Текст книги "Аркадий Гайдар без мифов"

Дело о краже золотых монет

– Вы очень хороший рассказчик, товарищ Голиков, – похвалил его Коновалов. – И мне жаль, что я снова вынужден завести неприятный разговор. У нас имеется письмо.

Человек, который его нам прислал, не только понес лично от вас большой имущественный урон – он еще и душевно на вас обижен.

– Кто же это?

– Местный житель, потомственный казак. Фамилия его Терский. Имя свое он не назвал. Терский пожаловался нам, что некоторое время назад безо всякого повода с его стороны был лично вами арестован и доставлен в ваш штаб, в Соленоозерное. Там вы ему сообщили, что вам известно о его связях с Соловьевым. Терский порочащие связи отрицал. Тогда вы стали бить его плетью. Он продолжал все отрицать. Тогда вы ему заявили: если он хочет выйти на свободу, он должен заплатить вам двести пятьдесят рублей золотыми монетами – двадцать пять червонцев или пятьдесят золотых пятерок. По счастью, у Терского оказалась большая родня. Пятьдесят золотых пятерок она собрала. Вы их взяли и честно, по договоренности, отпустили человека домой. Теперь, когда он на свободе, он желал бы получить обратно хотя бы часть своих денег. Их с него требует родня. Он кругом в долгу.

– И это все, что вы хотели мне сообщить? – поинтересовался Голиков.

– Нет, еще не все. Прежде чем вы начнете отвечать, я хочу вас просто по-товарищески предупредить. Дело очень сложное. Историей с монетами лично заинтересовался начальник нашего управления товарищ Щербак. Если факты подтвердятся, вас будут судить по новейшим статьям: злоупотребление служебным положением; вымогательство и мошенничество; незаконные операции с драгоценными металлами в крупных размерах. И последнее обвинение, которое может быть выдвинуто против вас – это избиение плетьми, то есть применение пыток с целью извлечения выгоды. За такой перечень проступков трудно будет ждать от суда щадящего приговора. И даже Москва вряд ли сумеет облегчить ваше положение.

– Что же вы мне, товарищ Коновалов, посоветуете? Как я должен поступить в моем безвыходном положении? – Голиков выглядел растерянным. Он умел придавать лицу нужное выражение. Не зря же он играл в домашних спектаклях.

Коновалов заметил растерянность подследственного.

– Искренне хочу дать вам, Аркадий Петрович, два совета. Первый – это безусловное, чистосердечное признание. Второй совет – верните вы ему монеты. Возвращение монет до суда существенно улучшит ваше положение. Я уже говорил: мы ценим людей, которые нам доверяют. Я и мое начальство надеемся на дальнейшее сотрудничество с вами.

Выражение лица Голикова резко переменилось. Оно сделалось строгим и жестким. Коновалов не ожидал, что Голиков после официального обвинения в краже золота, которое грозит расстрелом, придет в себя так быстро.

– У меня, товарищ Коновалов, тоже имеется встречное предложение. Давайте подведем предварительные итоги. В первую нашу встречу вы обвинили меня в том, что я противозаконным образом отобрал овец у голодающих хакасов… Затем вы предъявили обвинение, что я организовал воровство вывешенного на улице нижнего белья и торговлю краденным, для чего специально подучил рядового Мельникова. Когда я доказал, что доход от такого воровства получается копеечный, оказалось, что, кроме мокрого белья с веревки, вы решили по совместительству объявить меня еще и контрабандистом. Ваше открытие, как лучшего следователя губернского ГПУ, начальника особого управления, гарантировало мне уже за одно это безусловный расстрел. Спасибо моему командованию, которое подтвердило, что амбар был секретным складом штаба ЧОН и что вещи, которые там хранились, служили для оплаты агентуры. Я надеялся, что после провала обвинения в контрабанде вы наконец оставите меня в покое. Но теперь я вижу, что ваше управление задалось целью любой ценой не выпустить меня из рук.

– Почему, товарищ Голиков, вы так говорите? К каждому факту мы относимся со всем вниманием. Я бы даже сказал – щепетильностью.

– Хорошо. Давайте приступим, как вы говорили, к сотрудничеству. Разберемся в истории с монетами. Как зовут этого Терского?

– Мне пока это неизвестно. Никто из наших сотрудников с ним еще не виделся. Но мы его обязательно найдем, если он понадобится для очной ставки с вами.

