Текст книги "Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны"

5.2 СМУТНОЕ ВРЕМЯ

В истории нашего ОКБ-1 1966 год был временем смутным. В марте началась реорганизация всех оборонных предприятий, основной смысл которой заключался в смене названий и номеров почтовых ящиков. ОКБ-1 было переименовано в ЦКБЭМ – Центральное конструкторское бюро экспериментального машиностроения. Наш привычный п/я 651 был заменен на п/я В-2572. Завод, «где директором товарищ Турков», имел закрытое наименование завод №88 (В-8711). Теперь он стал открыто именоваться ЗЭМ – Завод экспериментального машиностроения. Наши соседи по Подлипкам тоже переименовались: НИИ-88 превратился в ЦНИИМаш – Центральный научно-исследовательский институт машиностроения, исаевское ОКБ-2 получило наименование КБ химического машиностроения.

Теоретически подобные переименования – без изменения территориального расположения – должны были запутать вражескую разведку. По этому поводу появилось много шуток и анекдотов. Раньше работник закрытого предприятия при общении с внешним миром говорил и писал, что он работает, например, на предприятии п/я 651 – и никаких других названий. ОКБ-1 разрешалось употребить только в секретной переписке. Теперь решили окончательно запутать резидентов ЦРУ. П/я В-2572 запрещалось употреблять в несекретных документах и разговорах, а ЦКБЭМ, наоборот, можно было упоминать где угодно – даже в поликлиниках, ЖЭКах и отделениях милиции.

После смерти Королева «верха» тянули с решением о назначении Мишина главным конструктором и начальником предприятия. Только 11 мая появился приказ министра о назначении Мишина нашим главным и начальником ЦКБЭМ. В наследство ему достались боевая ракета – принятая на вооружение Р-9А, начавшая летные испытания РТ-2, в муках рождавшийся на заводах носитель-гигант Н1, новые пилотируемые космические корабли: 7К-ОК, 7К-Л1 и комплекс Л3.

Что касается Л3, то этот будущий лунный комплекс в свою очередь состоял из ЛОКа – лунного орбитального корабля, ЛК – лунного посадочного корабля и ракетных блоков «Г», «Д».

Три года ушло на изготовление первого 7К-ОК. Правда, на заводе по-настоящему работали над «изделием 11Ф615 (7К-ОК) ведущего конструктора Тополя» только во второй половине 1965 года. Надеялись, что корабль 7К-Л1 пойдет быстрее, но раньше конца 1966 года он появиться никак не мог. По Л3 не было еще и рабочих чертежей.

Филиалы Козлова и Решетнева не пожелали оставаться под двойным гнетом: МОМа и своей альма-матер. От МОМа деваться было некуда, а вот из-под Мишина можно было если и не совсем уйти, то, по крайней мере, получить максимальную самостоятельность. Это был естественный процесс и удерживать куйбышевский и красноярский филиалы на коротком поводке не имело смысла. Молодой и смелый коллектив Козлова, добившись больших успехов в разработке космических разведчиков, задумал создать пилотируемый корабль военного назначения. Проекту был присвоен индекс 7К-ВИ, то есть 7К из того же комплекса «Союз», но для военных исследований.

Покровители куйбышевского ЦСКБ в Министерстве обороны надеялись, что с Козловым будет гораздо проще договориться, чем с Мишиным, о создании пилотируемого корабля военного назначения. Это был уже четвертый по счету проект советского пилотируемого корабля. Но на этом предложения по пилотируемым кораблям в Советском Союзе не заканчивались. Несмотря на решение ЦК КПСС и Совмина о том, что облет Луны производится нашим кораблем 7К-Л1 с помощью носителя УР-500К, Челомей в ОКБ-52 не прекратил работ над своим вариантом пилотируемого комплекса. Им была задумана орбитальная станция «Алмаз» военно-разведывательного назначения. Для возвращения экипажа со станции создавался свой возвращаемый аппарат.

