Текст книги "Николо-Угрешский монастырь"

Первое ополчение

С надеждой встретили весть о гибели Самозванца москвичи. Все заговорили о том, «как бы всей земле, всем людям соединиться и стать против литовских людей». Первым двинулся против поляков Прокопий Ляпунов, поднявший восстание в Рязани.

В 1611 году по всей стране зарождается первое земское ополчение. К ратным людям из Рязани присоединяются Владимир, Суздаль, Ярославль, Кострома и другие города. Ополченцы «шли из земли Северской и Муромской, из Суздальской, Вологодской земли и поморских городов, из Галицкой земли, Ярославской да Костромской. К Москве шли казацкие рати с севера, шли казацкие рати тушинских бояр, князя Трубецкого и Заруцкого» ²³.

В феврале 1611 года разрозненные отряды двинулись к столице. Угрешский монастырь в это время был выбран московскими воеводами местом сбора русских ополченцев. В его стенах расположилась часть ополчения.

«По разорении… царствующего града Москвы от полских и литовских людей и от своих русских изменников приидоша под Москву изо всех городов воеводы на очищение царcтвующего града к Николе на Угрешу и совокупишася все заедино…» – так говорится в Разрядных записях Смутного времени ²⁴.

Ратные люди со многих концов Московской земли теперь только ждали сигнала выступить. В это время в Москве на Страстной неделе между москвичами и польскими отрядами, захватившими Москву с помощью бояр-изменников, произошло побоище. 17 марта было Вербное воскресенье. А во вторник стычка поляков и русских в Китай-городе переросла в страшную резню, в которой погибло до 7 тысяч безоружного народу. В Белом городе русские имели время собраться и вооружиться. Ратные люди, пробравшиеся в слободы, оказали восставшим помощь. На Сретенке поляки были остановлены князем Дмитрием Пожарским – он соединился с пушкарями, отбил неприятеля и втоптал его в Китай-город. Поляки, загнанные в Кремль и Китай-город, окруженные восставшими, решили «огнем выкурить неприятеля». Начавшийся в Заречье пожар быстро распространился по городу, и тысячи москвичей погибли в нем, а многие остались без крова.

В понедельник на Святой неделе все ополчение подошло к Симонову монастырю, обставив себя гуляй-городами. 1 апреля ополчение подошло к стенам Белого города – Ляпунов стал у Яузских ворот, князь Трубецкой и Заруцкий – против Воронцова поля, костромские и ярославские – у Покровских ворот, Измайлов – у Сретенских. Так объединенные отряды осадили Москву.

Ополченцы легко могли взять приступом столицу и выбить наконец поляков. Но среди вождей первого ополчения начались раздоры и взаимная неприязнь. По словам историка Соловьева, Прокопий Ляпунов, самый авторитетный среди них, мог бы навести порядок в подмосковных таборах. Но, «вознесшийся не по своей мере», он находил удовольствие унижать людей родовитых, сея вражду и смуту. С ожесточением он относился и к казакам.

С.М. Соловьев пишет, что когда «у Николы на Угреше воевода Матвей Плещеев» 28 пойманных на грабеже казаков посадил в воду, то донцы спасли своих товарищей, привели в табор и хотели убить Ляпунова. Однако на сей раз все обошлось миром. Хотя казаки затаили кровную обиду на Прокопия.

Ляпунов мешал многим – и полякам, и казацким вождям, и Марине Мнишек. В это время Марина находилась в стане под Москвою. Жила ли она и ее малолетний сын в Угрешской обители, мы не знаем. Возможно, она снова поселилась в Государевых палатах. Место это было удобным на тот случай, когда войску придется целовать крест, присягая сыну Марины. Пока же главной фигурой в ополчении был Прокопий Ляпунов, никто даже не заикался об этом.

Между тем поляки, подделав подпись Ляпунова, изготовили фальшивую грамоту, направленную против казаков. И 22 июля по ложному обвинению на казачьем кругу донцы зарубили Прокопия…

«И было под Москвой нестроение великое и притеснение ратным людям от казаков. И, не стерпев этого, ушли ратные люди от Москвы», – пишут летописи ²⁵.

