Текст книги "В беде и радости"

Как выяснилось, классная и не могла рассчитывать на успех, потому что ей противостояла более внушительная сила – сам директор школы. На весь выпуск из области пришла разнарядка на одну золотую и одну серебряную медаль, а её–то непременно должен был получить племянник директора из параллельного класса.

Капелька чернил с хвостиком, оставленная кончиком моего пера на листе, – ничтожный крючок оказался палочкой – выручалочкой для отпрыска начальства, он избавил его от конкуренции в моём лице.

От этих новостей я окончательно успокоился и на выпускной вечер заявился, а там мне – наверно, в качестве компенсации – торжественно вручили другую награду: двухтомеик Николая Тихонова. Я был доволен таким оборотом дела: теперь передо мной вроде как заглаживали вину – зато совесть моя была чиста! Но фокус в том, что я всё же не подозревал, какой сюрприз я уносил под мышкой…

Впервые прочитанные в подаренном двухтомнике, долгое время после мне нравились некоторые ранние стихи поэта – я даже не смог бы объяснить толком, чем они меня привлекали.

 
Как шёл ночами, колыхаясь,
Наш полк в лиловых светах сна,
И звонко стукались, встречаясь,
Со стременами стремена…
 

Мне слышался приглушённый топот коней, чудилось, как звякает стремя о стремя в настороженной тьме ночи… виделась покрытая пылью дорога, звёздное небо, тёмные фигуры всадников, дремотно покачивающихся в сёдлах… От этих скупых коротких строчек словно исходил свет скрытого, неразговорчивого мужества. Лишь спустя годы я разобрался, что свет тот весьма схож с лунным, отражённым от другого светила, поскольку Киплинг в начале века владел умами многих поэтов.

В эти дни после выпускного вечера чтение отвлекало меня от навязчивых дум. И стихи – казалось бы, даже без всякой связи, помогли мне выдержать удар, которого не ожидал не только я один.

Ведь как бывает на свете белом? Живёт себе человек, и жизнь его похожа на повествование, состоящее из отдельных предложений со всевозможными знаками. Точка – обозначение логического завершения фразы – это конец отрезка пути, конечный пункт, куда стремишься и о котором знаешь заранее, что должен в него прийти, и потому всегда внутренне готов к этому. Но запятая… Об неё порой спотыкаешься – именно что знак препинания, – как о незамеченное препятствие.

Вот нечто подобное и произошло со мной, когда свалилась на голову эта потрясающая новость.

Но прежде надо сказать о том, что моя тогдашняя подозрительность в отношении Толика и Светы была нелепой и я ошибся, вообразив, что у них любовь. Никаких поцелуев меж ними не было. И, когда я болел, Света первая как раз предложила навестить меня.

Всё это я узнал от Толика, когда он заглянул ко мне перед выпускным вечером. Нет, я у него ничего не выпытывал – как–то само собой стало понятно в ходе разговора. А гром среди ясного неба грянул, когда Толик объявил, что Светлана… выходит замуж за какого–то военного!

– А как же университет? – сдуру ляпнул я и осёкся. Можно подумать, что именно из–за этого меня едва не хватил столбняк.

В глубине души я всё–таки не поверил в её предстоящее замужество в надежде, что, может, это всего–навсего какая–нибудь шутка, розыгрыш – да мало ли что! А Толик, было заметно, сильно переживал: смуглое лицо его приобрело сероватый оттенок, а карие глаза, раньше весёлые, сделались печальными.

– Да брось ты! – сказал я ему. – Неизвестно, может, ещё и…

Нет, не мог я поверить. Как же так? Передо мной, как живое, маячило лицо Светланы, сиял свет глаз, трогала губы её мягкая улыбка… вспоминался голос, тихая речь (разговаривала она всегда негромко, будто чего–то стесняясь), заливистый смех – порой она прикрывала рот ладошкой и краснела, а едва заметные оспинки на щеках растворялись в румянце. И всё это, казалось, уже срослось с моей душой, стало частью моей жизни… а теперь вот одним махом должно исчезнуть непонятно почему. Света, наша тихая Света… выходит замуж?!

Нет, это не укладывалось в голове.

На выпускном вечере всё разъяснилось окончательно. Был момент – как раз после торжественной части, – когда мы с Толиком, набравшись духу, решили спросить её напрямую. Но когда, проходя по коридору, она остановилась перед нами, вся моя храбрость улетучилась как дым – язык прирос к нёбу. Толик оказался смелее.

– Света, это правда, что… – глухо начал он, но она не дала ему договорить.

