Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2"

А. А. Замостьянов
Из истории поэтической героики А. С. Хомякова

В истории русской героической поэзии наследие Алексея Степановича Хомякова занимает почетное место. Наследие поэтической героики Хомякова невелико по объему, но оно привлекает внимание не только как художественное воплощение идеологии основоположника целого направления в русской богословской мысли и историософии. С конца 1830-х годов на стыке традиций духовной и светской поэзии сложился стиль А. С. Хомякова, к тому времени целиком посвятившего свою лиру теме предназначения России, теме подвига. Для современного читателя наследие Хомякова – богослова, философа, историка – заслонило Хомякова-поэта. Поэзия Хомякова никогда не привлекала массового читателя, в литературных кругах стихотворения Хомякова не получают должного читательского внимания. Да и сам Алексей Степанович в зрелые годы относился к собственной поэзии с изрядной долей пренебрежения. К великому сожалению, даже вершины хомяковской поэзии не оказывали сильного влияния на позднейших поэтов. И все-таки Хомяков-поэт нашел благодарных читателей и среди современников, и, по выражению Боратынского, «в потомстве». Имена таких тонких ценителей поэзии Хомякова, как К. С. Аксаков и И. А. Ильин, говорят сами за себя. Взгляды этих вдумчивых читателей на поэзию Хомякова не раз помогут и нам. В поэзии Хомякова их привлекало в первую очередь патетическое воплощение русской идеи.

Литературная героика – значительный, важнейший пласт такого замечательного общекультурного явления, как культ героев. Проблема культурологического изучения героики была заявлена Томасом Карлейлем в работе «Герои, культ героев и героическое в истории». Этот ученый, исследовавший влияние человеческого духа на ход истории, писал:

С какой бы стороны ни подходить к великим людям, общение с ними всегда приносит большую пользу. Даже поверхностно занимаясь ими, мы всегда что-нибудь от них заимствуем. Великий человек есть живой источник света, быть вблизи которого – особое наслаждение… Он естественное светило, получающее свой свет как дар свыше. Это широко разливающийся поток света, источник прирожденной и оригинальной интуиции, мужества и героического благородства, в сиянии коих душа чувствует себя особенно хорошо.[774]774
  Карлейль Т. Герои и героическое в истории. Публичные беседы / Пер. с англ. В. И. Яковенко. СПб., 1891. С. 6.


[Закрыть]

Томаса Карлейля интересовал феномен героев как нравственных ориентиров истории. Интересовала его и воспитательная, просветительская роль героических культов. Но, кроме этих важных аспектов изучения героики, касающихся этики и историософии, важен и аспект историко-литературный. Ведь именно литература была средой возникновения и утверждения культа героев и именно ее история представляет огромный материал для исследования героики. Заметим, что и проблематика, интересовавшая Карлейля (а также и многих мыслителей XVII—ХVIII веков, чье творчество особенно важно для осмысления русской героики интересующего нас периода), – воспитательная и просветительская роль героики, ее нравственная основа – будут интересовать нас в ходе исследования как один из важнейших пластов русской поэтической героики, определивших развитие нашей литературы и ее образов.

Зарождение новой русской литературы совпало с возникновением российской государственности – империи Петра Великого и его преемников. В последнее десятилетие классическим в определении культурных процессов, переживаемых Россией в петровскую эпоху, становится тезис Н. А. Бердяева, многократно варьировавшийся им в различных произведениях: «В Московском царстве очень слаба и не выражена была культура мысли. Московское царство было почти безмысленным и бессловесным, но в нем было достигнуто значительное оформление стихии, был выраженный пластический стиль, которого лишена была Россия петровская, Россия пробудившейся мысли и слова. Россия мыслящая, создавшая великую литературу, искавшая социальной правды, была разорванной и бесстильной, не имела органического единства»[775]775
  Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 8.