Первое земское ополчение распалось. Долго еще в подмосковных окрестностях шатались казацкие шайки. Не обошли они и Никольский монастырь. О том, в каком виде оказался монастырь после Смуты, известно из челобитной царю Михаилу Федоровичу: «…а сказали монастырь де Николы чюдотворца разорили до основания, церкви божии стоят без пения, а кельи все розвезены и братья побиты, а вотчины монастырские от полских литовских людей и от воров все позжены, а крестьяне посечены, а которые достальные крестьянишка остались, и те де от наших податей и от казачьих кормов в конец погибли и розбрелись розно» ²⁶.

После гибели Ляпунова Заруцкий и Трубецкой провозгласили наследником престола малолетнего Ивана, сына Мнишек, требуя от русских людей верности ему. Их войско стояло под Москвой, а Марину они предусмотрительно отправили в Коломну.

Тем временем в Нижнем Новгороде собиралось новое ополчение под началом князя Дмитрия Пожарского. Весной оно двинулось, присоединяя к себе города один за одним. В своих грамотах Пожарский призвал соотечественников не признавать ни Маринкина сына, ни иных воров. Когда ополчение приблизилось к Москве, атаман Заруцкий с Мариной убежали в Михайлов. Потом были Лебедянь и Воронеж, где в конце 1613 года отряд Заруцкого был разбит царскими воеводами. В феврале 1613 года всей землею был избран царь Михаил Федорович Романов, а беглые еще не отстали от своих «непригожих дел», сея смуту на Волге.

Лишь через год «царицу Марину» захватили на Яике и доставили сначала в Астрахань, потом в столицу. В Москву, куда в первый раз она въезжала с таким великолепием, везли ее связанной 500 самарских стрельцов. Не пришлось ей снова примерить царскую корону. И счастье, что не увидела она, как ее четырехлетнего сына Ивана повесили принародно за Серпуховскими воротами. Позднее говорили, что Марина умерла в Москве, «в тюрьме от болезни и тоски по своей воле». А Угрешский монастырь, где жила Мнишек в эти смутные дни, мечтая либо царствовать, либо исчезнуть, потом еще долго врачевал раны, нанесенные воровскими ватагами.

Уже в первый год своего восшествия на престол, в 1614 году, Михаил Федорович Романов приехал на освящение заново восстановленного Никольского собора, особенно пострадавшего в лихолетье Смуты. В Дворцовых разрядах записано: «Того же году, мая в 5-й день, ходил государь и великий князь Михаил Федорович к Николе Чудотворцу молиться и храму освящать. И у Николы Чудотворца государь пожаловал бояр и дворян, велел быть у стола» ²⁷.

Царев изограф Симон Ушаков ²⁸

Удивительные, почти детективные истории порой происходят с иконами. Так, после революции, в 1920-е годы, случайно под дровами у собора Саввино-Сторожевского монастыря были найдены три иконы «Звенигородского чина» кисти Андрея Рублева. К счастью, подобных происшествий с ушаковскими иконами из Николо-Угрешского монастыря не происходило. Они лишь надолго выпали из поля зрения любителей древнерусского искусства. После закрытия Угрешской обители, в 1925 году, чудом уцелевшие иконы царского изографа поступили в фонды Исторического музея, где хранятся по сей день. Недавно самая известная из них, икона Спаса Вседержителя, наконец заняла почетное место в вышедшем каталоге русских икон из собрания ГИМ. В этой главе мы расскажем о малоизвестном эпизоде биографии С. Ушакова и об истории появления на Угреше его знаменитого Спаса.

Золотых и серебряных дел знаменщик

Имея от Господа Бога талант иконописательства, врученный моему ничтожеству, не хотел я его скрыть в землю, чтобы не принять за то осуждение…

Симон Ушаков. Слово к любителям иконного писания

Угрешский монастырь, любимое государево богомолье, в «бунташном» xvii веке был нередко местом ссылки опальных подданных. В этих стенах и башнях держали после суда вождей старообрядчества, а за год до того, в 1665 году, привезли под присмотром пристава царева изографа Симона Ушакова.