Все это происходило в то время, когда американцы успешно заканчивали программу полетов на «Джемини» и через год по окончании программы должны были начать полеты на «Аполло», единственном к тому времени для США пилотируемом корабле.

В этих условиях мы, руководители ОКБ-1 – ЦКБЭМ, решили сосредоточить максимум усилий на идущих впереди по готовности кораблях 7К-ОК с автоматической стыковкой, доказать первыми же полетами их надежность, а затем доработать, сделав их единственным универсальным средством для любых научных и военных целей, требующих присутствия человека в околоземном космосе.

Королев предполагал, что корабль 7К-ОК будет основой для лунного орбитального корабля комплекса Н1-Л3. Эту линию продолжил Мишин, и в этом мы были с ним солидарны. Второй пилотируемый комплекс 7К-Л1 для облета Луны рассматривался нами как эпизод – уступка космическим амбициям. В первые месяцы после прихода к руководству Мишин часто советовался со мной, Бушуевым, Трегубом, Феоктистовым, другими руководителями по технике, политике и расстановке кадров.

При жизни Королева у Мишина не было необходимости детально разбираться в массе технических проблем пилотируемой космонавтики. Постоянное общение со всеми главными конструкторами систем осуществляли я, Бушуев, Цыбин, Феоктистов, Раушенбах и более «узкие» специалисты. Все принципиальные вопросы и прежде всего проблемы надежности и безопасности находились под неусыпным контролем самого СП. Одной из проблем, которой Королев уделял много времени, были сложные взаимоотношения с ВВС по отбору, подготовке космонавтов и комплектованию экипажей. Он горячо поддержал инициативу о создании в системе Министерства здравоохранения специального Института медико-биологических проблем, который должен был противостоять монополии Военного института авиационной медицины. По этому поводу было много конфликтов между Королевым и командованием ВВС, особенно с генералом Каманиным.

Мишину предстояло взвалить на свои плечи весь груз, который нес Королев, либо поделить его со своими заместителями. Я надеялся, что старые товарищеские отношения с Мишиным позволят давать ему советы по вопросам, которые не поддаются решению инженерными методами. В частности, я советовал доверить человеческие» проблемы целиком Бушуеву, Цыбину и Правецкому – главному врачу Третьего главного управления, который перешел к нам на работу. Они быстрее найдут общий язык с Яздовским, Газенко, Карповым и другими военными врачами. К тому же теперь у нас для подготовки космонавтов работал знаменитый летчик-испытатель Сергей Анохин. Ему будет проще договориться с другим летчиком-героем – начальником ЦПК Николаем Кузнецовым. Мишин вначале со мной соглашался, но к концу 1966 года настолько увлекся конфликтами по вопросам подготовки и комплектования экипажей, что отношения между ним, Каманиным и Руденко резко обострились. Разногласия возникали по всяким непринципиальным вопросам, отнимая много времени от технических вопросов, требовавших придирчивого внимания главного конструктора.

Во многих отношениях Мишину было работать труднее, чем Королеву. Авторитет, крутой характер и заведомо предсказуемая реакция Королева на руководящие указания и всяческие проверки исполнения отвадили чиновников аппарата властных структур от мелких придирок. Теперь у них была возможность доказать, сколько грехов на счету у ЦКБЭМ. Начало этих грехов восходило к правлению Королева, но трогать его память было нельзя. Упреки и критика «сверху» обычно содержали подтекст, что «вот при Королеве было бы не так, а Василий Павлович капризничает и не слушает добрых советов».

Председателем Государственной комиссии по летным испытаниям «Союзов» был назначен Керимов. Мы прошли с ним совместную «обкатку» на Госкомиссиях по «Молнии». Пуски «Молнии» продолжались, и ему предстояло возглавлять обе Госкомиссии. Вслед за керимовской была утверждена и начала работать Госкомиссия по проблеме облета Луны на 7К-Л1. Ее председателем был назначен Тюлин. Таким образом, Мишин попадал под начало двух председателей Госкомиссий, с которьми мы начинали работать еще в Бляйхероде.

