Текст книги "Ступени"

Глава 18. Встреча

Иван вышел от Руфы и пошёл в сторону автобусной остановки, вдруг видит: ему навстречу идёт мордастый Григорий. Иван от неожиданности остолбенел:

– Гриша, ты как здесь оказался?

Тот, как ни в чём не бывало, спокойно говорит:

– Да вот одного знакомого ищу. А сам чего делаешь: живёшь, что ли, где-то поблизости?

– Живу, – последовал короткий ответ.

– А куда направляешься?

– К другу. Гриша, а твой знакомый на какой улице живёт?

– Улица 40 лет Октября.

– Нет у нас такой улицы. Во всяком случае, я не знаю такой, чтобы где-то поблизости была. Может, в другом районе?

– Как нет? Мне сказали: где-то здесь. Вот и кружу. Дела-а. Вано, не пригласишь на чаёк? А то продрог я что-то.

– Я же сказал: к другу иду. Раньше надо было. Я уже и чаю попил, и позавтракал. Сейчас тороплюсь, друг может на работу умотать.

– Ну, ладно, Вано, бывай, пойду ещё поспрошаю кого-нибудь. А может, я напутал, и надо искать не 40 лет, а 50 лет Октября.

– Ищи, Гриша, ищи, а я побежал.

Иван заторопился. Оглянувшись, увидел: Григорий не спеша идёт следом за ним, поглядывая по сторонам.

Простояв на остановке около двадцати минут, но, так и не дождавшись нужного ему автобуса, Иван не выдержал и поймал такси. «Четыре рубля», – сказал таксист, услышав, куда ехать. Чем ближе он подъезжал к дому, в котором жила Марта, тем больше волновался, посматривал на часы. Стрелка будто остановилась на начале седьмого. «Спит, наверное, сладким сном». Невольно представил, как она, услышав звонок в дверь, поднимается с кровати, как с удивлением идёт в прихожую, мол, кто в такую рань.

– Солдат, проснись, – прозвучал голос таксиста.

Иван расплатился с таксистом и направился к подъезду. Казалось, он не шёл, а летел, с переполненными мыслями в голове. Какая она, Марта? Располнела, наверное, и живот как большой мяч… Позвонил в дверь, а сам спрятался в сторонку. Вскоре услышал негромкий, милый голос:

– Кто там?

Иван молчал. Мысленно представив, как Марта смотрит в дверной глазок, встал перед дверью. «А-а!» – послышалось удивлённо-радостное. Защёлкали запоры. Иван тотчас шагнул в прихожую, чтобы соседи не слышали радостных охов-ахов. Марта кинулась ему на грудь, покрывая его лицо горячими поцелуями.

– Ванечка, любовь моя, моя радость, – захлёбываясь от восторга, шептала она. Иван обнял её, прижал, чувствуя под тонкой сорочкой голое тело. И удивительно: живота, который, по его разумению, должен бы лезть ей на нос, он не заметил. Как будто она и не беременна. А Марта то целовала Ивана, всхлипывая от избытка чувств, то радостно смеялась, делая шаг назад, вглядывалась в него.

– Ванюша… – лепетала она. – Любовь моя, как я по тебе истосковалась…

Она продолжала говорить, говорить, вместе с тем раздевала Ивана. Усадив его в прихожей на стул, сняла с него кирзовые сапоги, носки.

– Ванечка, сколько писем я тебе написала; ты просил не писать, но я их писала, хотя и не отсылала. Ты потом почитаешь, узнаешь, как я тебя люблю, кто ты для меня… – Хэбэшные галифе уже валялись на полу, гимнастёрка с майкой были сброшены ранее. Наконец и трусы полетели в угол. – Ванечка, пойдём, я тебя намою. – Она повела его в ванную, а он всё улыбался, любуясь своей Мартушкой, поглаживал её.