Происходил знаменитый московский иконописец из потомственных дворян. По-видимому, в юном возрасте Симон получил серьезную художественную подготовку, основательно освоил искусство «знамения» (рисования), чем и объясняется тот факт, что всего 22 лет от роду был принят «жалованным» царским мастером Серебряной палаты при Оружейном приказе в Кремле.

А вскоре именовали его не иначе как «золотых и серебряных дел знаменщик и иконописец». Талант его был многогранен. Он делал эскизы для предметов церковной утвари и дворцового обихода, сочинял узоры для рукоделий, рисунки для ювелирных украшений, чертил и раскрашивал карты, рисовал державных орлов в клеймах на мушкетах и на ножах по серебру – зверей, птиц и травы. Расписывал в рождественские праздники стены царской комнаты.

В своем творчестве художник стремился понять природу и суть человека, передать характер изображаемого. Не случайно он сравнивал живопись с зеркалом, обладающим чудной тайной отражать реальность жизни как она есть.

Любопытные сведения о работе Симона Ушакова в Серебряной палате сохранились в архивах того времени. Из расходной книги Царицыной мастерской палаты за 1649 год мы узнаем о том, чем занимался мастер и какое денежное вознаграждение получил за свой труд. «А знаменил он покровце под шитье, Спасов Нерукотворенного образ, да на покровце жь Николая Чудотворца образ. Апр. 27, даны ему 29 алтын…»

«Знаменил» Симон образы святых на сосудах церковных, на дробницах[3]3
  В Толковом словаре В. Даля слово «дробницы» означает: «чеканная бляха или украшение на облачении и шапке архимандрита».


[Закрыть]. А тут требовалось особое знание рисунка, вкус и самостоятельное творчество. Расписывал мастер фресками храмы, делал эскизы для знамен, монет и украшений. Обращался изограф и к рисованию с «живства», то есть с натуры.

Нужно вспомнить, что в то время иконописцы писали лики святых по готовым прорисям. Симон Ушаков сам был мастер рисунка и прекрасный иконописец. В свои иконы он вводил портретные изображения и пейзажи. Именно с его творчеством связывают постепенный переход от средневековой иконописи к светской реалистической живописи. В Москве он имел славу первого иконописца.

Со временем художник был переведен в Оружейную палату, где встал во главе царских мастеров и образовал целую школу иконописцев.

По указу великого государя

Кажется, о Симоне Ушакове немало написано. Однако до сих пор остаются неисследованными некоторые факты его биографии.

Вернемся к печальному 1665 году, когда появились в делах Оружейной палаты черновые «памяти» (служебные записки), где говорилось о двух разных монастырях – о Николо-Угрешском и Покровском, что на Убогих домах, за Земляным валом, у Покровской заставы. Оба назначались местом заключения Ушакова.

В черновой «памяти» (записке) было сказано: «По указу великого государя послан к вам в монастырь под начал Оружейной палаты иконописец, Симон Ушаков, с приставом Григорием Ивановым и как к вам се память придет, а пристав Григорий того иконописца к вам привезет, и вы бы того иконописца Симона, у пристава приняв, держали под началом, до указу великого государя».

Из двух таких записок одна была написана строителю Покровского монастыря, старцу Кириллу, другая – угрешскому игумену Викентию. Конечно, власти могли отправить художника под надзор и в Покровский монастырь, где одно время держали под стражей раскольников. Но думается, что местом его ссылки стала Угреша.

Во всяком случае, факты говорят о том, что с XVII века в Никольском соборе на Угреше хранились несколько икон кисти Ушакова. Причем одна из них была написана художником в 1665 году.