[Закрыть]. Признавая культурологическую зоркость Н. А. Бердяева, выдвинем предположение, что элементом, крепившим органическое единство пореформенной культуры, была именно литературная героика. Итак, появление новой литературы в России было связано с существенными изменениями в государственном строе. Этот многозначительный исторический факт стал и историко-литературным, определяющим судьбы отечественной культуры. Перед литературой огромной многонациональной страны, испытавшей различные культурные влияния, вставали масштабные задачи, главными из которых были выработка подходящей государственной идеологии, раскрытие образа современной эпохи и современного человека, а также просветительские задачи, которые литература взяла на себя. Восемнадцатый век остается в истории русской литературы почти исключительно веком поэзии. И потому полнее всего вышеприведенные задачи были определены и осмыслены в поэтических произведениях В. К. Тредиаковского, A. Д. Кантемира, М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова, М. М. Хераскова, Г. P. Державина, а также Е. И. Кострова, A. H. Радищева, С. С. Боброва. Сами поэты не раз определяли высшие цели своего творчества, одной из которых было воспевание героев, русских героев, повторивших, в художественном воплощении стихотворцев, подвиги своих легендарных античных предшественников, античных героев, зеркально отразивших своих русских последователей. Наиболее важным в этой идеологической цепочке был культ императоров России, из них выделялся культ основателя империи – Петра, а также гениев-самородков русской земли, из которых наиболее интересен феномен Александра Ва сильевича Суворова и как непосредственного участника литературного процесса своего времени, и как литературного героя.

Русские поэты, начиная с М. В. Ломоносова, понимали свое предназначение как служение государству, как подвиг, сравнимый с подвигами военными. По мнению М. В. Ломоносова, литература способна решать государственные задачи, утверждать могущество империи:

Коль полезно человеческому обществу в словесных науках упражнение, о том свидетельствуют древние и нынешние просвещенные народы. Умолчав о толь многих известных примерах, представим одну Францию, о которой по справедливости сомневаться можно, могуществом ли больше привлекла к своему почитанию другие государства или науками, особливо словесными, очистив и украсив свой язык трудолюбием искусных писателей. Военную силу ее чувствуют больше соседние народы, употребление языка не токмо по всей Европе простирается и господствует.[776]776
  Ломоносов М. В. О нынешнем состоянии словесных наук в России // Ломоносовы. В. О воспитании и образовании. М., 1991. С. 69.


[Закрыть]

Так понимал М. В. Ломоносов литературу, тесно связанную с функциями государства и его героев, ее просветительскую роль, – а героические образы являются одним из наиболее верных художественных инструментов для решения просветительских задач. А. С. Хомяков был стойким сторонником этой максимы.

Русская литература (как и культура в целом) связана с историей страны, ее народа, государственности – и эту связь невозможно игнорировать в исследовании, посвященном русской героической поэзии. В. В. Кожинов писал: «Русская мысль, начиная со “Слова о Законе и Благодати” митрополита Киевского Илариона и до последних сочинений М. М. Бахтина и А. Ф. Лосева – то есть за девять с половиной столетий – созвала ценности, которые выдержат сравнение с достижениями любой духовной культуры мира. При этом необходимо сознавать, что духовное творчество не рождается на пустом месте: его порождает бытие страны во всей его целостности»[777]777
  Кожинов В. В. Откуда и куда мы идем? // Кожинов В. В. Россия. Век XX. М., 1999. С. 383.


[Закрыть]. Именно в связи со «всей целостностью бытия страны» следует изучать и русскую героическую поэзию 1730–1810-х годов. Ведь литературная героика является одним из наиболее выразительных отражений национального характера, исторических представлений о разных проявлениях бытия, свойственных той или иной культуре на определенном этапе развития.

Черты героического эпоса, присущие русской поэзии XVIII века, были замечены еще Н. М. Карамзиным, отметившим объединение в ней традиций легендарного Бояна и автора «Слова о полку Игореве» с «отзвуком и отражением чужеземных поэзии и словесности»: «Есть у нас эпические поэмы, обладающие красотами Гомера, Виргилия, Taссa»[778]778
  Карамзин Н. М. Несколько слов о русский литературе // Карамзин Н. М. Соч.: В 2 т. Т. 2. Л., 1984. С. 92.