Она мыла его под тёплым душем, водила по его телу розовым мылом и мылила руки, ноги, потом взялась за его голову. Шёлковая ткань сорочки обтянула её тело; вода струилась по ней, создавая впечатление, что её тело обливается счастливыми слезами.

Смыв с Ванюши дальневосточную пыль и все запахи, которыми он пропитался в пути, она вспомнила, что стоит в одной сорочке. Радостно улыбнулась и сбросила с себя намокшую материю. «А животик у неё всё же есть, – со светлым чувство в душе подумал Иван, – но небольшой. А бёдра круглее стали, и вся она какая-то другая…»

– Мартушка, – дрожащим голосом произнёс он, – пошли…

Главная встреча – без пафосных слов, без застолья – только начиналась. Если есть друг к другу любовь, зачем подменять её лишними словами и подогревать вином.

Из Ивана любовные чувства прорвались наружу, сметая непонятные сомнения, которые охватывали его при общении с Лией, потом с Машей. Сейчас всё исчезло, поглотилось в пучине страсти, которая охватила его всего. Говоря в эти минуты слова любви Марте, Иван не лгал, он говорил правду, что любит её, и никого больше. Весна на улице, в сердце, и Весна – перед ним. Весна с большой буквы. Как она царственна, бывшая «Неизвестная», потом известная, изведанная до миллиметра кожи, волос – и всего, что есть на этом царственно-величественном теле. Хотя нет, Иван ещё не совсем познал это тело. Да и никогда, наверное, не познает его до конца, до дна – ибо конца и дна там просто нет. А есть вечная загадка, манящая к себе мужчин. И они, мужчины, пока есть она, Женщина, будут постигать её тело, ласкать его, нежить. Так было. И будет всегда.

– Ванюша, – послышался голос любящей женщины. – Мальчик мой, давай теперь я тебя поласкаю.

Он знал, как умеет ласкать Марта, его Весна, эта ханских кровей женщина. Его тело, он хорошо помнил это, то парило где-то на неизведанной высоте, то резко опускалось, испытывая при этом неслыханное наслаждение. Это сказка, как говорила в таких случаях Марта. И добавляла: это я твоя сказка, и я буду приходить к тебе даже во сне. Там, на солдатской койке, она действительно приходила. И пусть на мгновение, но дарила порой Ивану сказку, в которой не было рядом храпящих товарищей, не было никого – он был один. Но армия в прошлом, а здесь – начиналась новая жизнь, новая сказка – с мудрой и красивой сказочницей. А Лия, Маша – это красивые, конечно, девушки, но они, образно говоря, лепестки – пусть и алых роз. Марта же, цветущая роза, завораживающая своей красотой. А листочки-лепестки не всегда превращаются в цветок, тем более – в благоухающую розу.

Сколько времени прошло, они не знали – двадцать минут, час или два. Они забыли про всё, слушали лишь свой внутренний голос и магию любовных звуков. Потом они лежали, молча, думая каждый о своём, а может, об одном и том же, кто знает? Всё сказано: и о любви, и о страхе, который испытала Марта за Ваню. О том, что ей в постели скоро нельзя будет бурно выражать свои чувства. И снова о том, как Марта соскучилась по своему мальчику и больше никуда и никогда его не отпустит от себя. И что будет верной ему до гроба.

Все слова сказаны, теперь можно и помолчать.

Глава 19. Любовь не надо прятать

Два дня «молодые» не выходили из дома. В субботу они вышли на улицу, где пахло уже настоящей весной. И одеты они были по-весеннему: Иван в куртке и спортивной шапочке, Марта в чёрном демисезонном пальто, на шее длинный белый шарф. Она смотрелась как модель из зарубежного журнала – эффектная, красивая. Так они шли, взявшись за руки, не обращая ни на кого внимания. Побродили они и по набережной Волги, не могли не полюбоваться красавицей.

