Электронная библиотека » Борис Дубин » » онлайн чтение - страница 16


  • Текст добавлен: 23 сентября 2020, 09:40


Автор книги: Борис Дубин


Жанр: Культурология, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Таким образом, апелляция к читателю, равно как и принятие его в качестве антропологической константы – предпосылки «полноценного» и «адекватного» переживания и понимания образцовых текстов – являются профессионально-идеологическими фикциями текущего литературоведения и критики. Более убедительной и продуктивной представляется попытка систематизировать разнообразные читательские представления о литературе в виде открытого списка типологических формул анализа текстовых построений. Валидность подобных конструкций, обобщающих данные исторической культурологии, может быть подкреплена фактами собственно читательского успеха (или провала) соответствующих произведений (примером такого рода исследований может быть анализ «формульных повествований» в работах Дж. Кавелти157157
  Cawelti J. Adventure, mystery, and romance: Formula stories as art and popular culture. Chicago; L., 1976.


[Закрыть]
).

Показательно, что при таком изменении исследовательской позиции и оценки открывается не только иная в содержательном плане (другие имена и произведения), но и по-иному организованная целостность литературы. При всем богатстве и различии читательских групп и субстантивных определений литературного качества, эта литература не имеет классики, не нуждается в отдельных интерпретациях и, соответственно, в самих фигурах интерпретаторов. Это, в частности, подтверждается тем фактом, что доля читателей, обращающихся к книге под влиянием критической статьи или рецензии, равно как и к ним самим, не превышает, по данным разных исследователей, 1–2% публики, а по объему и составу сопоставима с кругом читателей «высокой» – классической, проблемной или «трудной» современной зарубежной – литературы.

Проникновение в каждый из читательских «миров» литературы возможно лишь при реконструкции образа словесности в культуре соответствующей социальной группы (что и составляет ключевой момент намечаемого нами здесь подхода). Косвенными указаниями на всякий раз особое понимание литературы той или иной публикой могут быть, среди прочего, такие признаки, как релевантность для нее специфически-социальных авторитетов и маркировок текста. К ним относятся, например, издательские стратегии (принадлежность к серии, снимающей проблематику индивидуального авторитета и авторства, или, напротив, отмеченность символами персонального достижения, как в собраниях сочинений), влияние средств массовой коммуникации с их символическими значениями принадлежности к центру общества, державы, культуры, со следами специфического документализма, но и сенсационности, а также другие – чисто социальные, что важно, – значения культуры. Наиболее парадоксальным выражением подобных тенденций является определение литературы через культурную семантику символов дефицита в рамках стагнирующей дефицитарной экономики. Как показано в пионерском исследовании А. Левинсона, проанализировавшего этот процесс на материале «макулатурной серии» книг, они – вне какого бы то ни было прямого влияния культурных инстанций и соответствующих идеологий культуры – образовали замкнутый и упорядоченный универсум литературы158158
  См.: Левинсон А. Г. Макулатура и книги: анализ спроса и предложения в одной из сфер современной книготорговли // Чтение: проблемы и разработки. М., 1985. С. 63–88.


[Закрыть]
.

«Симметричная» этому равнодушию читателей к критике литературоведческая дисквалификация публики как правомочной и дееспособной инстанции суждений о литературе ведет к ограничению жесткими критериями отбора и оценки произведений. Это снимает проблематичность значений литературы и актов понимания текста, т. е. фактически элиминирует теоретические вопросы коммуникативной структуры произведения. Тем самым внутренние адресаты текста и конституирующие их культурные значения, соотносимые для писателя с позициями референтных групп, их динамика и схема оказываются, как правило, снятыми литературоведом в биографическом контексте истолкования творческого замысла автора. Незначимы они и для литературного критика, обсуждающего проблемы «жизни» в ее злободневном, «типическом», «глубоком» и т. п. отражении литературой.