– Значит, вы его не нашли, не допросили, не убедились, что он на самом деле существует? И тем не менее ваш Щербак потребовал вызвать меня из Хакасии? Между тем все губернское руководство знало, что я в это время готовил мирные переговоры с Соловьевым. Что было разумнее и проще: найти и предварительно допросить вашего казака, который находится в Красноярске? Или затребовать в Красноярск из глухомани меня, сорвав для этого переговоры?! А прекращения войны с Соловьевым ждет вся губерния.

– Про ваши переговоры, повторяю, я ничего не знал.

– Но знал Щербак. И еще одна мысль, которая пришла мне в голову только что. А что если донос был чьей-то шуткой?

– Ну, уж вы скажете!

– На самом же деле это письмо – хуже, чем пьяная шутка. Начнем с того, что Терского я не видел даже во сне… Но Терский утверждает, что арестовал его именно я?

– Именно вы.

– И он настаивает, что наше знакомство закончилось наилучшим образом: я получил пятьдесят золотых монет, а он получил свободу? Я ничего не перепутал?

– Ничего. Все так и было.

– И теперь от меня требуется всего лишь вернуть двести пятьдесят рублей золотом? И я получу большое снисхождение?

– Не сомневайтесь! Получите. Ведь вы осознали, что поступили неправильно. И решили искупить вину.

– Хорошо, я все понял. А теперь, товарищ Коновалов, объясните мне: как я мог выкрасть Терского, увезти его в Соленоозерное, бить его там плеткой, дождаться выкупа и отпустить на свободу, если Терский уже несколько месяцев сидит в Красноярской тюрьме? Он уже там сидел в прошлом году, когда я только приехал сюда из Москвы.

– Как в тюрьме?! Почему сидел?

– За ним числится несколько разбоев. В группе и в одиночку. Множество громких ограблений.

– Но тогда почему он написал донос на вас?!

– А это Щербак и вы должны были спросить у него самого, прежде чем вызывать меня в Красноярск.

– Но откуда вы это все знаете? Или вы все-таки имели дело с Терским?

– Когда начальник вашего управления Щербак направил в губЧОН запрос на мой арест, он прислал Какоулину папку с доносами. Когда в штабе прочитали письмо о пятидесяти золотых монетах, – командующий решил во всем разобраться сам. Наши сотрудники без труда разыскали Терского. Оказалось, что он давно находится под следствием. Держат его в одиночке.

Терского обвиняют в активной помощи Соловьеву. Он участвовал в налетах на советские учреждения, в групповых грабежах мирных жителей, но особенно прославился тем, что с помощью одного-двух помощников обирал до нитки состоятельных людей. Его бы давно осудили и расстреляли, но с ним повторяется та же история, что и с атаманом Соловьевым. Терский где-то прячет награбленное. Свою немалую добычу. Следователи хотят, чтобы он ее сдал государству.

Когда в тюрьму пришел адъютант Какоулина, подтвердить свои обвинения против меня Терский отказался. Он вообще сначала не хотел разговаривать. В конечном счете сообщил следующее.

Написать под диктовку донос Терского уговорил командир по фамилии Виттенберг. Он не был сотрудником милиции или военного трибунала Красноярска. По званию Виттенберг был ротным. Фактически командовал взводом в тридцать шесть человек. Взвод входил в состав второго Ачинско-Минусинского боерайона. Иными словами, Виттенберг был моим подчиненным. Как он оказался в Красноярске, я не знаю. Пехотный командир, он никаких полномочий на посещение мест заключения и ведения допросов подследственных не имел.

Однако в тюрьму Виттенберг проник, клеветнический донос на меня продиктовал и лично отнес в губернское ГПУ, то есть к вам сюда, товарищ Коновалов. Мало того, в папке, которая сейчас лежит перед вами, имеется собственноручная записочка от самого Виттенберга. Полагая, что ГПУ своих осведомителей не выдает, Виттенберг прямым текстом потребовал, чтобы ваше управление расстреляло меня безотлагательно.

– Я знаком с этой запиской. Она меня тоже удивила. – В голосе Коновалова впервые прозвучало подобие сочувствия.

А Голиков продолжал:

– Виттенберга вызвали в штаб ЧОН. Сначала он молчал. Потом признался, что организовать донос его подговорил наш общий начальник – командир 6-го Сибирского сводного отряда Кудрявцев. С момента моего приезда в Хакасию он опасался, что меня назначат на его место, а его самого отправят в запас.

