Текст книги "Аркадий Гайдар без мифов"

Загадочный полковник Олиферов

Неизвестно откуда в этих же местах в феврале 1921 года появился отряд полковника Олиферова. Это был один из сподвижников адмирала А.В. Колчака. Численность отряда составляла 250 сабель.

Как отряд продержался почти год после разгрома Колчака; где нашел укрытие, чем занимался, откуда брал провиант для людей и фураж для лошадей; как получилось, что до зубов вооруженное воинское подразделение не попало ни в какие разведывательные сводки штаба ЧОН Енисейской губернии и ГПУ, объяснить не могу.

Зимой 1921 года отряд вдруг вышел из своего тайного укрытия. Никто из офицеров уже не собирался воевать с новой властью. Люди хотели одного – перейти границу с Монголией, попасть в эмиграцию.

В разных документах позднее мелькали сведения, что двигался отряд к новой заграничной жизни не с протянутой рукой. Кое-что на дорогах войны они раздобыли.

Это «кое-что» было разложено по компактным сундучкам. Непокой веков в русской армии сундучками пользовались казначеи.

Двигались двести пятьдесят всадников к монгольской границе поначалу через север Хакасии. Дальше путь их должен был пролечь по соловьевским местам. Сегодня очевидно, что некая рука, действуя издали, уверенно и властно сближала эти два отряда.

А дальше случилось то, чего полковник явно не ожидал. Отряд благополучно пересек большие таежные пространства. До границы оставалось два-три перехода. Внезапно в абсолютной глуши, при полном безлюдье вокруг все ожило. Олиферов и его люди попали в засаду. Она была умело организована командованием ЧОН, а каждый сантиметр пространства, на котором очутился отряд, пристрелян.

Случилось это у деревни Сорокиной Ачинского уезда.

Дрались офицеры бесстрашно. В столкновении погибло приблизительно сто двадцать человек. Был убит и незадачливый полковник Олиферов, который слишком уверовал в свою счастливую звезду и не позаботился о тщательной разведке.

Сто тридцать человек, которые остались живы, бежали на юг, прихватив сундучки и переметные сумки с драгоценностями. Будто маршрут был известен заранее, очутились олиферовцы в окрестностях села Чебаки. Отсюда их привели в тайгу, прямиком к Ивану Николаевичу Соловьеву.

Атаман их встретил со всем радушием. Предложил вступить в свой отряд (численностью менее десяти человек) и поселиться в лагере. Положение офицеров, которые чудом спаслись, было безвыходное. Они приглашение приняли. Командиром объединенного отряда, где теперь служили офицеры в натуральных золотых погонах, остался урядник, то есть унтер-офицер, Соловьев. Чтобы разница в чинах не выглядела столь вопиющей, пришельцы своей властью присвоили Ивану Николаевичу звание есаула, то есть казачьего капитана.

Но командиром оставался Соловьев. А разведкой ведал хакас Сильвестр Астанаев, человек умный, опасно хитрый, невероятно талантливый, по слухам, – выпускник одного из российских университетов. Кажется, Томского.

Нарочно так подробно растолковываю, чтобы показать лже-гайдароведам и лже-историкам, пишущим на тему «Гайдар в Хакасии», что никакого «стихийного мятежа хакасского народа» под водительством «народного героя И.Н. Соловьева» на самом деле не происходило.

Сначала, после побега Соловьева из-под ареста, действительно, возникла шайка из шести, потом из десяти человек. Состав – православные казаки. Затем к ним присоединились еще примерно сто тридцать олиферовцев. Национальность – русские. Вероисповедание – тоже православное.

Только после этого отряд Соловьева начал целенаправленно пополняться хакасами. Некоторые шли добровольно, но большую часть вербовали насильно.

Первый способ вербовки: в селение приезжали несколько белых партизан. Собирали мужчин. Предлагали вступить в отряд Соловьева. Одни соглашались. Другие нет. Тем, кто согласился, вручали винтовки, предлагали, не сходя с места, расстрелять «упрямцев». Участник садистской, на глазах у односельчан, казни уже не мог после этого вернуться в родной дом…

Второй способ вербовки: «упрямца» не расстреливали – уводили из его семьи к изголодавшимся партизанам дочку-девочку или молодую мать обширного семейства (женились рано). Условие возврата заложниц: муж-отец поступает в отряд, то есть уходит от семьи в лес. Либо начинает служить в разведке у Сильвестра Астанаева. На практике заложниц возвращали крайне редко. В лагере многие женщины довольно скоро умирали от физического истощения, грязи, заражения крови.

