Текст книги "Аркадий Гайдар без мифов"

Из младших командиров – в полковники

Аркадий Голиков прибыл в школу «Выстрел», чтобы поступить на самое младшее отделение – для подготовки квалифицированных командиров рот. Назначению соответствовали последняя занимаемая должность и возраст курсанта – шестнадцать лет.

Тогдашнее военное звание «командир роты» приблизительно соответствовало теперешнему званию «лейтенант» или «старший лейтенант».

Но не прошло и месяца, как стало очевидно: на этом курсе Аркадию Петровичу делать нечего – он знает и умеет много больше остальных. Обучение на Киевских командных курсах не прошло даром. Он многое узнал и многому научился.

Голикова переводят на отделение командиров батальонов. По нынешнему табелю о рангах должность соответствует званию «капитан».

Проходит еще месяц. Снова собирается мандатная комиссия школы. Среди других вопросов весьма необычный: о новом переводе А.П. Голикова – из отделения командиров батальонов на отделение командиров полков. Сенсационное предложение было одобрено.

На самом старшем курсе (как мы сказали бы теперь) вместе с Аркадием Голиковым проходили обучение люди, которые были значительно взрослее, чем он. Некоторые были участниками Мировой войны. Кое-что о нем прослышав, старшие товарищи отнеслись к шестнадцатилетнему однокурснику тепло и дружелюбно. Тем более, что на тактических занятиях он быстрее остальных предлагал грамотные, а часто и неожиданные решения.

Двадцать второго января 1921 года Голикову исполнилось семнадцать лет. А две недели спустя ему был вручен мандат об окончании «тактического отделения» с правом на должность командира полка. В старом табеле о рангах она соответствовала званию полковника. И «Выстрел» оказался вторым учебным заведением, которое Голиков успел закончить. Оставалось третье, последнее, где он мог бы еще продолжить образование: Академия Генерального штаба.

Мало того, выпускник «Выстрела» Аркадий Голиков оказался в группе лучших курсантов, которые получили диплом досрочно и сразу поступили «в распоряжение Центрального Комитета РКП(б)». Даже для малознакомых людей Аркадий Голиков был человеком высокой общей культуры и больших профессиональных способностей.

В ответе за четыре тысячи бойцов

Его послали в Воронеж. Должность – командир полка. Голиков (в семнадцать лет!) не был лишен честолюбия.

Но такой стремительный взлет встревожил даже его. «Пишу тебе из Воронежа, – сообщал он отцу… – сейчас сижу и размышляю над работой, которая предстоит с завтрашнего дня мне, вступающему в командование 23-м запасным полком, насчитывающим около 4000 штыков… при первой же возможности постараюсь взять немного ниже – помощник командира полка или же полк полевой стрелковой дивизии не такого количества…».

Голикова прислали на эту должность после того, как был арестован весь начальствующий состав во главе с командиром полка. Бывшее руководство планировало переметнуться со всеми бойцами на сторону Александра Антонова, который поднял мятеж против советской власти.

Начал Голиков с хозяйственных вопросов и налаживания дисциплины. Он обошел посты. Охрана полка его не устроила. Он отправил на гауптвахту часового, который оставил винтовку, а сам ушел по своим делам. Специальным приказом Голиков объявил выговор начальнику караула, а в середине дня направился в расположение одного из батальонов. Был обед.

Бойцы сидела за столами в своих спальнях, вяло, без аппетита доедая суп. А в коридоре, заметил Голиков, стояли помойные ведра. Зачем? К чему их так много?

Из спальни вышел боец лет двадцати, наголо остриженный, и привычно вылил в ведерко из жестяной глубокой миски суп. Голикова передернуло. Он не мог видеть, если выбрасывали хлеб или иную пищу. В детстве отец много рассказывал, как он голодал. А после его отъезда на войну голод пришел и в семью Голиковых. Цена миски супа и куска хлеба не стала для Аркадия Петровича меньше, когда он сделался командиром. Наоборот, ему приходилось думать, чем накормить бойцов, служба которых была тяжелой и опасной.

– Вы почему выливаете суп?! – рванулся к бойцу Голиков.

– А вы его покушайте сами, – сгоряча ответил боец.