Вообще иконописные образы царского изографа, включая и те, которые он тогда писал для царской семьи, обычно тесно связаны с его биографией, с храмами и обителями, близкими ему. Лучшие его иконы украшали иконостас Грузинской церкви в Китай-городе, где жил художник, храмы Троице-Сергиева и Новодевичьего монастырей. По его эскизам были изготовлены Царские врата в одной из церквей Флорищевой пустыни, под Гороховцом, настоятелем которой был его родственник Илларион, позднее митрополит Суздальский и Юрьевский.

И все-таки, каковы были причины того, что мастера и живописца ссылают в загородный монастырь? Существовала версия, что причиной стала гравюра «Семь смертных грехов», где иконописец изобразил обнаженную натуру. Однако изображение обнаженных фигур и прежде допускалось в русской иконописи. Вспомним иконы Марии Египетской, Алексея – Божьего человека.

Шестидесятые годы ХVII столетия – время сложное. В кругу друзей Симон Ушаков мог с сочувствием отозваться о старообрядцах. А любое неосторожное слово могло вызвать царский гнев. Причину для опалы могли найти легко, несмотря на то, что государь благоволил к талантливому художнику.

Правда, режим пребывания Ушакова на Угреше трудно назвать суровым, поскольку обычно вслед за ссыльными шло указание, как содержать провинившихся, чтобы «дурна над собой никакого не сделали», или наставление о том, чтобы «корму давать как и прочим колодникам».

Ничего этого в памятной записке не было сказано. И трудно представить, что настоятель Николо-Угрешского монастыря, игумен Викентий, не воспользовался услугами опального царского мастера, чтобы искусно украсить Государевы палаты, которые часто посещал богомольный государь Алексей Михайлович. Точно неизвестно, сколько времени пробыл Симон Ушаков в Никольском монастыре.

Однако с апреля 1665 года по сентябрь 1666 года о нем отсутствуют официальные сведения в архивах Оружейной палаты.

Увольнение от дел Оружейной палаты и ссылка изографа в монастырь не могли обрадовать боярина Богдана Матвеевича Хитрово, под началом которого находились лучшие кремлевские мастера. Отличавшийся веротерпимостью, любимец царя, он наверняка не раз молвил слово за ссыльного. Причем авторитет ближнего боярина был высок. Барон Майерберг, близко наблюдавший обычаи царского двора, писал о нем: «Множеством оказанных ему милостей Алексей Михайлович заявляет свое уважение к его военной и гражданской известности».

С сентября 1666 года наконец снова появляются сведения о занятиях Ушакова на царской службе, о его наградах, полученных с товарищами иконописцами. Царские заказы, личные пожелания Алексея Михайловича Тишайшего талантливому мастеру приходилось выполнять не только в Оружейной палате Кремля, но и в своем доме, который со временем превратился в мастерскую и иконописную школу.

Иконописные образы мастера

Нашу догадку о ссылке художника в Угрешский монастырь косвенно подтверждает исследователь Г. Филимонов. В семидесятые годы ХIХ столетия он писал, что в Николо-Угрешской обители хранятся две иконы с подписями Симона Ушакова. Первая – образ Алексея – Божьего человека, отмеченная 1665 годом (вклад дьяка Богдана Силина)[4]4
  Внизу на иконе надпись: «лета 7172 писал изограф Пимен Федоров по реклу Симон Ушаков. По обещанию дьяка Богдана Силина».


[Закрыть], вторая – местная из древнего Никольского собора, изображавшая Спаса Всемилостивого (1672 г.).

Известно, что за свою творческую жизнь Ушаков неоднократно обращался к образу Спаса Вседержителя: он писал его в разные годы для Новодевичьего и Троице-Сергиева монастырей. Не случайно художник В. Гурьянов, реставрировавший ушаковские иконы в 1907 году, говорил об удивительном сходстве образа Спаса из Троице-Сергиевой лавры с более ранней угрешской иконой.

Недавно автору посчастливилось увидеть замечательное творение из Николо-Угрешского монастыря в одном из хранилищ Исторического музея. Икона размером 140 97,5 см в прекрасном состоянии. Художник изобразил Спаса Вседержителя сидящим на престоле в красных царственных одеждах. Правой рукой Спаситель благословляет, а левой рукой придерживает Евангелие. Образ удивительной внутренней силы. Черты лица Господа спокойные, величественные.