…С приходом людей Олиферова жизнь отряда резко переменилась. Именовать его стали так: «Бело-партизанский отряд имени великого князя Михаила Александровича».

Князь Михаил доводился родным братом Николаю Второму. Император, подписывая в 1917 году отречение, назначил своим преемником брата. Лишь этот шаг отчасти оправдывает трагический, абсолютно не просчитанный поступок Николая Второго. Но Михаил стать царем не пожелал. Старший брат к такому шагу его не подготовил. Слабовольный, неумный (о чем предупреждал еще его отец Александр Третий) и вдобавок безразличный к судьбе громадного государства, Николай Второй не позаботился о цивилизованной передаче власти, хотя небольшой запас времени для этого имелся.

Великий князь Михаил никуда за рубеж не уехал, в конфликт с советской властью не вступал. Он был отправлен в ссылку в город Пермь, а в июле 1918 года тайно расстрелян. До сих пор остается непонятным: имя великого князя отряду дали в память о Михаиле Александровиче или в надежде, что он еще жив, находится где-нибудь в Париже и в обозримом будущем соблаговолит воссесть на российский престол…

Главным доказательством того, что в слиянии остатков отряда Олиферова с ватагой Соловьева не было случайности, стало вот что: появились лозунги и программа. Самым оглушительным оказался негромкий призыв: «За отделение Хакасии от Советской России!»

Таким вот образом казачий урядник Иван Николаевич Соловьев из «вольного атамана», который (как бы это сказать поделикатней) руководил операциями по регулярному посещению сел с целью продовольственного обеспечения, стал вдруг заметной и опасной политической фигурой.

Вероятно, в это время Соловьев получил громкий, хотя и неофициальный титул: «император тайги». Титул кое к чему обязывал самого атамана и резко повышал в глазах местного населения начальственный ранг Соловьева, которого многие до той поры звали просто Ванькой.

«Подайте чоновцам на умственную бедность!»

На известие о возникновении в 1920 году отряда Соловьева Москва ответила привычным образом. Не было анализа причин. Столица не запросила: «Как все началось? Кто и зачем, на основе каких порочащих сведений арестовал колчаковского урядника, который перед этим добровольно сдался в плен?»

Ответом Москвы на слияние банды Соловьева с остатками отряда Олиферова стал приказ двинуть против мятежников местную 26-ю дивизию – пехоту, конницу и даже артиллерию. Соловьев на этот маневр ответил уходом в горы и тайгу, где у него хранились запасы всего необходимого.

Вот каким образом в конце 1921 года, до приезда Голикова, излагали результаты войны с Соловьевым самые «светлые» умы Енисейского губернского отделения ГПУ и командиры местных частей особого назначения.

«Мелкие банды (здесь и далее подчеркнуто мной. – Б.К.), с которыми долгую и упорную войну ведут посланные войска, довольно прочно обосновались в Ачинско-Минусинском районе, на территории Второго Енисейского пехотного полка Особого назначения… с этими бандами пока существенных не дала. Банды… почти неуловимы, хорошо осведомлены о движении и силах действующих против них советских войск…».

Далее в документе сообщалось – война в Ачинско-Минусинском районе имеет трудно преодолимые сложности:

«Большая территория; оторванность частей полка (от других соединений в случае опасности. – Б.К.), отсутствие хорошей связи».

Чекисты и местные командиры обращались к губернскому руководству ГПУ и ЧОН с предложением: увеличить «самостоятельность этих частей и увеличить их боеспособность».

То и другое, по мнению авторов документов,

«…могло быть достигнуто путем создания на территории Ачинского уезда отдельного полка и на территории Минусинского уезда отдельного батальона…».

Полк состоял из четырех батальонов. Каждый батальон в тех условиях насчитывал 300 человек.

300 × 4 = 1200 бойцов.

Но авторы бумаги просили прислать им полк и еще один батальон.

1200 + 300 = тысяча пятьсот человек!