Тем не менее при одной из моих встреч с Тюлиным, теперь первым заместителем министра, он дал понять, что хотя мы с ним старые друзья и знаем друг друга как облупленные, спуска он давать не будет и как замминистра, и как председатель Госкомиссии. Особенно не спустит моему другу и начальнику Васе Мишину.

Тюлин пожаловался, что отношения с министром у него пока сложные.

– Он опытный технолог и производственник, но в нашем деле пока еще не силен. Ваши заводские трудности понимает прекрасно, а вот почему после изготовления машина должна месяцами проходить испытания в КИСе – это до него не сразу доходит.

Действительно, это было трудно объяснить новому человеку. Два-три месяца испытаний в КИСе, затем месяц на «укладку и отправку» и еще два месяца круглосуточного аврала на ТП космодрома – итого, полгода после формального окончания производственного цикла.

На самом деле все объяснялось просто. До изготовления первого летного образца обязательно следовало изготовить точный технологический аналог. На нем провести отработку методики испытаний, найти и устранить все конструкторские ошибки, схемные завязки, взаимовлияния систем, доработать испытательное оборудование, начисто переписать инструкции по испытаниям, внести все исправления в аппаратуру, кабели, приборы штатного комплекса и только тогда приступить к его испытаниям.

Мы приняли без должного анализа авиационную технологию Обычно первый опытный образец самолета из сборочного цеха выкатывался на аэродром и после нескольких дней рулежек и подлетов следовал первый полет. После каждого полета производились какие либо доработки и улучшения по замечаниям летчиков-испытателей. Но космический корабль не мог «подлететь» и возвратиться для доработок. Полет каждого корабля был первым и последним. Мь должны были предусмотреть, предвосхитить, предположить все возможные штатные и нештатные ситуации в космическом полете. И убедиться, что сложная комбинация систем корабля позволит экипажу благополучно вернуться на Землю.

Фактически испытания 7К-ОК № 1 проводились в КИС 112 дней, или 2240 рабочих часов. В процессе испытаний было обнаружено 2123 дефекта в приборах, кабелях, документации и потребовалось произвести 897 доработок. Разбор замечаний и устранения дефектов из общего баланса отняли 600 часов. Устранение ошибок вызванных нестыковкой параметров, потребовало заново изготовить 25 кабель-вставок, сопрягающих смежные системы. Мы их называли «грушами». По внешнему виду они действительно напоминали эти фрукты. Шутники утверждали, что отдел Карпова занимает первое место по «околачиванию груш».

Несмотря на такую титаническую работу, проделанную в КИО на ТП космодрома за два месяца подготовки к первому полету выявили еще три сотни новых дефектов и сотню замечаний к документации. 90% всех дефектов и замечаний были свойственны «Союзу» как типу, а не только как данному конкретному кораблю. Они должны были быть предварительно обнаружены и устранены в аналоге, которого мы не создали. Тогда из тысяч замечаний, которые были получены на первом летном 7К-ОК в КИСе, мы бы имели не более сотни, относящихся только к данному конкретному комплексу.

Но…, но…, если такой цикл, который я, а затем Юрасов, Дорофеев и Шабаров отстаивали еще в начале 1965 года у Королева, нанес на график, то пуск первого летного формально отодвигался почти на год!

Эта потеря года была очень наглядной для начальства. Кроме того, заводу и всем его смежникам надо было изготовить еще один «полный и никому потом не нужный товарный комплект», а тут и на штатные не хватало мощностей.