Серебряная риза оклада не сохранилась, однако внизу рукой Ушакова написано:

«Лета 7180 писал сей образ царев писец Пимен Федоров по прозванию Симон Ушаков, при игумене Викентии, при келаре, старце Софронии, при казначее Черном диаконе Дорофее…»

Любопытно, что подробно перечислены имена угрешских священников. Возможно, это дань уважения иконописца к заказчику, возможно, это свидетельство его дружеского расположения к монастырю. Икона Спаса Вседержителя была написана спустя семь лет после ссылки Симона. Это время, когда мастер давно уже вернулся к обычной жизни, к делам в Оружейной палате и иконописанию. Не исключено, что с обителью его все-таки связывало нечто большее.

Если заглянуть сегодня в Никитников переулок, мы окажемся в тех местах старинной Москвы, где жил Ушаков. До сих пор стоит здесь пятиглавая церковь Троицы, украшенная русским узорочьем[5]5
  Александров Ю.Н. Москва. Диалог путеводителей. С. 147.


[Закрыть]. Белокаменные наличники окон и порталы церкви удивят вас диковинными птицами и затейливым растительным орнаментом.

Поныне здесь в Троицком храме сохранились древние фрески. Совсем неподалеку от храма находится трехэтажное здание ХVII века с маленькими оконцами и предельно простыми наличниками. Верхние этажи постройки раньше были жилыми, а в подклети располагались сводчатые палаты с сенями. Палаты эти принадлежали Симону Ушакову, и здесь была его знаменитая иконописная мастерская.

Кстати, Угрешское монастырское подворье располагалось неподалеку от Китай-города, и художника могли навестить по просьбе игумена Викентия и заказать икону Спаса для Никольского собора. Уже тогда современники признавали художественное значение творений Ушакова, а, к примеру, его икону Успения Богородицы из Флорищевой пустыни считали чудотворной. Так или иначе, появление ушаковских икон на Угреше, долгие годы украшавших обитель, было делом неслучайным.

Узники-старообрядцы

Более 350 лет назад начался крестный путь протопопа Аввакума – по ссылкам и узилищам. «Один из первых и выдающихся столпов русского раскола, отличавшийся редкими дарованиями, энергией и железной волей», – писал об Аввакуме официальный «Полный православный богословский энциклопедический словарь» в начале ХХ века. Взаимные проклятия давно исключены из отношений Московской патриархии и старообрядческих церквей. Однако еще не все улажено… Жива память о гонениях. Конечно, русский раскол не столь кровав, как Религиозные войны в католической Европе, но нам и того более чем достаточно. Раскол остается вечной памятью и уроком реформаторам и традиционалистам. О том, какую память об «огнепальном» протопопе и его сподвижниках хранит Угреша, мы расскажем в этой главе.

В конце 60-х годов XVII столетия здесь, в стенах монастыря, власти заточили протопопа Аввакума, дьякона Федора и попа Никиту Добрынина. Как случилось, что люди духовного звания, кровно связанные с церковью, оказались в монастырской темнице?

Это было время раскола, одна из самых драматичных страниц русской истории. Пришедший к власти патриарх Никон проявил излишнее своеволие, когда приступил к церковным реформам. Утверждали, что «большой был охотник управлять Царским двором единственно по своей только мысли». Все его распоряжения об исправлении русских богослужебных книг, о запрете двоеперстного крестного знамения и другие изменения в церковной жизни привели к неустойчивости общества. Именно старые обряды и тексты власти подвергли самой суровой ревизии. Не говоря о том, что реформы сопровождались гонениями против отступников.

Еще до того, как Аввакум с товарищами оказались в тюрьме на Угреше, все трое обращались с челобитными к царю, стараясь доказать вред церковных «новин». Это были их первые шаги к крутым жизненным пово-ротам. Впрочем, старая мудрость о том, что характер – это судьба человека, пожалуй, более всего подтверждается биографией Аввакума – одной из самых крупных фигур старообрядчества.

