Текст книги "История и философия науки"

И догматизм, и релятивизм проявляются не только в теории познания, но и в применении научных данных на практике. Например, в сфере социального управления догматизмом является ориентация на одни и те же формы и методы руководства, следование «букве» какой-либо теории, а не ее сути, отрицание необходимости творческого подхода к социальному управлению. Догматизм игнорирует положение о конкретности истины, а ведь истина всегда должна быть конкретной, применяемой в определенных условиях к определенной ситуации. Неконкретной истины, которая не имела бы отношения к определенным условиям, нет и быть не может в силу самой природы истины как отражения предметов и явлений в конкретных условиях их существования. Но если сама истина по своей природе конкретна, то и применение ее на практике тоже требует учета конкретных условий, иначе она перестанет быть истиной.

Марксисты-догматики как раз и нарушали это требование, придерживаясь тех или иных положений марксистской теории без учета конкретных условий, что неизбежно вело к отрицательным последствиям. Релятивисты, наоборот, абсолютизируют конкретность условий (сегодняшний момент, обстановку) и игнорируют более общие связи, выходящие за пределы сегодняшнего дня, поэтому на практике релятивизм проявлялся в стремлении следовать конъюнктуре, приспосабливаться к изменениям каждого дня. Отбрасывание общих принципов, общих закономерностей и абсолютизация частных моментов, местных условий приводят к беспринципности, колебаниям, неоправданным зигзагам в практической деятельности. Именно поэтому важно учитывать диалектику процесса познания, взаимосвязь, неразрывность относительной и абсолютной истины, что позволяет правильно ориентироваться и в сфере практики.

Практика – критерий истины. Чтобы убедиться в том, являются ли наши знания истинными или нет, необходимо их проверить. Но как это сделать? Для этого надо найти какую-то меру, критерий, с которым и сверить наши знания. В истории философии предлагались различные критерии истины. В XVII в. распространенным было представление о том, что критерием истины должны быть ясность, очевидность теоретических положений. Например, Б. Спиноза говорил: «Какое мерило истины может быть яснее и вернее, как не сама истинная идея? Как свет обнаруживает и самого себя, и окружающую тьму, так и истина есть мерило и самой себя, и лжи».[55]55
  Спиноза, Б. Избранные произведения. – Т. 1. – 1957. – С. 440.


[Закрыть] Но все дело в том, что «ясность», «очевидность» воспринимаются различными людьми по-разному; то, что может быть ясным для одних, для других является заблуждением. Некоторые философы считали, что если та или иная теория признается большинством, то она является истинной. Такой критерий выдвигал, например, российский политический деятель, врач и философ А. А. Богданов (1873–1928). Но это также субъективный критерий. В истории развития науки было немало случаев, когда ложные теории признавались большинством, например теория Птолемея, а сторонники истинных теорий (теория Коперника) оставались в меньшинстве. Наконец, представители прагматизма в качестве критерия истины брали полезность, выгоду: истинно то, что полезно, что приносит выгоду, утверждали они. Это также субъективистский критерий, ибо то, что полезно для одних, может быть вредным для других. С такой точки зрения и ложь является истиной, если она приносит пользу.