Год на отработку в процессе наземных испытаний мы теряли все равно. Но при этом теряли и надежность, расходуя ресурс летных систем и ограничивая из постоянной осторожности объем экспериментов. Уже по окончании наземных испытаний первых двух кораблей 7К-ОК в ноябре 1966 года, проведя детальный анализ замечаний, выявленных в КИСе, три заместителя главного конструктора: я, Трегуб и Шабаров – написали докладную Мишину, в которой доказывали, что основной причиной такого обилия дефектов являлось отсутствие предварительной отработки комплексных схем на стендах и технологическом аналоге.

Мы предупредили, что в будущем такое обилие дефектов неизбежно для любого нового объекта, если будет продолжаться практика, при которой различные системы впервые встречаются вместе только на первом летном объекте при штатных испытаниях. Сложная электрическая система корабля требует предварительной стендовой отработки так же, как и сложные двигательные установки. Мы доказывали, что на 7К-Л1 и тем более Л3, еще более сложных объектах, положение не улучшится, если не будет внедрена система предварительной отработки.

Говорят, что «скупой платит дважды». История нашей космонавтики изобилует примерами, подтверждающими эту народную мудрость. Экономия на наземной отработке, на экспериментальных установках и комплексных стендах приводит к последующим потерям, во много раз превосходящим кажущийся выигрыш времени и денег.

Подготовку к испытаниям «Союза-1» на ТП начали еще в январе. Старт на «двойке», хорошо обжитый и обстрелянный, выработал свой ресурс и был поставлен на капитальный ремонт. Пуски планировались с 31-й площадки и соответственно из слабо приспособленного к подготовке космических объектов МИКа. Но объем работ по установке нового испытательного оборудования, стендов и приспособлений был столь велик, что в сентябре, когда наконец первая машина была разгружена в МИКе, наладка и сдача «наземки» еще продолжались.

После неоднократных обсуждений состояния дел по «Игле» и стыковочному агрегату мы с Бушуевым предложили выбросить из программы ЛКИ первый одиночный отработочный пуск. Рисковать – так рисковать!

Мы договорились и с Мишиным отказаться от одиночного беспилотного пуска. Летать – так летать! Уже был опыт, когда «Восток-3» и «Восток-4» с одной и той же стартовой позиции были пущены с интервалом в одни сутки. Теперь мы предложили пустить «Союз-2» через сутки после «Союза-1» и сразу, на первом или втором витке, как повезет, пойти на сближение и стыковку!

Госкомиссия наше предложение приняла с дополнением: пуск первой пары «Союзов» считать технологическим. Основной задачей считать проверку всех систем кораблей, а самой главной – автоматическую стыковку. Вторую пару – «Союз-3» и «Союз-4» – готовить в пилотируемом варианте. Немедленно приступить к подготовке экипажей и программы полета для второй пары «Союзов».

Таким образом, уже к первому пуску надо готовить не один, а два корабля. В июне КИС уже имел второе рабочее место и испытания 7К-ОК № 2 начались всего с месячным отставанием относительно № 1. Этого сдвига сроков было достаточно, чтобы сократить общее число дефектов и замечаний на № 2 почти вдвое по сравнению с № 1. В сентябре – ноябре через КИС прошли 7К-ОК № 3 и № 4. Прогресс был явный. Общее число замечаний составило соответственно 736 и 520. Для 7К-ОК № 4 время испытаний было сокращено по сравнению с № 1 почти в три раза!

5.3 «КОСМОС-133»

Авралы на заводе сделали свое дело. С сентября по декабрь 1966 года были отправлены на космодром четыре корабля 7К-ОК.

Военные испытатели космодрома соскучились по настоящей работе. Они встречали наших специалистов, как хороших старых знакомых. Здесь собрались люди более чем из 50 различных организаций из многих городов страны. За десять лет работы в Тюратаме удивительно быстро научились понимать друг друга не только «ракетные ветераны», но и новички, сразу с головой окунавшиеся в кипучую деятельность. Опыт «Востоков», «Восходов», «Молний», МВ и Е-6 не прошел даром. И все же авторов, предлагавших что-либо новое и дополнительное при испытаниях, нещадно зажимали.