– Покажите, где у вас тут кухня, – попросил Голиков. Красноармеец повел его по лестнице вниз. Здесь Аркадия Петровича нагнал командир батальона. Судя по огорченному лицу, он был уже в курсе возникшего скандала.

– Командир батальона Маркелов, – представился он. Оказалось, что поваром в батальоне служил плотник.

А умелого повара собираются отдать под суд за два или три фунта украденных гвоздей. Первым порывом Голикова было простить повару его проступок и вернуть на кухню. Но через минуты он понял, что так делать нельзя. Это станет дурным примером.

Комполка тут же написал приказ: плотника из кухни убрать, а на его место найти умелого повара.

На другой день выяснилось, что назначение плотника на должность повара не было случайностью. Арестованное командование полка создавало таким образом недовольство красноармейцев, готовя их к переходу на сторону мятежников.

В этой связи сильное подозрение Голикова вызвало появление заразных больных в полку.

Посещение холерного барака
(Из книги «Мальчишка-командир»)[2]2
  Камов Борис. Мальчишка-командир: Повесть. – М.: Детская литература, 1987. – С. 217.


[Закрыть]

…Уже темнело, когда Аркадий Петрович в сопровождении комиссара полка Берзина подошел к трем бревенчатым строениям, огороженным колючей проволокой. У калитки с ноги на ногу переминался часовой.

– Что здесь? – спросил Голиков.

– Лазарет.

– Пропустите, – попросил Голиков часового.

– Не могу. Дохтур не велел, – ответил часовой, загораживая дорогу.

– Это командир полка, – сказал комиссар.

– Ничего не знаю. Мой командир – дохтур. Вызвать дохтура? – И он дернул веревку.

Из дверей главного строения выбежал седеющий человек в шапочке и накрахмаленном халате. Он распахнул калитку и вопросительно взглянул на посетителей сквозь стекла очков в золотой оправе.

– Главный врач полка доктор Де-Ноткин, – отрекомендовал его комиссар. – А это, доктор, наш новый командир полка.

Голиков протянул руку. Де-Ноткин проворно спрятал свою за спину.

Простите, осматривал больного.

– Что за больные?

– В двух корпусах – сыпняк. В третьем – холера. Сегодня доставили пятый случай.

– Я хочу проведать больных, – сказал Голиков.

– Не советую, – ответил Де-Ноткин.

– Сыпняком, доктор, я болел.

– Бывает и возвратный тиф.

– Товарищ Де-Ноткин, это приказ! – теряя терпение, произнес Голиков.

В кабинете Де-Ноткина, маленьком и тесном, Аркадий Петрович снял шинель и папаху, облачился в халат и шапочку и следом за доктором направился в палату.

Здесь было чисто: пол вымыт, на окнах занавески, свежее белье на постелях, но в ноздри ударил тяжелый запах. Помещение давно не проветривалась.

– Доктор, почему такой тяжелый воздух?

– Мы проветриваем раз в день со скандалами. Больные, все больше из крестьян, боятся свежего воздуха. Дома у них окна никогда не открываются – ни зимой, ни летом.

– Понятно. Повесьте на стене объявление: «По приказу командира полка, для скорейшего выздоровления больных палата должна проветриваться каждые три часа».

– Много в полку сыпняка? – спросил Голиков у врача.

– Много. Тут и новобранцы – прихватывают из дома, заражаются в поездах. А то и на месте. В казармах грязь. А еще – иные командиры гимнастерки и рубашки в дезинфекционную камеру сдают, а шинели и шапки нет: лень возиться…

– Понятно. А теперь, пожалуйста, проводите меня в холерный барак. И, уловив протестующее движение Де-Ноткина, добавил: – Это, доктор, тоже приказ.

Во флигеле, где находились холерные больные, пять коек были заняты, а три оставались свободны. Когда Голиков с Де-Ноткиным вошли в помещение, громадного роста санитар в белейшем халате сразу увел врача в маленькую служебную комнатушку. Голиков остался один.

