Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2"

Р. П. Ляшева
Славянофильство и евразийство в современной прозе – реализация прогноза А. С. Хомякова

«Он из Германии туманной / Привез учености плоды: / Вольнолюбивые мечты, / Дух пылкий и довольно странный, / Всегда восторженную речь / И кудри черные до плеч». Прототипом Ленского мог бы послужить для Пушкина Иван Киреевский, равно как и его друг Алексей Хомяков или Дмитрий Веневитинов, да хоть и Федор Тютчев. Ведь Германия в ту пору, по мнению нашего современника В. Кожинова, была властительницей дум Европы. В монографии Н. Бердяева «Алексей Степанович Хомяков»[828]828
  Бердяев Н. А. Алексей Степанович Хомяков. Томск, 1996. С. 9.


[Закрыть] истоком славянофильства прямо назван немецкий романтизм. Наш современник А. Дугин пошел дальше и назвал Шеллинга и его команду «европейским евразийством»[829]829
  Основы евразийства: Сб. М., 2002.


[Закрыть]. У Бердяева осмысливается не только творчество основоположника славянофильства, а в целом история русской мысли в том виде, как она виделась накануне революции 1917 года, то есть перед тектоническим обрушением империи и смешением всех идеологических пластов. Не хватает в монографии одного – признания Хомякова первым евразийцем, но не приходится упрекать Бердяева, поскольку евразийство оформилось в 20-е годы XX века, книга же была опубликована издательством «Путь» в 1912 году.

А вот Лев Гумилев, назвавший себя последним евразийцем[830]830
  Там же. С. 736.


[Закрыть], мог бы прогноз Хомякова знать; однако ни он, ни классики евразийства Н. Трубецкой, Г. Вернадский, П. Савицкий о Хомякове, как своем предтече, не упоминают. Историософский труд А. Хомякова «Семирамида» обойден их вниманием. На самом деле, идеи ранних славянофилов – «зачаточное евразийство», по словам А. Дугина, – просвечивают в статьях русских эмигрантов в Праге.

Столетие назад опроверг Бердяев характеристику Герцена о Хомякове: «..Спорил из артистической потребности спорить… глубоких убеждений у него не было… закалившийся старый бретер диалектики…».[831]831
  Герцен А. И. Былое и думы. М., 1978. С. 141, 143.


[Закрыть]

«Из Чаадаева Герцен сделал либерала, из Хомякова – диалектика, прикрывающего спорами внутреннюю пустоту, – взял на себя роль третийского судьи Бердяев. – Но Герцен не может быть компентентным свидетелем и оценщиком религиозной полосы русской жизни и мысли. Любовь к свободе была одним из корней существа Хомякова».[832]832
  Бердяев Н. А. Алексей Степанович Хомяков. С. 36, 3.


[Закрыть]

Сегодня акценты несколько сместились. На слуху остается прежняя терминология: «западнически-славянофильский “дискурс”»[833]833
  См.: Независимая Газета: Exlibris oт 18 марта 2004 года.


[Закрыть], но к ней прибавилась новая, поскольку славянофильство вкупе с евразийством, подобно орлу на российском гербе, смотрит теперь на Восток и на Запад. Странно лишь, что нынешние славянофилы и евразийцы друг друга не замечают, хотя в 20-е годы минувшего века евразийцев, обосновавшихся в Чехии, именовали славянофилами. Отчужденность между «наследниками» объясняется разницей между старшими и младшими славянофилами XIX века. В чем она заключается?

А вот в чем. Славянофилы в мировом потоке романтизма, по словам Бердяева, «сумели занять место своеобразное и оригинально выразить дух России и призвание России»[834]834
  Бердяев Н. А. Алексей Степанович Хомяков. С. 9.


[Закрыть]. Романтизм после рeнeссaнса нахлынул как новая волна секуляризации культуры; это был всплеск интереса к дохристианской, языческой древности народов. Плотину прорвало, свежие идеи хлынули в философию, историософию, эстетику, поэзию и музыку. Шеллинг обосновал философию тождества и равноценности природы и духа. Такой же апофеоз природной стихии выразился в «Семирамиде» Алексея Хомякова. Он описал всемирную историю от первоначального свободного расселения племен по пустынной земле до их смешения в результате дальнейших завоеваний и миграции на третьем этапе: «…Наступление времени беспрестанных брожений и новых органических явлений в жизни народов»[835]835
  Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 97.


