Текст книги "Аркадий Гайдар без мифов"

ГПУ против Голикова

Я с большим волнением приступаю к рассказу о небывалом нравственном и умственном сражении, главным участником которого стал Аркадий Петрович Голиков. Возможности его интеллекта и духа смогли столь полно проявиться благодаря силе его характера и воли. С детства многократно рискуя, Голиков рано постиг магическую силу изречения: «Смелое решение всегда правильно».

Давайте проследим, как развивались события в его личном поединке со страшным государственным монстром, который поначалу назывался ЧК – Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Позднее, когда буквосочетание ЧК приобрело пугающий смысл и стало для огромной страны ненавистным, его заменили витиеватым, расплывчатым выражением «Г осу дарственное политическое управление при НКВД РСФСР». А род занятий оставался прежним.

Деятельность ГПУ ничем не регламентировалась. Если человек, виноватый или совсем не виноватый, попадал внутрь этого учреждения, он никогда не знал, чем для него такое знакомство закончится.

Это в равной мере относилось и к Голикову. Против него был заготовлен целый список разнообразных обвинений, разговор о которых впереди.

Аркадий Петрович понимал: если он сумеет доказать свою невиновность, он, возможно, останется на свободе, продолжит службу. Не сумеет доказать невиновность – по всей вероятности, его ждут увольнение из армии, арест, тюрьма. Не исключен даже расстрел.

Сложность положения, в которое попал Голиков, заключалась еще и в том, что в Красноярске он оказался абсолютно одинок. В городе, кроме сотрудников штаба ЧОН, он никого не знал, но штабисты держались от него в стороне. Было не с кем перекинуться двумя-тремя словами хотя бы о погоде.

Рассчитывать Аркадий Петрович мог только на свою выдержку, то есть на умение сохранять размеренность речи и движений, что бы вокруг ни происходило. Это было первое условие его выживания. А вторым помощником могла служить активность, надежность разума, способность логически мыслить и доказательно спорить.

Законы логики более двух тысяч лет назад открыл греческий философ Аристотель. За свои открытия и познания он был приглашен в воспитатели к будущему великому полководцу Александру Македонскому. Аристотель учил его двум главным логическим искусствам – доказательствам и опровержениям. Владение этим мастерством позволяло в любых условиях принимать правильное решение, чем Македонский и воспользовался, став полководцем. Мысль оказалась более разящим орудием, нежели копье и меч.

Будущего писателя Гайдара умению логически мыслить, то есть доказывать и опровергать, тоже научил воспитатель – Николай Николаевич Соколов по прозвищу Галка. Он подолгу беседовал с Аркадием у себя дома после каждой книги, прочитанной Голиковым. Преподаватель и ученик – каждый отстаивал свое мнение, приводя доводы. Так продолжалось целых четыре года.

Уроки логического мышления пригодились Аркадию Петровичу, когда он искал способ бескровного завершения Антоновского мятежа; когда открыл приемы психологической войны, изобретенные Соловьевым, и воспользовался ими.

Теперь ему предстояло заступиться за самого себя. Без свидетелей с его стороны (а их могло быть много). Без единого документа в руках. Рассчитывать теперь Голиков мог только на свою могучую память и мощь разума. Больше ни на что. В качестве биографа Аркадия Петровича я решил воссоздать несколько эпизодов этого невероятного следственного процесса.

Я – документалист. Я бы не отважился на такой способ воспроизведения событий, если бы сам дважды не посетил Хакасию, места, где шла война Голикова против Соловьева; если бы не пробежал глазами тысячи страниц документов; если бы не записал на пленку воспоминания участников и свидетелей тех событий. Но прежде всего, если бы не дружил с начальником разведки Голикова – Павлом Михайловичем Никитиным. Это он настоял на первой моей поездке в те края, четко обозначив на карте места главнейших событий и назвав имена людей, с которыми я должен был встретиться.

Благодаря невероятному везению, которое выпало мне как собирателю исторических сведений, я оказался переполнен информацией. Два с лишним десятилетия тому назад, под сильным впечатлением от узнанного, я написал полуисторическую-полубеллетристическую повесть «Рывок в неведомое». Она легла и в основу фильма «Конец императора тайги», который продолжает появляться на телеэкранах с 1978 года, то есть более сорока лет[4]4
  Сценарий был мной написан совместно с Павлом Лунгиным (в титрах – Л. Павлов). Поставил фильм Владимир Саруханов.