Задумав убрать меня со своей дороги, командир сводного отряда позвал себе на помощь Виттенберга. Кудрявцев обещал: если после моего расстрела сам он останется командиром сводного отряда, то назначит Виттенберга начальником второго боевого района. Сейчас они оба отстранены от службы. Их делом занимается прокуратура 5-й армии.

Расследование, связанное с доносом Терского, произвел штаб ЧОН губернии. На самом деле эту работу должно было произвести ваше управление. Ведь донос был послан Щербаку. Но вы ничего не сделали, чтобы установить истину. Поскольку сами вы не умеете ничего искать и находить, вы радуетесь любому обвинению, не интересуясь его достоверностью.

Самое любопытное, что у Терского не было лично ко мне абсолютно никаких претензий. Мы нигде не сталкивались. История с пятьюдесятью золотыми монетами была придумана Виттенбергом, чтобы безотлагательно ускорить мой расстрел.

Извините, товарищ Коновалов. Я устал. У меня это сегодня уже третий допрос.

Голиков поднялся и ушел.

Телеграммы неизвестных отправителей

На следующее утро Голиков решил, что на беседу к Коновалову больше не пойдет. В обед в командирское общежитие поступила повестка. Другую повестку доставили в штаб ЧОН. Аркадию Петровичу в сдержанно-вежливой форме предлагалось явиться в управление ГПУ на другой день «в любое удобное время». Какоулин посоветовал: «Надо пойти. К тебе, Аркадий Петрович, не должно быть формальных придирок».

Голиков явился в девять утра. Коновалов сделал вид, что никаких перерывов в совместной работе не произошло.

– Мое начальство считает, – сказал следователь, – что наши с вами беседы затянулись. Их пора заканчивать. Общего языка мы с вами, к большому сожалению, не нашли. А могли бы договориться.

Коновалов сделал паузу. Он ждал ответа Голикова, то есть в первую очередь согласия перейти «на договорные начала». Но Аркадий Петрович промолчал. Повторное предложение о сотрудничестве с губернским управлением ГПУ он опять словно не услышал. Обескураженный этим, Коновалов решил, что Голикова необходимо дожать:

– По материалам, которые к нам поступили, осталась неразобранной одна серьезная тема. Я полностью согласен с вами, что отдельные граждане могут быть необъективны. Вы справедливо уличили в этом вашего Виттенберга. Но трудно обвинить в необъективности сразу множество свидетелей.

– Свидетелей чего?! Такое впечатление, что вы собираетесь меня чем-то напугать.

– Я говорю про ваши налеты на мирные селения. Про случаи вашего самоуправства. Наконец, про ваши самочинные расстрелы, которыми возмущена уже вся Енисейская губерния.

– Я сегодня, товарищ следователь, хорошо выспался. Но при этом не могу взять в толк, о чем идет речь?

– У нас имеются многочисленные телеграммы о ваших налетах. О ваших, простите, погромах. Вас боится вся Хакасия.

Но хотя бы телеграммы вы проверили? Они поступили не из той же тюрьмы, где томится «невинно арестованный» Терский?

– А вот мы сейчас вместе и проверим. Вот телеграмма за подписью товарища Бокова. Он помощник председателя исполкома одного селения. Как называется селение, из телеграммы непонятно. Но мы это уточним. Товарищ Боков сообщает: «Грабежи, издевательства красноармейцев над населением переходят границы… Начбоеучастка-два Голиков вчера приезжал сам… Материалы о произведенных грабежах, порках и расстрелах мною собраны»[7]7
  Текст телеграммы загадочного Бокова подлинный.


[Закрыть]. Что вы на это скажете?

– Мне это послание известно. Оно поступило сразу в два адреса: к вам и в штаб 6-го Сибсводотряда, когда я еще командовал боевым участком. Мой начальник, Кудрявцев, тоже потребовал от меня объяснений. Я написал ему следующее (я помню все свои письма): «Телеграмма составлена, очевидно, умышленно безграмотно… не указаны ни числа, ни время, ни место, ни кем именно грабилось (население. Б.К.)»[8]8
  Текст телеграммы А.П. Голикова подлинный.


[Закрыть].

– Вы прямо помните слово в слово свой ответ?

– Не удивляйтесь. Это особенность моей памяти. Я тренировал ее с детства. Я также помню содержание наших с вами бесед. Тоже слово в слово.

Коновалов поперхнулся. Он был сбит с толку. Он не мог представить, чем грозит управлению ГПУ по Енисейской губернии громадность памяти подследственного Голикова.

