Текст книги "Аркадий Гайдар без мифов"

Голиков снова преподносит урок. Всем

На «Богомдарованный», к начальнику отряда Козлову, Аркадий Петрович отправил распоряжение: пятеро красноармейцев продолжают охранять рудник и поселок. Остальные пятнадцать под командой самого Козлова едут в Яловую, получают муку и ждут дальнейших указаний.

Заместитель Голикова по разведке Павел Никитин с двумя пулеметчиками отправился ночью в сторону той же Яловой. На этом предварительные приготовления были закончены.

Козлов с бойцами, которые на время операции превращались в обозников, отряд в 25 сабель, присланный в подкрепление из Ужура, Никитин с двумя пулеметчиками и Соловьев со своими подручными – все теперь ждали распоряжения Голикова, чтобы действовать сообразно своим обязанностям и намереньям.

А на руднике шахтеры с семьями который день продолжали ждать хлеб. Поскольку в поселке царил настоящий голод, люди от истощения падали в обморок, то работы в шахте были остановлены.

Пятнадцать пустых подвод пришли за мукой в Яловую. Подводчиками на них поставили пятнадцать красноармейцев под командой Козлова. Он один был верхом. Никакой дополнительной охраны для подвод не имелось. Мало того, в Яловую прискакал связной. Он передал устное распоряжение начальника боевого района, то есть Голикова. Козлов распоряжению удивился, больше того – усомнился: или связной перепутал, или здесь что-то не так.

Посыльный обиделся и протянул полоску бумаги. На ней было всего четыре слова: «Сказанному верить. Арк. Голиков». Бумажку Козлов спрятал в карман. Связной поскакал обратно, чтобы доложить: распоряжение передано и в точности понято.

Обоз двинулся по назначению.

Козлов и его бойцы не подозревали, что участвуют сразу в трех операциях: по доставке хлеба голодающим, в операции Соловьева по перехвату обоза и еще в одной операции, точный план которой знал лишь один человек…

Козлов был совершенно сбит с толку. Распоряжение, доставленное связным, состояло из одной фразы. Точнее – из одной команды. Эта команда никак не вязалась с характером Голикова, который всегда слыл человеком решительным и храбрым.

Красноармейцы не догадывались, что вместо возчиков их посадили не случайно, и удивлялись, почему их не послали вместе с возчиками, которых тоже можно было вооружить.

Внезапно в лесу, по которому шел обоз, что-то хрустнуло. Дорогу с шумом перегородила громадная лиственница. Другая обрушилась сзади, перекрыв отход. Обоз оказался в западне.

Несколько минут стояла испуганная тишина. Козлов с бойцами решили, что завал был подготовлен давно. Соловьев и его люди добычи не дождались и место покинули. Все бросились пилить рухнувшую лиственницу, расчищая проход, чтобы двигаться дальше.

Но когда проход был проделан и головная подвода тронулась с места – раздались выстрелы. «Горные партизаны» устроили себе веселую игру… Красноармейцы ответили яростным ружейным огнем по невидимому противнику. Из леса застучал пулемет. И тут всех удивил Козлов.

– Отставить стрельбу! В сопки! – крикнул он. – Всем отступать в сопки!

Отважные подводчики уже ничего не понимали в происходящем. Кляня Соловьева и свихнувшегося Козлова, они, стыдясь своего поступка, побежали в сторону от дороги.

Козлов выполнил странное распоряжение Голикова: обоз с восьмьюдесятью мешками для голодающих был брошен. Оставалось подозрительным и неясным: а где же сам Голиков? Что он сейчас делает?

«Горные партизаны» вышли из леса. Кто из них Соловьев, разглядеть было трудно. Победители разбежались вдоль обоза. Голодные, они начали обшаривать подводы, надеясь поживиться чем-нибудь съестным, что можно было сразу положить в рот.