[Закрыть].

А сейчас я хочу остановиться только на одной сюжетной линии – на поединке Голикова с ГПУ.

Благодаря сохранившимся бумагам, я достаточно четко представляю следователя особого отдела Коновалова, человека по тем временам относительно образованного. Он привлек мое внимание еще и тем, что во всех его действиях и вопросах ощущалась заданность. Коновалов вел расследование таким образом, чтобы оно завершилось только смертным приговором для Голикова. Истина следователя не интересовала.

Художники и карикатуристы изображают смерть в виде иссохшей старухи с косой в руках. Взмах косы, по легенде, перерезает нить жизни человека. Три недели, что длились встречи Голикова с Коноваловым, эта старуха незримо присутствовала в кабинете следователя, и Голиков, человек молодой и сверхчуткий, постоянно ощущал спиной ее присутствие.

Вот как, по моей версии, протекало это словесно-интеллектуальное сражение.

О политической грамотности пастухов

Первый свой допрос Коновалов начал издалека.

– У нас имеется заявление, – сказал следователь, – от группы хакасов. Они обвиняют вас в том, что вы присвоили часть их имущества в виде живого поголовья скота[5]5
  Все документы, упоминаемые в этой главе, подлинные. Их полный текст можно найти в книге: Камов Борис. Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров: Спецрасследование. – М.: Фаир, 2009.


[Закрыть]. Вам должно быть известно, что такие действия противозаконны. Имеется специальное постановление Енисейского губернского исполкома. В нем указано, что излишки продовольствия разрешено изымать только в исключительных случаях и только продовольственным отрядам. В свете этого факта, который, как я полагаю, не был единственным, мне становится понятным, почему в Ачинско-Минусинском районе местное население активно поддерживает атамана Соловьева. Инородцы ищут защиты от вас. От ваших разорительных действий.

– Я не отрицаю, – ответил Голиков, – что мною в селении Сарала был куплен скот для кормления сорока бойцов моего отряда. Но это единственный точный факт, который содержится в вашем заявлении. Добавлю, что приобретением скота я занимался всего один раз.

– В данном случае не имеет значения сколько. Вы нарушили постановление губернского исполкома. Следствие считает, что ваш проступок привел к обострению политической обстановки в Ачинско-Минусинском районе, к усилению бандитизма на этой территории.

– Извините, товарищ[6]6
  В первые годы после революции существовала единственная форма обращения между подследственными и представителями государственной власти: «товарищ».


[Закрыть] Коновалов, но я ничьих законов не преступал. Скот я получил у местных жителей по доброму согласию.

– Вы хотите сказать, что полуголодные хакасы пригнали вам целое стадо в подарок?

– Не было и стада. Было всего лишь девять баранов, которых я в Сарале купил.

– Купили? На что? Советские деньги местное население здесь не берет! Или вы хотите сказать, что платили царским золотом? Но я в таком случае хотел бы знать, где вы его раздобыли.

– Лично у меня золота никогда не было, товарищ Коновалов. Рассказывают, когда я был маленьким, мне подарили на день рождения пятак серебром. Но я его легкомысленно истратил. Что же касается баранов, то за них я расплатился мукой.

– Тогда не понимаю, чем эти инородцы недовольны? – смутился, а затем искренно удивился Коновалов.

– Берусь объяснить. Покупка состоялась на выезде. Обоз за собой я никогда не вожу. Заплатить мукой я смог только за трех овец. За шесть остальных выдал расписки. Продавцам нужно было взять подводы, предъявить в моем штабе расписки и забрать мешки. Но кто-то хакасов припугнул. Кто-то строго порекомендовал не брать муку, не печь хлеб, а пожаловаться на меня. Причем не в губернский исполком, который издал свой замечательный закон, не моему начальству в губернский штаб ЧОН, а вашему, тоже губернскому, управлению. А поскольку хакасы сплошь неграмотны, то замечательный советчик написал за них письмо и сам же доставил его в ваше управление. Вот как получилось, что абсолютно неграмотные пастухи, живущие где-то горах, очень точно разобрались, в каком советском учреждении суровее наказывают. Если вы, товарищ Коновалов, имеете какую-либо связь с этими жалобщиками, то сообщите им, что муку они могут забрать и после моего отъезда в Красноярск.

Дело о мокром белье

Коновалов закашлялся, но продолжил разговор:

– Товарищ Голиков, знаком ли вам красноармеец Мельников?

– Конечно.