В тех же редких случаях, когда подобные системы значений эксплицируются и осмысливаются в их функциональной значимости, они становятся основанием для описания ролевых структур и особенностей литературного взаимодействия в исторически-конкретном контексте, выводя исследователя на проблематику механизмов и структур писательской социализации и профессионализации и требуя для их истолкования более широких границ – обращения к социокультурным процессам, идейным движениям и конфликтам эпохи и другим моментам дифференциации общества. Благодаря этому открывается возможность систематически связывать гипотетически реконструируемые ориентации и ожидания писателя (формы и условия предполагаемой, заданной и фактической карьеры, стандарты планируемой, навязанной или отсутствующей либо разрушенной литературной биографии, учет в этой перспективе институтов поддержки и социального контроля и т. д.) с типами признания и вознаграждения, включая низвержение, нивелировку, подавление, социальную конструкцию одиночества, с одной стороны, и установку на неуспех, отсроченное признание, «друга в поколенье» и «читателя в потомстве», с другой. Далее, эти моменты могут уже быть соотнесены с особенностями поэтики произведения, стандартами групповой стилистики и литературной культуры в их динамике, межгрупповой полемике и диалоге либо, напротив, изоляции и отторжении – рамках формирования групп, становления, конфронтации и институционализации групповых идеологий.

Даже предварительное обращение к литературе, квалифицируемой как массовая или тривиальная, показывает, что господствующие принципы интерпретации писательской роли по образцу «гения» здесь совершенно непригодны. Логическое давление подобных типов истолкования и стоящая за ними культурная аксиоматика заставляют литературоведов сосредоточиваться, например, на таких моментах, как документированная биография или творческая судьба, соотношение оригинального и заимствованного, структура замысла и полнота его реализации. Однако эти символы самоопределяющейся субъективности, далеко не однозначные и в «высокой» литературе (писатель «без биографии», коллаж как принцип поэтики, «открытая структура» произведения), оказываются абсолютно незначимыми для авторов, целых массивов и даже эпох словесности, обычно не учитываемых в школьных и институтских учебниках либо, напротив, навязываемых исключительно педагогической дрессурой. Отсюда, в частности, специфические затруднения литературоведения, возникающие при попытках все же обращаться к подобным феноменам, – например, сложности в работе над «жизнью» и «творчеством» писателей, ориентированных на рынок, для биографического словаря «Русские писатели 1800–1917» или драматические поиски средств организации и концептуального истолкования богатейшего исторического материала, собранного одним из «младших» опоязовцев М. Никитиным в его незавершенной монографии «История русского лубка»159159
  См.: Никитин М. М. К истории изучения русского лубка // Советское искусствознание. 1986. Вып. 20. С. 399–419, а также с. 391–398.


[Закрыть]
.

Выдвигая обобщенно изложенные здесь принципы рассмотрения литературных явлений, мы видим в них уточнение и прояснение комплекса теоретических проблем, связанных прежде всего с попытками и перспективами реализации сегодня идей ОПОЯЗа о соотношении собственно литературных и «дальнейших» исторических и социальных рядов – одном из основных механизмов литературной эволюции. Реконструкция и описание его действия образуют сферу исследований литературы в ее историческом движении. Условием эмпирической работы в этой области, которая может вестись самыми разными дисциплинами и, соответственно, при максимальном разнообразии исследовательских задач и подходов, является выход за рамки нормативных определений литературы, что имеет следствием расширение предметных сфер и изучения словесности как совокупности форм литературного взаимодействия. В частности, в этом контексте работа литературоведа – хранителя высоких стандартов литературной культуры и ценностей литературы – проясняется в ее автономном значении и специфическом культурном смысле: удерживать образцовый состав культуры в условиях ее гетерогенизации и распыления, противостоя тем самым как ценностному релятивизму, так и догматическим претензиям культурной идеологии.