Он вспомнил: мама однажды принесла домой известную книгу В.В. Вересаева «Записки врача». Вересаев в ней рассказывал, как начинал свою врачебную деятельность, почти сразу попав на эпидемию холеры. В инфекционные бараки к нему приходили добровольцы, желающие помогать. Они тоже рисковали подхватить холеру, что нередко и случалось. Аркадий тогда думал: «Я бы так не смог…».

И вот он стоял посреди холерной палаты.

Четверо больных спали, а пятый, с широкой крестьянской бородой на крупном квадратном лице, приоткрыв веки, наблюдал за редким в этом бараке гостем.

Тут один из дремавших, с обескровленным лицом и шрамом поперек щеки, зашевелился, поморщился и произнес:

– Печет, ох, печет под сердцем… Пить!

Бородатый встрепенулся, но его порыва хватило лишь на то, чтобы оторвать от подушки голову, и он обессиленно плюхнулся обратно.

– Слышь, парнишка, – странным, сухим голосом произнес бородатый, – подай ему водички, Христа ради, вишь, я еще не могу.

Первым побуждением Голикова было выбежать в сени и позвать санитара, но он устыдился невольной робости, взял с тумбочки медную кружку с кипяченой, еще теплой водой, приподнял голову больного со шрамом и коснулся кружкой его свинцово-серых губ. Больной принялся пить с такой жадностью, будто провел неделю под палящим солнцем в пустыне. Выпив до капли, утомленно откинулся, глубоко, с облегчением задышал.

Внезапно глаза его начали закатываться, серое лицо посинело, больной стал давиться и сел. Голиков вспомнил: в госпитале, где он лежал, за несколько мгновений до смерти вскакивали, иногда спрыгивали на пол умирающие. Он испугался, что и этот больной сейчас умрет, и почувствовал себя виноватым: быть может, не нужно было давать ему воду? По крайней мере, столько?

– Это его тошнит, – пояснил бородатый. – Бадейка под койкой.

У комполка отлегло от души: значит, человек этот сию минуту не умрет и он, Голиков, ни в чем не виноват. Но мысль, что надо прикоснуться рукой к бадье, вызвала спазм у него самого. Аркадий Петрович справился с собственной надвигающейся тошнотой, быстро вынул из кармана белоснежный платок, обмотал им руку и взялся за грязную дужку… В этот момент вошел Де-Ноткин.

– Товарищ Голиков, что вы делаете? Немедленно уходите отсюда! – сердито произнес он. – Здесь командую я. В сенях рукомойник и сулема. А ты, Селедкин, – повернулся доктор к бородатому, – чем просить командира полка, позвал бы санитара.

– Дак я и думал, что это новый санитар…

– Устин! – позвал доктор.

Из сеней навстречу Голикову выбежал давешний богатырь – лет сорока, с нездоровым, в оспинах лицом, на котором было виноватое выражение.

– Тут я, тут!

Но он не успел добежать – того, со шрамами, вырвало. Голиков поспешил в сени. «Все-таки надо было мне позвать санитара, а не лезть самому», – отругал он себя.

В сенях Аркадий Петрович отыскал большой рукомойник и другой, поменьше, с надписью «Сулема». Набрав в ладони резко пахнущей жидкости, Аркадий Петрович стал тщательно обтирать ею руки. В носу и горле от этого запаха остро закололо, но он продолжал тереть ладони, помня, что брался за бадейку, пусть и через платок.

Несколько минут спустя, когда Де-Ноткин вывел его из барака, Голиков сказал:

– Я хотел бы знать, откуда в полку холера.

– История темная, – ответил доктор. – Холера в этих местах вообще-то была. Возбудитель в воде и земле живет долго, но эти пятеро из одного взвода. Их отпустили в город. Они напились на базаре квасу, торговала какая-то баба.

– Холера только у нас?

– В городе еще три случая. Их происхождение выяснить не удалось. Этим сейчас занимается ЧК. Вероятна и случайность – плохо помытая посуда, но я не исключаю и злого умысла. Мне показывали в ЧК французскую газету. В ней генерал-медик, мой давний сослуживец, заявил журналистам, что в «нынешней войне все средства дозволены». Я вполне допускаю: раз уже применялись ядовитые газы, то и за спиной этой бабы с квасом могли стоять весьма образованные в микробиологии люди. Посему бью вам челом – примите самые решительные меры к улучшению санитарного состояния полка.