Весна дышала, хлюпала, бегая по улицам, а то всхлипывала, когда на неё кто-то нечаянно, грубовато наступал. Но наслаждалась возлюбленная пара больше не весной, не природой, а тем, что они ходят, взявшись за руки, щебечут между собой как те птички, порхающие по ветвям деревьев, и им тепло, у них праздник в душе. Так они ходили полдня и, не налюбовавшись друг другом на улице, пошли домой – долюбливаться.

Назавтра они съездили к Руфе. Фёдор тоже был дома, и всё удивлялся, как это талантливого, по его мнению, боксёра, отпустили из армии.

– Это твоя работа, Марта, – хитро грозя ей пальцем, говорил он. – Профессора могут и маршалу Советского Союза позвонить, чтобы вызволить кого-то хоть из пасти чёрта. Все вы одним миром мазаны, это я вам глаголю, Федька Врулин. А я кое-чего знаю в жизни, понимаю… – Всё это сказал Фёдор после того, как Иван объявил, что Марта с конца сентября прошлого года стала его женой. Фёдор, как и Руфина, конечно, одобрил выбор Ивана.

– Я бы тоже на твоём месте женился на такой смачной бабе. Фартовая, с такой только по заграницам на выставки ездить. На ней уж воду не будешь возить, как на хромой бабе. Хотя и хромые есть как картинки, я уж не говорю о ломовых…

Если бы Руфина не цыкнула на Фёдора, он бы, наверное, долго рассуждал о фартовых, хромых и ломовых бабах. С обидой посмотрев на свою хозяйку, он замолчал и, ни с кем не чокнувшись, выпил рюмку водки. Потом поглядывал то на Марту, то на Ивана. Что он думал в этот момент, неизвестно. Возможно, смачная (по его определению) брюнетка и сероглазый молодой парень вызывали в его воображении противоречивые чувства, но вслух высказать их он не посмел.

В понедельник Марта вышла на работу, а Иван поехал в райвоенкомат. Встав на военный учёт, решил съездить на работу, где ему обрадовались и, не интересуясь, по какой причине он так рано вернулся из Армии, сразу предложили должность мастера. Когда он от этой должности отказался, зам. начальника управления сказал, что вакансии прораба пока нет, если месяца через три-четыре. Иван улыбнулся и попросил поставить его бригадиром. «Нет проблем! – в один голос воскликнули зам. начальника управления и начальник отдела кадров. – Когда выйдешь?» – «Через пару недель».

Марта ещё не вернулась с работы. Иван походил по квартире, попил индийского чайку и взялся читать письма, о которых говорила Марта. Письма были написаны в возвышенных тонах и все пропитаны любовью к человеку, кому адресованы. «…Если ты мне говорил, что я для тебя княгиня ханских кровей, то ты для меня великий князь, мой Господин, которому я всегда буду подчиняться, независимо от того, прав ты или нет. И я обещаю, что буду любить тебя, если ты даже случайно, в пылу, либо под воздействием внезапно возникшей страсти, изменишь мне. Я в любом случае буду тебя любить, и никогда не предам тебя, не изменю…»

Читая эти строки, идущие из глубины сердца, Ивану становилось не по себе «Как? Почему? Кто я такой? Я недостоин даже пряди её волос…»

Не знай Иван почерк Марты, то наверняка бы подумал, что все эти послания исходят от какой-то влюбившейся юной особы. От юной незнакомки. К счастью, он знал, чьи это письма.

Находясь в отпуске, который сам себе устроил, Ивана вдруг потянуло как-то пофилософствовать о женщинах. И в познании истины он завёл свои мысли так далеко, что случайно сравнил женщин-жён с колодой карт.

Есть простые шестёрки, думал он, семёрки… А есть и козырные, такие, как Марта, причём самая крупная. И её никак не хочется выпускать из своих рук, к тому же она источала такой аромат, от которого невообразимое блаженство разливалось по всему телу. Наверное, так пахнет только праздник. И этот праздник в лице Марты он регулярно получал – как до Армии, так и сейчас.