– Я могу продолжать? Для меня было очевидно, что телеграмма поддельна. Но коль скоро вы вернули меня к ней, будьте добры объяснить: кто он такой, этот Боков? И как называется селение, где он чей-то помощник?

– Мы это как раз сейчас выясняем.

– Но телеграмма пришла месяц назад. Кто вам мешал узнать раньше? И второе. Боков сообщил, что составил списки расстрелянных. Как я понимаю, он старался для вас. Я хотел бы просмотреть список. Мне же интересно, сколько народу во время моих налетов был убито, а сколько только ранено. Какого пола люди. Какого возраста. Наконец, я хотел бы на всякий случай узнать их фамилии.

– Списка убитых товарищ Боков пока еще не прислал. Мы ждем со дня на день.

– Но если вам неизвестно, кто такой Боков, если у вас нет никаких доказательств, что в моем присутствии был убит хотя бы один человек, – какое вы имеете право предъявлять мне обвинения в массовых расстрелах?!

– Голиков, вы забываете, где находитесь!

– Это вы забываете, что я не ваш арестованный! Я – командир частей особого назначения Енисейской губернии. Прислан сюда Москвой. В данный момент нахожусь в резерве. Мне сохранено личное оружие. И я не на сельской сходке, чтобы просить у вас слова.

В каждую нашу встречу вы все ближе подталкиваете меня к «стенке». Но поскольку реальных обвинений против меня у вас нет, то вы все время призываете меня с вами договоришься.

О чем?! О том, чтобы я взял на себя неизвестно кем придуманные вины?! Дать согласие на то, чтобы ваше управление, «в знак благодарности», предложило суду вынести мне смертный приговор?!

Вам даже не приходит в голову. Если я сейчас возьму вину, которую мне приписал какой-то Боков, на себя, а через десять дней мы появимся с вами в суде, вас и меня там подымут на смех. Мы по-прежнему не будем знать: кто такой Боков, как его зовут; в каком углу Хакасии он проживает; в чем выражались бесчинства, на которые он ссылается; наконец, какого числа, какого месяца и в каком поселке случились массовый грабеж и еще более массовые убийства.

Голиков остановился, словно ему пришла какая-то догадка.

– А знаете, что я только что понял? Ваше управление ни дня не боролось с Соловьевым, потому что вы боялись и до сих пор боитесь Соловьева. Поэтому вы не создали и свою разведку, которая помогала бы штабу ЧОН губернии.

Но вам было нужно отчитываться о своей работе. И вы хватали случайных людей, терзали их допросами и угрозами, чтобы они согласились признать себя шпионами Соловьева, агентами уже мертвого адмирала Колчака. А потом вы докладывали об очередной «победе» над врагами Революции. А все реальное, что происходит вокруг, вас давно не интересует.

Перед тем как вы меня вызвали в Красноярск, у меня шла переписка с Соловьевым. В одном письме я его спросил: «Зачем ты, Иван Николаевич, проведя шесть лет на войне, пошел в разбойники? Неужели ты не нашел другого занятия?» Он ответил: «Аркадий! Я был счастлив, когда вернулся домой. Жена ждала меня в спальне, а я обходил, оторваться не мог от своего хозяйства. Через две недели явились чекисты из Ужура. Арестовали. Увезли. Мотали душу допросами. Требовали, чтобы я в чем-то сознался. Я понял, что дела мои плохи. После очередного допроса, по дороге в тюрьму, я стукнул лбами конвойных и бежал. После этого мне оставалась одна дорога: в лес».

– Вы хотите оправдать Соловьева?!

– Нет. Он тоже принес много разорений и бед. Но в последнем письме Соловьев обещал назвать на суде имена людей, которые вынудили его бежать в тайгу и стать разбойником. Если Соловьев добровольно сложит оружие и даст показания, я не удивлюсь, когда окажется, что бунт Ивана Соловьева породили знакомые вам и мне лица… Как бунт Александра Антонова на Тамбовщине породили командиры продовольственных отрядов, которые отбирали у многодетных семейств последние мешки с зерном и тут же сбрасывали их в болотную жижу.

Смертельная угроза

Аркадий Петрович вернулся в общежитие вечером. Устало козырнул часовым у входа. Зажег в комнате свет. Он был утомлен и хотел есть. На обед он днем не попал. А в комнате никакой еды у него не было. И он голодный отправился спать. В половине восьмого утра (Голиков успел по привычке взглянуть на часы) раздался громкий, торопливый стук в дверь. Аркадий Петрович вскочил и повернул массивный ключ. Вошел красноармеец. Голиков его знал. Он был из оперативной группы, которая его полулегально сопровождала по дороге из Ужура в Красноярск.