В угоду срокам и графикам у руководителей испытаний и ведущих конструкторов вырабатывалась опасная самоуверенность. Если по утвержденным инструкциям и методикам все проверки проведены и дали положительные результаты, то любые новые инициативы появляющиеся у сомневающихся, пресекались.

Жизнь показала: никогда не следует отмахиваться от предложений по дополнительным проверкам.

На первом 7К-ОК у Невзорова появилось естественное для опытного радиоэлектронного инженера сомнение в методике проверки фазировки команд в системе ориентации. Ответственный за испытания заместитель Башкина провел эту трудоемкую проверку по двум каналам – тангажу и курсу. Все было правильно, и от хлопотливой проверки по вращению, требовавшей доработки наземного оборудования, отказались. Впоследствии неоднократно приходилось убеждаться, что малейшая самонадеянность наказуема. Надежда на авось недопустима.

Американские ракетные специалисты сформулировали для испытателей и конструкторов еще один «закон Мерфи»: «Если какая-либо неприятность в принципе может случиться, она обязательно произойдет «.

В октябре 1966 года, подстегиваемое американскими успехами по «Джемини» и свежими сообщениями о ходе работ по программе «Аполлон», высшее руководство обеспокоилось затишьем на нашем космическом фронте. К осени 1966 года перерыв в пилотируемых пусках у нас достиг полутора лет и точной даты следующего сенсационного полета никто назвать не решался. Такого затишья не было при Королеве и Хрущеве.

С марта 1965 года по сентябрь 1966 года американцы девять раз выводили в космос свои корабли «Джемини» с двумя астронавтами на каждом. Итого, если считать, начиная с полетов на «Меркурии», у них насчитывался 21 астронавт, в том числе трое летали по два раза. Таким образом, по числу астронавтов (21 против 11) и общему числу пилотируемых полетов (15 против 9) американцы ушли далеко вперед.

В США было объявлено, что в ноябре 1966 года состоится последний полет «Джемини» продолжительностью до четырех суток с астронавтами, которые готовятся к полету на «Аполло». Президент США, отчитываясь перед Конгрессом, докладывал об успешном ходе работ по программе «Аполло». Он заверил Конгресс, что США уже добились превосходства в космосе, но, чтобы удержать его, необходимо форсировать программу «Аполло».

Секретарь ЦК Устинов давал Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу обещания по поводу новых блистательных успехов в космосе, расчитывая только на «Союзы». Беспокойство руководителей партии и правительства объяснялось также предстоящим юбилейным годом. В 1967 году 50-летие Советской власти должно было быть отмечено великими свершениями во всех областях экономики, науки, культуры. И вдруг такое непонятное для советского народа и высшего политического руководства страны затишье!

Непосредственную ответственность перед Политбюро несли Устинов – в самом ЦК, Смирнов – в Совете Министров. Министр Афанасьев отчитывался перед ними обоими. Тюлин и Керимов были теперь непосредственными подчиненными Афанасьева, и оба были председателями Госкомиссий, под эгидой которых мы должны были начинать новые свершения.

На одно из непротоколируемых заседаний у Мишина приехал Тюлин. Рассмотрев наши предложения по графикам предстоящих пусков, он предупредил, что в октябре этот вопрос «со всей остротой» будет поставлен на коллегии министерства. Афанасьев ему сказал, что намерен серьезно «пощипать» Мишина и всех, кто виновен в полном срыве программы пилотируемых пусков. После коллегии неминуемо обсуждение этого вопроса на ВПК и затем последует доклад в ЦК КПСС.

– От нас ждут возобновления пилотируемых пусков еще в этом году. Вместо вас подарок к 49-й годовщине Октября готовят американцы. Они объявили о полете «Джемини-12» в начале ноября. При СП такого позора не было.