Размышлял Иван долго и доразмышлялся до определения Любви. Прежде всего, сказал он себе, любовь – это искорка божья. И как только она проскочила между мужчиной и женщиной, значит, считай, наметились первые признаки любви. Ну уж а потом из искорки можно разжечь хороший семейный костёр. А чтобы он всю жизнь не затухал, женщина должна быть хранительницей данного очага. «Получается, – резюмировал Иван, – что женщина и хранительница домашнего очага, и крепкий тыл для мужа. Ещё верная жена, ласковая… О-о, а нам мужикам что остаётся: приносить деньги и всё? Да нет: надо любить жену, помогать ей, поддерживать во всём. А если она работает, чувствовать её настроение, незаметно приподнимать его. А можно и заметно. Хорошее, зачем скрывать? Любовь не камень за пазухой – её нельзя прятать».

Примерно через неделю после возвращения из армии – с Иваном случилась удивительная метаморфоза: вчерашний, казалось, юноша увидел в Марте женщину-мать. Как-то, приложившись ухом к её животу, он почувствовал биение маленького сердечка. И чудо! С этого дня он, пóлон сил и здоровья, перестал испытывать половое влечение к любимой женщине. Он ласкал её в постели, целовал, а сам, боясь навредить маленькому неосторожным движением, загонял своё желание глубоко внутрь. Марта сначала удивлялась, а однажды, не выдержав, пошутила: «Ваня, пока я на работе, может, ты к какой-нибудь девочке ходишь?» Увидев обиду на его лице, она извинилась перед ним и крепко поцеловала в губы.

Иван сам удивлялся, что за явление с ним произошло, куда подевалась его сексуальная страсть, тяга обладать женщиной, к которой так рвался, спешил. Что с ним: отцовское чувство проснулось?

Неожиданно у него появилось и чувство обиды – кто он Марте: простой сожитель? Это его не устраивало, он хотел, чтобы Марта стала его официальной женой и носила его фамилию – Марта Молодцова. Звучит? В его ушах это звучало как самая лучшая музыка.

Вечером он завёл об этом разговор.

Марта с удивлением посмотрела на него, потом ласково улыбнулась и, будто давно решила данный вопрос для себя, спокойно изрекла:

– Мы не будем наш брак регистрировать.

– Почему? – Иван даже подскочил в кресле.

– А зачем? – ответила она. И, помолчав, добавила: – Мне стыдно будет и перед своими студентами, и перед коллегами.

Иван нахмурился:

– Тебе стыдно стать моей законной женой?

– Ванюша, мне не это стыдно, ты пойми: начнут говорить, что я соблазнила тебя. Скажут… да чего только не скажут. Придумают столько небылиц, что на улицу не выйдешь. И соседи: им я говорила, что ты сын моей сестры из Куйбышевской области. А сейчас, что я скажу им?

– Ничего не говори. В крайнем случае, можешь сказать: мол, пошутила.

– Нет, ты даже не представляешь, сколько про нас сплетен-басен наговорят. А кто-то специально постарается вбить между мной и тобой клин или даже сваю, скажу так. Тебе начнут говорить или подбрасывать записки, что я изменяла тебе, пока ты почти полгода дома отсутствовал, приводить несуществующие факты. И мне могут шептать, что ты изменяешь мне, дескать, видели… А ещё – и это, конечно, самое главное, я – мусульманка. И ты об этом прекрасно знаешь.

– Знаю, ну и что?

– А то, что кто-то из нас, прежде чем мы заключим официальный брак, должен изменить свою веру: либо я стану крещёной татаркой, либо ты мусульманином. Но я чувствую себя мусульманкой до корней волос и не хочу принимать православие. – Она на мгновение смолкла. – Ванюша, я люблю тебя! Но… я мусульманка по образу мышления.

– Я тоже тебя люблю, а чтобы не травмировать тебя, не волновать, да и в будущем я не хочу волновать тебя, скажу, что я согласен стать мусульманином.