Аввакум Петров родился в нижегородских пределах, за Кудмою-рекою, в селе Григорово, в 1620 году. Отец его был священником и «прилежаще пития хмельнаго», а мать Мария, в иночестве Марфа, была «постница и молитвенница» и всегда учила сына страху божьему, обрядовому благочестию. 21 года от роду Аввакум был поставлен в диаконы, а спустя два года – в попы. Дерзкий, неукротимый его характер обнаружился еще в молодые годы. Немало Аввакум претерпел в дальнейшем из-за своей упорной натуры. Из «Жития» известно, что Аввакума неоднократно изгоняли из прихода. В первый раз, когда какой-то начальник выгнал его с семьей, отняв двор и имущество, он нашел защиту в столице у царского духовника Стефана Вонифатьева. Его с грамотою послали на прежнее место в Лопатищи. Там снова неукротимый Аввакум боролся с языческими обрядами, изгоняя плясовых медведей и ломая бубны.

И это не было прихотью священника. Еще патриарх Иосиф вменил в обязанность попам бороться со скоморохами и народными играми. Позднее и в царской грамоте Алексея Михайловича запрещались игрища, увеселения, пение «бесовских песен», прием в доме скоморохов и медвежьих поводырей.

В 1652 году Аввакуму пришлось спасаться бегством от прихожан. Он отправляется в Москву, и государь велел поставить его в Юрьевец-Повольский протопопом. Служба его закончилась тем, что через восемь недель на него восстал весь город. Его среди улицы били батожьем и топтали бабы и попы, которых он унимал от блудной жизни. Как пишет Аввакум, его, чуть живого, спас городской воевода с пушкарями. На третьи сутки Аввакум, покинув семью, ушел в Москву и уже не возвращался на свое место… В Москве он явился к протопопу московского Казанского собора Ивану Неронову, остался у него жить и даже во время его отлучек правил его церковью.

Довольно скоро он по совету друга присоединился к кружку древлего благочестия, куда входили царский духовник Стефан Вонифатьев, сам молодой царь Алексей Михайлович и Никон. Однако это не помешало позднее Никону отсылать своих бывших друзей в глубинку, в отдаленные монастыри. Одним из первых был отправлен в ссылку И. Неронов, выступивший против троеперстия и реформ. А потом за челобитную в его защиту взяли под стражу Аввакума.

Так впервые протопоп ощутил на себе тяжелую десницу власти. По указу царя было велено Аввакума с семьей «за его многое безчинство» сослать в «Сибирский город на Лену». Сибирская ссылка затянулась на долгие одиннадцать лет. Тобольск, Енисейск, Братский острог… Аввакум и там оставался непримиримым к насилью, не страшась говорить правду власть имущим. От той ссылки на его теле остались «язвы беззакония» – следы от кнута палача, который на Долгих порогах по приказу воеводы А. Пашкова бил протопопа за письмецо, осуждавшее воеводу за жестокое обращение с людьми.

Когда в 1664 году после отстранения от власти патриарха Никона Аввакум вернулся в столицу – государь встретил его довольно благосклонно. Протопопу предлагали любое место и звали в духовники и на Печатный двор хотели посадить справщиком, чтобы тот с ними «в вере соединился». Однако уговоры не помогли. Аввакум написал царю резкую челобитную, и вскоре его отправили в очередную ссылку в Пустозерск. В декабре протопопа привезли на Мезень с семьей и домочадцами (всего 12 человек). Из-за трудного зимнего пути ссыльных оставили в Мезени.

Позднее протопоп вспоминал: «Привезли в Мезень и полтора года держали. А потом одново к Москве поволокли да два сына со мной съехали».