Сказанное не означает, что намеченные здесь в предварительном порядке «миры» литературы сосуществуют как совершенно замкнутые и самодостаточные, никак не зависящие друг от друга. Напротив, социолог культуры исходит из представления об их системности и взаимообусловленности, что позволяет ему говорить о литературе как о социальном институте. Этот институт формируется вокруг специфической ценности литературы, указывающей и скрепляющей ее содержательно различные «миры». Наибольшей полнотой осознанности и отрефлексированности в отношении данной ценности характеризуется та группа, для которой она, собственно, и является единственным основанием самоопределения и правом на социальное признание со стороны других групп, – литературоведение. В отечественной традиции эта же группа выступает и носителем определенной идеологии литературы как культуры, проекции которой предуказывают практически любые содержательные истолкования словесности (набор признанных писателей, критерии их оценки, технику интерпретации) во всех других наличных социальных контекстах, образующих литературную систему. Это относится к кругам книгособирателей, преподавателям-словесникам, представителям издательств, библиотечным работникам и т. д.

Однако всей возможной полнотой сознания ценности литературы, свободой владения техниками ее прочтения обладает при этом лишь группа теоретиков и историков словесности. Процессы распространения и усвоения этой ценности иными группами, слоями, кругами всякий раз сопровождаются ее модельными трансформациями и, соответственно, изменениями содержательного состава образцов, представляющих собой литературу как специфическое целое. Сами эти изменения определяются тем особым аспектом идеологии литературы как культуры, который оказывается значим в каждом конкретном институциональном звене. Так, если свобода оперирования техниками интерпретации базовой ценности литературы коррелирует у литературоведов с жизненной открытостью новым содержательным образцам, типам поэтики и т. п., то для групп, принимающих из их рук лишь ценностные марки высокого авторитета словесности, характерны как раз предельно жесткие ограничения состава образцовых авторов и их произведений, стандартов поэтики, экспрессивной техники. Последнее было бы нетрудно показать, введя, например, временные, пространственные или языковые параметры совокупности текстов, которые усвоены той или иной группой в качестве литературы, – скажем, воплощенной в составе массовых государственных или типовых домашних библиотек и др.

Понятно, что очерчиваемые таким образом ресурсы различных групп отнюдь не покрывают всего разнообразия издаваемой, оцениваемой и читаемой словесности. Своего рода негативным средством принять во внимание наличное множество обращающихся в публике литературных текстов является классификация неучтенных образцов в качестве «низовых», «тривиальных», «массовых» и «пара-» феноменов. Однако специальные исследования160160
  Лотман Ю. М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Проблемы поэтики и истории литературы. Саранск, 1973. С. 20–36; Stidien zur Trivialliteratur. Frankfurt a.M., 1968; Kreuzer H. Veränderungen des Literaturbegriffs. Göttingen; Zürich, 1975.


[Закрыть]
показывают, что никакого специфического литературного качества, которое как бы предполагается подобной квалификацией, эти явления не содержат. И хотя историкам культуры известно достаточно фактов непризнания потомством некогда бесспорных шедевров и, напротив, возведения в ранг высокой литературы ранее «массовой» или «низовой» словесности, они крайне редко становятся предметом специальной теоретической рефлексии. Иными словами, это обстоятельство представляет собой проекцию ценностей самоопределения литературоведов – установление социальной дистанции. Подобное «суждение вкуса» относят к другим, неспециализированным группам, чьи самоопределения литературы получают вторичные по отношению к эстетическому качеству характеристики (познавательной, развлекательной и т. п. словесности) либо же – маркировки незрелости, неполноценности, иррациональности.

В этих условиях социолог культуры, ставя перед собой задачу учета и истолкования наличных миров литературы в их смысловом своеобразии, вынужден вне зависимости от личных литературно-эстетических симпатий и пристрастий выступать «от лица» тех групп участников литературного процесса, в самопонимание которых не входят задачи литературного манифестирования и самовыражения, поскольку и сами эти действующие лица осознают себя, и социальные партнеры квалифицируют их по иным, не литературным основаниям. Культурное значение подобного «представительства» социолога обусловлено специфическими ценностями социального познания, а не той или иной из действующих идеологий литературы либо их проекций. Теоретическая проработка понимания литературы в перспективе каждого из участников литературного взаимодействия должна обеспечить исследователей инструментарием конкретного исторического анализа социальной роли литературы – специфики восприятия того или иного текста его реальным читателем.