Итак, мы видим, что перечисленные «критерии» не могут установить истинность наших знаний, и прежде всего потому, что являются субъективными оценками. Для определения же истинности наших знаний нужен такой критерий, который не зависел бы от нашего сознания, чувств, желаний, и только практика является таким критерием истины. Но почему именно практика, а, например, не сама действительность, ведь так или иначе истинным мы признаем только такое знание, которое соответствует действительности? Дело в том, что мы не можем проверить истинность наших знаний непосредственно самой действительностью вне практической деятельности, как и не можем получить знания о мире вне практической деятельности. Конечно, если бы познание было зеркальным отражением, тогда можно было бы непосредственно сопоставлять полученные снимки (копии) в нашей голове с оригиналом, т. е. с самой действительностью. Но мы знаем, что процесс познания не зеркальное отражение. В. И. Ленин писал, что познание – это не цельное отражение, а процесс ряда абстракций, формирования, образования понятий, законов. Мы начинаем познание с непосредственного восприятия дейст вительности, а в итоге получаем абстрактные понятия, теоретические формулировки и т. п., которые нельзя непосредственно сопоставить для проверки с самой действительностью, ибо в теориях отражено не то внешнее, что мы воспринимаем органами чувств, а внутренние, скрытые связи и отношения, выражающие то, что присуще явлениям, что является их сущностью. Вследствие этого теории, их содержание не совпадают с видимой действительностью, с теми явлениями и процессами, которые совершаются на поверхности. Следовательно, для проверки теории нужна практическая деятельность, в ходе которой люди убеждаются в соответствии или несоответствии теорий тем внутренним связям и отношениям, которые отражены в этих теориях.

Но практика как деятельность людей, и прежде всего материально-производственная деятельность, не стоит на месте, а все время развивается, совершенствуется, поэтому мы не должны абсолютизировать и ее как критерий истины, превращать этот критерий в нечто постоянное, неизменное.

Практика как критерий истины противоречива. С одной стороны, практика действительно является критерием истины, не допускающим агностицизма (в этом отношении практика является всеобщим, следовательно, и абсолютным критерием истины). С другой стороны, на каждом этапе своего развития практика выступает как относительный критерий, ибо по уровню своего развития она не может в любой момент истории доказать или опровергнуть любое теоретическое положение. В самом деле, каким бы могущественным фактором ни была практика в познании, многие теоретические положения мы не можем в настоящее время ни опровергнуть, ни подтвердить практикой. К таким положениям можно отнести, например, теории-гипотезы о происхождении жизни на Земле или о существовании жизни на Марсе и др. Тем не менее все это не должно вызывать недоверия к практике как критерию истины. Ведь практика тоже не стоит на месте, она развивается, и то, что сегодня еще нельзя доказать или опровергнуть, завтра будет возможно осуществить. В частности, древние греки не могли посредством практики ни доказать, ни опровергнуть существование атома; современная научная практика подтвердила их предположение о существовании атома и одновременно опровергла утверждение о его неделимости. Таким образом, только диалектическое понимание практики как единства абсолютного и относительного моментов в ней дает возможность правильно использовать практику в качестве критерия истины. Именно противоречивый характер практики (наличие относительного и абсолютного моментов) предостерегает от крайностей: абсолютный момент – от релятивизма и агностицизма, относительный момент – от догматизма.

Проверенная на практике теория, в свою очередь, воздействует на развитие практики, ибо уровень развития практики – это не только результат прежней практической деятельности людей, но и результат реализации на практике новых теорий, ведь теория и практика неразрывно связаны между собой. Практика развивается не только на основании своего собственного опыта, но и на основании тех рекомендаций, которые ей дает теория. Следовательно, практика обогащается по двум линиям: за счет своего опыта и за счет выводов и рекомендаций передовой теории – в этом ее преимущество перед чувственным и рациональным познанием, ибо она соединяет в себе достоинства того и другого. Ленин был конечно же прав, когда писал, что практика выше теоретического познания, ибо имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности. Но если практика должна следовать выводам передовой теории, то – тем более – теория не должна отрываться от практики, от потребностей развития общества. Особый вес это требование приобретает в наше время. Теория и практика могут гармонично развиваться, обогащать друг друга только в диалектическом единстве.

Формы и методы научного познания. Производство знаний, духовное производство как специализированная деятельность субъекта имеет определенные формы, нуждается в определенных правилах, средствах, методах познания.