В начале марта 1666 года Аввакум некоторое время находился на увещевании в Кремле на дворе у митрополита Павла Крутицкого, где незадолго до того держали дьякона Федора Иванова. У осужденного дьякона нашли выписки из старых книг и «еретические» письма Аввакума. Федора с пристрастием допрашивали о дружеской переписке с протопопом…

Кроме того, известно, что дьякон подавал челобитную об освобождении Аввакума царскому духовнику Лукиану, но тот с великою яростью бросил ее в глаза подателю. В декабре 1665 года на допросе Федор объявил о том, что не служит по новым служебникам, т. к. «они не согласны со старыми», и был посажен на цепь.

Среди старообрядцев дьякон Федор Иванов был самым умудренным в книжных науках. В течение долгих лет он изучал печатные, рукописные русские, украинские, болгарские и сербские книги и считался авторитетным ученым и противником реформ Никона. Собору он подготовил ясное и аргументированное письмо в защиту старой веры.

Третий из угрешских узников, поп Никита Добрынин, ранее Федора написал о вреде никоновских «новин». «…Из допросных листов, записанных со слов Федора, мы знаем, что Никита, священник из Суздаля, к нему хаживал и челобитную великую принашивал, ту-де челобитную он чел». В начале 1666 года власти отдали приказ изъять у Никиты Добрынина челобитную, а самого сковать и вместе с рукописями привезти в Москву. Власти опасались его влияния, хотя противники называли Никиту «ефемерным теологом, даже концом перста не вкусившим теологии».

Все это происходило накануне церковного собора.

В марте после допросов на митрополичьем дворе протопопа Аввакума сослали в Боровский Пафнутьев монастырь и держали там на цепи десять недель. А затем снова повезли в Москву. «И днем одным перемчали 90 верст, еле жив дотащился до Москвы», – вспоминал ссыльный.

Однако дело близилось к развязке. 13 мая Аввакум Петров и дьякон Федор были расстрижены и преданы церковному проклятию в московском Успенском храме. А тремя днями раньше расстригли попа Никиту Добрынина. Всех троих повезли в Николо-Угрешский монастырь.

Везли их вдоль Москвы-реки не дорогою, а «болотами да грязью» мимо окрестных сел и деревень, чтобы не привлекать внимания простого люда. Рано утром, 15 мая, к боковым, западным воротам монастыря подъехали телеги с осужденными в сопровождении отряда стрельцов.

«На Угрешу привезли в восьмом часу, – писал родным дьякон Федор. – И как привезли к монастырю нас, взяли отца Аввакума два стрельца под руки, обвили голову ему епанчей и повели в монастырь боковыми воротами, что от рощи. При виде этого я пришел в ужас и подумал, как помню: в пропасть глубокую хотят нас сажать на смерть, начал прощаться с женой и чадами и со всеми вами верными. И увели Аввакума: не знал я, куда его дели. Пришел полуголова и велел стрельцам взять меня так же, а голову мою рогожей покрыть… Посадили меня в башню пустую, а бойницы замазали и двери заперли» ²⁹.

Прошедшие века изменили, конечно, окрестности монастыря. В те времена прямо к стенам монастырской ограды подступала роща, которую увидели Аввакум и его товарищи, подъезжая к Угреше. А ныне у стен обители – современные городские постройки и шумит листвою «младое племя» берез и тополей.

Сейчас трудно определить место, где был заключен опальный протопоп. В его главной книге «Житие» лишь сказано, что сидел он в «холодной полатке» монастыря под церковью. Некоторые исследователи считают, что речь идет о подвале Успенской церкви.

В двух других темницах заключили дьякона Федора Иванова и попа Никиту Добрынина. Проходя по нынешней территории монастыря, вглядываясь в каменную летопись, можно лишь предположить, где томились соузники Аввакума. Возможно, что это была сохранившаяся поныне угловая северо-восточная башня, под которой был глубокий подвал, или другие не дошедшие до нас постройки.