[Закрыть]. В соответствии с философией тождества Шеллинга автор «Семирамиды» параллельно с физическим – природным – процессом прослеживает духовную – религиозную – жизнь народов. Все религии древности Хомяков разделяет на кушитский тип с преобладанием природной стихии (необходимость) и иранский, в котором царит духовность (свобода).

Мыслитель, словно играя, с легкостью обобщает огромный исторический материал, высказывая попутно прогнозы на будущее. Один прогноз, например, реализовался в учении В. И. Вернадского и был словно ему конкретно предназначен: «Никто еще, кажется, не попал на весьма простую мысль приложить к истории человечества ход геологический. Вглядитесь в наслоение племен, в их разрывы, в их вкрапления друг в друге, скопление или органическое сращение, и, вероятно, вы разрешите неожиданно большую часть исторических загадок»[836]836
  Там же. С. 33.


[Закрыть]. Учение Вернадского о ноосфере построено именно по такому – геологическому – принципу.

Другой прогноз Хомякова предсказывает евразийство: «…Важность географии для истории еще не оценена вполне… знание современного мира есть лучшая основа для знания минувшего»[837]837
  Там же. С. 35.


[Закрыть]. Отдельные места «Семирамиды» написаны будто рукой Льва Гумилева. Такое, например: «Так в самобытной Элладе еще выдаются черты составных ее стихий и в то же время сливаются в новый общий и оригинальный строй… Жизненная сила свободна в своих проявлениях».[838]838
  Там же. С. 74.


[Закрыть]

Л. Гумилев назовет всплеск «жизненной силы» пассионарным толчком. Евразийство, таким образом, – законорожденное дитя славянофильства.

Иное дело, разгул природных сил в славянофильстве прекратился раньше, чем Хомяков дописал «Семирамиду»; после 1852 года он оставил незавершенным историософский труд и сосредоточился на философских и богословских проблемах. Подобная ситуация, кстати, сказалась и на эволюции немецкого романтизма. Поздний Шеллинг сосредоточился на создании философии откровения, Фридрих Шлегель перешел из лютеранства в католичество и стал, как говорится, «одним из теоретиков политической реставрации».[839]839
  Краткая литературная энциклопедия. М., 1975. Т. 8. С. 746.


[Закрыть]

Здесь сходство между немецким романтизмом и славянофильством заканчивается, начинается различие. В Германии идеи романтизма развивали уже иначе и люди нового поколения: Фридрих Ницше, Освальд Шпенглер и другие. В России после ранней смерти А. С. Хомякова (1860) и И. В. Киреевского (1856) теорию развивали младшие славянофилы, точно следуя духу и букве старших, то есть как религиозную (православную) доктрину.

Современная ситуация в русской критике характеризуется разобщенностью славянофильства (К. Кокшенева, А. Шорохов и другие) и евразийства (Л. Гумилев, А. Дугин и другие), потому что «наследники» апеллируют к разным этапам развития доктрины – начальному (ранний Хомяков) и завершающему (Страхов). Однако в современной русской прозе две ветви, выросшие из единого корня русской мысли, переплетаются.

В дни проведения V Международной ярмарки интеллектуальной литературы «Non fction» в ЦДХ на Крымском валу «Народное радио» (28.11.2003) организовало передачу в прямом эфире о Льве Гумилеве. Телефон в студии, наверное, раскалился от звонков жаждавших получить в подарок книгу знаменитого евразийца, когда они ринулись отвечать на вопросы викторины. Месяцем раньше в Малом зале ЦДЛ проходил вечер, посвященный славянофилу Николаю Страхову. Заседание вела литературный критик Капитолина Кокшенева. В своем выступлении, а также в появившейся вскоре статье «Чего не делать?»[840]840
  Литературная газета. 2003. № 46.


[Закрыть] она противопоставила «разрушительной “сверхсиле”» современного нигилизма идеи консерваторов. Что ж, все возвращается на круги своя. Можно порадоваться возрождению того направления русской мысли, которое долго пребывало в тени. Исторический маятник качнулся в другую сторону, в сторону позитива. Живейшая дискуссия в ЦДЛ показала, что идеи славянофилов не превратились в музейные экспонаты; страсти вокруг них разгорелись нешуточные.