1984, 1990
ТИПОЛОГИЯ ЧИТАТЕЛЕЙ КАК ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОБЛЕМА

1. Задача типологизации читателей ставится в советском библиотековедении последнего двадцатилетия с особой остротой. Более того, появление проблематики типологии сопровождает само оформление общего библиотековедения и является осознанием того факта, что в ходе социокультурного развития читательская аудитория дифференцируется, как усложняется и вся система функционирования литературы в обществе. Соответственно, признание этого факта должно было повлечь за собой обсуждение центральных проблем библиотечной работы и систематизацию ее принципов. Ожидания, которые связывались с построением типологии читателей, выражались в ряде требований к ее характеру. Предполагалось, что она должна быть единой и целостной, научно обоснованной и практически ориентированной. Другими словами, классификация читателей должна была служить объектом возникающей и претендующей на автономию совокупности знания, специфическим представлением действительности в рамках научной дисциплины, реализованным в присущих ей теоретических категориях описания и объяснения. С решением этой задачи связывались перспективы библиотековедения как науки, включая подготовку специализированных кадров в этой сфере, и планы оптимизации практической работы библиотек по руководству чтением.

Примечательны здесь два момента. Во-первых, необходимость теоретической работы стимулировалась утратой прежней определенности, однозначности представлений о читателе и стремлением учесть особенности читательской аудитории в ее социальном и культурном многообразии. Представления о множественности читательских групп и сложности картины чтения, требования изучать и принимать в расчет эту неоднозначность вводились фигурой, сравнительно новой в стенах библиотеки – исследователем-эмпириком, социологом. В этом смысле можно связывать разворачивание эмпирических исследований чтения, с одной стороны, и поиски теории на рубеже 1950–1960‐х годов, с другой (как это бывало и ранее, скажем, у Н. А. Рубакина). Во-вторых, поиски теоретических оснований типологии читателей повлекли за собой осознание сложности, проблематичности и других областей библиотечной работы (типов библиотек, их фондов и каталогов, библиографической работы и т. д.). Последние считались «технологическими», поскольку определялись устоявшимися представлениями о читателе, что, соответственно, потребовало на протяжении последних двадцати лет известной корректировки.

2. Вместе с тем, с осознанием многообразия картины чтения с большей четкостью проявилась структурная организованность библиотековедения вокруг задач воспитания читателя и руководства его чтением. Иными словами, необходимость теоретической работы в данной ситуации оказалась связанной с потребностями оптимизации преподавания, ориентированного на повышение практической эффективности библиотечной работы в условиях читательского многообразия. Соответственно, читательское поведение трактовалось с присущей педагогике нормативностью: категории описания натурализовались в качестве читательских характеристик. Этими обстоятельствами диктовался выбор оснований типологии читателей и понимание ее функций. Собственно теоретическая проблематика, таким образом, не осознавалась в ее специфике: аналитическое построение (типологическая конструкция) выступало в функции эмпирического, наблюдаемого поведения читателей того или иного «типа». Отсутствие средств методологической рефлексии над ценностными предпосылками дисциплинарной работы объясняет усвоение библиотековедением «чужого» концептуального аппарата и методов работы в качестве характеристик «самой реальности», на которую предполагается воздействовать. Возникающие при этом методологические парадоксы можно было бы показать на примере того, как трактуются жанровые и другие классификации читаемой литературы, психические черты читателя или его социально-демографические характеристики, используемые в качестве объясняющего основания, чаще всего причинного характера по отношению к читательскому поведению, точнее к совокупности тех или иных эмпирических данных о читателе, собранных исследователем или актуальных для практика. Одно нормативное представление сопоставляется с другим, тоже нормативным, в результате чего возникает замкнутый круг объяснения.