Вот о каком «скромном» подкреплении шел разговор в совершенно секретной бумаге до появления в Сибири будущего автора «Тимура».

Постарайтесь, уважаемый читатель, эти цифры запомнить. Они нам скоро пригодятся.

«Голиков! Где Аркадий Голиков?!»

Предложение, с которым обратились к губернскому начальству местные чекисты и горе-командиры «среднего звена», повергло штаб ЧОН Енисейской губернии в ужас. Свободных полутора тысяч бойцов у штаба не было. Создание стабильного гарнизона, да еще столь значительного, требовало громадных средств на обустройство, на содержание, на доставку из Красноярска продовольствия, боеприпасов, обмундирования, фуража и т. п. Положение осложняло отсутствие железных дорог, а также приличных дорог для гужевого транспорта. (Об автомобилях в ту пору говорить не приходилось.)

Штаб ЧОН Енисейской губернии обратился за помощью в штаб ЧОН РСФСР, в Москву, объяснив трудность ситуации и жалуясь на невозможность разрешить ее собственными силами. Красноярск надеялся, что Москва сжалится, подошлет запрошенное. Что ей, Москве, стоит?

В столице от просьбы тоже пришли в растерянность. Только что закончилась разорительная тамбовская война. Мятежников там поначалу насчитывалось до пятидесяти тысяч. А в Хакасии действовал маленький отряд какого-то есаула. Сколько у него было войска – то ли двести человек, то ли четыреста, енисейские полководцы узнать не удосужились и (на всякий случай!) затребовали дополнительно полторы тысячи сабель и штыков.

В Москве еще раз внимательно прочитали бумагу и поняли, чего на самом деле не хватает Енисейским стратегам: умной головы. Но где ее взять? В столице такие головы на улице тоже не валялись.

Москва не отвечала Красноярску, пока в столице не вспомнили. Был на Тамбовщине командующий войсками 5-го боевого участка А.П. Голиков. Его хвалил Тухачевский. Голиков умел договариваться с местными жителями. Он что-то им такое говорил, после чего народ выходил из леса, сдавал оружие и тут же заявлял, что хочет служить в Красной армии. Его, решила Москва, и пошлем.

– Голиков! Но где же теперь Аркадий Голиков?

Начали искать – и нашли. Тоже в Москве. В полукилометре от здания РВС РСФСР (которое располагалось на Знаменке). Голиков приехал учиться в Академию Генерального штаба, которая размещалась в здании Охотничьего клуба, бывшем дворце графа Шереметьева на Воздвиженке (теперь – Новый Арбат).

Не теряя времени, штаб ЧОН Республики постановил:

– Отозвать и направить в помощь красноярским товарищам!

Кто-то Голикова даже пожалел: «Из Академии Генерального штаба? Давайте пошлем кого другого».

Ничего, – ответили им. – После доучится. Молодой еще. Вся жизнь впереди. Никуда от него Академия не уйдет.

«РСФСР. Штаб ЧОН. 24 августа 1921 года.

Начальнику Академии Генерального штаба.

Прошу откомандировать в мое распоряжение числящегося при вверенной Вам Академии бывшего командующего войсками 5-го боевого участка Тамбовской губернии тов. Голикова Аркадия для назначения на соответствующую командную должность.

Начальник штаба Кангелари»[3]3
  Камов Борис. Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров. – М.: Фаир, 2009. – С. 414.


[Закрыть].

Аркадия Петровича отозвали за несколько дней до начала экзаменов. Сдать их он не успел, поэтому зачислен не был и полноправным слушателем Академии не стал.

Губернский переполох

О предстоящем прибытии Голикова в Красноярск штаб ЧОН Енисейской губернии узнал из шифровки. В телеграмме предельно сжато говорилось: А.П. Голиков служит в Красной армии с 1918 года. Прошел большой путь от командира взвода. Последняя занимаемая должность – командующий войсками 5-го боевого участка Тамбовской губернии.

В конце телеграммы сообщалось: инициатива, проявленная А.П. Голиковым и поддержанная командующим войсками Тамбовской губернии М.Н. Тухачевским, способствовала мирному завершению конфликта в означенной местности и привела к добровольной сдаче в плен более шести тысяч человек. Учитывая столь полезный опыт, штаб ЧОН РСФСР принял решение отозвать товарища Голикова из Академии Генерального штаба и направить его в Енисейскую губернию.