Вот что примечательно. Кандидат географических наук и главный редактор издательства «Айрис-пресс» Елена Гончарова, проводившая передачу на «Народном радио», одной из особенностей теории этногенеза Гумилева назвала стыковку естественных и гуманитарных наук, что и прогнозировал А. Хомяков. Президент Русского географического общества Сергей Лавров объяснил оригинальность концепции развития этносов природными закономерностями, а не идеологическими схемами марксизма.[841]841
  Лавров С. Лев Гумилев: Судьба и идеи. М., 2003.


[Закрыть]

Кандидат искусствоведческих наук Капитолина Кокшенева отнюдь не сторонник марксистских догм, но влияние естественных наук на гуманитарные ей не по нраву, потому что в XIX веке против подобного увлечения боролся публицист и философ Николай Страхов; романтическая волна секуляризации культуры ко времени Страхова уже схлынула.

Надо же, споры закипели по новой, хотя на дворе XXI век. Можно подумать, ХХ-й не оставил следа. Нет, естественно, «наследил» по полной программе. В России XX век прошел под эгидой именно гуманитарной теории, только не славянофильской, а марксистской. Так что новый всплеск интереса к естественнонаучной трактовке экзистенциальных проблем – реакция на худосочный рационализм.

Спор о приоритете духовного или природного начал не миновал немецких романтиков и русских славянофилов, он периодически дает о себе знать в истории культуры, то затихая, то вновь разгораясь. Сейчас в этой точке славянофильство и евразийство толкаются локтями.

Народолюбие – стержень концепции славянофильства, соборность – главный термин в их учении. Что на этот счет зачисляет проза?

Роман Веры Галактионовой «На острове Буяне»[842]842
  Наш современник. 2003. № 7, 8.


[Закрыть] бальзамом пролился на души нынешних славянофилов и книгочеев из числа поклонников социальных утопий. Одну из них в 1970-е годы воссоздал Виктор Астафьев в «Царь-рыбе», а критик Валентин Курбатов на переиздание книги (Иркутск, 2003) откликнулся прекрасной статьей «Время жить и время умирать». Критик выявил антитезу характеров бескорыстного простеца Акима и философа своеволия Гоги. Рыбачий поселок Боганида исчез – «счастливая утопия, последний островок замысленной Богом целостной невинной жизни». Автор статьи расставил акценты: «…Всю Боганиду Аким теперь носил в себе». Народному типажу противостоит Гога Герцев – «нашей цивилизации дитя», который числит «людей и природу только как материал для удовлетворения его, Гогиных, нужд»[843]843
  Курбатов В. Время жить и время умирать // Литературная Россия. 2003. № 58.


[Закрыть]. Нельзя не согласиться с критиком, что Виктор Астафьев задолго до перестройки и реформ изобразил «предтечу» нынешнего поколения «победителей». Истоки Гогиной «философии своеволия, психологии умеренного негодяйства» Курбатов усматривает в персонажах романа Достоевского «Бесы». Все так. Но! В новейшей прозе антитеза Достоевского воплощается иначе – это не противостояние характеров (позитив и негатив), а противоборство высокого и низкого в одном и том же характере: поле битвы – душа человека.

О романах Юрия Полякова «Замыслил я побег»[844]844
  Поляков Ю. Небо падших: Сб. М., 2002.


[Закрыть] и Петра Алешкина «Откровение Егора Анохина»[845]845
  Алешкин П. Откровение Егора Анохина: Роман. М., 2003


[Закрыть] у меня опубликована статья «Сойдемся в круг, друзья»[846]846
  Ляшева Р. Сойдемся в круг, друзья // Литературная Россия. 2003. № 23.


[Закрыть], повторю суть вкратце. Эти прозаики антитезу высокого-низкого выявляют у русского интеллигента (метания Башмакова в романе Полякова заканчиваются гибелью персонажа) и у крестьянского сына (Анохин в романе Алешкина обрывает свои душевные терзания убийством односельчанина). Наша смутная эпоха, как свидетельствует проза, отозвалась в психологии русского человека смутой же. Невозможно противопоставить положительного персонажа отрицательному, какими были у В. Астафьева Аким и Гога, так сказать, праведник и негодяй.