Де-Ноткин проводил Голикова до калитки и вернулся в барак. На улице командира дожидался комиссар Берзин.

– Зачем вы пошли в холерный барак? Доктор бы вам и так все объяснил, – упрекнул Берзин. Он чувствовал себя неловко, что стоял за воротами, пока новый командир навещал больных. – Вы могли заразиться.

– Де-Ноткин здесь бывает каждый день?

– У него такая работа – он врач.

– У меня тоже – я командир.

К концу дня во всех подразделениях знали, что Голиков посетил бараки для заразных больных и помогал санитарам.

– Холера очень прилипчивая, – говорили вечером красноармейцы, – хуже болезни нету. А наш новый комполка, вишь, не побоялся.

– В Наполеоны метит, – иронизировали командиры из числа бывших офицеров. – Во время африканского похода.

Бонапарт навестил солдат, больных чумой. Вручал им кресты, дарил деньги, жал руки.

– Наш руки не жал, он только подавал бадейки.

Все же большинство сошлось на том, что поступок Голикова заслуживает уважения.

Аркадий Голиков – ученик Наполеона Бонапарта

Военная история Европы гордится одним эпизодом. В конце XVIII века Наполеон Бонапарт захватил Египет. Климат оказался для французов тяжелым. Много солдат болело и даже умирало. Это угнетало дух здоровых. Тогда Наполеон, великий полководец и не меньшего масштаба мистификатор, задумал резко поднять настроение в армии. Для этого Наполеон решил посетить госпиталь, но не тот, где солдаты лечились от ран, – Бонапарт потребовал отвезти его к заразным больным. Самая большая лекарня находилась в Яффе. По одной версии, туда свозили солдат, которые заразились чумой. По другой – это была не чума, а только холера, заболевание менее прилипчивое. Оно передавалось при личном общении с больным или от прикосновения к предметам, которыми он пользовался. При тогдашнем уровне медицины почти все пациенты были обречены.

Выжить, в лучшем случае, имели шанс единицы.

И вот в просторном, хорошо продуваемом здании, где находились обреченные, появился Наполеон. Свита осталась у входа будто бы для того, чтобы не мешать императору в его великой миссии. А Наполеон двинулся вдоль рядов пострадавших. Желая их приободрить, что, по его расчетам, могло бы способствовать выздоровлению, Наполеон не просто медленно шел мимо каждого, а часто ненадолго останавливался. Император и великий полководец, он о чем-то солдат спрашивал, кому-то жал руки, а некоторым вручал кресты – ордена Почетного легиона, высшую награду Франции до сих пор.

У Наполеона было много личных достоинств: быстрый изощренный ум, громадная сила воли, закаленный организм. Беседуя с сотнями заразных больных, касаясь их, прикрепляя к их одежде кресты, вручая золотые монеты, сам он не заразился. Не знаю, много ли обреченных солдат после посещения Наполеона выздоровело. Не исключаю, что такие нашлись. Но факт посещения императором госпиталя в Яффе долгие годы оставался в Европе сенсационным событием.

Что касается самого Наполеона, то, возбужденный своим бесстрашием, возвратясь в Париж, он распорядился создать панно, больших размеров картину, посвященную этому событию. Громадное полотно «Бонапарт посещает чумной барак в Яффе 11 марта 1799 года» создал художник Антуан-Жан Гро. Картина теперь хранится в главном музее Европы – в Лувре.

Командир полка Аркадий Голиков, тоже возбужденный посещением заразных больных и беседой с доктором Де-Ноткиным, отдал свои распоряжения. Они были такими:

– о сверхобязательном и немедленном мытье в бане всех бойцов и командиров полка;

– о способах проварки и прожаривания обмундирования красноармейцев для истребления в одежде вшей;

– о строительстве новых, чистых, относительно комфортных полковых уборных в расчете на 4000 бойцов, дабы «уменьшить риск распространения холеры в результате прямого контакта бойцов с зараженными каловыми массами в старых, занавоженных сортирах…».