[Закрыть]. Произведения, которые имел в виду Н. М. Карамзин, – не только поэмы, но и оды, послания, эпистолы, надписи – стали первым художественным впечатлением Хомякова-читателя.

Русский классицизм с его могучей поэтической героикой был литературой, которая вскормила А. С. Хомякова. Разговор о героических образах необходимо начинать со старофранцузской поэмы об Александре Македонском, александрийский стих которой стал каноническим для французского классицизма. Русские герои повлияли на отечественную классицистическую поэзию не менее, чем Александр Великий на французскую и мировую. Классицизм как стиль искусства и литературы был тесно связан с государственной идеологией, с укладом абсолютной монархии и его героями, которых прославляли в стихах, парадных портретах и монументах, в музыкальных гимнах. Исследователь европейского (главным образом, французского) классицизма пишет:

Культура абсолютизма создала тип человека, который умеет себя сдерживать, у которого порядок в крови. Правда, это еще не есть человечность, восстающая против бесчеловечности. Но в этой человечности, в такте и человеческой деликатности героев Расина – огромное внутреннее достоинство его искусства. Это есть та степень шлифовки <…> когда она становится не внешней, а внутренним инстинктом, проникает в сердце человека, делается его второй натурой, когда общественное входит в кровь и плоть…[779]779
  Гриб В. Р. Избранные работы. М., 1956. С. 318–319.


[Закрыть]

В этой идеологии чувствуется декларированный и первыми русскими классицистами (В. К. Тредиаковским, А. Д. Кантемиром, М. В. Ломоносовым[780]780
  См., например: Тредиаковский В. К. Письмо, в котором содержится рассуждение о стихотворении, поныне на свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол, писанное от приятеля к приятелю // Сб. мат-лов для истории императорской Академии наук в XVIII веке. СПб., 1865. Ч. 2. С. 435–500; Ломоносов М. В. Письмо о правилах российского стихотворства // Ломоносов М. В. Сочинения. М., 1987.


[Закрыть]) принцип обращения к античности как к материалу, сохраняющему эстетическую и идейную продуктивность.

А. С. Хомякова называли стоиком. Для русских поэтов XVIII—XIX веков понятие «стоик» означало многое; стоиком оказывается Петр Великий в поэме М. В. Ломоносова, «стоиком» напрямую называют своего любимого героя А. В. Суворова Г. Р. Державин и А. С. Шишков. А. Ф. Лосев пишет:

Важно отметить, что стоики тоже были поклонниками и почитателями древнего героизма. Но в то время как мифологические Геракл и Ахилл были героями по самой своей природе, так что героизм был для них всего только естественным проявлением их природы, в то же самое время стоики вовсе не считали человека героем по природе, а этот героизм нужно было еще воспитать, и достигнуть его можно было только в результате неимоверных субъективных усилий.[781]781
  Лосев А Ф. История античной эстетики. С. 272.


[Закрыть]

Далее ученый трактует понимание произведения искусства стоиками как творческий акт, тождественный воспитанию в себе героического начала.

Эстетика поэзии, воспевающей героические образы, базируется на понимании принципа пользы как одной из категорий, важных для литературы. Этот принцип был основополагающим для русской поэзии XVIII века, он активно применялся и в веке XX, в особенности в советской литературе 1930–1960-х; не случайно некоторые исследователи называют социалистический реализм неоклассицизмом или сталинским классицизмом, сопоставляя его и с архитектурой 1930–50-х, в которой преобладал принцип «освоения классического наследия». Хомяков, в отличие от предшественников, решительно отошел от утилитарного понимания задач искусства.

Характерные черты русского героя, в которых воплотились важные для нашего исследования народные представления об идеале, обобщил И. А. Ильин в исследовании «О русской идее»:

О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских свидетельствуют единогласно древние источники, и византийские, и арабские. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песня есть прямое излияние сердечного чувства во всех его видоизменениях. Русский танец есть импровизация, проистекающая от переполненного чувства. Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феодосий) есть явление сущей доброты. Духом сердечного и совестного созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живет в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке.[782]782
  Ильин И. А. О русской идее // Русская идея. М., 1992. С. 437.


[Закрыть]

Следует отметить, что в этих тезисах И. A. Ильин охарактеризовал одно крыло российской героики, российского представления об идеале. Есть и другая традиция, неразрывно связанная с первой, – традиция, в которой первостепенное значение имеют такие черты, как трудолюбие, толерантность, аккуратность, дисциплинированность.

Фундамент хомяковской героики – это русский фольклор, а в первую очередь — киевский былинный цикл. Центральный образ русского героического эпоса – Илья Муромец – связан взаимно направленными линиями со святым Илией Муромским, с его образом в житийной литературе. Кстати, в народном эпосе мотив святости Ильи Муромца связан с ходячим сюжетом «гибели богов», выразившимся в русской былине о том, как перевелись богатыри на Руси: богатыри уходят, окаменевают, оставляют русскую землю — и это связывается с православной символикой.

Образ Ильи демократичен; крестьянское происхождение героя подчеркивает обобщенно-народный смысл такого феномена, как Илья Муромец. Не случайно этот былинный богатырь воспринимался как символ русского патриотизма. Знаменателен тезис А. С. Хомякова, говорившего о былине «Илья Муромец и Козарин»:

Спокойное величие древнего эпоса дышит во всем рассказе, и лицо Ильи Муромца выражается, может быть, полнее, чем во всех других, уже известных, сказках. Сила непобедимая, всегда покорная разуму и долгу, сила благодетельная, полная веры в помощь Божию, чуждая страстей и – неразрывными узами связанная с тою землею, из которой возникла. Да и не ее ли, не эту ли землю Русскую олицетворило в нем бессознательное вдохновение народных певцов? И у нее на груди, как богатырь козарский у Ильи, сидел татарин и литвин и новый завоеватель всей Европы; но «не так у святых отцов писано, не так у апостолов удумано»[783]783
  А. С. Хомяков здесь неточно цитирует анализируемую былину об Илье Муромце и Козарине.


[Закрыть], чтобы ей погибнуть в бою!..[784]784
  Хомяков А. С. Предисловие к «Русским народным песням» // Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1988. С. 247.


[Закрыть]

Обращаем внимание на противоречивую, но глубоко логичную формулировку Хомякова: богатырь покорен разуму, долгу и вере. На этих трех качествах (каждое из них затрагивает особенный комплекс чувств) и базируется «богатырство» Ильи.

Илья Муромец – единственный из богатырей, чьи подвиги прослеживаются в целом цикле былин, выстраивающихся в своеобразное эпическое «житие», – представлен как старец; былины о молодости Ильи отсутствуют. В русском героическом эпосе XVIII века старцем предстает Суворов, богатырь нового времени.

Прослеживая историю зарождения русской поэтической героики XVIII века, мы замечаем связь с традициями европейского просвещения и древнерусской литературы, с реалиями политической истории России и мира, с развитием эстетической идеологии. Важность этого пласта истории русской словесности подтверждается развитием традиций в позднейшей литературе и их влиянием на формирование российской культуры XVIII—XX веков. Культурообразующая роль героики проявлялась на разных этапах истории нашей культуры. Об этом писал А. C. Хомяков, осмысляя оперу М. И. Глинки «Жизнь за царя», представившую глубокие героические образы Ивана Сусанина и царя Михаила Федоровича. Хомяков подчеркивает, что в общепринятом смысле Сусанин – не герой, но его роль – истинно героическая. И эта литературно-музыкальная героика признается важнейшим событием общественной жизни. Хомяков пишет:

Сусанин не герой: он простой крестьянин, глава семьи, член братской общины; но на него пал жребий великого дела, и он дело великое исполнит. В нем выражается не личная сила, но та глубокая, несокрушимая сила здорового общества, которая не высказывается мгновенными вспышками или порывами каждого отдельного лица на личные подвиги, но движет и оживляет все великое общественное тело, передается каждому отдельному члену и делает его способным на всякий подвиг терпения или борьбы.[785]785
  Хомяков A. C. Опера Глинки «Жизнь за царя» // Там же. С. 68, 69.