– К 50-й годовщине Октябрьской революции поставлена задача пилотируемого облета Луны на 7К-Л1, а в 1968 году – высадка на Луну, – такую установку привез Тюлин, получивший накачку Устинова и своего министра.

Я осмелился заметить, что американцы обошли нас по числу пилотируемых полетов и астронавтов еще при жизни СП.

Мишин заверил, что первую пару «Союзов» для проведеню стыковки запустим еще в октябре. Если состыкуемся в космосе, то в этом американцев обойдем.

Коллегия, как и обещал Тюлин, действительно состоялась. Нашу работу над 7К-Л1 и «Союзами» признали неудовлетворительной.

– Нам еще Королев гарантировал, что 7К-ОК будет запущен весной 1965 года. Скоро будем встречать 1967 год, а кораблей всё нет. ОКБ-1 и персонально Мишин зазнались. Им, видите ли, указания Центрального Комитета – не закон, – примерно в таких выражениях министр резюмировал сумму адресованных нам обвинений высказанных в заранее подготовленных выступлениях его заместителей Тюлина, Литвинова, Табакова.

Вскоре после коллегии состоялось заседание ВПК, на котором Луна была обозначена указанием сверху «задачей № 1». Нам в пример ставились последние достижения Бабакина, упоминались предложения Челомея, которому якобы ОКБ-1 помешало облететь Луну, и еще раз произносились заклинания: «Луну американцам не отдавать!»

Дней через десять было разослано грозное решение, в котором участники лунных программ 7К-Л1 и Н1-Л3 вновь обязывались все работы по лунным кораблям и носителям выполнять «вне всякой очереди как особо важные государственные задания». Увы! К Октябрьским праздникам, 49-й годовщине, начать пуски «Союзов» мы не могли.

Перед вылетом из Москвы Керимов обзванивал всех членов Госкомиссии с просьбой прибыть в Тюратам «в первых лицах».

Однако из «первых лиц» на полигон прилетели Келдыш, Мишин, Руденко, Карась, Каманин и Правецкий. Из главных конструкторов основного, старого Совета главных прилетел только Рязанский. Керимов возмущался, но нам, непосредственным участникам подготовки, управляться с заместителями было проще.

Утром 18 ноября на 31-й площадке Мишин провел заседание технического руководства. Решили выступить с предложением о пуске беспилотной пары «Союзов» с суточным интервалом: активный корабль «Союз» №2 26 ноября и пассивный – «Союз»№ 1 27 ноября. По заводской документации активным кораблям «Союз» присваивались четные номера, а пассивным – нечетные. В сообщениях ТАСС «Союзы» нумеровались по очередности вывода в космос. Беспилотные корабли в сообщениях ТАСС именовались «Космосами» с соответствующими номерами. Если пассивный после выхода на орбиту окажется не более чем в 20 километрах от активного, что вполне вероятно, то тут же последует команда о включении «Иглы» для начала поиска и сближения.

Если расстояние между кораблями окажется более 20 километров, то потребуется специальный маневр и сближение состоится через сутки. После сближения и стыковки предстояла проверка возможности управления построенным в космосе соединением. На третьи сутки предполагалась расстыковка, а затем, с суточным интервалом, управляемая посадка кораблей. На Госкомиссии выступили с докладами по итогам подготовки систем Рязанский, Мнацаканян, Ткачев, Хрусталев, Исаев. Я доложил об общих итогах и готовности двух кораблей. Кириллов подробно рассказал о ходе испытаний, основных замечаниях и заверил, что все они тщательно разобраны, заключения главных конструкторов получены. Предлагалось утвердить сроки пусков. Как ни старались испытатели, монтажники завода, военные и гражданские, а все же с 26-го Госкомиссия перенесла пуск на 28 ноября, чтобы все было «чисто».