П. Алешкин осмысливает тамбовское восстание как стихийный социальный взрыв, обнаживший крестьянский характер, когда столкнулись большевистская доктрина и белогвардейская идеология. В романе «Откровение Егора Анохина» смоделирована генетическая клетка общества. Любовь двух персонажей к одной женщине, поповской дочери Настеньке соединяет сквозным сюжетным ходом антиподов (красного и белого) намертво. Сцепка проявила русский характер, увы, не с лучшей стороны; не соборность и любовь к ближнему показал П. Алешкин, а равнодушие и жестокость. Во время антоновского восстания крестьяне (с той и с другой стороны) уничтожали земляков, не жалели односельчан. Показывая это, современный прозаик льет воду на мельницу славянофилов, поскольку стремится пробудить у читателей извечное качество русских – добросердечие. В рассказе Владимира Еременко «Мечта дяди Вани»[847]847
  Еременко В. Мечта дяди Вани: Рассказ // Литературная газета. 2004. № 11.


[Закрыть] суть характера дяди Вани – именно добросердечие.

Настроение и сомнения Егора Анохина присущи и герою повести Владимира Крупина «Прощай, Россия, встретимся в раю»[848]848
  Крупин В. Повести последнего времени. М., 2003.


[Закрыть]. Сюжет незамысловат, два старика в селе Никольском – автор и Костя – «разговоры разговаривают» и строят баню из материала, который собирается под рукой.

«– Сталин нужен! – говорит Костя. – И чтоб баб приковать цепями к плите, тогда выживем.

– Нет, Россию спасет Православие, – говорю я.

Так что мы с Костей по-разному смотрим на возможности спасения России».

Почему же спасать? Призадумается иной читатель и найдет в повести разъяснение, что после рыночных преобразований россияне оказались у разбитого корыта: «Государство правовое, а мы бесправны». «Но кто впереди в этом мире, – спрашивает Крупин в статье “Что общего у света с тьмой?” и отвечает там же. – Тот, кто ближе ко Христу… Православие…».[849]849
  Крупин В. Что общего у света с тьмой? // Российский писатель. 2004. № 5.


[Закрыть]

У аспиранта Литературного института Александра Суворова «Рассказ опустившегося человека»[850]850
  Суворов А. Рассказ опустившегося человека // Наш современник. 2002. № 4.


[Закрыть] в рукописи назывался «Человек без паспорта»; очень точное было название.

Как-то, включив приемник, я услышала размышления о том, что христианская мораль пробуждает сострадание к слабому, а рыночная конкуренция формирует пренебрежение к неудачнику. Соборность у славянофилов как раз и обосновывалась христианской моралью.

Персонаж рассказа, художник Серёгин – именно такой, слабый человек. Прозаик как бы задался целью рассмотреть отношение общества к «слабаку». Солидарность или отчуждение? Что главенствует? Слабость Серёгина в том, что ему был равно притягателен идеал и добродетели, и греха; руководил детской студией живописи, а сам рисовал дьяволиц; любил женщину, но отказывался вступить с ней в супружеский брак; имел в Казани квартиру, не дорожил ею. Помчался в столицу, но фантом славы, поманивший в Москву, развеялся, словно дым; картины потерялись, квартира, сданная мошеннику, была украдена. Вдобавок ко всем бедам потерялся паспорт, без которого невозможно устроиться на работу. Тут-то Серёгин и узнал, почем фунт лиха: «…Те, что прежде казались друзьями, услыхав о моих злоключениях, вежливо, но твердо отказались “войти в мое положение”. “Извини, старик, – звучало в ответ, – у меня у самого проблемы”. И это были те люди, с которыми я делился в лучшие времена самым сокровенным. Я уже не удивлялся ничему на этом черном свете. Я стал человеком с проблемами, изгоем, которого надо сторониться».

Не славянофильская соборность, а рыночная враждебность ждет человека, потерявшего паспорт и оказавшегося изгоем. Выходит, права радиослушательница; прозаик А. Суворов подтверждает ее наблюдение о смене менталитета в нашем обществе. Бедолага Серёгин еще больше усугубляет свое незавидное положение; он, обзаведясь маломальскими деньжатами, покупает не пакет пирожков, а бутылку водки и напивается с отчаяния. Последние сочувствующие отступаются, махнув на пьяницу рукой, сам, дескать, виноват. Человек без паспорта, разворачивает прозаик метафору, оказывается не только бездомным и безработным, но как бы «частью улично-каменной городской природы»[851]851
  Глубоковская Э. Ресурс жизни – здоровье // Литературная Россия. 2003. № 48.