Наиболее характерными для эмпирического познания являются две основные формы – наблюдение и эксперимент. Наблюдение – это целенаправленное чувственное познание действительности. Оно осуществляется либо с помощью человеческих органов чувств, либо с помощью приборов, усиливающих эти органы. Приборы бывают двоякого рода: одни увеличивают интенсивность внешних воздействий, не меняя их качественно (микроскопы, телескопы); другие осуществляют качественное преобразование внешнего воздействия, превращая его в чувственно воспринимаемое человеком (радио– и рентгеновские телескопы превращают соответствующие воздействия в доступные человеку электромагнитные колебания). Эксперимент (от лат. experimentum – проба, опыт) – это изучение предметов посредством их целенаправленного изменения. Очевидно, эксперимент предполагает активное вмешательство экспериментатора в объективный процесс с целью изучения объекта в результате его целенаправленного изменения. Эксперимент требует соответствующих условий, а также экспериментальной базы, экспериментальной техники.

Непосредственным источником научного знания являются факты (от лат. factum – сделанное, совершившееся). Факт – это зафиксированное нашим сознанием реальное событие или явление. Средством регистрации фактов выступает язык, естественный либо искусственный. Простейшей исходной формой регистрации факта являются предложения типа: «Падает снег», «Идет дождь», «Арнольд Тойнби – историк» и т. п. Чем сложнее факты, тем более сложные способы и формы их регистрации применяются наукой.

Факты связаны с постановкой проблемы. Изучая факты, стремясь их объяснить, исследователь ставит перед собой научный вопрос, что эти факты означают? Таким образом, проблема – это и есть научный вопрос, вставший перед ученым. Чтобы понять, решить проблему, необходимы соот ветствующие средства познания: система понятий, методология и методика исследования, техническое оснащение и т. д. Научное познание, в сущности, всегда имеет проблемный характер: мы двигаемся от незнания к знанию, от вопроса к его разрешению.

Необходимым этапом (формой) познания является гипотеза (греч. hypothesis – основание, предположение). Гипотеза – это предположительное решение проблемы. Ни одна научная проблема, как правило, не может быть решена внезапно, в результате озарения; она требует длительного поиска решений, выдвижения в этой связи различных гипотез как возможных вариантов решения проблемы, а также экспериментальной проверки. Но весьма вероятно, что при выдвижении гипотеза может показаться парадоксальной, «сумасшедшей», неприемлемой. Вспомним, автор рецензии на книгу Н. И. Лобачевского «О началах геометрии», в которой было изложено его великое творение – неевклидова геометрия, писал очень резко и ядовито: «Почему не вообразить, например, черное белым, круглое четырехугольным, сумму всех углов в прямолинейном треугольнике меньше двух прямых и один и тот же определенный интеграл равным то ϖ/4 то ∞? Очень, очень можно, хотя для разума все это и непонятно… Почему бы вместо заглавия “О началах геометрии” не написать, например, “Сатира на геометрию”, “Карикатура по геометрии” и что-нибудь подобное?»[56]56
  Цит. по: Каган, В. Ф. Лобачевский. – М., 1948. – С. 246.


[Закрыть] «Вряд ли заслуживающей внимания» назвал геометрию Лобачевского М. В. Остроградский (1801–1861/1862), сам крупный математик. И тем не менее науке необходимы «сумасшедшие» идеи (Н. Бор). Новое в науке нередко требует беспощадной ломки старого.

Б. Г. Кузнецов, автор книги об Эйнштейне, пишет: «Когда мы воссоздаем логический и психологический путь, которым А. Эйнштейн шел к теории относительности, мы видим удивительную способность ученого взглянуть на мир как бы в первый раз, впервые открывшимися глазами, без груза установившихся ассоциаций… Старые, привычные ассоциации разорваны. Действительность, лишенная привычных ассоциаций, засверкала свежими красками, которые кажутся парадоксальными».