3. Характер возникающих при этом противоречий связан, как можно предположить, с основным функциональным значением библиотеки как социального института (и библиотековедения как рационализирующего осмысления профессионального знания и целей практической работы). Это функциональное значение определяется в общем смысле задачей собирать, хранить и передавать культурные образцы в форме печатных текстов, создаваемых, интерпретируемых и упорядочиваемых вне данной сферы. Ориентируясь на решение познавательных задач, библиотековедение использует выработанные в рамках иных частных дисциплин, для решения иных, конкретных задач и с помощью иных средств знаниевые конструкции, компоненты концептуального языка и т. д. При этом то, что для исходной дисциплины является проблемой (определение «профессии» или «поколения» для статистики, психического типа для психологии и т. д.), выступает готовым средством для решения собственных задач. Интерпретированные таким образом на «чужом» языке, библиотековедческие проблемы воспринимаются в «натуральном» качестве «самой действительности». Соответственно, участники взаимодействия в рамках социальной системы библиотечного дела получают возможность понимания друг друга в ходе дискуссий, обмена текстами и т. п. Иными словами, заимствованный характер категориального аппарата должен обеспечить «истинность» реальности как научно установленной, объективной и закономерной. С другой стороны, внутри социальной организации библиотековедения сами постулаты о необходимости типологии, требование ее построения, ее – в принципе – упорядочивающие возможности становятся средством объединения членов данного института и всей актуальной для них проблематики собственной работы.

4. Формулировка проблематики читательской типологии в терминах основной задачи библиотечного дела и обосновывающего эту задачу библиотековедения ведет к тому, что участники дискуссий по этим проблемам исходят из единых норм обсуждаемой, изучаемой и предназначенной для преобразования действительности. Поэтому их взаимодействие характеризуется высокой степенью согласия относительно необходимости и функций искомой типологии и, наряду с этим, существенными расхождениями в том, какие именно частичные характеристики могут быть положены в ее основание или быть «ведущими». Однако при всех имеющихся расхождениях представляется возможным выделить два коррелятивных принципа, на которых строятся предлагаемые классификации.

5. Оба эти принципа представляют собой главные направления библиотечной работы и определяют как видение читателя, так и отбор соответствующей литературы для его воспитания. Первый из них может быть назван идеей социализации индивида (ее стадий, особенностей формирования индивида на различных этапах и т. п.). Второй является критерием оценки качества чтения (включая выбор литературы, разносторонность чтения, интенсивность, нормативный уровень понимания текста). Будучи предварительно оцененным, тот или иной принцип кладется в основание классификации. Она представляет собой, таким образом, соотнесение двух классов характеристик: один класс представляет нормы библиотековедческой работы, задающие структуру проблематики, другой – функционально выступает уровнем «эмпирической реальности». К нему относятся отдельные стороны читательского поведения, трактуемые как статичные характеристики или качества личности, ее психики или даже физиологии. Подобная натурализация свойств абстрактного индивида, понимание этой комбинации как сущностной природы человека ограничивает возможности эмпирического изучения читательских действий. Характерно, что подобное видение или стремление к нему неизменно сопровождается оценочной констатацией односторонности любой частной дисциплины, например социологии, «неспособной» ухватить «сущность» явлений, проникнуть в их «природу».

Из-за ограниченности систематической работы методолога оба класса характеристик рассматриваются как непроблематичные, готовые (или, иными словами, нормативные). Специальный анализ, отметим, мог бы показать, что сам их отбор (качеств человека, типов литературы или изданий) при собственно исследовательской работе является теоретической проблемой, а они – аналитическими характеристиками, конструируемыми как исследовательская гипотеза, которая выдвигается для решения той или иной частичной задачи.