Сообщение потрясло руководство губЧОН. Вместо пополнения в полторы тысячи бойцов, вместо создания мощного гарнизона в Ачинско-Минусинском районе, вместо эшелонов с продовольствием, обмундированием, боеприпасами и дополнительным вооружением Москва посылала какого-то Голикова. И больше ничего.

Весть оказалась неприятной для командующего войсками ЧОН губернии Владимира Какоулина и по другой причине. К нему ехал молодой командир, который добился очень серьезных результатов в гораздо более сложных условиях.

Еще более тревожной новость оказалась для командира 6-го Сибирского сводного отряда Кудрявцева. Это под его началом должен был проходить службу Голиков. Кудрявцев опасался (о чем свидетельствуют дальнейшие события): если деятельность Голикова будет столь же успешной, как на Тамбовщине, то посланец Москвы может занять его место. А Красная армия сокращалась. И он, Кудрявцев, рисковал подпасть под сокращение и остаться без работы. А у него была многодетная семья.

Но самую большую тревогу в связи с предстоящим приездом столичного гостя испытала местная служба безопасности в лице начальника губернского ГПУ товарища Щербака. За два года существования соловьевщины чекистам нечем было похвастаться. Ни Соловьева, ни его близких помощников не удалось поймать или обезвредить. Вся информация, которой располагали чекисты, была смутной, клочковатой и базировалась на показаниях случайных лиц.

Обособленность чекистов от остальных органов власти, включая партийную, позволяла им скрывать свое преступное разгильдяйство. Беспокойство вызывало то обстоятельство, что было неизвестно, с какими полномочиями в отношении деятельности местного ГПУ едет Голиков. В том, что касалось борьбы с Соловьевым, эти полномочия могли быть широкими и решительными.

От известия, что едет командир из Москвы, вероятно, задумался и поежился атаман Иван Соловьев. Его разведка (не в пример ГПУ) узнавала обо всех событиях и назначениях в губернии невероятно быстро. К местным бестолковым командирам Соловьев уже привык и хорошо к ним приспособился. Они ему почти не мешали. Каким же будет новый?

Но в Красноярске, в штабе ЧОН губернии, в местном ГПУ все испытали потрясение и чувство личного оскорбления, когда из очередной шифровки с биографическими данными стало известно, что Голикову всего восемнадцать лет. В Красноярске решили, что Москва над ними просто издевается.

Хотя местом службы Аркадия Петровича должен был стать Ачинско-Минусинский район Хакасии, после прибытия Голикова в Красноярск начальство не спешило его отпускать… Повторялась история, рассказанная Николаем Васильевичем Гоголем в комедии «Ревизор». Все были уверены, что Голиков прибыл с тайной миссией. Все хотели понять, с какой именно. Но в первую очередь хотели знать, что за человек этот Аркадий Голиков, которого Москва нашла нужным специально отозвать из Академии Генерального штаба.

Так что встретили Аркадия Петровича в Красноярске, мягко говоря, без душевной теплоты. Поселили в командирском общежитии. Обедал он в командирской столовой. Состоял пока в резерве при штабе. Ему предложили, не торопясь, ознакомиться со старыми и новейшими документами по истории бандитизма в Енисейской губернии. Особенно в Хакасии. Начальство жаждало к Голикову приглядеться.

Но если губернское военное руководство действительно желало что-либо от Голикова скрыть, то ничего глупее оно придумать не могло. Аркадий Петрович прошел школу штабной работы крупного масштаба. Он умел читать документы, открывая второй и даже третий реальный слой информации в любой полуграмотной бумаженции.

Какоулину в Красноярске, Кудрявцеву в Ужу ре, а также «солдатам Дзержинского» в губернском ГПУ и в страшном сне не снилось, что, сидя в секретной части штаба, Голиков извлечет из полуслепых документов на шершавой бумаге или на чистых сторонах оберток от «Чая Высоцкого».

Сам чай в Сибирь давно не привозили. Кипяток (для цвета) заваривали морковкой или же лечебными травами, скажем, зверобоем. Сотни тысяч отпечатанных на великолепной бумаге, но неиспользованных оберток сохранились. Чистая их сторона из-за нехватки писчей бумаге использовалась для составления совершенно секретных разведывательных сводок.

