом, социальном и духовном отношении. На современном этапе развития такой подход, как никогда прежде, должен стать основой теоретического мышления и практического действия. Ни наука, ни техника, ни материалы, ни продукты сами по себе при всем их значении не могут гарантировать социальный прогресс; только человек с его трудовой деятельностью, основанной на передовых достижениях науки, техники и технологий, сознательной дисциплине, с творческим отношением к труду, четкой и умелой его организацией, культурой, полноценным использованием свободного времени может и должен обеспечить овладение новыми важными рубежами социального прогресса. Именно поэтому сегодня столь остро стоит вопрос о все более инициативном, заинтересованном и ответственном участии всех граждан во всех общественных преобразованиях.

Примечательно, что уже в 1960-е гг. в нашей стране заговорили о необходимости реформ; более того, они стали было осуществляться, но постепенно угасли. И причина этого в решающей степени заключалась в том, что их организаторы «забыли» о человеке, не обратились к массам, не соединили экономические реформы с политическими, с процессом демократизации, привлечением самих трудящихся к решению назревших задач. История доказала, что самые передовые идеи только тогда реализуются успешно, когда назревает широкое понимание необходимости их практического осуществления, когда они становятся настоятельным требованием самых широких масс народа. Сегодня наш народ, как никогда прежде, нуждается в новых идеях, но, к сожалению, на нынешнем этапе развития общества гуманистические ценности по-прежнему не более как декоративное украшение технократического здания; они отнюдь не стали органичной и неотъемлемой характеристикой мировоззренческой общественной практики.

Возрастание роли информации в обществе, НТП предполагают творческий, поисковый характер труда, открывают простор для личного самовыражения; результаты труда в значительной мере зависят теперь от нестандартности подхода. Вместе с тем бюрократизация по-прежнему пронизывает многие сферы деятельности, регламентируя не только общий процесс, но и его звенья. Догматическая абсолютизация государственной собственности в Советском Союзе на деле обернулась господством администрирования, расширением пространства для всесилия бюрократии. Правда, сегодня прямой зависимости между бюрократизмом и формой собственности не наблюдается. В настоящий момент в стране господствует частная собственность, но бюрократизм «расцвел» еще более пышным цветом, чем в советское время. Бюрократизм – это во многом следствие неразвитости политической культуры как «верхов», так и «низов»; это не только властная позиция, но и специфическая мировоззренческая культура, ядром которой и является догматизм. Бюрократизм нуждается в догматизме, а догматизм ощущает свое партнерство с бюрократией.

Догматизм – это соединение, упрощение мировоззренческой культуры, сведение ее к примитивизму, набору абстрактных положений, игнорирующих реальное богатство ценностных ориентаций в обществе. Не случайно, что в ряду болезней, поразивших мировоззренческую духовную практику, в том числе и научную мысль, догматизм занимает особое место. Он не является, как может показаться на первый взгляд, простой предрасположенностью ума. Речь идет о такой ориентации, которая вырастает как бы в противовес названным уже качествам подлинной интеллигентности – способности к творчеству, подвижничеству и гуманистическому самосознанию. Догматизм отрицает развитие. Он опасен и масштабами своего распространения, и силой своего мертвящего воздействия. Догматическое мышление есть неспособность или нежелание охватить явления объективного мира во всей их полноте и динамике, противоречивости развития. Вот почему догматизм можно охарактеризовать как жизненную позицию, которая диктуется личными и групповыми интересами.

Сегодня, когда речь идет о развитии, обогащении общественной мысли на качественно новом витке мирового развития, о непрестанном обновлении и совершенствовании мировоззрения, важно подчеркнуть, что разнообразие, целый спектр мнений не имеют ничего общего с сектантской, догматической замкнутостью. Между тем сегодня во многих творческих коллективах усилились эгоцентрические, узкогрупповые тенденции. Разумеется, они часто являются реакцией на еще недавнее господство диктаторских методов руководства, однако групповщина, разъедающая творческий процесс, во многом обусловливает дегуманизацию научной жизни. Подобная практика навязывает различные искусственные ограничения, что приводит к закреплению монопольного положения отдельных лиц, группировок в ущерб развитию других.

«Я думаю, что одна из актуальных обязанностей интеллигента, – отмечал академик С. С. Аверинцев (1937–2004), – противостоять распространяющемуся злу кружкового сознания, грозящего превратить всякую активность в сфере культуры в подобие игры за свою команду, а программы и тезисы, расхожие словечки и списки хвалимых и хулимых имен – в условные знаки принадлежности команде, вроде цвета майки. В этой сфере все переименовано, все значения слов для “посвященного” сдвинуты. Если открытый спор, в котором спорящий додумывает до конца свою позицию, не прячась ни за условные обозначения, ни за прописные истины своего круга, может привести к подлинному пониманию, хотя бы и при самом серьезном несогласии, то оперирование знаками группового размежевания закрывает возможность понять не только оппонента, но и самого себя».

Другим проявлением обуженности ценностных ориентаций, содержательно схожим с догматизмом, является оценивание духовных процессов через призму борьбы «ортодоксии» с «ересью»: появление различных агрессивных группировок, усматривающих во всем злокозненное и тайное воздействие масонства, другие идейные выверты достаточно наглядно характеризуют «теневые стороны» мировоззренческой практики, которые в условиях открытости вынесены на поверхность духовной жизни.

Итак, обуженное представление о структуре мировоззрения, статусе этой категории, естественно, рождало и рождает рассогласованность отдельных компонентов данного феномена, способствует распространению как технократических, так и антитехницистских, умозрительно-гуманистических настроений. Наряду с этим имеется еще одна важная причина утверждения технократизма и антитехницистской псевдочеловечности в духовной жизни общества, во всяком случае нашего. Речь идет об отставании философии, всех общественных наук, которые могли бы быть действенным противоядием как против технократического строя мысли, пустившего глубокие корни в сознание научно-технической интеллигенции, хозяйственных и государственных работников, так и против умозрительного гуманизма, нашедшего прибежище в сознании некоторых представителей творческой интеллигенции. Бесспорно, сегодня не обойтись без углубленного изучения общих тенденций развития; противоречий, связанных с изменениями социальной структуры общества, урбанизацией, научно-техническим прогрессом, экологическими сдвигами. Но не в меньшей мере важно развитие гуманитарных сфер познания – «человековедения», искусствоведения, проблем морали.

Что касается России, то сегодня ситуация, например, в научно-технической сфере в нашей стране весьма тяжелая. Численность работников в этой сфере уменьшилась в 2,5 раза, десятки тысяч ученых покинули Россию. Приток молодежи в науку резко снизился; материально-техническая база устарела; значительно сократилось информационное обеспечение (особенно иностранными публикациями), а также число научных конференций; бюджетное финансирование науки сократилось многократно. В то же время ведущие мировые державы постоянно приумножают свой научно-технический потенциал. В этих странах до 90 % экономического роста достигается сегодня за счет НТП.