Марта оторопело уставилась на него. Потом, удивлённо покачав головой, выдохнула:

– Ваню-у-ша. Ты представляешь, что сказал? Ты осознаёшь это?

– А чего тут особенного? – наивным голосом ответил он. – Ну, сделают мне обрезание и что с этого, инвалидом, что ли, буду? Нет. – Он с самодовольной улыбкой погладил себя по груди и добавил: – Буду молодым мусульманчиком, обрезанным.

Марта укоризненно смотрела на него. Потом стала говорить о мусульманских традициях, обрядах и многом другом, что отличает православного от правоверного мусульманина. У мусульман, говорила она, во многом другой и подход к жизни, у них и мысли другие, философия…

Неожиданно она перевела разговор совсем на другую тему: мол, почему русские небрежно относятся к своим территориям и землям? И тут же ответила: потому, что многие территории и земли просто захваченные. Одна дружина, например, захватила территорию, а обрабатывать её не собирается, знает: они здесь ненадолго. Пришли другие – тоже на какое-то время. Такое отношение, видимо, в генах у русских. Вот когда у них в сознании произойдёт перелом, что к земле с любовью надо относиться, тогда, может, и задумаются. И, наоборот, у кого мало земли, она у них цветёт, чистота кругом. А урожайность? Она такая, что с одной сотки собирают урожай больше, чем у нас с гектара. Каково? А производительность труда? Она тоже у них в разы больше. О чём всё это говорит? Опять же о рациональном подходе к жизни, о правильной трактовке множества вопросов, поставленных самой жизнью. Многим русским надо по-другому взглянуть на себя, не стесняться учиться и перенимать опыт…

Марта продолжала свои рассуждения, но Иван, взявшись за голову, перебил её:

– Марта, ты меня вконец запутала. Для чего ты мне это говоришь?

– Может, для того, что ты с ходу, не вникнув в суть вопроса, начал говорить как малое дитя: обрезание, инвалидность, буду молодым мусульманчиком… Что это такое? Что за легкомысленное отношение к очень серьёзному вопросу? А ты знаешь, что приняв мою веру, ты должен сменить имя и… – Марта внимательно смотрела на него. Он в ожидании замер. – И фамилию.

Краска волнения тотчас залила Ивану лицо. Он с минуту немигаючи смотрел на Марту, потом замотал головой.

– Не-е-т, – воспротивился он, – что угодно, но фамилию я никогда не сменю. Как можно? Не-е-т. Я готов даже на то, чтобы мне на лбу вырезали, что я мусульманин, но память отца я не предам. Был бы он жив, я бы с ним посоветовался, поговорил и, думаю, убедил бы его, что ради любви к женщине на многое готов: отдать за неё жизнь, сменить по её просьбе фамилию. Но отца нет. Марта! – в каком-то отчаянии выкрикнул он. – Не могу я предать память отца.

У неё на глазах выступили слёзы. Она только сейчас поверила, что её Ванечка, её мальчик, искренне её любит. Душа от его слов заплакала от счастья. Марта встала на колени перед ним, прижалась щекой к его ноге.

– Ванюша, – голос её дрогнул, – не надо тебе менять фамилию, лучше я приму православную веру – стану крещёной татаркой. А потом зарегистрируем наш брак, и я возьму твою фамилию. – Она помолчала. – Видишь, на что я иду ради тебя, что положила на алтарь…

У Ивана блеснуло что-то в глазах, похожее на слезинки. Он тоже встал на колени перед любимой. И так стояли они лицо в лицо, словно по глазам пытаясь определить: чья любовь сильнее.