– Что вы могли бы о нем сказать?

– Жалко парня. Днем это был исправный боец, а по ночам он крал с веревок белье, вывешенное для просушки: наволочки, простыни, скатерти, мужские рубашки и подштанники, женские лифчики и юбки. Иногда ему подворачивались скатерти. Воровал он во время ночного несения караула. Никого в такое время рядом не было. А когда ко мне пошли жалобы, кстати от русского населения, что какой-то вор оставляет их без исподнего белья, я принял меры. Устроил засаду с приманкой. Мельников попался в момент кражи. Я отправил его под конвоем в Ужур для предания суду.

От автора. То, что сегодня выглядит как нелепость, как хулиганский поступок, на самом деле для кого-то в ту пору становилось прибыльной коммерцией. А для потерпевших большой бедой. В годы Гражданской войны Россия запредельно обнищала. В далекой Хакасии ценностью стали швейная игла, катушка ниток, костяная пуговица, кусок мануфактуры, чтобы наложить заплату на рукав пиджака или на брюки. Все это негде было купить. Только если удавалось обменять на какую-либо еду.

– Вы хорошо рассказываете, – похвалил Голикова следователь. – Красноармеец Мельников находится под следствием. Выяснилось, что он воровал и в других местах. Но в доме предварительного заключения Мельников раскаялся и написал уже нам, что никогда не хотел быть вором. Он родился в честной крестьянской семье. Но его заставил заняться этим промыслом, как сказано в письме, «командир товарищ Голиков».

Коновалов сделал долгую паузу. Вероятно, он ожидал, что Голиков начнет протестовать, но Аркадий Петрович не шелохнулся. Тогда следователь продолжил:

– По тону письма мне показалось, что Мельников к вам тепло относится. Ведь вы открыли ему возможность дополнительного заработка. Прямо он этого не написал, но дал понять, что своими доходами он делился с вами.

– Чем же он со мной делился? – не выдержал Голиков. – Женскими лифчиками? Или кальсонами? Одна штанина – ему, другая – мне?! Вы сами только что говорили, что продать-купить сейчас ничего невозможно. У населения нет денег. Идет прямой товарообмен. Я что – должен был менять женское белье на кедровые орехи? А потом продавать их стаканами здесь, в Красноярске? Не кажется ли вам, товарищ Коновалов, что покаянное письмо Мельникова – продолжение истории с якобы похищенными баранами? Там я будто бы отобрал овец у голодающих хакасов, а здесь я отнимал часть заработка у другого труженика – мелкого вора. Но самое главное. Вы прекрасно знаете, что для меня обвинение в соучастии даже в мелкой краже – не мелочь.

– Что вы имеете в виду?

Новые повышенные требования к командному составу. Штаб ЧОН губернии недавно разослал по гарнизонам газету «Красноярский рабочий». Там была статья о том, как рядовой красноармеец и его начальник украли по два или три килограмма сливочного масла. Красноармейца приговорили к пяти годам тюрьмы, а его начальника – к расстрелу. Обоснование для высшей меры было такое: «Начальник опорочил звание «командир Красной армии». Москва над командиром сжалилась. Высшую меру (за три килограмма масла!) ему заменили на десять лет тюрьмы. Подсчитайте, какой приговор ждал бы меня, как начальника боевого района, члена партии и как организатора воровской шайки из двух человек, если бы «раскаяние» Мельникова оказалось правдой.

– Если показания Мельникова подтвердятся, расстреливать вас, конечно, никто не станет, – успокоил собеседника Коновалов. – Примут во внимание, что вы три с лишним года провели в действующей армии. Но серьезный срок вам, конечно, дать могут.

– Надеюсь, вы догадываетесь, – продолжал Голиков, – что рядовой Мельников, который закончил три класса церковно-приходской школы, не мог сам придумать два четких юридических хода: сочинить письмо, чтобы назвать меня зачинщиком воровства (что должно смягчить его вину). А затем отослать письмо – но не в суд, где будет рассматриваться его дело, а снова в Государственное политическое управление. Как и хакасам-скотоводам, ваш адрес Мельникову подсказал какой-то осведомленный и любезный человек. Он же помог сочинить письмо. В итоге получилось, что Мельников не столько добивается смягчения приговора себе, сколько заботится, чтобы приговор получил я…

– Ну а как вы, товарищ Голиков, докажете, что к промыслу Мельникова абсолютно непричастны?