Пуски предстояли беспилотные, но, пока мы занимались техникой, между Мишиным и Правецким, с одной стороны, и Каманиным, и Руденко, с другой, шли горячие дебаты по составу экипажей для следующих пилотируемых пусков «Союзов». По проекту программы предусматривался переход из корабля в корабль двух космонавтов через открытый космос. Каманин настаивал на «абсолютно здоровых военных космонавтах». Мишин требовал включить в основной состав двух космонавтов – сотрудников ОКБ-1 Елисеева и Кубасова. Командиром основного экипажа предполагался Комаров, а запасного – Гагарин. Зачем понадобилось включать Гагарина в эту игру да еще в качестве «запасного», непонятно. Нам, «гражданским» казалось, что Мишин возмущается справедливо. Но по форме он явно перегибал палку в своей перепалке с Каманиным. Когда выяснилось, что в составе запасного экипажа Гагарина вместо Волкова, которого предлагал Мишин, утвержден Горбатко, он возмутился. Его разговор с Каманиным происходил в МИКе, где всегда толпятся не только работающие, но и любопытные болельщики, ожидающие вывоза ракеты на старт.

– Вы протаскиваете своих, считаете, что ваши люди лучше подготовлены. Наши инженеры более грамотны. Так мы с вами работать не будем! – заявил Мишин.

Такие заявления, сделанные в очень запальчивой форме более чем громким голосом, были в той обстановке бестактны. Все окружающие это понимали. Мне Рязанский вечером сказал:

– Ты бы внушил Василию, чтобы он при публике, жаждущей зрелищ, вел себя более сдержанно. Такие всплески эмоций авторитета ему не прибавят, а нам трудно будет поддерживать такого вспыльчивого руководителя Совета главных.

При разработке программы «Союзов» Центральное управление космических средств Минобороны, которое возглавил Андрей Карась, вышло с предложением проводить управление пилотируемым полетами из НИП-16 под Евпаторией, который тогда именовался «Центр дальней космической связи». Это предложение было встречено с энтузиазмом. Каковы бы ни были орбитальные события, всегда можно найти время даже за счёт сна, чтобы воспользоваться благами теплого моря и песчаными пляжами западного Крыма.

Информация, которую мы получали на нашем примитивном КИП в тесной комнате МИКа на «двойке» с НИПов, расположенных по всей территории страны, с кораблей и из районов приземления, всё равно транслировалась через узел связи Генерального штаба, находившегося в Москве. В этом смысле Евпатория не имела особых преимуществ. Баллистические центры, оснащенные вычислительными машинами, без которых невозможно управление полетом находились в Москве и в НИИ-4 под Москвой. Решающие преимущества были у Москвы. Впоследствии центры управления и пилотируемыми, и беспилотными аппаратами были созданы под Москвой. НИП-16 под Евпаторией кроме климатических имел перед КП космодрома и Москвой преимущества в богатом радиотехническом оснащении. Однако быстрая обработка телеметрической информации – основного источника дня оперативного принятия решений все равно требовала участия бригады наших телеметристов.

Госкомиссии в полном составе обязаны были собираться на космодроме, чтобы принимать решения о пуске. Только убедившись, что космический аппарат выведен на орбиту, члены Госкомиссии могли разлететься, кто в Евпаторию, а кто в Москву. Госкомиссия не может все время заседать и принимать решения, тем более оперативные. На этот случай были сформированы оперативные группы управления:

«Т» – Тюратам, то есть космодром;

«Е» – Евпатория – НИП-16;

«М» – Москва – ОКБ-1 или НИИ-4.

Первоначально я был назначен руководителем группы «Е». Моим заместителем и одновременно командующим «всеми воинскими силами», участвовавшими в управлении, был Павел Агаджанов. Будучи «от Бога» хорошим организатором и пользуясь правами заместителя командира в/ч 32103, в которую входили все НИПы, средства связи и вычислительный центр, Агаджанов первым освоил новую профессию управляющего полетами. До конца шестидесятых годов никаких средств автоматической обработки и визуального отображения информации в реальном времени на НИП-16 не было. Основным средством получения и передачи команд были засекреченная телефонная и телеграфная связь. Оснащенные десятками электронных экранов центры управления на мысе Канаверал и в Хьюстоне представлялись нам фантастикой.