Кузнецов сравнивает творческий порыв Эйнштейна с творческими устремлениями Ф. М. Достоевского, который посредством «жесткого экспериментирования» ставит своих героев в самые крайние ситуации; в этих ситуациях выявляются такие стороны и черты характера людей, которые в обычных условиях не проявляются. Например, черта, которую переступает Кириллов из «Бесов» (1871–1872), – естественная человеческая привязанность к жизни: «Вся свобода, – говорит он, – будет тогда, когда будет все равно – жить или не жить». Бога нет? Но если Бога нет, то «все позволено», вторит ему Смердяков в «Братьях Карамазовых» (1879–1880). Раскольников в «Преступлении и наказании» (1866) также «переступает черту»: «…Я захотел осмелиться, и убил… я только осмелиться захотел… – рассуждает Раскольников, – мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу!» Подобному же «жесткому экспериментированию» подвергает природу и ученый, «когда он приходит к парадоксальным, прячущимся при обычных условиях экспериментальным результатам. Как ведет себя движущееся тело в условиях “жесткого эксперимента”, придающего ему скорость, сравнимую со скоростью света? Оно ведет себя крайне парадоксальным образом».[57]57
  Кузнецов, Б. Г. Эйнштейн. – М., 1963. – С. 88.


[Закрыть]

Вместе с тем, признавая необходимость «сумасшедших» идей, немецкий физик-теоретик Макс Борн (1882–1970), в частности, предостерегал, что без обращения к эксперименту такого рода идеи «представляют собой значительную опасность для здравого развития науки».[58]58
  Борн, М. Физика в жизни моего поколения. – М., 1963. – С. 136.


[Закрыть] «Если опыт говорит “да”, для теории это значит “может быть”. Если же он говорит “нет” – объявляется “приговор теории”. Всякое умозрительное построение должно быть проверено экспериментом, и любые результаты, сколь бы заманчивы они ни были, должны быть отброшены, если они не соответствуют фактам, опыту», – подчеркивал А. Эйнштейн («Эволюция физики», 1967).

Австрийский физик-теоретик, один из создателей квантовой механики Эрвин Шредингер (1887–1961) также утверждает, что научный эксперимент – как острый клинок из закаленного металла. Либо ты с его помощью победишь духов тьмы и невежества, либо он тебя самого поразит и покроет позором. Результат зависит от того, насколько количество истинных правил игры, навечно установленных Господом, больше числа ложных, порожденных вследствие твоей неспособности познать истину. Французский математик, физик и философ Анри Пуанкаре, напротив, подчеркивал, что опыт – единственный источник истины: только опыт может вооружить нас достоверностью. Тем не менее, считал Пуанкаре, удовольствоваться одним чистым опытом нельзя: простое собрание фактов столь же мало является наукой, как куча камней – домом. Без обобщения нет науки. Конечно, всякое обобщение – это гипотеза, причем некоторые гипотезы предшествуют эксперименту, опыту. В свою очередь, гипотезу нужно подвергнуть проверке посредством эксперимента – и так снова и снова.

Высшая форма, или ступень, научного познания – теория (от греч. theoria – рассмотрение, исследование). Как правило, теория включает две части: описательную и объяснительную. Описание – это характеристика существенных черт, структуры и т. п. соответствующей сферы действительности. Объяснение – это ответ на вопрос, почему действительность такова, какова она есть; объяснение дает понимание действительности.

Важным элементом научного познания являются методы познания, исследования, суть которых заключается в целенаправленном и преднамеренном использовании тех или других (общих или частных) теоретических положений для получения новых знаний. Каждая наука использует определенную систему методов объективного познания исследуемого ею предмета. Философские знания, систематизированные и оформленные как теория, философские методы получения новых знаний играют роль общей методологии, которая используется всеми другими науками. С нашей точки зрения, именно диалектика как учение, теория развития есть самая общая методология во всех областях человеческого познания. Вместе с тем для получения новых знаний, построения понятий, суждений и умозаключений существует ряд методов, которые присущи всем наукам, присущи они философии, т. е. они имеют, по сути, общенаучное значение. Наиболее важными из них являются анализ (от греч. analysis – разложение) и синтез (от греч. synthesis – соединение). Анализ – это тот логический метод, с помощью которого объект мысленно разделяется на части, отдельные признаки; эти признаки изучаются, исследуются отдельно друг от друга. Так, для того чтобы сформировать понятие или суждение о данном объекте, последний вначале нужно подвергнуть анализу, отделить важные признаки от маловажных; затем важные особенности объединить в понятии. Анализ – необходимый, но недостаточный метод логического познания. Наряду с выделением важных черт объекта, необходимо также исследовать их взаимосвязи, для того чтобы рассмотреть их в совокупности, как они присущи объекту. Это достигается с помощью синтеза – логического метода, при помощи которого совершается мысленное соединение составных частей изучаемого объекта и его основных черт, обособленных при анализе. Человеческое мышление представляет собой единство анализа и синтеза; оно, сколько расчленяет в сознании предметы на их элементы, столько же и объединяет их в одно целое.