– Вы что – надо мной смеетесь? Стал бы я арестовывать Мельникова перед всем строем, если бы он действительно воровал за нас двоих? Отдал бы я его под суд, зная, что меня же, как заводилу и командира, расстреляют? И вот что еще любопытно. Когда Мельникова брали под стражу, он ни полслова не произнес, будто бы воровал по моему приказу. Это потом уже ему подсказали, что он должен делать.

– Хорошо, – произнес следователь, и было непонятно, убедил ли его собеседник приведенными доводами или вопрос остался открытым.

Между тем Голиков взглянул на свои карманные часы и встал.

– Товарищ Коновалов, прошу меня извинить. Я могу опоздать на обед. Столовая в общежитии закрывается ровно в три.

Коновалов оторопело взглянул на Голикова, а потом расхохотался. Первый раз в этих стенах человек, вызванный для допроса, объявлял следователю, что у него обеденный перерыв.

– Приятного аппетита, товарищ Голиков. Жду вас завтра в десять утра.

– В десять не могу. На половину десятого я приглашен в прокуратуру.

– Хорошо. Тогда в двенадцать.

– В двенадцать тоже не могу. Приглашен в контрольную комиссию при губернском комитете партии. А в два часа у меня снова будет обед. Опаздывать я не могу. Иначе до утра останусь голодным.

– Когда же вы будете свободны?

– Точно не знаю. Это от меня не зависит. Полагаю, после четырех.

– Хорошо. Приходите, когда освободитесь. Я буду вас ждать.

Дело о тайном складе вещей

На следующий день Аркадий Петрович появился в кабинете Коновалова, когда часы, подвешенные под самым потолком, пробили четыре часа. Выглядел он утомленным.

– Товарищ Голиков, – снова обратился к нему Коновалов, – после вашего отъезда из Ачинско-Минусинского района сюда, в Красноярск, нашими людьми в селе Соленое озеро был обнаружен большой амбар. Его назначение не смог объяснить даже ваш заместитель. А наши сотрудники обнаружили в амбаре большой склад новой одежды и хозяйственных вещей, которые представляют сейчас большую ценность. Странность существования этого амбара состоит, между прочим, в том, что местное население, ваши соседи не имели ни малейшей возможности что-либо из этих вещей приобрести. Там, в частности, имеется детская одежда заграничного изготовления. Это уже не белье с веревок, товарищ Голиков. И не три килограмма коровьего масла. Тут речь может пойти о контрабанде. Вы догадываетесь, о чем я говорю?

– Конечно. И потом, вы с большим воодушевлением рассказываете.

– Не буду от вас скрывать. В нашем управлении сложилось мнение, что вы, используя полномочия начальника боевого района, активно занимались самообеспечением. А если быть точным, то самообогащением. Этому способствовала относительная близость границы. Отсюда следует, что у вас имеются люди, которые часто там бывают. И это уже не лица вроде Мельникова с тремя классами церковно-приходской школы. Вероятно, вас бы и дальше никто не заподозрил в подпольной купеческой деятельности, если бы наш вызов в Красноярск не был внезапным. Вам не хватило времени, чтобы контрабанду куда-нибудь спрятать.

– Еще вчера я думал, что ваше управление упорно желает объявить меня вором и торговцем краденного. А сегодня я уже поднялся до уровня контрабандиста.

– Протокол обыска, товарищ Голиков, – упрямая вещь. Особенно, если он составлен в присутствии понятых. Список обнаруженного имущества нешуточный. Оказалось, что вы очень богатый человек.

– Куда же вы все это дели? – встревожился Голиков.

– А это, извините, вас уже не касается. Теперь это просто улики.

– Ну, если ваши сыщики уверены, что поймали меня с поличным, то пусть они ответят на два вопроса: как, у кого, находясь в таежной глуши, я мог все это раздобыть? И второе: кому при теперешней бедности населения я мог эту контрабанду продавать?

– Нет уж. Откуда в амбаре все взялось и кому предназначалось, объяснять придется вам. Вы готовы сделать чистосердечное признание? Это может смягчить приговор.

Готов. Только вам нужно будет набраться терпения.

– На этот счет не беспокойтесь! Терпения хватит.

Когда я приехал из Москвы в Красноярск, меня в штабе ЧОН посадили в комнату за стальной дверью. Это была спецчасть. Мне предложили ознакомиться с обстановкой в губернии. А я решил понять, почему такая большая губерния не может справиться с отрядом какого-то Соловьева.