Завершал череду санитарных проверок обобщенный приказ: «Ввиду появившихся случаев холеры предлагаю под личную ответственность командиров, комиссаров, старшего врача… принять решительные меры… Там, где будут обнаружены дефекты, виновные будут преданы суду военно-полевого трибунала. Комполка А. Голиков».

Военно-полевой трибунал выносил по преимуществу смертные приговоры.

Сооружение нового сортира на 4000 посещений в день спасло от болезни и смерти многих красноармейцев.

Великий подвиг, который остался неизвестным

История тамбовского бунта

В апреле 1921 года Аркадия Голикова направили к новому месту службы – в Тамбов. Здесь, в центре России, шла самая жестокая схватка за всю историю Гражданской войны. Ее спровоцировала советская власть своим бесчеловечным отношением к кормильцу – крестьянину.

Большевики во главе с Владимиром Лениным, готовясь свергнуть Временное правительство, пообещали крестьянам: если земледельцы их поддержат, новая власть отберет землю у помещиков и отдаст сельским производителям. Крестьяне поверили и поддержали. Большевики отдали им землю, но вскоре объявили военный коммунизм.

На практике это означало, что продовольственные отряды могут взять у любого крестьянина любое количество съестных припасов, ничего за них не платя. Земледельцы готовы были мириться и с этим, надеясь: вот закончится война и наступит порядок. Однако на Тамбовщине разорительные поборы, грозящие голодом, приобрели вдобавок издевательский характер.

Приезжали в крестьянскую усадьбу несколько подвод с вооруженными красноармейцами. Ничего не спрашивая, люди с винтовками начинали грузить на свои телеги мешки с зерном, мукой, кормом скоту, бочки с солениями, овощи. Не слушая протесты хозяев, подводчики прихватывали и мешки с зерном, приготовленным для весеннего сева.

Это означало: если даже семья переживет голодную зиму, в поле ей выходить будет не с чем. Она осенью не соберет никакого урожая. Но даже это было только частью беды. Главное издевательство выражалось вот в чем.

Продовольственный отряд доезжал с перегруженными подводами до ближайшего болота. Там он сбрасывал все зерно, отобранное под дулами винтовок, и другие припасы в болото, в трясину. Нередко это происходило на глазах только что ограбленных хлеборобов, которые бежали за обозом. А своему начальству бандиты из продотрядов докладывали: «Излишки продовольствия в кулацких хозяйствах конфискованы и сданы в государственные хранилища для рабочих, которые голодают в городах».

Безвыходность положения и толкнула людей на мятеж. Об этом Ленину в разгар восстания рассказали ходоки – недавние мятежники. Их по просьбе главы государства доставили в Москву. Председатель совнаркома хотел услышать объяснения от самих крестьян.

…Возглавил бунт Александр Антонов, начальник милиции из города Кирсанова. В детстве Антонов был известен как хулиган. Во время революции 1905 года совершил серию грабежей с убийствами, попал на каторгу. Когда в 1917 году произошла революция, Антонова освободили.

Какие он имел политические цели, до сих пор неизвестно. Позднее дошли сведения, что он держал в лесу белого коня, мечтая промчаться на нем по Красной площади в Москве. Для начала Антонов решил воспользоваться пока еще молчаливым возмущением местных крестьян.

Бывший начальник милиции оказался блестящим организатором. Он построил в непролазных тамбовских лесах несколько больших лагерей. Часть повстанцев жила в них. Другая ждала сигнала в своих избах. К началу восстания в отрядах Антонова числилось около 50 000 человек.

Почему военная контрразведка и ЧК проглядели формирование этого мятежного войска, строительство лагерей с жилыми помещениями, конюшнями, складами, пекарнями, стогами сена для лошадей – теперь уже никто не объяснит. Одно известно: у Антонова во многих учреждениях Тамбова имелись единомышленники, противники той же советской власти.

Командирская рулетка

Четвертого июля 1921 года Голиков прибыл в Моршанск Тамбовской губернии. Аркадий Петрович принял 58-й Нижегородский отдельный полк, который тоже насчитывал 4000 бойцов. К середине лета ряды мятежного войска были уже не столь густы, но оно по-прежнему представляло грозную силу.

Вступление Аркадия Петровича в должность совпало с небывалым событием в армейской истории. Голиков еще только осваивался в незнакомом месте, изучал немалое хозяйство, разбросанное на обширной территории.