На подозрении у своих

Я нарочно столь подробно объясняю ситуацию, в которую попал Голиков. Каждый шаг его в Красноярске, куда бы он ни пошел и с кем бы ни разговаривал, был под неусыпным контролем. За ним следили внимательнее, чем за Соловьевым. Мало того, начальство с первого часа искало предлог обвинить столичного гостя в беспробудном пьянстве, дебоширстве с битьем посуды или в повышенном внимании к хорошеньким аборигенкам – чтобы сразу с волчьим билетом отослать его обратно.

Но Голиков в «аморалке» замечен не был. Вина не пил. Выглядел всегда безукоризненно: выбрит тщательно, китель и галифе отутюжены, сапоги надраены. При случае Голиков охотно объяснял: все мужчины в семье по линии матери, начиная с XVI века, служили в армии. Многие имели высшие награды – золотое оружие и ордена погибшей империи.

Что же до служебных бумаг, то составлял их Голиков отменно. Тайные наблюдатели при этом докладывали: никаких секретных писем Голиков не писал, почтой не отправлял и в руки незнакомым лицам в глухих углах Красноярска не совал. При тогдашней повсеместной расхлябанности никуда не опаздывал. И его в конце концов направили в Ачинско-Минусинский, то есть самый обжигающий район Хакасии.

Голикову предписывалось: каждые три-четыре часа сообщать о происходящих в районе событиях и всех передвижениях самого комбата с обязательным указанием места пребывания и даже времени отправки депеши.

Для сравнения: недавним врагам советской власти, отпущенным домой по амнистии, полагалось отмечаться в сельсовете кому раз в сутки, а кому и раз в три дня…

Поскольку телефонно-телеграфная связь практически отсутствовала, то Голикову выделили трех фельдъегерей. Переодетые в гражданское платье, они охотничьими тропами добирались до штаба 6-го Сибсводотряда, чтобы передать донесение от Аркадия Петровича. И тут же возвращались с новыми указаниями от начальства.

Было очевидно: информация о самом Голикове интересовала штабы в Ужу ре (где располагалось командование 6-го Сибсводотряда) и Красноярске больше, чем сведения о мятежном атамане.

Каждая депеша Аркадия Петровича тут же включалась в общую оперативную и разведывательную сводку о положении в губернии с обязательным указанием места, откуда пришла, и часа, когда была отправлена. Первые экземпляры тут же уходили в Москву. Как говорится, здесь не забалуешь…

Из разведывательных сводок:

«По донесению комбата Голикова он с отрядом из 5 штыков и 1 пулеметом в 11 часов 31 марта выступил… для обследования района…

6 часов 1 апреля. Комбат Голиков выступил на деревню Ново-Покровскую для преследования банды Родионова…».

Из донесений комбата Голикова:

«6 часов утра 4 апреля 1922 года. Я выступил с 40 человеками и пулеметом… из Озерного в тайгу…

…5 апреля 1922 года в 12 часов я прибыл в село Божье Озерное».

ИВАН СОЛОВЬЕВ ШУТИТ

Голиков получил сообщение, что отряд Родионова, одного из сподвижников Соловьева, совершил налет на соседнее селение, забрал хлеб и лошадей. У одной старушки даже забрал несколько золотых монет, которые она берегла себе на похороны. (Эта подробность особенно задела Голикова.) Он кинулся со своим отрядом в погоню: следы Родионова вели в тайгу. Через несколько десятков километров Голиков обнаружил брошенную стоянку, прирезанных коней. Сам Родионов ушел еще дальше – на заранее припасенных лыжах.

Голиков вернулся с бойцами в Божьеозерное. Попарился в бане. Когда сел обедать, произошло вот что.

Открылась дверь, вошел дежурный по штабу, протянул пакет из серой плотной бумаги, изрядно замызганный и помятый.

– Товарищ командир, это вам, – неуверенно произнес дежурный.

Голиков взял пакет. Крупным почерком на нем было выведено: «Пиридать Голекову срочна». Комбат надорвал конверт. На тонком листе по-писарски изящно и совершенно грамотно было выведено:

Аркадий Петрович!

Не серчай, что малость пошутковал с тобой и заставил тебя побегать по матушке-тайге. Ты еще молодой, тебе это пользительно для здоровья.