6. Вместе с тем ход обсуждения проблем типологии читателей за последние годы свидетельствует о том, что начавшийся процесс рационализации нормативных компонентов библиотековедения выражается в постепенном переходе от оценочных классификаций к типологическим средствам описания исследуемых фрагментов действительности. Специалист исходит при этом из определенной теоретической проблемы, поставленной в конкретном исследовании. Этой смене «технической» задачи соответствует и изменение установки той или другой предполагаемой типологической схемы. От нормативной оценки читательского поведения исследователь приходит к пониманию задач теоретического объяснения материала. А это, в свою очередь, предполагает предварительное концептуальное описание данных, подлежащих анализу. Во многих случаях, однако, это кардинальное изменение методологической задачи не осознается. Все время возобновляющиеся попытки средствами какой-то еще одной «новой» науки или специальной предметной дисциплины решить общеметодологические вопросы свидетельствуют именно о непроясненности самой постановки проблематики типологии. При этом высказываемая критика часто оценивает предлагаемые варианты типов, исходя из собственных задач и оснований. Обобщая, кратко рассмотрим сами задачи и предлагаемые средства их решения.

а) Задача дифференциации читателей тесно связана с вопросами руководства чтением, соответственно, оценкой качества чтения. Формулируемая же как задача изучения читателей, она создает ряд вполне определенных логико-методологических проблем, не решаемых аналитическими средствами, методами исследователя-специалиста. По своим истокам и функциям подобные представления диктуются ценностями и нормами педагогико-воспитательной практики, т. е. исходят из известных, заданных норм квалификации текстов и отношения к ним. В этом смысле эмпирические знания о читателе становятся излишними и пределом упорядочения материала выступает идея классификации читательской массы.

б) Как и любая классификация, классификация читателей в логическом отношении (ее формула – общий род и видовые отличия) представляет собой скрытую тавтологию, поскольку подразумевает, что весь объем информации, весь объем подлежащего упорядочению материала уже известен (законченность, исчерпывающий характер достигается с помощью рубрик типа «другое», «разное», «промежуточная группа» и т. п.). Основания деления на классы и подклассы могут быть в таком случае исключительно внешними по отношению к самому классифицируемому материалу, нормативными в отношении объема натурализованных представлений. Функциональное значение подобной работы определяется требованиями, предъявляемыми к системе готового знания. Иначе говоря, классификация структурирована не исследовательской, а систематизирующей задачей, и адресат ее – библиотекарь, а не другой исследователь.

в) Методологическое же значение типологических методов в эмпирическом исследовании заключается в выработке специализированного теоретического языка описания. Причем в зависимости от характера задач могут быть использованы типы с неопределенной степенью обобщения («средние типы»), предельные (посредством которых образуются ряды сопоставлений), «идеальные» или «конструктивные», предполагающие в качестве оснований смысловые структуры социального (исторического и т. п.) действия. «Средние типы» могут быть использованы и в эвристических целях, для выработки гипотез или построения моделей. Однако в любом случае типологические методы являются аналитическими средствами исследователя, а не самоцелью, типы же – средством описания и объяснения, а не предметной данностью.

7. Поэтому понятно, что любая из типологий заведомо ограничена формулируемыми исследователем задачами и отобранными им для решения аналитическими средствами. Она не претендует на целостность описания самой действительности в ее как бы «собственных» характеристиках. Более того, продуктивным представляется как раз сосуществование различных конструкций описания читательского поведения, задающих множественность точек зрения на чтение и его функции. Можно полагать, что такое видение проблематики является более адекватным для понимания и объяснения современной ситуации, когда читательская аудитория достаточно дифференцирована и продолжает многообразно дифференцироваться, когда те же процессы наблюдаются в литературе и т. п.

Видимо, не случайно, кстати, в настоящее время столь остро дебатируется и проблематика библиотек. Появление нового читателя, фиксируемое библиотековедением и библиотечной практикой, вероятно, сигнализирует о том, что единство задач формирования массового читателя, обусловленное развертыванием процессов культурной революции в Советском Союзе и сделавшее определенный тип массовой библиотеки ключевым для библиотечной системы, в настоящее время сменяется более сложной ситуацией. Она требует разнообразия и гибких подходов к библиотечному строительству, обслуживанию читателей, рекомендации литературы и т. п.