[Закрыть]

«Подвиг терпения или борьбы» – очень важный для Хомякова образ и одно из точнейших поэтических определений героического начала («Высший подвиг – в терпеньи…»), принадлежащее, конечно, не только своей эпохе.

Современного исследователя интересуют зрелый и поздний Хомяков, его стихотворения, написанные с конца 1830-х годов. К. С. Аксаков высоко ставил и раннюю поэзию Хомякова, считая поэта уже в 1830-е годы «далеко опередившим это стихотворное время»[786]786
  Аксаков К. С. Эстетика и литературная критика. М., 1995. С. 188.


[Закрыть]. В «Письмах о современной литературе» Аксаков утверждал:

Один Хомяков понимал ложность Западной дороги, которою шли мы, понимал самостоятельность нравственной задачи для Русской земли; один он сознавал в себе и тогда, может быть, еще не вполне отчетливо, то, что теперь определенно и ясно в нем выступило, и высказывал это в своих стихотворениях. <…> В самых первых, молодых его произведениях («Иностранка», «Клинок» и пр.), в его первой трагедии «Ермак» еще является одна неопределенная любовь или, лучше, стремление к своей земле, – но скоро разумение прояснило природное чувство, и оно проникнулось истиной. С той поры любовь к родной земле, выражающаяся в стихах, есть в то же время понимание, не слепая, но ясно взирающая любовь.

Можно добавить – это была любовь, способная на беспощадный анализ, на горькое раскаяние.

В середине 1830-х годов Хомяков пишет стихотворение «К Западу». Взаимное проникновение и борение культур, мир исторических закономерностей – все это смолоду занимало поэта. Уже в 1830-е годы он разочарованно вздыхает: «А как прекрасен был тот Запад величавый!» – и призывает: «Проснися, дремлющий Восток!».

Позднейшее, написанное за несколько месяцев до кончины, стихотворение 1859 года справедливо воспринимается всеми ценителями творчества Хомякова как завещание. Знаменательно, что темой стихотворения является, по существу, размышление над сутью героики, героического начала:

 
Есть у подвига крылья,
И взлетишь ты на них
Без труда, без усилья
Выше мраков земных,
Выше крыши темницы,
Выше злобы слепой,
Выше воплей и криков
Гордой черни людской.
 

Стремление к высоте – вот истинный героизм по Хомякову. Поэт провозглашает подвиг сутью, смыслом жизни, что вполне в русле эпической традиции. В русской героической поэзии, начиная с ее фольклорных истоков и с традиций древнерусской литературы, никогда с такой ясностью не был провозглашен мотив духовного героизма. Этот мотив остается хомяковским направлением в истории русской героической поэзии. Разумеется, индивидуальный стиль Алексея Степановича Хомякова формировался под влиянием русской и зарубежной поэзии. Школой героики стали для Хомякова читательские впечатления от античных образцов, от поэзии Гаврилы Романовича Державина и старших современников, поэтов пушкинской плеяды. В 1826 году А. С. Хомяков обращается к образу одного из значимых героев русской поэзии того времени – легендарного Ермака. Ермаку посвящали свои поэмы и думы Петр Ершов и Кондратий Рылеев, его не раз упоминали в торжественных одах рядом с именами Петра Великого и Владимира Святого. Героический образ покорителя Сибири привлекал поэтов. Трагедия «Ермак» была написана Хомяковым одновременно с пушкинским «Борисом Годуновым», а через шесть лет Хомяков завершает трагедию «Дмитрий Самозванец», развивая историческую тему Сумарокова и Пушкина… Но лучшие, наиболее своеобразные поэтические произведения были написаны Хомяковым в позднейший период. Парадокс, но свой голос в поэзии Хомяков обрел, когда перестал считать поэзию своим главным назначением.