Вообще хочу сказать, что ссориться нам с тобой нечего. И потому приезжай погостить. Самогон, я знаю, ты не пьешь. На этот случай у меня «Смирновская» есть. С честью встречу – с честью провожу. А не сможешь приехать – так и быть, ящичек подброшу. Кто ни есть, передаст.

Остаюсь уважающий тебя.

Иван Соловьев.

Подписано послание было той же рукой, что и адрес на конверте.

– Откуда письмо? – резко спросил Голиков у дежурного.

– Принес незнакомый мужик. Сказал, что нашел возле многолавки.

– Приведите его.

– А его нет. Он отдал и ушел. Это было с полчаса назад. Вы парились. Часовой не думал, что письмо спешное, – стал оправдываться дежурный по штабу.

– Это был случайный человек, – заступился взводный Мотыгин. – Через случайных людей Соловьев рассылал и ультиматумы в сельсоветы. Но если мужик получает такой пакет, он боится ослушаться.

После ухода Мотыгина Голиков направился к себе в кабинет. Здесь он швырнул письмо на стол, запер ключом дверь и опустился в жесткое полукресло.

«Допустим, я даю согласие, и мы с Соловьевым встречаемся, – думал Голиков. – Что я могу ему предложить: чтобы он вышел из тайги и сложил оружие? Но Соловьев расхохочется мне в лицо. Он понимает, что сегодня я ничего с ним поделать не могу. Тогда для чего он меня зовет: чтобы я пошел к нему в отряд? Но в тайге я Соловьеву не нужен, хотя ему и было бы лестно, если бы я поступил в его «горно-партизанский отряд». Скорей всего, во время выпивки он предложит, чтобы я ему «помогал», то есть стал бы еще одним агентом у его начальника разведки Астанаева…

Но обожди, – сказал себе Голиков, – Мотыгин вспомнил, что Соловьев подбрасывал письма и раньше. Вероятно, его люди следят, чтобы пакет попал по назначению. А если я подброшу письмо Соловьеву? Ведь кто-то его подберет? Кто?!»

Голиков взял лист бумаги и написал своим крупным полудетским почерком:

Иван Николаевич!

Спасибо за приглашение. Я водку-то и свою не пью, а Вашу и вовсе пить не стану. Я лучше из речки, из Июса напьюсь.

Арк. Голиков.

Он сразу повеселел, надел китель, отпер дверь и попросил дежурного разыскать Мотыгина. Комвзвода прибежал через несколько минут. Аркадий Петрович протянул ему пакет, на котором было выведено: «Командиру белого горнопартизанского отряда И.Н. Соловьеву. Срочно».

Что вы его как величаете?

– Существует наука – дипломатия. Она учит даже с врагами разговаривать вежливо. Особенно, если вежливость способна помочь делу. Пакет нужно положить на видном месте возле много лавки и посмотреть издали, кто его заберет.

Мотыгин довольно хмыкнул.

– Ясненько. Свое письмо Соловьев мог прислать и с чужим человеком, а забрать должен, кто все время нас тут стережет… Я сделаю вот что, – Мотыгин от удовольствия даже прикусил нижнюю губу, – я пошлю сначала двух ребят поглазастее в дома возле много лавки: они там квартируют, – а потом сам положу пакет на крыльцо.

Мотыгин ушел. Голиков, напевая, принялся за работу. Он просмотрел почту, отложил одно письмо и одну разведсводку, которые показались ему любопытными. Четко и подробно, ничего не утаивая, написал в отчете о неудачном преследовании Родионова и отнес фельдъегерю для доставки в Ужур.

Мотыгин вернулся, когда стемнело.

– Письмо забрали, – сказал он, однако вид у него был расстроенный.

– Отлично, – обрадовался Голиков. – Кто взял его: приезжий или кто из местных?

– Этого установить не удалось.

– Что значит «не удалось»? Людей в соседние дома вы послали?

– Послал. Бойцы говорят: пока было светло, письмо лежало. Когда стемнело, оно исчезло. Оба наблюдателя божатся, что не спускали с пакета глаз.

Но не святой же дух его забрал!

Кто знает…

Было очевидно: люди Соловьева круглосуточно пасутся возле штаба. При этом они оставались незамеченными.