В этих монастырских стенах из сора обыденности, из драматических обстоятельств жизни подспудно копился материал, что потом через годы кристаллизовался на страницах автобиографии Аввакума. Угрешский узник вошел в историю не только как вождь раскола, но и как выдающийся публицист, автор знаменитого «Жития». Образный, порой грубоватый язык протопопа после книжной сухости древней житийной литературы воспринимается как глоток колодезной воды. Со страниц этого произведения предстает не канонизированный чудотворец, а живой человек, с его слабостями, ошибками, поисками истины, убежденностью. Не случайно о языке сочинений Аввакума с восхищением писали Тургенев и Толстой.

Семнадцать недель пробыл Аввакум в Николо-Угрешском монастыре. Из его сочинений этого периода до нас дошло немногое – всего одно письмо жене Настасье Марковне и детям. «У Николы на Угреше сежю в темной полате, весь обран и пояс снят со всяцем утвержением, и блюстители пред дверьми и внутрь полаты – полуголова со стрельцами. Иногда есть дают хлеб, а иногда и щи. Дети бедные к монастырю приезжают, да получить меня не могут…»

Здесь, на Угреше, в Вознесеньев день (24 мая) было Аввакуму видение Пресвятой Богородицы, о чем он потом писал в письме Алексею Михайловичу Тишайшему и упоминал в своем «Житии». В полночь, во всенощную, когда протопоп читал наизусть Евангелие, стоя в одной рубашке над ледником, на соломке явилась ему «Госпожа Богородица из облака, а потом Христос с силами многими», сказавший: «Не бойся, Аз есмь с тобой». Эту поддержку высших сил Аввакум ощущал до самого своего трагического конца в Пустозерске.

Приезжал к знаменитому узнику царь Алексей Михайлович, втайне надеявшийся привлечь этого талантливого человека на свою сторону. Но, приехав в монастырь, так и не зашел к ссыльному.

«А как на Угреше был, тамо и царь приходил и посмотря, около полатки вздыхая, а ко мне не вошел: и дорогу было приготовили, насыпали песку, да подумал-подумал, да не вошел, полуголову взял, и с ним кое-што говоря про меня, да поехал домой. Кажется, и жаль ему меня, да видиш, Богу уш-то надобно так. Опосле и Воротынской князь-Иван в монастырь приезжал и просился ко мне, так не смели пустить; денег, бедной, громаду в листу подавал, и денег не приняли», – вспоминал позднее Аввакум.

В монастыре сохранились строения, где весной и летом 1666 года проходили допросы осужденных и где товарищи Аввакума – Никита Добрынин да дьякон Федор покаялись перед настоятелем Викентием. Известно однако, что спустя четыре месяца Федор, не дождавшись от Священного собора разрешения и прощения, сбежал из-под «начала» в Покровском монастыре, захватив «из дому своево» жену и детей.

Вероятно, здесь, на Угреше, в Настоятельских покоях, 8 июля 1666 года допрашивали сыновей Аввакума Ивана да Прокопия, которые накануне «за час до вечера» прибыли в монастырь, отстояли всенощную, а на заре тайно навестили отца и говорили с ним через окно. Задержанные игуменом Викентием, они поначалу назвались племянниками Аввакума и уверяли, что с узником не видались и писем и слов к нему и от него не приносили. После допроса и обыска их отправили на конюшенный двор под караул.

Потом в Патриаршем приказе дознались, что они сыновья Аввакума. Отправленные «под начал в Покровский монастырь» с приказанием «держать в монастырских трудах, в каких годятся», Иван и Прокопий позднее были освобождены с подпиской, чтобы «церкви раскольниками не быть и ложных снов отца своего Аввакума никому не разсказывать».

Стойко переносил тяготы тюремной жизни на Угреше Аввакум Петрович. А в начале сентября стрелецкому полуголове Григорию Салову пришла царская «память» о выдаче Аввакума из Николо-Угрешского монастыря под расписку «присылным людям» из Патриаршего приказа для отсылки его в тюрьму Боровского Пафнутьева монастыря.

3 сентября 1666 года Аввакум был отправлен из Угрешского монастыря под конвоем стрелецкого полуголовы, четырех стрельцов и двух денщиков, с приказанием конвою «велети ево вести с великим бережением, чтоб он з дороги не ушел и дурна б над собою не учинил».