– Правда, правда…

Сказала и опустила глаза в смущении.

– А что же ты раньше нам ничего… – встрял я и тоже не успел закончить.

Она ответила вопросом с обезорживающей своей улыбкой:

– Разве это имеет какое–то значение?

На этот её вопрос мы оба в ответ не нашли ни словечка – действительно, какое? Одним словом, глупый получился разговор.

И был выпускной бал… И танцы под патефон (чаще других пластинок ставили «Рио Риту»). И Света, как ни в чём не бывало, танцевала и с Толиком, и со мной. И всё так же смеялась, так же открыто лучились её глаза. И мне хотелось остановить музыку, крикнуть: «Да нет же, это неправда! Обыкновенный розыгрыш – ведь всё как прежде!»

А после вечера у школы Светлану ждал военный лётчик, и она, на наших глазах, сияя, продела свою руку под его локоть, и они пошли по дороге – такой нам знакомой…

Вот и вся история. Остается, пожалуй, добавить кое–что о том, как я пережил драму.

В первые дни после всего я, неприкаянный, слонялся по дому. Награда, замечательный мой трофей, двухтомник Тихонова, пока был прочитан лишь на первых страницах, но и этого оказалось достаточно: в душе задета была некая струна, стихи давали мне отраду мужества, стойкости человеческого духа.

И всё же мучительная дума о замужестве Светы сидела в голове занозой, которую невозможно было изъять совсем: о чём бы я ни думал, что бы ни делал – печальные мысли упрямо возвращались к одному и тому же.

Когда–то я слышал, как мой дядя сказал отцу, что в каждой женщине сокрыта тайна, которую приходится разгадывать всю жизнь. В тот момент я, разумеется, решил, что он просто шутит. Вот, скажем, моя мама – она вся как на ладони… Ну, какая же в ней тайна?

Теперь я припомнил тот разговор – и мне внезапно открылось: та Света, которую мы с Толиком знали как нашу одноклассницу и прилежную ученицу, – она ведь тоже женщина. Вот и непонятно, откуда вдруг он взялся – тот никому не известный лётчик? Ведь не мог же он просто свалиться с неба на парашюте и тут же сделаться женихом незнакомой девушки!

Скоро стала известна одна подробность: ещё когда мы прогуливались втроём и чинно беседовали и когда она навещала меня, она уже была с ним знакома и уже тогда, наверно, знала, что он – её будущий муж. И ни словом, ни единым намёком не обмолвилась ни мне, ни Толику! Такое уразуметь было невозможно.

Вот я и решил, что дядя мой прав: тайна существует. И если уж она обнаружилась в нашей тихой Свете, то какие же испытания ждут нас впереди – во взрослой жизни? Кажется, в первый раз я сделал открытие, что люди не всегда выглядят такими, какие они есть на самом деле.

В конце концов, мучения мои вылились в то, что однажды я сел за стол и в школьной тетради написал такие слова: «Я медленно бреду над кромкою обрыва…» Почему именно эти? Откуда я взял их? И куда я «бреду»? И что за «обрыв»? Бог его знает… В эти минуты я чувствовал себя одиноким, несчастным, брошенным. Тут я принялся – будто всю жизнь я только и делал, что занимался этим! – сочинять стихи. О несчастном влюблённом, навеки оставшемся верным своей избраннице. Об измене. О хитрости и коварстве, которые она прикрывала своей скромностью. Я был подхвачен вихрем, вобравшим в себя целый клубок смешавшихся чувств: отчаянья, тоски, жалости, сладкой боли… На бумагу ложились строчки, одна за другой. Я исписал две страницы и вдруг – как отрезало: вихрь унёсся, я не мог подобрать больше ни единого слова. Измученный, опустошённый, я оставил странное это для меня занятие.

Однако назавтра я попытался возобновить его. Но что–то мешало. В голове негаданно, нечаянно, непрошено из бережного закоулка памяти выплыли простые, всем на свете знакомые, понятия и слова: он, она, любовь, душа… Но как, в какой удивительной связи они соединились!

 
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем…
 

Ах Пушкин! В этой самой душе моей мгновенно испарилась охота писать, я кинулся к этажерке да так и застрял возле неё… « Как дай вам бог любимой быть другим», – прошептал я растерянно. И взгляд мой упал на соседнюю страницу:

 
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты,
Лёгкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор…
 

Да ведь это всё – про Светлану!

И смешались дни мои, как –то поутихли горести, я даже во сне, кажется, шептал стихи волшебника, который давным–давно, бог весть когда, всё про нас, оказывается, знал.

1981