Центральная тема поэтической героики Хомякова – судьба России. Тема, ставшая определяющей для многообразного творчества поэта, философа, публициста. Обращение к теме России подтверждает важность поэтического творчества в наследии Хомякова: стихами он выражает сокровенные свои мысли, самые яркие озарения и болезненные сомнения:

 
В твоей груди, моя Россия,
Есть также тихий, светлый ключ;
Он также воды льет живые,
Сокрыт, безвестен и могуч.
Не возмутят людские страсти
Его кристальной глубины,
Как прежде, холод чуждой власти
Не заковал его волны.
 

Если в истории русской литературы XIX века наиболее тонкими ценителями поэзии Хомякова можно назвать К. С. и И. С. Аксаковых, то в XX веке родственной душой великого славянофила, несомненно, был И. А. Ильин. Глубокий анализ поэтического творчества Хомякова он дает в статье-лекции «Россия в русской поэзии», по духу напоминающей гоголевские статьи о поэзии «Выбранных мест из переписки с друзьями» – «Об Одиссее, переводимой Жуковским», «О лиризме наших поэтов», «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность». Философ XX века пропустил через сердце историософскую поэзию Хомякова. Ильина особенно интересуют те стихотворения Хомякова, в которых проявился благородный максимализм авторской позиции – несомненно, это героический максимализм, свойственный непобедимым и обреченным эпическим героям. И для Хомякова, и для Ильина центральным героическим образом становится образ Родины. Философ комментирует стихи поэта: «Нет, поистине, ни один народ не судил себя так откровенно, так строго, так покаянно; не ставил себя лицом к лицу – с христианской совестью; не требовал от себя такого очищения и покаяния. И не только требовал, а осуществлял его; и этим держал свое бытие и свой быт»[787]787
  Ильин И. А. Одинокий художник: Статьи, лекции, речи. М., 1993. С. 200.


[Закрыть]. Стихи, привлекшие внимание И. А. Ильина, и впрямь трактуют героическую миссию России в неожиданном ключе высоких противоречий. Великий патриот обращается к своей стране со словами, полными боли и сострадания:

 
Но помни, быть орудьем Бога
Земным созданьям тяжело,
А на тебя, увы! как много
Грехов ужасных налегло!
 

Хомяков даже настолько остро чувствует природу греха, что его плач над Россией кажется гиперболическим, хотя каждый трагический образ здесь вырастает из вечно злободневных реалий:

 
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена,
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
 

Пожалуй, таких тяжелых обвинений Россия не слыхала ни от П. Я. Чаадаева, ни от П. А. Вяземского, ни от И. С. Тургенева, ни от других язвительных критиков российских пороков. На первый взгляд, славянофил Хомяков приближается к самым дерзновенным тезисам А. И. Герцена.

Героика борения с грехом – истинно хомяковская поэтическая героика. И для Г. Р. Державина, и для А. С. Пушкина историческое прошлое России – это былинная, легендарная старина, овеянная славой. Конечно, тема греховности пронизывает и «Песнь о Вещем Олеге», и «Бориса Годунова», а Державин не раз в стихах указывал на пороки недавнего прошлого (времена Анны Иоанновны, противопоставленные в «Фелице» славному царствованию Екатерины Великой). Величественный образ Петра у Пушкина противоречив и многозначен, великого императора поэт судит с высоты христианской этики. И все-таки и для Пушкина, и для Державина, и для Лермонтова историческое прошлое России было непредставимо без элементов романтизации. Хомяков настолько взыскателен, что отказ от идеализации прошлого выходит страстным и трагическим:

 
Молитесь, кайтесь, к небу длани!
За все грехи былых времен,
За ваши каинские брани
Еще с младенческих пелен;
За слезы страшной той годины,
Когда, враждой упоены,
Вы звали чуждые дружины
На гибель русской стороны.
За рабство вековому плену,
За робость пред мечом Литвы,
За Новгород, его измену,
За двоедушие Москвы…
 