Для первых двух «Союзов» мы с Мишиным договорились, что до первого пуска все основные силы будут сосредоточены на космодроме. Сразу после пуска первого, активного, корабля я с группой должен вылететь в Евпаторию, к Агаджанову, чтобы оттуда контролировать процесс сближения и стыковки. После пуска второго, пассивного, «Союза» № 1 – председатель Госкомиссии, Мишин и другие желающие члены Госкомиссии и «главные» тоже летят в Евпаторию. В группу «Т» входили Шабаров, Юрасов, Тополь и, конечно же, Кириллов. Он не упустил случая заметить, что чем детальнее расписаны диспозиция и перемещения войск Генеральным штабом, тем быстрее все запутывается. На пуске 7К-ОК 28 ноября 1966 года все так и случилось.

Сидя в бункере 31-й, мы дождались сообщений о благополучном выходе 7К-ОК № 2 на орбиту, раскрытии солнечных батарей и всех антенн «Иглы». Мишин, Керимов, Мнацаканян, Рязанский, Бушуев, Феоктистов, я, Шабаров, Осташев, Юрасов и все другие «главные и к ним приравненные» разбежались по своим машинам и помчались на «двойку». Я ехал с Бушуевым. Мы оба пребывали в отличном настроении. Наконец-то дождались открытия эры «Союзов». Бушуев и Феоктистов потратили много сил, чтобы затормозить работы по изготовлению серии бесперспективных «Восходов» в пользу «Союзов».

– Теперь «дядя Митя» поставит задачу по числу космонавтов, стыковкам и длительности полетов догнать и перегнать «Джемини», – предполагали мы, обмениваясь прогнозами.

Приехавшие раньше нас на КП Мишин и Керимов с пристрастием уже допрашивали телеметристов. Пока мы ехали с 31-й на «двойку», они убедились, что после отделения и до ухода из зоны радиовидимости наших дальневосточных пунктов корабль не успокоился. Продолжалось непонятное возмущение по каналу вращения.

Минут через десять после нашего приезда на КП, обогнув земной шар, новый космический корабль вошел в зону радиовидимости НИП-16, а затем и местного ИП-1. Оба доложили, что ведут устойчивый прием всеми средствами, уровень сигналов хороший.

Наступает томительная пауза, пока Голунский и все телеметристы, находящиеся на ИП-1, пытаются согласовать свои визуальные впечатления. У них наметанный глаз на носители, а с «Союза» идет необычная информация не с привычных «Тралов», а с новой системы БР-9. Они первыми заподозрили непорядок, но докладывать без тщательной проверки опасались.

Кириллов требует от Керимова и Мишина разрешения на вывоз и подготовку второго носителя с пассивным «Союзом». До второго пуска меньше суток. Вывозить или нет?

Стартовики и все службы полигона, воодушевленные удачным пуском, готовы еще сутки не спать ради долгожданного возобновления наших космических успехов.

Самохин, командующий нашей служебной авиацией, держит наготове самолеты для вылета в Крым, Москву и требует ответа на вопросы: «Летим или не летим? и если да, то кто и куда?» Агаджанов запрашивает из Евпатории дальнейшие указания, чтобы подготовить к очередному сеансу все НИПы. Напряжение достигло предела, когда наконец в «просмотровую» комнату на первом этаже начали прибывать с приемных станций бумажные рулоны непосредственной записи поведения бортовых систем.

Десятки глаз впиваются в сплошные и путаные, пересекающиеся, плавно изменяющиеся и судорожно дрожащие линии, понятные только посвященным. Офицеры телеметрической службы, невзирая на общий галдеж, пытаются делать разметку. Голунский что-то шепчет Феоктистову, потом говорит и мне: