Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2"

Н. Н. Михайлюкова
Экзистенциальные теологемы в поэзии А. С. Хомякова (теологема «Страшного суда»)

«Главная отличительная черта святоотеческого богословия, – заметил прот Г. Флоровский, – его “экзистенциальный” характер. <…> Святые отцы богословствовали, как говорит святитель Григорий Богослов, по-апостольски, а не по-аристотелевски».[753]753
  Флоровский Г., прот. Догмат и история. М., 1998. С. 380.


[Закрыть]

Разъясняя это положение, Г. Флоровский подчеркивает, что экзистенциальные корни святоотеческого богословия в его нерасторжимой связи с жизнью во Христе, в твердом исповедании веры, ибо богословствование, оторванное от жизни веры, вырождается в пустое многословие и тщетное умствование.

Экзистенциальный характер богословствования позволяет осветить догматы светом живого религиозного опыта, подвести под них опытную нравственную и психологическую основу, выразить их языком образных сравнений и общечеловеческих ассоциаций. Но особенно эффективен путь экзистенциального «видения веры» в решении тех богословских вопросов, которые в силу их глубочайшего таинства не поддаются рационально-догматическому обоснованию и определению. К ним относится, например, ряд эсхатологических вопросов, связанных с «последними вещами бытия» (Г. Флоровский).

Говорить о «последних вещах бытия», к каковым относятся темы «конца света», «Второго Пришествия», «Всеобщего воскресения», «Страшного Суда», можно, по словам Г. Флоровского, лишь образами и притчами, которые не поддаются точной расшифровке и не должны пониматься буквально. В этом отношении правильнее было бы говорить не о теологии и тем более не о догматике «последних вещей», а о своего рода «теологемах», под которыми следует понимать образы, основанные на художественно-поэтическом «видении мира», рожденные живым опытом сопереживания (сострадания, сорадования) Христу. Такого рода теологемы есть в поэзии Хомякова. Здесь следовало бы дать религиозно-философский анализ одного из «богословских» стихотворений Хомякова «Суд Божий» (22 марта 1854), предварительно приведя полный его текст:

 
Глас божий: «Сбирайтесь на праведный суд,
       Сбирайтесь к Востоку, народы!»
И, слепо свершая назначенный труд,
Народы земными путями текут,
       Спешат через бурные воды.
 
 
Спешат и, кровавый предчувствуя спор,
       Смятенья, волнения полны,
Сбираются, грозный, гремящий собор,
На Черное море, на синий Босфор:
       И ропщут, и пенятся волны.
 
 
Чреваты громами, крылаты огнем,
       Несутся суда… и над ними:
Двуглавый орел с одноглавым орлом,
И скачущий лев с однорогим конем,
       И флаг под звездами ночными.
 
 
Глас божий: «Сбирайтесь из дальних сторон!
       Великое время приспело
Для тризны кровавой, больших похорон:
Мой суд совершится, мой час положен,
       В сраженье бросайтеся смело.
 
 
За веру безверную, лесть и разврат,
       За гордость Царьграда слепую
Отману Я дал сокрушительный млат,
Громовые стрелы и острый булат,
       И силу коварную, злую.
 
 
Грозою для мира был страшный боец,
       Был карой Восточному краю:
Но слышу Я стоны смиренных сердец,
И ломаю престол, и срываю венец,
       И бич вековой сокрушаю».
 
 
Народы собрались из дальних сторон:
       Волнуются берег и море;
Безумной борьбою весь мир потрясен,
И стон над землею, и на море стон,
       И плач, и кровавое горе.
 
 
Твой суд совершится в огне и крови:
       Свершат его слепо народы…
О боже, прости их! и всех призови!
Исполни их веры и братской любви,
       Согрей их дыханьем свободы!
 

Прежде чем охарактеризовать своеобразный эсхатологический дух этого стихотворения, необходимо хотя бы в общих чертах воспроизвести богословско-догматические контуры идеи Страшного Суда, как она представлена в Священном Писании и Предании.