В этот момент татакнул пулемет. «Горные партизаны» удивились. Начальственный голос сердито крикнул: «Ну, кто там балует?» Но пулемет татакнул снова. Последовала длинная очередь. После этого пулемет забил безостановочно. К нему присоединился второй. Из своей засады стреляли пулеметчики под командой Павла Никитина…

Подводчики вслед за Козловым только сейчас поняли: их отступление было хитростью, чтобы выманить из леса «горных партизан». И подводчики тоже открыли огонь из своих винтовок.

– Назад! Это обман! – крикнул один из командиров Соловьева.

Атаман и его люди кинулись обратно в лес. Навстречу им прямо в лицо застрочил третий пулемет. «Горные партизаны» сначала обрадовались: пришла подмога, пулемет будет отсекать красноармейцев, – но бандиты начали падать один за другим. Истеричный голос крикнул: «Окружили!»

Засаду в глубине леса устроил Голиков.

В ней участвовали двадцать человек из отряда самого Аркадия Петровича и пехотинцы с двумя пулеметами, которых прислал Ужур.

Такого поворота событий ни Соловьев, ни красноармейцы из отряда Козлова не предвидели. Голиков продемонстрировал свои возможности в ведении тактической и психологической войны.

Никитин после боя участвовал в допросе пленных. Они в один голос заявили: «Мы никогда не видели Соловья таким напуганным. Он шел брать обоз голыми руками». Пережитый страх не помешал атаману скрыться и на этот раз. Но мука была доставлена по назначению. А пленных вспомогательный отряд из двадцати пяти красноармейцев увел в Ужур.

Ход мыслей будущего полководца

Спасение хлебного обоза оказалось значительной боевой операцией в командирской биографии Голикова. Давайте проанализируем, что же с военной точки зрения произошло.

Во-первых, это был поединок разведок. Соловьев продемонстрировал возможности своей агентурной сети. Он получал сведения о предстоящих передвижениях обозов почти одновременно с Голиковым. Это стало большим успехом атамана. Но Соловьев, рассылая множество агентов, действовал по шаблону, вероятно, доверив эту часть своей операции начальнику разведки Астанаеву. Голиков же руководил всеми тайными приготовлениями сам. Он до предела уменьшил число их участников. И плохо подготовленные агенты Соловьева проглядели главные тайные действия Голикова. Поединок разведок выиграл будущий писатель.

Во-вторых, имел место поединок психологический. Напомню: это Голиков через несколько дней по прибытии в Хакасию обнаружил, что казачий унтер-офицер Соловьев уже два года ведет с губернским руководством и с населением психологическую войну. С военной точки зрения Аркадий Петрович ее высоко оценил и решил сам воспользоваться некоторыми тактическими приемами атамана.

Представьте, как должен был чувствовать себя Голиков, когда великое множество людей, включая незнакомых мальчишек, приходило к нему с предупреждением, что Соловьев готовит захват обоза. При этом отменить доставку муки было невозможно. И не существовало дороги в объезд.

Возникает вопрос: поверил ли Голиков угрозе? Конечно. Она была серьезной. Испугался ли он на самом деле? Нет. Откуда это видно? Из последующих событий. Голиков продолжал работу по предстоящему спасению обоза, следуя своему плану, разгадать который было невозможно.

При этом, введя в заблуждение Соловьева, Козлова и часть своих бойцов, Голиков блестяще разыграл свой испуг, а также испуг красноармейцев. Аркадий Петрович заставил Соловьева поверить, что обоз брошен. «Лесные братья», забыв об опасности, вышли из гущи леса, из засады, и попали под огонь нескольких пулеметов. Попали в засаду сами. Голиков осуществил редчайший маневр.

После боя начался отток людей из отрядов атамана. Это был закат соловьевщины.

Близость общей долгожданной победы. Блистательная дипломатия

К концу весны 1922 года всем стало очевидно, что соловьевщина не имеет перспектив. Зима оказалась тяжелой. Население обнищало. Добывать продовольствие Соловьеву становилось все трудней.

Атаман уже не препятствовал уходу людей по домам. Кормить десятки здоровых мужиков, которые жили круглый год на свежем воздухе, становилось крайне сложно.

Возобновились переговоры с Соловьевым. Инициатором их стал атаман. Особенность таежной дипломатии состояла в том, что Голиков и Соловьев лично не встречались. Они обменивались письмами и тайными связными, которые устно, слово в слово, запоминали и передавали подробные сообщения. Такая система связи, предложенная Голиковым, ускоряла заочный разговор, делала его более живым.

Голиков не спешил докладывать о своем дипломатическом успехе, чтобы губерния все не испортила. Однако в силу этого Аркадий Петрович пока не соглашался и на личную встречу с Соловьевым. Не хотел, чтобы ГПУ обвинило его, Аркадия Голикова, в государственной измене и прямом сговоре с «предводителем бандитов». Голиков знал: чекисты готовы ухватиться за малейший промах.

А дальше случилось вот что. В очередном послании Соловьев дал понять Голикову, что готов сложить оружие и сдаться в плен на щадящих условиях. Эти условия он хотел получить в обмен на ценности, которыми располагал. Но оружие и «барахлишко» он намеревался передать только Голикову. И все переговоры он тоже хотел вести только с ним. Или в его присутствии.

Аркадий Петрович отвечал: если начальство даст согласие, он готов участвовать в прямых переговорах о добровольной сдаче в плен бойцов «белого горно-партизанского отряда», а также в приемке оружия, имущества и ценностей. Голиков соглашался проследить, чтобы и на следующих этапах с Соловьевым обошлись по справедливости. Но чисто юридические вопросы зависели от командования, хотя Аркадий Петрович надеялся, что губернское руководство теперь его услышит.

Начальник второго боевого района нашел еще одно важное решение, которое гарантировало успешность переговоров. Соловьев опасался губернского руководства, подозревая, что как только он, атаман, разоружится и сдаст награбленное, власти поступят с ним самым жестоким образом.

Голиков предложил выход: он попросит штаб ЧОН губернии обратиться в Москву, чтобы столичные органы прислали гарантии. Москва должна обещать И.Н. Соловьеву полную неприкосновенность на территории Ачинско-Минусинского района на время ведения переговоров. В знак взаимного доверия на тот же период Соловьеву и членам его отряда сохранялось личное оружие. Запрету подлежали только пулеметы и гранаты.

Соловьева это устроило. Голиков составил проект обращения к московскому руководству и отослал его в Красноярск. Губернское руководство восприняло проект с восторгом и тут же оповестило Москву. Возможность мирной ликвидации соловьевского мятежа означала полное завершение Гражданской войны на всей территории новой России.

Москва поддержала проект. В документ была внесена только одна поправка. Чтобы у Соловьева не случилось головокружения от его дипломатического успеха, гарантия Москвы была преподнесена атаману как гарантия местных гражданских органов с согласия Москвы. Соловьев на основе этого документа получал разрешение на беспрепятственное передвижение отряда по всему району с личным оружием…

Заочный диалог неторопливо приближался к цивилизованным переговорам.

Главным предметом переговоров должны были стать богатства, добытые Соловьевым за два с лишним года «императорства» в тайге.

Список и стоимость ценностей Соловьев не указал и не называл по многим причинам. Одна из них – некому было оценивать. Иван Николаевич никого к своим сокровищам не подпускал. Вдобавок оставалось неизвестным, в какой валюте их можно оценить. В тайге советский рубль ничего не стоил. Существовал товарообмен. В ходу оставались царские золотые и серебряные монеты. Соловьев, например, купил своего скакуна за одну золотую пятерку. Цена ему было многократно большая, но при полном безденежье даже одна золотая пятерка считалась богатством…

Кроме того, Соловьев и сам не видел всех своих сокровищ сразу. Они были спрятаны в разных местах. Это обеспечивало им безопасность и служило… очередной хитростью. Часть спрятанных сокровищ атаман не собирался отдавать. Он надеялся после освобождения воспользоваться богатствами сам и щедро наградить людей, которые оставались рядом с ним до конца.

Хотя относительно тайников Соловьев темнил, Голиков понимал: нужно соглашаться на официальные переговоры без промедления. В противном случае может пропасть все.

Соловьев тоже четко понимал: от количества и стоимости возвращенных ценностей будет зависеть и срок наказания. Но в нем нарастал страх перед принятием окончательного решения. Он тянул время. Наконец, прислал очередного гонца. Атаман заявлял о готовности к официальным переговорам.

Всего несколько месяцев назад штаб ЧОН Енисейской губернии обращался за помощью к той же Москве. Красноярские стратеги утверждали, что для разгрома атамана Соловьева им необходимо подкрепление в количестве полутора тысяч бойцов. И были оскорблены присылкой Голикова. Теперь же Иван Соловьев заявил восемнадцати летнему начальнику боевого района о своей готовности сложить оружие и вернуть похищенные сокровища. Причем передать все это он хотел только в руки Голикову.

Абитуриент Академии Генерального штаба подтвердил свою уникальную способность миролюбиво «договариваться с населением».

«Волчьи ямы» для Голикова

Пока Аркадий Петрович убеждал Соловьева мирно завершить двухлетнее противостояние, пока продолжал переговоры с губернским руководством, которому пришлось, в свою очередь, связываться с Москвой, происходило вот что.

Ближайший начальник Аркадия Петровича, командир 6-го Сибирского сводного отряда Кудрявцев неторопливо рыл для Голикова «волчью яму». Опыт таежного охотника подсказывал ему, что рано или поздно Голиков должен в нее свалиться.

С первых дней службы Аркадия Петровича в Хакасии Кудрявцев занялся регулярными поставками ложного компромата. Начал Кудрявцев с бесхитростных доносов командующему войсками ЧОН губернии Владимиру Какоулину.

Командующий по своим ведомственным соображениям поток лжи пресекать не стал. Кудрявцев рассматривал это молчание как форму поощрения. Однако и Голикова командующий губЧОН на основе непрерывных доносов наказывать не спешил. Он взвешивал и пережидал.

Не видя со стороны Какоулина ответных действий, Кудрявцев обиделся и пошел на еще большую низость – стал направлять доносы на Голикова прямо в ГПУ. Сам он их писать не мог, чтобы «не торчали его собственные уши», и выход увидел в том, чтобы привлечь к изготовлению доносов сомнительных, однако услужливых лиц. Кудрявцев шел на это без всяких опасений, полагая, что ГПУ имен осведомителей никогда не раскроет. И про участие Кудрявцева в заговоре против Голикова никто не догадается.

В клеветнических письмах содержались обвинения в убийствах мирных жителей, в незаконных конфискациях скота, краже ценностей у населения и даже в пособничестве Соловьеву.

Опытному человеку не стоило труда убедиться, что вся информация лжива, что ее сочиняли неумные люди. Но попытка устранения или даже ликвидации Голикова, предпринятая Кудрявцевым, оказалась на руку губернским чекистам.

Они хорошо запомнили, что «посланец Москвы» в своей докладной записке «наверх» обвинил губернское управление ГПУ (перед которым все трепетали!) в преступном бездействии.

Чекистское руководство решило, что поношение, произведенное Голиковым, не останется безответным. Нужно только дождаться подходящего момента. Кудрявцев со своими подручными такой повод им дарил.

Поскольку человеческая жизнь в ту пору еще мало чего стоила, в ГПУ надеялись, что век Аркадия Голикова не будет слишком долгим. До самого последнего момента устранение неугодного лица не составляло для чекистов ни малейшего труда. Деятельность ГПУ на всей территории Советской России оставалась бесконтрольной.

Но как раз в 1922 году начали активно действовать гражданские законы. Формально, без решения суда, теперь нельзя было кого-то расстрелять или посадить в тюрьму. А с точки зрения здравомыслящего судьи, доносы не выглядели убедительными.

Однако в ГПУ было известно, что губернский штаб ЧОН тоже глубоко оскорблен приездом Голикова. Чекисты понадеялись, что Какоулин их поддержит. Такая солидарность была необходима еще и потому, что без согласия Какоулина начальника боевого района нельзя было арестовать.

…У подъезда штаба ЧОН остановился потрепанный «форд» с брезентовым верхом. Всему Красноярску было известно, что по ночам на этой машине чекисты увозят арестованных. В то утро «форд» никого не забрал, а привез фельдъегеря. Он передал дежурному по штабу картонную папку и отдельно засургученный пакет на имя командующего.

Какоулин вскрыл пакет. Начальник губернского управления ГПУ Щербак просил разрешения на арест Голикова на основе представленных документов.

Командующий взял в руки папку. На обложке крупными буквами было выведено:

ДЕЛО № 274 по обвинению бывшего командира войск ЧОН тов. Голикова в должностных преступлениях, выразившихся в самовольных расстрелах

В глаза мгновенно бросилось словечко «бывший». Голиков еще находился в Ачинско-Минусинском районе. Он готовил переговоры с Соловьевым, от которых зависело хозяйственное возрождение губернии, разоренной восьми летней войной. А Щербак уже четко прочерчивал судьбу Голикова.

Вопреки закону, по которому лишить воинского звания можно было только по суду или по приказу высшего командования, в официальном документе Щербак самовластно объявил Голикова уволенным из Красной армии; не сомневаясь в согласии чоновского начальства на арест, считал, что получит в полное свое распоряжение и Голикова. А там никаких сложностей не предвиделось. Можно было объявить, что Голиков убит при попытке к бегству. Или даже еще лучше: «Голиков сбежал на улицах Красноярска от конвоиров, как в свое время сбежал арестованный Иван Соловьев».

Какоулин открыл папку и быстро прочитал доносы. По слогу некоторых из них командующий без труда узнал направляющую руку Кудрявцева. Вероятно, в эту минуту Какоулин сильно пожалел, что не остановил доносотворчество Кудрявцева, когда тот начал писать жалобы на Голикова в штаб. А теперь к внутренним делам штаба Кудрявцев привлек ГПУ, которое получало формальный повод вмешаться в эти дела.

Командирская судьба и жизнь Голикова теперь полностью зависели от командующего, который не хотел отдавать озлобленным чекистам начальника второго боевого района, но при этом не желал вступать в конфликт с ведомством Дзержинского. Щербак, неумный, необразованный, всегда хмурый и постоянно озлобленный, мог при удобном случае жестоко отыграться.

Какоулин размышлял и взвешивал, как поступить, 48 часов. Наконец он поручил своему заместителю ответить:

НАЧАЛЬНИКУ губ ОТДЕЛА ГПУ

Сообщаю резолюцию командующего губЧОН на Ваше отношение № 769/секретное:

«Арестовать – ни в коем случае. Заменить и отозвать. В. Какоулин».

Владимир Какоулин не был светлой личностью. Об этом свидетельствуют найденные мной расстрельные документы. Но своей резолюцией он спас Голикова от быстрой расправы.

Сегодня не понять, что ответ Какоулина своей смелостью должен был произвести ошарашивающее впечатление в местном ГПУ. В документе, адресованном Щербаку, имя Щербака не указывалось. Командующий войсками ЧОН губернии объяснял, что армия – это одно. Тайная, пусть и советская, полиция – другое. И полиция над армией властвовать не будет. Какоулин поставил Щербака на место. Резолюция стала тихим объявлением войны.

По распоряжению Какоулина на того же Голикова в штабе ЧОН было заведено самостоятельное дело № 301. Разбирать его должна была специальная следственная комиссия. В случае обнаружения реальных преступлений посланца Москвы комиссия должна была передать материалы своего расследования в суд.

Однако в стране уже начало действовать новое законодательство. Обвинениями, выдвинутыми против Голикова в стенах ГПУ, заинтересовалась новая по тем временам юридическая инстанция – прокуратура 5-й армии. Она тоже завела против него собственное «дело», третье по счету.

Но Голиков был еще и членом большевистской партии. Поэтому свое расследование решил произвести и губернский комитет партии, а также контрольная комиссия при нем. Это была тогдашняя служба внутренней, партийной безопасности. В итоге на восемнадцати летнего подозреваемого А.П. Голикова пятью учреждениями было одновременно открыто четыре самостоятельных «дела».

Поскольку ни одно из четырех грозных учреждений не желало ждать, пока судьбу Голикова определит соседнее ведомство, было принято опять-таки небывалое решение о способе рассмотрения выдвинутых обвинений.

Какоулину рекомендовали без задержек вызвать Голикова в Красноярск, чтобы можно было повести разбирательства во всех четырех инстанциях одновременно… Был определен и статус бывшего начальника боевого района.

На время следствия он оставался на свободе. Ему сохранялось оружие – пистолет системы Маузера и шашка. Для проживания отводилась комната в командирском общежитии, которое, что немаловажно, круглосуточно охранялось. По служебной линии Голиков переходил в запас с сохранением содержания по последней занимаемой должности. Бывший начальник второго боевого района получал надежную защиту от любых чекистских поползновений.

В штабе ЧОН, в прокуратуре, наконец в губернском комитете коммунистической партии имелись разумные люди. Они напоминали и убеждали свое руководство, что Голиков в настоящий момент заканчивает переговоры с Соловьевым, который готов сложить оружие и сдаться на щадящих условиях. Вызов в Красноярск переговоры прервет. Это может отодвинуть сроки окончания войны с Соловьевым и сроки получения от него сокровищ. В пересчете на деньги эти средства уже были включены в план восстановления громадного Енисейского края. Но никто из руководителей губернии не осмелился возразить начальнику местного ГПУ. Попросить хотя бы об отсрочке разбирательства.

Голиков получил телеграфное предписание от Какоулина явиться в Красноярск без промедления. Личные переговоры с атаманом Соловьевым, которые готовились несколько недель и для которых были получены гарантии Москвы, оказались сорваны.

Забегая вперед, расскажу. Оставленный без всякого призора Соловьев, видя, что никто не собирается с ним дальше договариваться, вернулся к разбойному промыслу. Спустя месяц после отъезда Аркадия Петровича из Ачинско-Минусинского района штаб ЧОН губернии спохватился, что почти завершенная война разгорается с новой силой. Соловьеву было предложено возобновить переговоры, но уже без Голикова. Атаман согласился.

Всем казалось: после работы, проделанной Голиковым, достичь полного примирения с загнанным в угол (тоже усилиями Голикова!) Соловьевым уже не составит труда.

Заменить Голикова и стать приемщиками неисчислимых сокровищ вызвалось немало командиров. Соловьев охотно с ними встречался. «Дипломаты» привозили «представительские» напитки и закуски. За обильно уставленными столами собирались увешанные оружием делегации. Пили, произносили тосты, братались по трое суток с короткими перерывами на переговоры.

Но ни один командир по ясности ума, способности убеждать, четкости речи и личному авторитету у начальства и у мятежников не сумел сравниться с Голиковым. Ни одному из них Соловьев не решился доверить себя, своих верноподданных и свой «золотой запас». Переговоры закончились полным провалом. Война продлилась еще на два года.

В конце концов Соловьева удалось убить. Но тайну несметных сокровищ атаман унес с собой. А громадная, некогда зажиточная губерния, которая славилась неисчерпаемым изобилием, окончательно впала в нищету.

Такой оказалась цена отстранения Голикова от должности по мстительной воле чекиста Щербака.