– Поняли?

– Да. Причин несколько. Но самая первая состояла вот в чем. Соловьев создал мощную разведывательную сеть. Штаб ЧОН доверил разведывательную работу подразделениям на местах. А ваше управление в сторону ликвидации соловьевщины вообще не смотрело.

– Как вы смеете такое говорить?! Чем же, по-вашему, занимаются наши люди днем и ночью?!

– Мне тоже интересно чем, потому что в огромном количестве документов, отчетов и сводок, которые я просмотрел в спецчасти нашего штаба, я не обнаружил ни одного разведдонесения от вашего управления, связанного с преследованием Соловьева… Ни одного сообщения от какого-нибудь вашего агента.

Я понял: чтобы одолеть Соловьева, я должен у него учиться. Я должен создать свою разведку, не рассчитывая на ГПУ. Когда я приехал в Хакасию, мне удалось определить три категории разведчиков Соловьева. Это была «мошкара» – из детей и стариков. Следом шли разведчики среднего звена, которые уже немного разбирались в военном деле. Их я назвал «трудягами». И «мастера». О «мастерах» будет разговор отдельный.

Ловить «мошкару», держать ее в дырявом сарае, а через день отпускать оказалось ношением воды в решете. Моими главными противниками стали «трудяги», которые неотступно следили за мной и отрядом, а по окончании своей вахты передавали с рук на руки. Они осложняли всю мою жизнь, даже ухитрялись узнавать, из чего моя квартирная хозяйка жарит котлеты – из баранины или медвежатины.

Если же мне поздно вечером нужно было встретиться с моим агентом, я просил трех-четырех красноармейцев затеять какую-нибудь возню, чтобы отвлечь на минуту «дежурного» «трудягу».

На первых порах, когда мои разведчики ловили такого «трудягу», я его допрашивал и отправлял с двумя конвоирами в Ужур, в штаб 6-го сводного отряда. Но по дороге всех троих перехватывали люди Соловьева. «Трудягу» отбирали, конвоиров не убивали, но били, отнимали винтовки и отпускали. Они возвращались полураздетые, с расквашенными носами. Это был тоже один из способов морального воздействия на меня. Послать конвоиров с пленным в обход тоже не получалось. Их замечала либо «мошкара», либо очередной непойманный «трудяга».

Чтобы довести арестованного до Ужура, мне требовалось минимум десять конвоиров. Но в моем личном распоряжении было всего сорок человек. Или сто двадцать четыре человека на весь Ачинско-Минусинский район. Я просил у Красноярска подкрепление. Мне отвечали, что свободных бойцов у них нет.

Захваченных разведчиков мне было некуда запирать, нечем кормить, а главное – я не знал, что с ними дальше делать. Иногда мне казалось: кто-то настойчиво загоняет меня в угол, чтобы я от полной безвыходности начал «трудяг» расстреливать.

Но убивать безоружных людей я не собирался. Отпускать их на волю просто так, чтобы они через неделю опять крутились возле избы, где находился мой штаб, было крайне обидно. Тогда я и придумал заняться сплошной перевербовкой.

– То есть как? Чтобы агенты атамана перешли в ваш отряд? Но кто бы вам разрешил иметь в отрядах чужих агентов?

– Вы не поняли. В отряде мне эти люди были не нужны. Соловьев, как бы из вежливости, настойчиво возвращал мне моих конвоиров. Я готов был (как бы в ответ) возвращать ему разведчиков. Но при этом я хотел с ними договориться, чтобы они стали работать и на меня. Они были мне нужны как агенты-двойники.

– И что же? Одни говорили, что боятся Соловьева, и отказывались, а другие тут же соглашались, чтобы вас потом дурачить?

– Вы правы. Одни пугались и отказывались: «Иван Николаевич все узнает – худо будет». Тогда я стал говорить:

«Выбирайте. Или я вас отошлю в Ужур, в штаб 6-го Сибсводотряда. Там вас будут долго допрашивать, и потом вы попадете в тюрьму. Или я вас отпущу сейчас домой. Вы отдохнете и начнете тайком приносить мне сведения про Ивана Николаевича. А я вам за эти сведения буду платить».

– Решили подражать Соловьеву? – рассмеялся следователь. – Атаман теперь платит своим агентам царскими серебряными монетами. Он увез на подводе из банка несколько мешков ненужной мелочи. А кого-то Соловьев жалует даже золотыми пятерками. Их у него тоже много.