Прошло чуть больше месяца, как Иван снял с себя военную форму, но почти ежедневно вспоминал Армию – всё-таки на душе было как-то неуютно. Он думал о ребятах, с которыми подружился, и которые честно продолжают исполнять свой долг. Вспоминал курсантов своего отделения, всех поимённо. Вспомнил, как Маттио Липпасаар из Тарту, который учил его эстонскому языку, перед отъездом подарил бытовой русско-эстонский разговорник, хотя тот нужен был ему самому. Многих ребят он держал в памяти, и на каждого из них можно было положиться. А какие в авиационной школе прекрасные и порядочные офицеры, сержанты. Он не считал, конечно, что предал их – он не предатель, а вот чувство вины перед ними осталось. И это, похоже, надолго – если не на всю жизнь.

А как выбросить из памяти старшего матроса с подводной лодки, ехавшего с ним в одном поезде. Иван сколько себя помнил, всегда с особым уважением относился к военным моряком, обычно крепким, жизнерадостным ребятам. У этого же был нездоровый цвет лица и печальные глаза. Иван тогда подсел к нему, и в разговоре тот признался, что когда до дембеля оставалось каких-то полгода, он попал в госпиталь, где и признали инвалидом первой группы. Говорил он медленно, с одышкой. «Еду домой умирать», – слабым голосом и с тоской во взгляде, сказал он. Извинившись, Иван спросил: «Что за болезнь у тебя?» – «Лёгкие, машинистом…» – Не договорив, матрос отвернулся и стал кашлять в носовой платок. Ивану больно было смотреть на молодого инвалида и стыдно за себя, за свою симуляцию. Посидев с матросом, побывавшем в дальнем походе и, возможно, не раз – Иван с чувством пожал ему руку, мол, не унывай, ушёл. Через трое суток матрос Тихоокеанского флота и сопровождавший его капитан-лейтенант, вышли из вагона.

Вспоминая пусть и короткую армейскую жизнь, Иван представлял перед собой больного матроса. В эти минуты он начинал грустить, изливать душу Марте, та успокаивала его – это она умела делать.

Однажды один из приятелей передал Ивану, что его тренер по боксу просит все обиды забыть и снова начать тренировки. Иван решил посоветоваться с Мартой.

– Ваня, – сказала она, – у тебя скоро начнутся занятия в институте плюс работа, да и отдохнуть тебе надо. Как в этом случае ты представляешь свои тренировки? Конечно, если бросить институт или учиться не для знаний, а ради диплома, то можно, наверное, и для бокса время найти. Но ты, я думаю, не ради диплома хочешь учиться. И потом: вдруг у тебя соревнования по боксу, надо куда-то выезжать, а в это же время сессия в институте. Что будешь делать? Я уж не говорю, что у нас скоро ребёночек родится, и тебе захочется, наверное, наблюдать за ним.

Они продолжительное время говорили на разные темы, в конце концов, Иван понял: Марта во многом, если не во всём, права. Необходимо и ребёночка понянчить, понаблюдать, как он будет расти… И в институте действительно надо учиться не ради заветных «корочек», а ради знаний, чтобы стать настоящим инженером-строителем. Нет, он не хочет просто размахивать дипломом, он хочет с толком использовать полученные знания, вкладывать их в работу. Как сказала Марта: «Хорошие знания, как чистая вода, – и то и другое, с каждым годом будут всё ценнее».

В конце апреля Марта ушла в декретный отпуск, но ей ежедневно звонили с работы – советовались по тому или иному поводу. Она же с нетерпением ждала первенца и первого июля он родился. Сына назвали Богданом, то есть данный Богом. Иван, можно сказать, прилетел к роддому с большим букетом цветов, которые передал своей жене – законной жене, ведь накануне майских праздников они скромно сочетались браком. А перед этим, буквально за неделю, Марта приняла крещение – стала крещёной татаркой. «Была татаркой, – пошутила она, – вперемежку с другими народами, согласно нашей родословной, а по паспорту так и осталась татаркой. – Потом задумчиво продолжила: – Но кто я в действительности? Если шире рассмотреть этот вопрос, то все мы давно перемешались между собой. И не осталось ни чистокровных татар, ни русских, никаких других национальностей. Всё смешалось в доме… под названием – Земля».