Хомяков с хирургической честностью раскрывает раны российской истории, чтобы они вечно кровоточили. Его поэтические тезисы напоминают расхожую публицистику авторов, и в XIX, и в XX веке призывавших ко всенародному покаянию за исторические грехи. Но у этих аналогичных призывов разная природа. У Хомякова в подтексте нет надежды на политические реформы, на приобщение к западным цивилизационным ценностям. Природа всенародного покаяния у Хомякова иная. Поэт отождествляет личный духовный опыт с судьбой России. Раскаяние в грехах Отечества для него личное раскаяние, духовная работа во спасение души. Из этой идеологии рождались лучшие образцы молитвенной героики в истории русской поэзии. В стихотворении 1854 года «Раскаявшейся России» Хомяков снова пытается разрешить противоречие – любить ли Россию вместе со всеми ее пороками или пророческим даром приближать страну к высокому идеалу. Хомяков, в отличие от иных патриотов, отказывается поэтизировать грехи и грешки России, они не вызывают у поэта сентиментальных чувств. Его Святая Русь выше кабацкого ухарства:

 
Не в пьянстве похвальбы безумной,
Не в пьянстве гордости слепой,
Не в буйстве смеха, песни шумной,
Не с звоном чаши круговой;
Но в силе трезвенной смиренья
И обновленной чистоты
На дело грозного служенья
В кровавый бой предстанешь ты.
 

Гимнический пафос этого стихотворения приобретает особый, хомяковский, дух благодаря смелому перечислению противоречий, если угодно, пороков, вопреки которым спасается Россия. До Хомякова никто в русской поэзии не приближался к таким сложным, зияющим вопросам.

По И. А. Ильину, «Вера в Бога давала русскому народу живую совесть, мудрое терпение, тихое трудолюбие, умение прощать и повиноваться, веру в царя, храбрость, преданность, любовь к Родине и способность освещать и освящать лучами этой веры весь свой жизненный уклад – и быт, и труд, и природу, и самую смерть…»[788]788
  Там же.


[Закрыть]. К этому выводу философ приходит, обратившись к поэтической патриотике Хомякова.

Ильин ставит хомяковские лиро-эпические образцы в один ряд с образцами русской обличительной гражданской поэзии – от державинского «Вельможи» и лермонтовского «На смерть поэта» до творчества Н. А. Некрасова. И в этой поэзии мы находим тоску по «духовному очищению» (И. А. Ильин), но для Хомякова этот мотив является центральным, стилеобразующим.

Торжественный, проникнутый высоким дидактизмом, стихотворный строй Хомякова стилистически связан с наследием русской одической поэзии XVIII века. В отличие от своих предшественников, Хомяков отказывается от сложных аллегорических образов, от прихотливого словообразования и замысловатых строфических конструкций, свойственных и Державину, и Петрову, и Боброву. Хомяков стремится к ясности в выражении мыслей и эмоций. Мысль для него куда важнее изобретательной стихотворной техники. Подобно Державину, Кострову и Петрову, которые поэтическим словом поднимали полки во времена русско-турецких и наполеоновских войн, Хомяков вдохновляет на правый бой во имя славянского и православного братства:

 
Вставай, страна моя родная,
За братьев! Бог тебя зовет
Чрез волны гневного Дуная,
Туда, где, землю огибая,
Шумят струи Эгейских вод.
 

Схожие геополитические эмоции были свойственны и авторам героических од XVIII века, но Хомяков насыщает пышную топонимику сложным идейным содержанием. Призыв Хомякова-поэта, в отличие от его предшественников далекого от властной элиты, не был связан с политической конъюнктурой, с правительственными планами. В оде князю Г. А. Потемкину 1778 года Василий Петров воспевает освобождение христианских народов на южных рубежах Российской империи:

 
Не совершается ль пророчествие мира?
Херсонски жители, единой веры чада
Не все ль, оставя Юг, на Север к нам грядёте?
… Молдавец, армянин, индеянин иль еллин,
Иль чёрный эфиоп, под коим кто бы небом
На свет не произшёл, мать всем Екатерина.
 