Однажды утром в его кабинет ворвался помощник по фамилии Трач. Фамилия редкая, происходит от глагола «тратить». По смыслу близка к словечку «мот». Лицо у помощника было потрясенно-растерянное.

– Мы разоружаемся! – прокричал он Голикову. – Только что прибывшее пополнение спиливает напильниками стволы винтовок.

Здесь нужно дать пояснение. В начале XX века в российской армии было два основных типа винтовок: длинноствольные для пехотинцев и короткоствольные для кавалеристов. Длинноствольная предназначалась для неторопливой стрельбы на большие расстояния. А короткоствольная винтовка (называлась она карабин) годилась только для боя ближнего. Скажем, встретились два кавалериста. Здесь долго прицеливаться некогда. Нужно успеть хотя бы просто выстрелить.

В обоих случаях длина ствола была рассчитана так, чтобы пуля после выстрела летела прямо и попала точно в цель. Самовольное отпиливание части стволов эти расчеты нарушало. Пуля летела, куда ей вздумается – как мелкий камень, пущенный из дрянной рогатки.

Трач пытался это объяснить. Бойцы с ним не соглашались и настаивали: мол, если даже ствол сделать короче, меткость остается прежней, зато винтовка станет легче.

Трач понимал, что надвигается катастрофа. Ни о какой меткой стрельбе из таких «карабинов» говорить не приходилось. Винтовки превращались в обыкновенные хлопушки. А бойцам, случись бой, грозила бессмысленная гибель.

Голиков вышел к взбаламученной роте. Попытался вступить с бойцами в спокойный разговор. Обычно это ему удавалось. Но прибывшее пополнение было наспех собрано по глухим деревням. Военного опыта у крестьян не имелось никакого. Что командира полагается хотя бы выслушать, им тоже никто не объяснил.

Опасность состояла в том, что желание пощеголять с укороченными винтовками могло вспыхнуть и в других подразделениях полка. После этого полк пришлось бы расформировать как абсолютно небоеспособный.

Сложность заключалась еще и в том, что бойцы вошли в такое состояние, когда доводы разума на них уже не действовали. Требовалось какое-то переключение, эмоциональный взрыв, чтобы в новобранцах проснулся разум. У всех сразу. Но как такое переключение произвести? Командир полка придумал.

Аркадий Петрович распорядился будничным голосом принести «станок Виккерса». Это был штатив, похожий на те, которыми и сегодня пользуются фотографы и кинооператоры. Только вместо фотокамеры Аркадий Петрович закрепил на станке одну из укороченных винтовок. Потом навел ее, как он писал позднее в рассказе «Обрез», «на большой расшибленный сук стоявшего в пятидесяти шагах дерева».

– Смотрите, – приказал он бойцам, которые с интересом наблюдали за его приготовлениями.

«Карабинеры» по очереди подходили к станку, охотно смотрели в прицел и убеждались, что винтовка была направлена точно в сук. После этого Аркадий Петрович взвел затвор заряженной трехлинейки, спокойным шагом направился к дереву и закрыл сук головою.

Он отыскал глазами бойца, который особенно громко кричал о достоинствах укороченных стволов.

– Подойди к станку, – велел ему Голиков. Тот, слегка бравируя оказанным ему вниманием, подошел. – Проверь, хорошо ли винтовка нацелена? Хорошо? Ты не ошибаешься? Тогда стреляй!

Боец вмиг побелел и отшатнулся. Он хотел подальше отойти от станка.

– Стреляй! – громко повторил Голиков. – Или я отдам тебя под суд за неисполнение приказа командира!

Боец побелел еще больше, перекрестился и в полуобморочном состоянии, закрыв глаза, нажал курок обреза.

Грянул выстрел. Голиков продолжал неподвижно стоять под деревом. Прошло несколько секунд. Аркадий Петрович с нарочитым спокойствием от дерева отошел.

– Ну что? – спросил он бойцов.

Те испуганно, подавленно молчали.

– Ну что? – повторил командир полка. – Увидели, чего стоят ваши «карабины»?

И чей-то голос громко, но смущенно крикнул:

– Крыть нечем!