Большое значение в процессе получения знаний об изучаемых объектах имеют также индукция (от лат. inductio – наведение) и дедукция (от лат. deductio – выведение). Индукция – это метод логического познания, при котором мысль человека двигается от исследования отдельных фактов к общим выводам. Мышление человека сначала имеет дело с множеством отдельных фактов, изучает единичное и лишь на этой основе познает общее, присущее многим отдельным вещам. С помощью индукции обобщаются и непосредственные наблюдения, данные эксперимента. Однако, несмотря на огромное познавательное значение, индуктивный метод не может решить всех познавательных задач, поэтому индукцию как метод дополняет дедукция – метод познания, при котором мысль движется от общих теоретических положений к объяснению отдельных фактов. Мышление человека в данном случае использует уже открытые закономерности и с их помощью выясняет суть новых, неизвестных ранее фактов. Индукция и дедукция органично взаимосвязаны. Индукция, накапливая факты, дает основу, материал для дедуктивных построений, а дедукция, в свою очередь, теоретически подкрепляет выводы индукции. Дедукция ставит перед познающим субъектом новые задачи, связанные с исследованием новых объектов.

Важную роль в получении новых знаний имеют также исторический и логический методы исследования. Исторический метод исследует действительный ход развития объекта во всех его конкретных проявлениях. Логический метод исследует объект, очищенный от случайностей и подробностей; он используется для познания только основных этапов развития объекта, его внутренней логики. Логический метод исследования, как правило, используется в единстве с историческим. Оторванные друг от друга они могут привести к ошибкам. Так, использование только исторического метода может привести к односторонней акцентировке на подробности и факты, случайности и т. п. и вследствие этого к недооценке общего, необходимого. Логический метод, оторванный от исторического, может «не заметить» ряд моментов реального развития объектов и субъектов, может впасть в «логизм», схематизм, т. е. игнорировать некоторые реальные связи или искусственно создавать связи там, где они объективно не существуют.

Следующий важный метод познания – это метод моделирования. Как метод познания моделирование (от лат. modulus – мера, образец) использовалось с незапамятных времен и особенно широко с XIX в. В наши дни метод моделирования находит широкое применение в самых разных областях, он используется для изучения объектов, которые не могут наблюдаться непосредственно. Спецификой метода моделирования является применение для изучения интересующего нас объекта модели, копии этого объекта. Модель опосредствует отношение познающего субъекта к познаваемому объекту, т. е. через познание модели человек познает сам предмет. Вместе с тем важно помнить, что модель – это не сам предмет: между моделью и предметом существуют различия, и это необходимо учитывать, перенося знания, полученные при изучении модели, на сам предмет. Особенно это важно при моделировании социальных объектов и процессов, ведь модель – это конструкция, построенная на основе формально-логических методов, а социальные явления, социальная жизнь – это люди с их сознанием, чувствами, эмоциями, даже с их бессознательным. Схематизм, логический формализм чреват здесь опасными последствиями.