[Закрыть]. Общество отринуло от себя неудачника, Серёгин барахтается из последних сил: «Но я еще настоящим бомжем не стал, потому как всё себе позволить пока не могу. Я еще человек, правда, неполноценный – без паспорта». Только за чертой бедности вспомнил Серёгин о Боге: «Я тону, меня уносит… Спаси меня, умоляю… Господи», – и осознал, что культура – не баловство, но возможность оставаться человеком. Духовность сделала бомжа славянофилом. Общество выталкивает его в природу, он сопротивляется и цепляется, как за соломинку, за культуру, которую противопоставляет природе с ее естественными законами: все позволено. Нет, не может он себе всего позволить. Любитель стал настоящим художником.

Сергей Лавров в книге «Лев Гумилев: Судьба и идеи» восстановил историю взаимоотношений автора теории этногенеза со старшими евразийцами. Письма и статьи Л. Гумилева приходили в Прагу к Петру Савицкому, и тот пересылал их в Америку Георгию Вернадскому. «Штатовская» цензура долго «марыжила» статьи перед вручением их адресату. Зато впоследствии американцы едва ли не первыми оценили теорию этногенеза и теперь, по словам Елены Гончаровой, читают студентам лекции и используют концепцию для осмысления взаимоотношений с ближайшими соседями. Впрочем, не только с ближайшими. В США уже подсчитали, уточняет доктор медицинских наук Эльмира Глубоковская[852]852
  Гумилев Л. Н. «Автонекролог». Магнитофонная запись в книге Сергея Лаврова «Лев Гумилев: Судьба и идеи».


[Закрыть], что через 50 лет нас, россиян, останется около 55 миллионов, примерно треть от населения современной России. Расчеты шустрых американцев держатся на следующей идее.

«Причиной образования этноса, – размышляет Л. Гумилев, – я считаю особую флуктуацию биохимической энергии живого вещества, открытую Вернадским, и дальнейший энтропийный процесс затухания толчка от воздействия окружающей среды. Каждый толчок рано или поздно должен затухнуть. Таким образом, исторический процесс представляется мне не в виде прямой линии, а в виде пучка разноцветных нитей, переплетенных между собой. Они взаимодействуют друг с другом разными способами. Иногда бывают комплиментарными, то есть симпатизируют друг другу, иногда наоборот, эта симпатия исключается, иногда это идет нейтрально».[853]853
  Распутин В. Дочь Ивана, мать Ивана: Повесть // Наш современник. 2003. № 11.


[Закрыть]

Не слишком ли поторопились американцы списать наш этнос в «утиль», дескать, затухающий. Теперь евразийство популярно и у нас. В столице Казахстана – в Астане – даже университет носит имя Льва Николаевича Гумилева. В Москве проводится фестиваль кино «Евразийский калейдоскоп» под девизом «Этнос – диалог культур». Осваивают евразийский плацдарм и прозаики.

Попытались размотать «пучок разноцветных нитей» Валентин Распутин в повести «Дочь Ивана, мать Ивана» и Леонид Бородин в повести «Бесиво»[854]854
  Бородин Л. Бесиво: Повесть // Роман-газета. 2003. № 21.


[Закрыть] и пришли к иным результатам, нежели американские счетоводы. Их прогноз – оптимистичен, хотя сюжет той и другой повести трагичен, но не случайно же древние греки называли трагедию катарсисом; действительно, она – очищение души.

Целый день мстительница в повести Распутина маялась возле прокуратуры, поджидая, когда привезут «злодея»; убедилась, что за его освобождение дают взятку и вот-вот отпустят на свободу, выстрелила из обреза и убила кавказца, который изнасиловал ее дочь Светку. Все же главный персонаж не Тамара Ивановна Воротникова; скорее – сын Иван, а может быть, – отец Иван, между которыми Тамара Ивановна связующее звено, передающее традицию. Мягкохарактерный муж Анатолий не защитник.