– Знаю. И не только монет. Мой начальник разведки Павел Никитин недавно выследил старика-хакаса. Дома у него кроме боевого оружия мои бойцы нашли три пары золотых карманных часов фирмы «Павел Буре». Никитин спросил: «Украл?» Старик обиделся: «Зачем украл? Соловей наградил. За смелость». В одном Соловьев промахнулся. Деньги от него и часы люди хранят, как память. Покупать же на эти деньги нечего. Лавки пусты. Поэтому я стал говорить «трудягам»: «Станешь мне помогать, буду платить. Чем? Мануфактурой, бельем, рыболовными снастями. Дети есть? Штанишки, рубашки нужны?» У людей появился интерес. Обманывать меня уже не было смысла. Люди соглашались на перевербовку. Штаб ЧОН меня горячо поддержал. Красноярск выделил мне секретный вещевой фонд. Осведомите ль-двойник, сообщив важную новость, уходил от меня с чем-то нужным в семье и хозяйстве.

– А как вы узнавали, что кому нужно? – спросил изумленный следователь Коновалов.

– Очень просто. Когда агент Соловьева давал согласие работать на меня, я спрашивал: «А что ты хотел бы получить в награду за сведения? Что твоей семье очень нужно?» Агент говорил: «Дитя должно родиться – нет пеленок. Сарафан мне нужен или платье для жены, из дома выйти не в чем. Можно ситец, жена сама сошьет». Кому-то была нужна дробь для охотничьего ружья, а то нечем набивать патроны; кому-то понадобились портняжные ножницы. Один молодой парень собрался жениться. Попросил гармошку-двухрядку. Чтоб было весело. Привезли из Красноярска и двухрядку.

– В описи есть двухрядка, – подтвердил Коновалов.

– Но парень за ней не пришел. Свадьбу теперь уже будет гулять без гармошки. Но главным результатом перевербовки стало то, что и у меня появилась сеть агентов. И хотя ко мне возвращалась только часть завербованных – мое начальство никогда не знало о Соловьеве так много, как в период обмена сарафанов, иголок, ниток, гвоздей и детских пеленок на сведения про атамана.

Благодаря двойникам удалось обнаружить большой вещевой склад самого Соловьева. Мы нашли там запас рыболовных снастей, солдатских сапог и несколько сот метров льняного полотна. Моя квартирная хозяйка Аграфена Александровна и ее подруги пошили моим бойцам двести рубах. Хочу отметить. Штаб ЧОН без всякой задержки выполнял все мои вещевые заявки. Какие бы сведения ни приносил агент, очень нужные или малозначительные, он получал свой заказ. Некоторые помощники тут же делали новые.

Один хакас-охотник приходил четыре раза. У него была большая семья.

Но в последнее время агенты стали возвращаться все реже. Вот почему на складе скопилось такое количества вещей.

Вы, товарищ Коновалов, абсолютно правы в том, что я не успел оставшиеся вещи прибрать и запаковать. Но я успел составить их опись. Она передана мною в хозяйственную часть штаба ЧОН. Вы можете там ее найти и сверить со своим протоколом обыска.

Но самый главный итог перевербовки: впервые за два года войны удалось узнать реальную численность войска Соловьева. Выяснилось, что людей и оружия у атамана значительно меньше, чем все предполагали.

– А где список людей, которые получили вещи? Есть он у вас? – заинтересовался Коновалов.

– Конечно. Как же в таком деле без списка?

– Где он?! Вы можете его показать?

– Список у меня в голове, товарищ Коновалов.

– Вот вам бумага и карандаш. Запишите.

– Не могу. Эти люди доверили мне свою жизнь. Я обещал им, что никогда никому не назову их имен.

– Вы считаете этих двойников людьми?

– А вы считаете, что они родились шпионами? Но сначала Соловьев заставил их работать против нас. Потом я настоял на том, чтобы они стали работать против Соловьева. Единственное, что я могу для них сейчас сделать – не называть их имен. Двойники в немалой степени помогли мне, чтобы Соловьев захотел сложить оружие. Но вы своим вызовом в Красноярск эти переговоры сорвали. Так что вам, товарищ Коновалов, придется мне поверить на честное слово, что я ничего из казенного имущества не присвоил, не променял на кедровые орехи.

– Я бы с удовольствием, товарищ Голиков, поверил в вашу честность, если бы в вашем «деле» № 274 не лежал еще один документ.