И Ломоносов, и Державин, и Рубан, и Костров в одах, посвященных завоевательным походам и освободительным войнам, в которых участвовала Россия, прибегают к экскурсам в историю, нередко и в древнюю историю. Иногда, как в петровской оде Потемкину, поэты говорили и о христианском единстве. Только поводом, толчком для подобных рассуждений всегда была свершившаяся военная победа или возникновение соответствующего государственного стратегического плана. Идея братства единоверцев близка и Хомякову, который предпочитает не иллюстрировать стихами уже свершившиеся деяния. Хомяков не чужд пророческого пафоса, упоминания же действующих монархов в его стихах излишни и потому крайне редки. А. С. Хомяков – свободный философ, а не государственный поэт. Свое предназначение он видит не в придворной жизни и не в службе. Быть православным мыслителем и православным поэтом в бурный XIX век, справедливо названный веком революций, – это одинокая и героическая участь, осознанно избранная Хомяковым. Отношение поэта к политической власти было куда сложнее господствовавших в 1840-е годы уваровских построений. Подвиг самодержца воспринимался Хомяковым в сложном соотношении с идеями греха, раскаяния и искупления. Конечно, мысли Хомякова, авторитетные в узком кругу единомышленников, казались парадоксальными, они не были в почете ни у официальных идеологов, ни в либеральных кругах. Эти обстоятельства отразились на трансформации образа автора в его одических стихах. Отсутствие претензий на трибуну государственного поэта для Хомякова закономерно, хотя и удивительно в контексте традиции XVIII века. Отношение к природе государственной власти прослеживается не только в сочинениях Алексея Степановича, но и в исследованиях его сына Дмитрия Алексеевича Хомякова. Статьи Д. А. Хомякова, объединенные в трилогию «Православие, Самодержавие, Народность»[789]789
  Хомяков Д. А. Православие, Самодержавие, Народность. М., 1993.


[Закрыть], являются ценнейшим комментарием ко всей русской героической поэзии XVIII—XIX веков, хотя их автор и не уделяет первостепенного внимания поэзии. Но Д. А. Хомякову удалось в простой и лаконичной форме дать обзор многолетнего идеологического движения, раскрыть политический и нравственный смысл самодержавия. Не договорившись о терминах, определенных Д. А. Хомяковым, не исследовав идейных основ, представленных в его трилогии, невозможно приступить к исследованию самого идеологизированного направления русской поэзии – героики. Следует подчеркнуть, что философское и поэтическое наследие Алексея Степановича Хомякова оказало сильнейшее влияние на идеологию и исследовательский почерк Д. А. Хомякова. Так уж сложилась литературная судьба А. С. Хомякова, что его поэзия всегда будет восприниматься в едином контексте с философскими работами самого Алексея Степановича, его единомышленников и последователей, включая Д. А. Хомякова. Стихи показывают высокий градус эмоциональной правды, присущей историософским сочинениям поэта.

Россия А. С. Хомякова – это поле боя, на котором сходятся миры и идеи. В традициях русской поэтической героики XVIII века поэт провозглашает и выражает высокую мистическую идею, за которую готов биться. Для него меньшее значение имеют реальные современные сражения, которые (в особенности турецкие войны) можно было бы трактовать в близком поэту смысле. Упоминания Дуная и Эгейских вод, которые звучат в поэзии Хомякова, все-таки являются исключением из правил. Поэт также избегает упоминаний современных политических деятелей и военачальников – как в прямой, так и в аллегорической форме. В то же время в подтексте поэзии Хомякова не только знание славной русской военной истории, но и личностное восприятие грозы 1812 года, озарившей детские годы поэта. Пожалуй, вне контекста 1812–1815 годов и идеи великой российской победы феномен хомяковской философии православного миссионерства был бы невозможен. Высокое предназначение России, воспетое Хомяковым, ярко проявилось именно в период наполеоновских войн, а позже в дипломатии и военных походах времен Священного Союза.