Какая же традиция передается от деда к внуку? Пассионарность. Законы природы, с которыми столкнулся бомж Серёгин на уровне «зоопланктона» (словечко Д. Галковского), действуют в нашем обществе на всех уровнях. Художник нашел опору в культуре, в нравственных законах, с ней связанных. Другой ответ увидел Валентин Распутин. В сцене чаепития (с коньяком) на кухне у Воротниковых беседуют Анатолий, предприниматель Демин и старик-бомж (люмпен-интеллигент). Спор завязался между Деминым и стариком, Анатолий только слушает.

«У меня цель – человеком остаться, – обосновывает свою позицию Демин. – …Что делается? Образ есть, а человека нету… Как молотилку такую запустили на скрытой тяге, и она заработала во всю мощь… Кому это надо? Как так может быть, что человеку надо, чтобы в нем не было человека? Может такое быть?».

Старик, отвечая предпринимателю, словно комментирует арифметические выкладки американцев: «Ишшякли. Были, шумели и вше вышли. Хоть Шталина зови, хоть Петра. Не поможет. Человек штарится, и народ штарится. Переливается в другой народ. Жакон природы».

«Да это же целая философия, философия прямо с помоек».

Демин отвергает не этногенез, а ложную трактовку – «философию прямо с помоек». Доказательство неисчерпанной пассионарности нашего народа Валентин Распутин подкрепляет образом подростка, который много размышляет и мужает. В финале сын Иван едет в родное село матери восстанавливать церковь. В повести нет противопоставления славянофильства и евразийства, скорее обоснован их союз. Семейство лесничего корнями связано с лесом, с природой; и оно же, выходит, восстанавливает церковь. Главная опора для возрождения России – православие и родная природа. Так прочитывается новая повесть Распутина.

В сущности Л. Бородин бьется над той же задачкой: какой союз расположить между традиционной верой в Бога (славянофильство) и новейшей натурфилософией (евразийство)? Соединительное «и»? Противительное «или»? Для районного олигарха Черпакова жизнь – «игра азартная». Умный хищник, настолько преуспел в игре, что вся экономика района держится на этом олигархе. Зато фермер Андрей Рудакин под влиянием советов Черпакова стал скопидомом и убийцей родного брата. «Отмазанный» от тюрьмы, Рудакин превратился в Андрюху-холуя.

Бородин вроде бы отвергает евразийство, что выражено в сюжете и в лирических отступлениях. Например: «Не знаю ничего правильнее дерева. И ведь не без чуда. Подойди к дереву, ладонью поскреби рядышком – земля, и в ней никакой жизни. Но из этой самой нежизненной земли и вырастает живущее дерево. Всем понятно – корни и прочее… Но где-то там, глубоко, самый тоненький корешок кончается и соприкасается с той же обыкновенной неживой землей. И как, объясните мне, неживое становится живым? И вовсе не нужно хождения людишек по воде и летаний по воздуху, потому что под каждым деревом и каждой травинкой чудо… Что дает ему жизнь роста? Как Господь Бог вершит бытие мира? Два эти вопроса для меня равны своей чудесностью. Не знаю! И это прекрасно!».

Читатель готов обеими руками подписаться под замечательным гимном во славу Господа Бога и забыть про всяких пассионариев с их этногенезами, тем более про «опассионаренного пня» Черпакова, но прозаик Бородин далеко не прост и не позволяет этого сделать. Бородин вообще-то по складу ума философ. Это сверху в его прозе яркие пёрышки, но под образами-пуховичками крутятся тяжелые жернова логики. В финале читателя заставляют взглянуть на пруд, который соорудил незадавшийся фермер Андрей Рудакин, чтобы рыбу ведром черпать и деньгу зашибать. Рыба и впрямь завелась, сидят на бережку его односельчане и ловят рыбку, потому что пруд стал их коллективным достоянием, как и всё в природе.

Пораскинет читатель мозгами, и то верно: пути Господни неисповедимы. Может быть, эту азартную игру природных сил и замыслил Бог, а люди назвали «перестройкой», «реформами»? Может быть, славянофильство и евразийство дополняют друг друга, уравновешивая что-то в миросозерцании русского человека? Произнесет критик вслед за читателем. В самом деле, неизвестно еще, как реформы повернутся и во что выльются. И кто будет сидеть с удочкой на бережку.