«Страшный Суд есть тайна, превосходящая всякие знания и понимание; не следует пытаться – да и невозможно – объяснить ее рационально. Но это тайна нашего бытия: мы не можем понять ее разумом, но и не можем от нее уйти», – пишет Г. Фроловский[754]754
  Там же. С. 457.


[Закрыть].

Цель и смысл Страшного Суда – спасение человека. Однако вопрос заключается в том, является ли это спасение всеобщим искуплением, независимо от желания и воли человека (апокатастасис – всеобщее восстановление первоначальной невинности и безгрешности), либо спасение предполагает свободное обращение человека к Богу, его умоперемену, раскаяние и исцеление воли. Святоотеческая мысль развивала именно второй вариант спасения, связывая идею Страшного Суда с дихотомией доброй и злой воли, праведников и грешников, ада и рая. Что же касается теологемы «Страшного Суда» у Хомякова, то здесь мы находим мотивы того и другого подхода.

Прежде всего необходимо заметить, что религиозные образы, встречаемые в стихотворении Хомякова, во многом навеяны ветхозаветными пророческими книгами: Исайи, Иеремии, Иезекииля, Даниила.

Так, у Исайи заимствован образ «огня и меча». «Господь с огнем и мечом Своим произведет суд над всякою плотью» (Ис. 66, 16).

У пророка Иеремии проскальзывает мысль о том, что Суд Божий есть суд не только личностей, но и народов, «ибо у Господа состязание с народами» (Иер. 25, 31). Правда, здесь же говорится, что Господь «будет судиться со всякой плотью».

Теологема Страшного Суда у Хомякова более соответствует ветхозаветной традиции, чем новозаветной. Новозаветный Суд есть не столько приговор Божий, сколько откровение «тайных сердец человеческих». Верующий в Иисуса Христа «не судится, а неверующий уже осужден» (Ин. 3, 18). Конечный же Суд есть проявление того, что происходит в тайне сердец.

Если обратиться к религиозно-философскому смыслу теологем «Страшного Суда» у Хомякова, то сразу же обращает на себя внимание тот факт, что Хомяков говорит не о личном спасении, не об исцелении индивидуальной воли, а о спасении народов. Бог судит здесь не личности, а народы. В соответствии с духом своего соборного богословия Хомяков говорит не об индивидуальных грехах, а о соборном грехе и соборной вине.

Здесь соборность, но как бы со знаком минус: соборный грех и соборная вина. Рискнем сделать одно предположение. В той мере, в какой Хомяков отрицает индивидуальное совершенство как вершину обожения и спасения, он отвергает и значимость индивидуального греха, индивидуализацию злой воли как основу и материал для Божьего Суда. Только соборный грех и соборная вина подвержены Божьему Суду. Согласно теологеме Хомякова, Бог будет судить не личность, а народы.

В чем же, по Хомякову, состоит соборный грех и соборная вина? В приведенном стихотворении речь идет прежде всего о «безверной вере, лести и разврате».

Но у каждого народа, как и у отдельной личности, есть еще и свои родовые грехи. Это, например, «слепая гордость Царьграда». Для нас, однако, существенно знание родовых грехов и соборной вины России.

Для этого обратимся к стихотворению Хомякова, которое называется «России» и написано на следующий день после «Суда Божьего», 23 марта 1854 года. Это знаменитое стихотворение, вызвавшее бурю негодования петербургских властей, становится абсолютно прозрачным и глубоко патриотичным с учетом теологемы Страшного Суда и идеи соборной вины. «Нужно ли Вам сказать, – писал Хомяков, – что в Петербурге все мои знакомые с этими стихами, крепко испуганы, да ведь надобно же кому-нибудь сказать правду»[755]755
  Хомяковский сборник. Томск, 1998. Т. 1. С. 127.


[Закрыть]. Приводим текст данного стихотворения.

 
Тебя призвал на брань святую,
Тебя Господь наш полюбил,
Тебе дал силу роковую,
Да сокрушишь ты волю злую
Слепых, безумных, буйных сил.
 
 
Вставай, страна моя родная,
За братьев! Бог тебя зовет
Чрез волны гневного Дуная,
Туда, где, землю огибая,
Шумят струи Эгейских вод.
 
 
Но помни: быть орудьем Бога
Земным созданьям тяжело.
Своих рабов Он судит Строго,
А на тебя, увы! как много
Грехов ужасных налегло!
 
 
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
 
 
О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой!
 
 
С душой коленопреклоненной,
С главой, лежащею в пыли.
Молись молитвою смиренной
И раны совести растленной
Елеем плача исцели!
 
 
И встань потом, верна призванью,
И бросься в пыл кровавых сеч!
Борись за братьев крепкой бранью,
Держи стяг Божий крепкой дланью,
Рази мечом – то Божий меч!
 

Хомяков конкретно указывает на соборную вину и соборный грех России. Поскольку спасти, по Хомякову можно только отдельный народ, но не отдельную личность, то необходимы всенародное покаяние и всенародная умоперемена, а для этого прежде всего нужно публично заявить об этих грехах. Несмотря на столь яростное обличение в соборных грехах, Хомяков выступает перед Богом ходатаем за всеобщее прощение и обращение к Богу. Для поэта нет злых и добрых народов: все должны быть прощены и объединены узами братской любви и свободы. Таков своеобразный (соборный) апокастасис Хомякова.

И. Г. Рябий
Стихотворение А. С. Хомякова «остров» (к вопросу о диалоге А. С. Хомякова с А. С. Пушкиным)

Стихотворение «Остров» впервые было опубликовано под заглавием «Альбион» в 1836 году в «Московских новостях», а в 1843 году – в «Маяке». Через год Хомяков меняет название стихотворения. В 1844 году уже в новом издании оно получает название, которое переходит в другие издания, закрепившись за ним окончательно.

Под островом, как правило, подразумевается Англия. Б. Ф. Егоров доказал это не только ссылками на взгляды писателя, но и анализом поэтической системы Хомякова. Давая характеристику второму периоду его творчества, он писал, что такие черты, как ясность, структурность, связаны с однозначностью и четкостью славянофильской концепции мира[756]756
  См.: Егоров Б. Ф. Поэзия А. С. Хомякова // Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л., 1969. С. 5–57.


[Закрыть]. При этом автор статьи указал, каким образом двучленные стихотворения, которые часто используются Хомяковым, постепенно освобождаются от зыбкости, приобретают однозначность[757]757
  Б. Ф. Егоров пишет: «В славянофильский период только в самом начале еще создавалась такая традиционная двучленность (“Ключ”), и то она в конце стихотворения снята объединением обеих частей: рисуется картина прекрасного будущего, при котором сливаются оба члена сравнения. Впоследствии у Хомякова возникает новая двучленность, самая четкая и однозначная; граница пролегает уже не между реальностью и поэтическим сравнением, а между истинным и ложным путем, точнее, путем праведным и неправедным» (Егоров Б. Ф. Поэзия А. С. Хомякова. С. 47).


[Закрыть]. Однако сам факт переименования стихотворения представляется любопытным и позволяет усомниться в традиционной трактовке этого сочинения.

Первоначальная строка хомяковского стихотворения – «Остров пышный, остров чудный» – относит нас к небольшому стихотворению Пушкина 1828 года, посвященному А. А. Олениной при отъезде из Петербурга:

 
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит —
Всё же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.[758]758
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 3. М., 1963. С. 79. Здесь и далее ссылки даются по этому изданию.


[Закрыть]
 

Такое совпадение первых строк в стихотворениях двух поэтов (ритмическое – четырехстопный хорей, стилевое – использование анафоры, даже буквальное повторение эпитета «пышный») дают основание предположить, что Хомяков не просто оттолкнулся от Пушкина. Вероятно, этим он намекал на какие-то конкретные разногласия, которые возникали в результате постоянной полемики между ними.

Хотя у Пушкина стихотворение посвящено Петербургу, а у Хомякова – Англии, аналогий и параллелей, скрывающих постоянный диалог между двумя современниками, можно обнаружить немало.

Первая, лежащая на поверхности, аналогия – сопоставление Петербурга – символа России – и Англии – государства, которое Хомяков считал наиболее близким России по мироощущению, сохранению национальных традиций, в том числе патриархальных.

В обоих стихотворениях используется прием контраста. У Пушкина Петербург пышный и бедный одновременно, во второй строке и далее этот принцип повторяется и варьируется: «Дух неволи, стройный вид», – что подчеркивает разлад внутреннего и внешнего, характерный для города. Даже небо над ним имеет какой-то искусственный цвет – зелено-бледный. Из четвертой строки становится ясно, что форма возобладала, поглотила содержание, в результате: «Скука, холод и гранит». Однако Пушкин заканчивает стихотворение примиряюще, так как грубая и бездушная материя одушевляется человеческим состраданием: «Все же жаль мне вас немножко».

У Хомякова стихотворение делится на две части. Первая – похвала острову:

 
Ты краса подлунной всей,
Лучший камень изумрудный
В голубом венце морей!..[759]759
  Хомяков А. С. Стихотворения. М., 1888. С. 61–63.


[Закрыть]
 

Даже океан, который окружает «остров чудный» со всех сторон, и тот укрощен:

 
Но смиренен, но покорен,
Он любуется тобой;
Для тебя он укрощает
Свой неистовый набег
И, ласкаясь, обнимает
Твой белеющийся брег.
 

Угроза океана отступает, потому внимание автора переключается на конкретизацию «пышности» острова. Обилие его таково, что внезапно границы расширяются, – возникает образ благодатной земли, ничем не ограниченной в своих возможностях:

 
Как кипят твои народы,
Как цветут твои поля!
Как державно над волною
Ходит твой широкий флаг!
Как кроваво над землею
Меч горит в твоих руках;
Как светло венец науки
Блещет над твоей главой;
Как высоки песен звуки,
Миру брошенных тобой!
 

Земля, о которой говорит Хомяков, производит впечатление большого материка. Возможно, первоначальное заглавие и было снято с той целью, чтобы каким-то образом намекнуть на Россию? Но мог ли Хомяков говорить об огромной России как об острове? Ведь представление об острове всегда связано с замкнутым пространством, с отъединенностью от всего мира, с независимостью и одновременно с неполнотой. Например, в хорошо известной Хомякову «Сказке о царе Салтане» Пушкина, которая была опубликована в 1832 году, поэт изобразил православное государство – город-утопию, в котором есть все: неиссякаемое богатство, создаваемое чудесной белочкой, неодолимая мощь, заключенная в силе тридцати трех богатырей, да еще с дядькой Черномором, красота и премудрость, олицетворяемые женой Гвидона сказочной Царевной Лебедью. Не хватало островитянам только отцовской любви. Кстати, в сказке Пушкина остров также называется «чудным». Царь Салтан говорит гостям: «Коль жив я буду, / Чудный остров навещу, / У Гвидона погощу». Только соединение членов семьи, а символически – материка с островом, дает радостный сказочный конец.

Если иметь в виду, что стихотворение Хомякова адресовано только Англии, в изображении которой сказалось двойственное к ней отношение автора, в частности его неприятие буржуазного ее развития, предсказание конца этого государства будет понятно:

 
Но за то, что ты лукава,
Но за то, что ты горда,
Что тебе мирская слава
Выше Божьего суда;
Но за то, что Церковь Божью
Святотатственной рукой
Приковала ты к подножью
Власти суетной, земной:
Для тебя, морей царица,
День придет, и близок он!
 

Интересно, что предостережения Хомякова не замедлили исполниться. Так, Алексей Веневитинов, давний друг Хомякова, житель Санкт-Петербурга, получает датированное 10 января 1837 года письмо, в котором адресат просит разузнать, по каким ценам делаются поставки зерна с целью оказания помощи Англии. «И теперь хочу тебе дать поручение пустое или полезное, – пишет Хомяков, – это я узнаю из твоего ответа. Я слышу здесь про разные покупки хлеба для прокормления голодных островитян. Очень желал бы я в этом участвовать, потому что вещественное наше богатство должно питать умственные способности Запада»[760]760
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 1904. С. 36–37


[Закрыть]. Пушкин также довольно часто противопоставляет Россию – Западу. В его статье «Путешествие из Москвы в Петербург» (декабрь 1833 – апрель 1834) сравниваются не только старая и новая столицы, но и две цивилизации – православная и западноевропейская. В частности автор затрагивает положение английских рабочих:

Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смита или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника, но посмотрите, что делается там при изобретении новой машины, избавляющей вдруг от каторжной работы тысяч пять или шесть народу и лишающей их последнего средства к пропитанию… У нас нет ничего подобного…[761]761
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 199.


[Закрыть]

О славянофильском представлении Хомякова, мыслящего гармонию лишь внутри России, окруженной со всех сторон враждебными неправославными народами, говорит и Егоров[762]762
  Егоров Б. Ф. Поэзия А. С. Хомякова. С. 9.


[Закрыть]. В этом смысле Россия также окажется островом.

В первой части стихотворения Хомякова намечается противопоставление, которое затем будет развернуто: земля и океан противоположны друг другу, как хаос – разрушительная и безумная стихия и космос – разумно-устроенный мир:

 
Грозный страж твоей свободы,
Сокрушитель чуждых сил,
Вкруг тебя широко воды
Океан с бедой разлил;
Он бездонен и просторен,
И враждует он с землей…
 

Благоденствие острова эфемерно, в любой момент грозная стихия может уничтожить островок цивилизации и культуры. На это прямо указывают строки «Вкруг тебя широки воды / Океан с бедой разлил». Россия, так же как Англия, окружена, как океаном, недружественными народами, которые боятся ее меча, кроваво горящего над землей. Несмотря на то, что «далекие державы» ждут от великой державы «уставов», как веление судьбы, она не является неуязвимой. Она все-таки остров. Ее отличие от остальных стран, ее «блеск славы», роскошь обеспечиваются не мечом, не «блеском золота», но чем-то иным, что дает и меч, и «венец науки», и «блеск золота».

Причина благоденствия острова раскрывается во второй части стихотворения. Здесь противопоставление между островом и океаном становится структурным принципом, необходимым, чтобы подчеркнуть мысль: благосостояние любого народа – от Бога. Отступление от Бога, непослушание грозит гибелью. Так тема острова включает в себя библейский мотив.

Если в «Сказке о царе Салтане» Пушкина сын ищет и находит своего отца и они встречаются, то в стихотворении Хомякова Отцу изменяют. И слова, относящиеся к Англии, вполне могут быть отнесены к России.[763]763
  Хотя Россия не считалась «морей царицей», но все-таки была морской державой, впрочем, здесь важен уже переносный смысл.


[Закрыть]

В приведенном фрагменте Хомяков называет, по крайней мере, три греха, которые государство, исповедующее Христа, имеет перед Богом: это гордыня, тщеславие и измена Отцу Небесному – сотворение кумиров. А разве о России нельзя было сказать, что бывали времена, когда она была «лукава», «горда» и что ей «мирская слава / Выше Божьего суда»?

Как бы высоко не ставил религиозность русского народа Хомяков, каких надежд бы не возлагал на свое отечество, в целом идеал славянофилов был помещен все-таки не в будущем, а в прошедшем, в допетровской Руси. Ущербность современного ему русского государства уже была заложена в реформах Петра Великого.

Хомяков, как и другие славянофилы, считал Петра I виновным в притеснении нашей Церкви, несмотря на то, что через два года в статье «О старом и новом» он выскажется о царе-реформаторе довольно мягко:

<…> его не должно считать основателем аристократии в России, потому что безусловная продажа поместий, обращенных Михаилом Федоровичем и Алексеем Михайловичем в отчины, уже положила законное начало дворянству; так же как не должно его обвинять в порабощении церкви, потому что независимость ее была уже уничтожена переселением внутрь государства престола патриаршего, который мог быть свободным в Царьграде, но не мог уже быть свободным в Москве.[764]764
  Хомяков А. С. О старом и новом // Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 461.


[Закрыть]

Названные грехи как бы копились в историческом бытии русского государства, и это выражалось в постепенном отпадении от Бога, начиная со спора иосифлян с нестяжателями. По мнению Хомякова, Петр был завершителем того процесса, который помог России окончательно «Церковь Божью святотатственной рукой» приковать «к подножью власти суетной земной».

Был ли А. С. Хомяков знаком с поэмой Пушкина «Медный всадник», где царь называется то «кумиром на бронзовом коне», то «всадником медным», который «Россию поднял на дыбы»? В начале 1830-х годов во время посещений будущим славянофилом Петербурга между ним и Пушкиным велись постоянные разговоры о путях развития России и о Петре I. В записках А. О. Смирновой-Россет есть, например, такая запись:

Хомяков приехал из Москвы нарочно для того, чтобы проповедовать против реформ Петра Великого. Раздался общий взрыв смеха[765]765
  Записки А. О. Смирновой, урожденной Россет (с 1825 по 1845 гг.). М., 1999. С. 178.


[Закрыть]. Пушкин тоже среди смеющихся – известно, он почитал Петра I, однако также известно, что мнение о Петре I у него неоднократно менялось. В другой записи Смирновой-Россет читаем: «Хомяков стал нападать на Петра, и мнения разделились. Вяземский, Полетика, Дашков и Блудов были за Петра. Остальные относились с неодобрением к некоторым из его мер. Хомяков критиковал все. Поднялся перекрестный огонь фраз, слов, так что в конце концов невозможно было понять что-нибудь…

<…> Пушкин сказал:

– Во всяком случае, один Петр понял то, что нужно было России в ту эпоху. Он подумал о ее будущем и о политической роли, которую она призвана сыграть в истории».[766]766
  Там же. С. 261–265.


[Закрыть]

Автор записок не включает Пушкина в апологеты Петра I. Во фрагменте ничего нет об отношении Петра I к Церкви, однако здесь констатируется Пушкиным его революционность. Но именно этому свойству «ломать чего-нибудь» в «Медном всаднике» будет придан оттенок богоборчества. И. В. Немировский, доказывая, что в поэме Пушкина библейская тема присутствует, хотя только на концептуальном уровне, приводит интересное наблюдение: «Само основание Петербурга, сопровождавшееся дерзким обузданием моря, соотнесено с основанием Вавилона и попыткой покорить другую “божию стихию” – небо, построив знаменитую башню. В “Отрывках из писем, мыслях и замечаниях” (1827) Пушкин отмечает, что в лице легендарного строителя вавилонской башни и основателя Вавилона Нимвроде он (Байрон. – И. Н.) изобразил Петра Великого»[767]767
  Немировский И. В. Библейские мотивы в поэме Пушкина «Медный всадник» // Русская литература. 1990. № 3. С. 3–17.


[Закрыть]. Тем самым отчетливо обозначен мотив города, обреченного за отступничество от Бога на наказание.

В стихотворении Хомякова нет темы богоборчества, зато присутствует библейский мотив наказания за богоотступничество, относящее к пророчеству Иеремии (51, 42), грозящему Вавилону гибелью от вод. Здесь голос Хомякова приобретает пророческие ноты:

 
День придет, и близок он!
Блеск твой, злато, багряница,
Все пройдет, минет как сон.
Гром в руках твоих остынет,
Перестанет меч сверкать,
И сынов твоих покинет
Мысли ясной благодать.
И забыв твой Флаг державный,
Вновь свободна и грозна,
Заиграет своенравно
Моря шумная волна!
 

Но не в образе поэта-пророка тут дело. Эта часть стихотворения строится через со– и противопоставление с той, в которой прославлялся остров чудный. Все блага, которыми одарено было государство, от Бога, в Его власти давать или отнимать, отсюда и тема острова – неполноты бытия в его материальном осуществлении. Образ острова у Хомякова напоминает образ пустого домика на пустынном месте и перекликается с окончанием печальной стихотворной повести Пушкина «Медный всадник».

Однако у Хомякова угроза гибели острова не равна гибели религии:

 
И другой стране смиренной,
Полной веры и чудес,
Бог отдаст судьбу вселенной,
Гром земли и глас небес…
 

Если рассматривать прямой смысл первоначального названия стихотворения, то Хомяков под «страной смиренной» имел в виду Россию – страну, исповедующую правую веру, которая должна сыскать особую любовь Бога. Но в этом есть и явное противоречие: Бог давно уже отдал «судьбу вселенной» России, еще с того момента, как пал Константинополь и Москва стала третьим Римом. Здесь раскрывается своеобразие славянофильского мессианизма, отмеченного в исследовательской литературе и проявлявшегося в «требовательности к себе и своей стране».[768]768
  Егоров Б. Ф. Поэзия А. С. Хомякова. С. 30–31.


[Закрыть]

Если же в «Острове» видеть параллель с русским государством, то неизбежно все должно возвратиться к Петру I и его детищу Петербургу, символу Нового времени. Город, располагавшийся отчасти на островах, оказывался метафорой отъединенности, обособленности, индивидуализма, не приемлемых для философа, разработавшего учение о Церкви. По мнению В. В. Зеньковского, принцип соборности, открытый Хомяковым, помогал «преодолеть индивидуализм и в гносеологии, и в морали, и в творчестве»[769]769
  Зеньковский В. В. История русской философии: В 2 т. Т. 1. Л., 1991. Ч. I. С. 185–219.


[Закрыть].

В салонных беседах, в образах и сюжетах художественных произведений 1830-х годов осуществлялся диалог по поводу русской истории и особого национального пути, своеобразным эквивалентом которых был град Петра Великого. Активными участниками этого диалога были Пушкин и Хомяков, их полемика не только способствовала поискам исторической истины, но и влияла на творческий процесс. Так, например, если Пушкин в разговорах с Хомяковым постоянно подчеркивал устремленность Петра в будущее России, то в поэме «Медный всадник» он далеко не прямолинеен. Вопрос к кумиру на бронзовом коне: «Куда ты скачешь, гордый конь? / И где опустишь ты копыта?» – предполагает несколько ответов.

Хомяков, в отличие от своего оппонента, куда решительнее выступает против западного пути. В первой половине 1840-х годов он пишет статью «Церковь одна»[770]770
  См.: Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 344–345.


[Закрыть], ясно давая понять, насколько увлеченность просвещением «отлучила» русскую интеллигенцию от духовных истоков – Православия: «Ты веришь в Бога, но и бесы веруют»[771]771
  Там же. С. 17.


[Закрыть]. Хомяков считает, что распространение истинной православной Церкви неизбежно: «Когда исчезнут ложные учения, не нужно будет и имя православное, ибо ложного христианства не будет»[772]772
  Там же. С. 23.


[Закрыть]. Правда, в переписке с В. Пальмером он высказывал сомнения по поводу того, смогут ли смириться целые народы: «Запад никогда не решится признать, что Божественная истина столько лет хранилась отсталым и презренным Востоком»[773]773
  Там же. С. 249.


[Закрыть]. Относясь с большим вниманием к мнению Пальмера о единстве веры англиканства и православной Церкви, Хомяков пытается доказать единственность и истинность православной Церкви, но вместе с тем в третьем письме вынужден признать, что восточная Церковь является лишь одной из поместных Церквей. Эта мысль Хомякова была уязвимой.

Именно в свете подобных раздумий и внутренних колебаний, «Альбион», переименованный в «Остров», можно рассматривать как стихотворение-пророчество, адресованное не только Англии, тем более что обобщенные образы этого произведения дают возможность для его многозначного истолкования. В этом сочинении можно услышать отголоски диалога Хомякова с его оппонентами и единомышленниками, в том числе и с А. С. Пушкиным.