– Товарищ Голиков! Товарищ Какоулин приказал срочно к нему прибыть!

– Хорошо. Я буду через сорок минут.

– Товарищ Какоулин велели прибыть немедленно. За вами присланы дрожки. Я буду вас сопровождать.

– Что-то случилось?!

– Не могу знать.

– Я понял. Спущусь через пять минут.

– Если позволите, я обожду вас у дверей в коридоре. Так мне велено.

Аркадий Петрович запер дверь в свою комнату, ключ не стал отдавать дежурному и положил к себе в сумку. Посыльный направился к выходу впереди него. У массивной двери из общежития посыльный остановился, вынул из кобуры пистолет и переложил его в карман галифе.

У подъезда стояли дрожки. На козлах сидел другой боец спецгруппы. Кобура его нагана была расстегнута. Посыльный сел рядом с Аркадием Петровичем. И экипаж помчался по улицам города.

– Товарищ командующий, вызывали? – спросил Голиков, входя в кабинет Какоулина.

– Да, Аркадий Петрович. Садись к столу. Я покажу тебе бумагу, которая поступила с нарочным ночью.

Документ на официальном бланке ГПУ был отпечатан на ундервуде.

Постановление начальника особого отделения губ ГПУ Коновалова. 1922. 17 июня.

За произведенные расстрелы без всякого следствия и сохранения каких-либо письменных следов Голиков А.П. подлежит заключению под стражу.

Под основным текстом было добавлено от руки: «Повторно прошу дать разрешение». И буква «Щ» с многократно накрученным хвостом, что означало «Щербак».

– Что это означает? – спросил Голиков. – Ведь я ответил на все вопросы. Доказал, что все доносы лживы.

– Им твои доказательства не нужны. ГПУ ни в коем случае не хочет оставлять тебя живым. По сведениям, которыми я располагаю, у них даже имеется план твоего похищения или загадочного исчезновения. Щербак считает тебя, Аркадий Петрович, опасным для себя человеком. Особенно после того, как ты раскрыл их главный метод ловли «врагов революции».

– Откуда вам известно?

– Это уже наш секрет.

– А что вы хотите Щербаку ответить?

Ответ я приготовил. Вот он:

Резолюция командующего войсками ЧОН губернии на постановление начальника особого отделения губГПУ Коновалова об аресте бывшего начальника второго боевого района А.П. Голикова: «Ограничиться подпиской о не выезде «[9]9
  Документ подлинный.


[Закрыть].

– Благодарю вас, товарищ Какоулин, за поддержку. Что я должен делать?

– Стать небывало осторожным. Все время помнить об опасности. Я бы запрятал тебя на время куда-нибудь подальше, но тебе нужно посещать следственные комиссии. А это значит вот что. Ты можешь выйти из губернского комитета партии, а тебя на улице будет поджидать небольшая толпа, которая затеет жестокую драку. И тебя в суматохе заберут, как простого хулигана или случайного прохожего. Щербак такие захваты уже устраивал. Вытащить тебя из подвалов управления будет непросто. Если вообще удастся. Не знаю ни одного человека, который был бы арестован людьми Щербака, а потом вернулся домой.

Поэтому, во-первых, ты переезжаешь сюда, в здание штаба. У нас есть маленькая комнатка. Поживешь в ней. Во-вторых, каждое утро представляешь план своих передвижений в течение дня с указанием времени. В тех местах, где есть телефон, звонишь мне о прибытии. Номер ты знаешь. В-третьих, для любого выезда в город у тебя будут дрожки, на которых ты приехал сюда, и постоянный сопровождающий. Если кто начнет спрашивать, что означает конвой, можешь сказать, что ты получаешь новое назначение. И это твои адъютанты, которых ты вводишь в курс дела.

Если с тобой в пути произойдет какая-нибудь нелепость, парни заступятся. Я им разрешил стрелять при малейшей опасности. Свой маузер тоже далеко не прячь. На худой конец, кто-то из этих же ребят немедленно сообщит о случившемся.

Я мог бы тебе дать для охраны и больше народу, но тогда ты будешь выглядеть смешным. И Щербак возомнит, что мы его сильно боимся. Это, конечно, будет преувеличением, но небольшим. Щербак сегодня опаснее Соловьева. Для Щербака нет никаких законов.