Сегодня моделирование широко применимо и к сфере человеческого сознания. Созданы специальные электронно-вычислительные машины (ЭВМ), которые моделируют процессы, совершающиеся в сознании человека по формально-логическим правилам. В то же время создание ЭВМ, их эффективное функционирование (некоторые задачи они решают точнее и быстрее человека) привели к тому, что некоторые специалисты стали абсолютизировать возможности ЭВМ, утверждать, что можно создать «мыслящие» машины, которые со временем станут умнее человека. Возник рецидив механицизма, с той лишь разницей, что в XVII в. человека отождествляли с машиной, а теперь машину отождествляют с человеком, более того, ставят ее «умственные» способности выше человеческих. Это заблуждение обусловлено игнорированием специфики человеческого мышления. Ф. Энгельс в свое время предостерегал: «…мы, несомненно, “сведем” когда-нибудь экспериментальным путем мышление к молекулярным и химическим движениям в мозгу; но разве этим исчерпывается сущность мышления».[59]59
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – Т. 20. – С. 563.


[Закрыть]

Человеческое сознание – явление уникальное. Оно принадлежит только человеку, и никакие животные, а тем более, машины не обладают этим свойством и никогда не смогут его обрести, ибо имеется только один путь к формированию и развитию сознания: жить по социальным законам. Никакие животные не могут жить по социальным законам в точном соответствии со смыслом этих слов. Что же касается машин, то их создает человек в виде орудий, инструментов, приборов для облегчения своего труда; машины функционируют только тогда, когда это нужно человеку: их можно «включать» и «выключать». Человек отражает мир в субъективных образах, которые являются идеальными, а отнюдь не материальными по форме своего существования. В машину же закладывается информация в виде материальных сигналов; после переработки внутри машины выходящие из нее сигналы также материальны (звуковые, световые сигналы и т. п.), и лишь осознанные человеком, попав в человеческую голову, эти сигналы из материальных знаков превращаются в идеальные образы, понятия и т. д. Важно также учитывать, что в ЭВМ моделируются исключительно те мыслительные процессы, которые в мозгу человека осуществляются по правилам формальной логики. Но мыслительный процесс человека не исчерпывается только этим; кроме формально-логических правил мышление включает интуицию, эмоции, которые зачастую играют важную, а иногда и решающую роль в создании новых теорий, а также в процессе открытий и изобретений. Безусловно, ЭВМ – величайшее достижение человеческого разума, ибо в результате человек получил возможность переложить на машины значительную часть нетворческой умственной работы и освободить время и силы, необходимые для творческой деятельности.

Одним из важных методов, придающих нашему знанию об объекте целостный, относительно завершенный характер, является метод движения от чувственно-конкретного к абстрактно-теоретическому и от него к духовно-конкретному знанию. При использовании данного метода познание начинает свое движение от чувственно-конкретных предметов и приходит к созданию отдель ных абстракций, отражающих сущностные черты этих предметов, и от этих абстракций снова возвращается к конкретному как единству существенных черт предмета. С помощью этого метода субъект усваивает сущность чувственно-конкретного и воспроизводит его как духовно-конкретное.

И еще один очень важный момент следует учитывать в процессе познания: момент веры. Об этом хорошо сказал немецкий физик Макс Планк, доказавший, что энергия распространяется постоянными величинами, кратными h (постоянная Планка). Наука чем-то похожа на религию: и та и другая с достаточной последовательностью стремится к чему-то постоянному; сочетание мыслительных качеств и веры является обязательным для достижения успеха. Наука не в силах в одиночку раскрыть загадочную суть естества по той простой причине, что мы сами являемся частью естества, а потому и тайны, которую хотим раскрыть. Посредством музыки, различных видов искусства мы тоже пытаемся в определенной степени понять или хотя бы отобразить эту тайну. Чем совершеннее становятся произведения искусства, тем гармоничнее наши отношения с естеством. Наука же в данной сфере служит нам одну из своих величайших служб. Мы то и дело сталкиваемся с иррациональным, в противном случае мы бы не смогли верить. Как говорил А. Эйнштейн, никто из нас не был бы ученым, если бы не знал, что мир существует на самом деле, но знание это не вытекает ни из одного известного умозаключения. Данное понятие принимается за истину без доказательств и, по сути, является верой – верой метафизической.