Уже сама множественность точек зрения библиотековедов на проблематику типологии читателей и библиотек указывает на неоднозначность положения дел и позволяет судить о перспективах дальнейшего развития библиотечной системы и культуры в целом. Для социолога культуры именно это многообразие является исходным фактом и основным теоретико-методологическим принципом его объясняющей работы: в иных обстоятельствах ему попросту нечего делать, и до определенного времени надобность в нем не возникает. По отношению к библиотековедению он может как раз не столько предложить общую теорию или концепцию читательского поведения, сколько указать на наличное культурное многообразие и соответственно прояснить структуру проблематики библиотечного дела (в том числе – более общий характер и смысл дискуссии по проблемам типологии).

8. С другой стороны, прояснив методологическую проблематику типологизации читателей, социолог может попытаться очертить основные принципы своего частного подхода к построению конкретной читательской типологии. Выбор самих элементов данной конструкции определяется принятой исследователем задачей. Ее общие рамки определены изучением смысловых оснований читательского поведения. Соответственно, материалом для конструирования типов выступают не те или иные содержательные характеристики (аспекты, качества, стороны) читателя, а мотивационная структура читательских действий. В качестве возможности построения и истолкования структуры читательской мотивации нами используются литературные тексты. Точнее, это тексты, социологически препарированные. В них социолог имеет дело с представленными таким образом возможному читателю ценностными значениями и нормами понимания и поведения, формами определения ситуации и т. п., которые трактуются здесь как регулятивные механизмы. Иными словами, основанием объяснения читательского поведения выступает функциональное значение литературного образца в заданной проблемной ситуации. Анализ текста, соответственно, предусматривает истолкование в единых категориальных рамках способов их предъявления, развития и разрешения (организации пространства и времени, сюжета и мотивации героев, типа условности, точки зрения повествователя и т. п.) и образных средств выражения (метафорики, символики, языковых и стилистических приемов) в их исторической семантике.

Однако в отличие, скажем, от литературоведения, для нас в данном случае литературный текст важен лишь как возможность понимать в определенных аспектах читательское поведение, поскольку именно оно составляет объект социологического анализа. Подобное понимание в общем смысле обеспечивается трактовкой литературного произведения (или, с известными оговорками, другого образно-символического построения – кино, живописи и др.) как специфического, заданного «идеологией» письменной культуры способа фиксации ценностно-нормативных значений. Их поддержание и усвоение обеспечивает как стабильность воспроизводства социокультурной структуры общества, так и – в определенных случаях и аспектах – изменчивость, поддерживает согласованность механизмов социального и культурного самоопределения его членов. Соответственно, адекватность подобных регулятивных механизмов для упорядочения проблематичной реальности теми или иными социальными или культурными группами находит, по принятой здесь трактовке, свое выражение в читательском спросе на литературные образцы того или иного типа. Существование подобных групп (и, соответственно, функциональные типы литературы) связывается с характером социальных процессов, избранных в данном случае в качестве базовых для проводимого здесь объяснения. Теоретическая модель социального процесса (или их совокупности – урбанизации, модернизации и др.) будет играть роль «предельного» объясняющего основания, критерия «объясненности» исследуемых проблем массового чтения.

9. Таким образом, основная мысль, которую авторы стремились провести в настоящих тезисах, заключается в следующем: при эмпирическом исследовании речь не может идти о натуральных типологиях того или иного социального явления, в том числе и читателей. Конструируемые типы в нашем случае захватывают лишь отдельные, изолированные и существенные в отношении наших задач аспекты читательского поведения, которые истолковываются, исходя из норм социального поведения, условно представленных в социально отмеченных («художественных», «эстетически ценных») текстах. Сами же нормы соотносятся нами как с теоретически описанными социальными процессами, затрагивающими указанные нормативные системы, так и с особенностями их демонстрации в литературе. Используемый аппарат в принципе применим и для анализа функционирования литературной классики, «современной» зарубежной литературы, научно-популярных книг, книг для детей и т. п. В заключение укажем лишь на два важных для нашей темы момента.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации