Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2"

Нельзя обойти вниманием еще одно обстоятельство. Литераторы зачастую стремятся заранее воздействовать на мнение иностранцев о своей стране, принять участие в ее репрезентации. 27 мая 1826 года А. С. Пушкин писал П. А. Вяземскому из Пскова, что прочел в газетах о приезде в Петербург французского литератора Ансело, которому «30 словесников давали обед». «Кто эти бессмертные? – интересуется Пушкин. – Считаю по пальцам и не досчитаюсь. Когда приедешь в П.(етер) Б.(ург), овладей этим Lancelot (которого я ни стишка не помню) и не пускай его по кабакам отечественной словесности. Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда – при англичанах дурачим Василия Львовича; перед M-me de Staël заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: Мальчик! Забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Все это попадает в его журнал и печатается в Европе – это мерзко»[901]901
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 19 т. Т. 13. С. 280.


[Закрыть]. Пушкин явно стремится с помощью Вяземского повлиять на «русские впечатления» Ансело и тем самым скорректировать изображение России в записках французского литератора.

Пушкин вообще щепетилен к тому, как иностранцы воспринимают Россию. За год до приезда Ансело он выступил против нападок А. А. Муханова на книгу г-жи де Сталь «Десять лет в изгнании». Почти в то же время Пушкин выступил со статьей «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова», сосредоточив пафос выступления на благодарности иностранцу за его «остроумное» и «справедливое»[902]902
  Там же. Т. 11. С. 33.


[Закрыть] отношение к русскому языку и литературе. В то же время в черновом варианте письма к А. Х. Бенкендорфу (лето 1831) Пушкин, ходатайствуя о разрешении «взяться за редакцию политического и литературного журнала», среди прочих программных предложений убеждал: «Ныне, когда справедливое негодование и старая народная вражда, долго растравляемая завистью, соединила всех нас противу польских мятежников, озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной, бешеной клеветою <…>. Пускай позволят нам русским писателям отражать нападения иностранных газет»[903]903
  Там же. Т. 14. С. 283.


[Закрыть]. В черновике слова «нападения иностранных газет» зачеркнуты. Из белового варианта выброшен вообще весь приведенный пассаж. Можно лишь догадываться, что это вызвано опасением Пушкина выглядеть в роли казенного патриота (близкого Булгарину или Гречу). Когда начал издаваться пушкинский «Современник» (1836), журнал вовсе не ставил перед собой главной задачей «отражать нападения иностранных газет», хотя Пушкин не утратил интереса к иностранному мнению о России и стремился привлечь к нему внимание читателей. Кроме публикации, скажем, «Хроники русского в Париже» А. И. Тургенева, Пушкин сам подготовил для публикации (перевод, предисловие и комментарии) большую часть мемуаров французского офицера на русской службе Моро де Бразе и запланировал статью о книге французского ученого Шаппа д’Отроша «Путешествие в Сибирь».

Мнение иностранцев о России постепенно превращается в один из поводов перманентного спора между западниками и славянофилами. Если славянофилы вслед за Хомяковым склонны были видеть в суждениях чужеземцев в первую очередь извечное предубеждение против России, западники воспринимали эти суждения как нечто объективное. В 1857 году Н. Г. Чернышевский публикует в «Современнике» статью по поводу выпущенного в свет П. И. Бартеневым «Собрания писем царя Алексея Михайловича». Усомнившись в ценности переизданных славянофилом документов, Чернышевский замечает: «Не лучше ли было бы позаботиться об издании на русском языке важнейших сочинений, написанных о старой Руси иноземцами? По своей драгоценности для изучения нашего старинного быта они важны не менее, нежели наши отечественные источники, быть может, даже важнее их». «Вероятно, найдутся некоторые, – продолжает Чернышевский, – готовые уже возразить: “Но иноземные путешественники большей частью смотрели на нас глазами, предубежденными не в нашу пользу, и слишком мало знали наш быт”. Такое предубеждение против достоверности известий, сообщаемых иностранными писателями о старой Руси, совершенно несправедливо», – заключает публицист и в качестве подтверждения своей мысли приводит обширный пересказ очерка о «частном быте русских в XVI—XVII вв., составленный исключительно по иноземным писателям».[904]904
  Чернышевский Н. Г. Собрание писем царя Алексея Михайловича с приложением «Устава соколиного пути» и проч., издал Петр Бартенев. М., 1856 // Современник. 1857. Т. LXII. № 3. С. 3, 5.


[Закрыть]

Нет сомнения, что российские авторы всегда учитывали восприятие не только русского, но и зарубежного читателя. Этот фактор стал ощутимо влиять на русскую литературу, когда европейский читатель начал представлять Россию скорее по произведениям русских классиков, нежели по отзывам путешественников. Это касается и книги Н. И. Тургенева «Россия и русские», изданной за границей, и зарубежных изданий А. И. Герцена. И. С. Тургенев в связи с этим даже попал в щекотливую ситуацию. В первые дни Крымской войны в Париже вышел перевод «Записок охотника». Французские критики тут же призвали читателей ознакомиться с книгой как с важнейшим источником, вскрывающим внутреннее состояние таинственной северной империи, кинувшей «грозные орды в атаку на старый мир».[905]905
  Клеман М. К. И. С. Тургенев и Проспер Мериме // Лит. наследство. М., 1937. Т. 31–32. С. 712.


[Закрыть] И. С. Тургенев вынужден был публично заявить о своей непричастности к таким интерпретациям и о сильных искажениях своих произведений во французском переводе. Так же поступил В. А. Соллогуб, чьи рассказы повторили судьбу «Записок охотника». Но вот в 1853 году в Париже на французском языке появляется брошюра А. С. Хомякова «Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу брошюры г. Лоранси». Книга имела подпись «Неизвестный» («Ignotus») и вызвала тем более широкий резонанс, что шла «в обход» цензуры. Здесь, однако, необходимы пояснения.

Как известно, при всей строгости николаевской цензуры ее отличало отсутствие детально регламентированного порядка. Если для российской печати цензура нередко играла роль судьи, который руководствуется не законом, а мнениями и настроениями отдельных представителей власти, то по отношению к русским публикациям за рубежом она вовсе не имела представлений о своей собственной роли. III Отделение, как правило, реагировало на эти факты лишь тогда, когда публикации вредили престижу российской власти. Так, А. Демидову было предложено прекратить публикацию «Писем о России», которые он помещал в «Journal des Débats» в 1838–1839 годах, а П. Долгоруков за книгу о российском дворянстве (1843) был вообще вытребован в Россию. Официальную позицию в подобных вопросах наиболее откровенно сформулировал заграничный агент III Отделения Я. Толстой. В 1842 году он разъяснял И. Головину, задумавшему издать книгу во Франции: «Если ваша книга будет против России, вас станут преследовать; коли ни то, ни се – будут смотреть сквозь пальцы, а если она будет в пользу России – то вас могут наградить»[906]906
  Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. С. 557.


[Закрыть]. Головин после такого разъяснения положился на удачу, издал книгу, был вызван за это в Россию, отказался ехать и стал эмигрантом. Однако возможность печататься в обход цензуры (и при этом не компрометировать себя в глазах правительства) оставалась заманчивой перспективой для многих русских писателей. Ф. И. Тютчев, например, начиная с 1844 года опубликовал за границей четыре статьи, две из которых («Россия и Революция», «Папство и Римский вопрос») вызвали живейшую полемику. Правда, «Россия и Революция» публиковалась при одобрении императора, мелочных цензурных придирок она избежала. При этом Лэйн доказывает, что заграничные публикации давали возможность Тютчеву, уволенному с дипломатической службы «из-за полного пренебрежения к обязанностям», «достигнуть реабилитации во мнении правящих кругов»[907]907
  Лэйн Р. Публицистика Тютчева в оценке западноевропейской печати конца 1840-х – начала 1850-х годов // Лит. наследство. 1988. Т. 97. Кн. 1. С. 249.


[Закрыть]. Особенных привилегий за свои статьи Тютчев, правда, не приобрел, но и преследованиям не подвергался. Во всяком случае, когда у М. П. Погодина возникли затруднения с публикацией «историко-политических писем», составленных в период Крымской войны, Тютчев почти открыто рекомендовал ему издать «письма» за границей. «Сказать ли вам, чего бы я желал? – интересовался Тютчев в письме к Погодину от 13 октября 1857 года. – Мне бы хотелось, чтобы какой-нибудь добрый или даже недобрый человек – без вашего согласия и даже без вашего ведома издал бы эти письма так, как они есть, – за границею… <…> Вообще, мы до сих пор не умеем пользоваться, как бы следовало, русскими заграничными книгопечатнями, а в нынешнем положении дел это орудие необходимое».[908]908
  Тютчев Ф. И. Письма // Там же. С. 423.


[Закрыть]

Хомяков в конце 1840-х – начале 1850-х годов из-за цензурного давления практически потерял возможность видеть свои сочинения опубликованными, а в 1852 году постановлением Дубельта ему официально было запрещено «даже и представлять к печатанию свои сочинения»[909]909
  Кошелев В. А. Алексей Степанович Хомяков, жизнеописание в документах, рассуждениях и разысканиях. М., 2000. С. 389.


[Закрыть]. Тогда, по-видимому, вдохновленный примером Тютчева, Хомяков решил выступить в европейской печати, втянувшись в жаркую полемику по поводу статьи Тютчева «Папство и Римский вопрос», которая была опубликована в известном «Revue des Deux Mondes» в 1851 году. Брошюра Хомякова «Несколько слов православного христианина…» (Париж, 1853) появилась в самую горячую пору европейского обсуждения тютчевской статьи.

Автор сразу оговаривался, что не станет касаться политических вопросов. «Единственная моя цель, – заявлял он, – оправдать церковь от странных обвинений, возводимых на нее г. Лоранси, и потому я не преступлю пределов вопроса религиозного»[910]910
  Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1994. С. 28.


[Закрыть]. Этой формулировке предпослано значимое разъяснение: «Когда возводится клевета на целую страну, граждане этой страны имеют право за нее заступиться; но столько же они имеют право и промолчать, предоставив времени оправдание их отечества. <…> Тем более что в лице своего правительства и официальных своих представителей каждая страна пользуется защитою власти, на которой лежит обязанность блюсти ее достоинство и оборонять ее интересы. Иное дело в области веры или Церкви. <…> Церковь ни одному из чад своих не разрешает молчания перед клеветой, против нее направленною»[911]911
  Там же. С. 27.


[Закрыть]. Ясно, что это разъяснение может быть столь же рассчитано на французского читателя, сколько и на российские власти, в случае если инкогнито автора будет раскрыто и последует вопрос, почему Хомяков решился нарушить запрет публиковать свои сочинения.

В 1855 году Хомяков опубликовал в Германии еще одну брошюру, продолжавшую рассуждение о противоречиях католицизма и православия, – «Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу одного окружного послания парижского архиепископа». Это был ответ на призыв к католикам архиепископа де Сибура в период Восточной войны – идти в «крестовый поход» против православных. Брошюра снова была подписана «Неизвестный». Конечно, напрашивается вывод, что Хомяков всячески стремится скрыть свое авторство, поскольку нарушает правительственный запрет выступать в печати. Однако при ближайшем рассмотрении картина оказывается не столь уж однозначной.

Н. П. Барсуковым опубликованы некоторые материалы, касающиеся заграничных брошюр Хомякова. Оказывается, не только они сами были известны при российском дворе, но и имя их автора не составляло тайны. Вторая брошюра весьма заинтересовала императрицу Марию Александровну, и по ее поручению В. Д. Олсуфьев направил Хомякову 17 мая 1855 года следующую записку: «Государыня императрица, узнав, что вы написали продолжение сочинения вашего “Quelques mots d’un Chrétien Orthodoxe” [“Несколько слов православного христианина”], желает прочитать оное. Почему и обращаюсь к вам с просьбою прислать мне вашу рукопись для представления ее величеству. Ей угодно было приказать сообщить вам, что покойный государь император с удовольствием читал вышеуказанное сочинение и остался им доволен»[912]912
  Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 14. С. 291.


[Закрыть]. Для Хомякова подобный оборот означал: его труды оценены русской властью, а значит, в отношении его «провинности» будет применено правило – победителя не судят. Заметим также, что к моменту выхода второй брошюры имя автора уже было известно при дворе.

О благожелательном отзыве императора Хомяков знал и ранее. В письме к Кошелеву он указывает на некий источник, из которого ему были известны слова Николая I о книге: «Dans ce qu’il dit de l’Eglise il est trиs libérаl; mais dans ce qu’il dit de ses rappots avec l’autorité temporelle il a parfaitement raison, et je suis de son avis [В том, что он говорит о Церкви, он весьма либерален, но в том, что он говорит о ее отношениях к светской власти, он прав, и я с ним согласен]»[913]913
  Там же.


[Закрыть]. Успех брошюры Хомякова при дворе не был минутным. 29 июня 1855 года он снова получает письмо от Олсуфьева: «Государыня императрица Мария Александровна повелеть мне соизволила препроводить к вам немецкий перевод книги вашей, по воле великой княгини Ольги Николаевны сделанный нашим стутгардским священником <…> Вам, вероятно, не безынтересны распри западной церкви о непорочном зачатии Пресвятой Богородицы. Посылаю от себя для прочтения протест аббата Лаборда против сего нового догмата»[914]914
  Там же. С. 292.


[Закрыть]. Ясно, что последнюю фразу можно расценивать как поощрение автора к дальнейшим трудам на ниве богословия и защиты Православия от западных нападок. Имя Хомякова на какой-то момент стало популярным при дворе, А. Д. Блудова и А. Н. Попов принялись зазывать его в столицу.

Хомяков, фактически получив высочайшее одобрение на публикацию сочинений о Православии в обход как гражданской, так и духовной цензуры, продолжил работу и опубликовал за рубежом другие произведения богословского характера в 1858 и 1860 годах. Однако продолжал подписывать их псевдонимом «Неизвестный». Почему?

Можно догадаться, что, начиная с первого выступления за рубежом, Хомяков имел расчет, основанный на логике, подобной приведенному выше высказыванию Я. Толстого: если книга будет хорошо принята российской властью, то это может вернуть автору свободу печататься, если вызовет недовольство правительства, можно будет укрыться за псевдонимом. Допускаем, что этот тактический прием имел место. Но, видимо, Хомяков довольно твердо верил в успех книг в России, если допустил, чтобы псевдоним был раскрыт после выхода первой же брошюры. Когда же лучшие прогнозы Хомякова действительно оправдались, маска «Неизвестного» все же сохраняла смысл, но уже лишь на бумаге: указывала на принадлежность публикаций одному автору и носила видимость приличия при нарушении писателем цензурной повинности.

Пожалуй, изложенные подробности могут навлечь на Хомякова скоропостижное обвинение в конформизме, что, однако, было бы несправедливо. Во-первых, противоречие между западной и восточной церквями действительно были для него темой животрепещущей. И особое значение он придавал тому, как и кем будет представлено Православие в Западной Европе. В 1840-х годах, критикуя труд московского митрополита Макария «Введение в православное богословие», Хомяков писал А. Н. Попову: «Стыдно будет, если иностранцы примут такую жалкую дребедень за выражение нашего православного богословия»[915]915
  Кошелев В. А. Алексей Степанович Хомяков, жизнеописание в документах, рассуждениях и разысканиях. С. 434.


[Закрыть]. А в 1847 году Хомяков уже пытался опубликовать в Европе одно из своих богословских сочинений и даже отослал для этого рукопись Жуковскому, согласившемуся оказать содействие. Во-вторых, по выражению Лемке, в подобных случаях необходимо учитывать «коэффициент того времени»[916]916
  Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. С. 382.


[Закрыть]. Хомяков, за которым был учрежден негласный надзор и которому запрещалось печатать свои сочинения, нашел и воспользовался, кажется, единственно возможным поводом и средством обнародовать свои мысли, не покидая при этом Россию.

Защита Православия, средоточием и воплощением которого в XIX веке воспринималась Россия, конечно, была тесно связана с проблемой отражения нападок европейской печати на российское государство в целом. Работы Хомякова в защиту Православия и против «духовного бессилия» являются логическим продолжением статей «Мнение иностранцев о России» и «Мнение русских об иностранцах» – только в новых условиях, в годы Крымской войны. Насколько это было актуально, свидетельствует и брошюра А. А. Гаряйнова «Что такое мнение Запада о России?» (СПб., 1854).

Европейское восприятие России в этой ситуации сыграло не только роль случайного внешнего раздражителя, побудившего А. С. Хомякова очередной раз изложить славянофильскую позицию. Он почувствовал одну из общих тенденций русской литературы – защитить Россию перед лицом западных мнений, включился в общелитературное обсуждение ответа на зарубежные суждения о России (причем за рубежом!). В статьях «Мнение иностранцев о России» и «Мнение русских об иностранцах» Хомяков предложил средство решения проблемы – «рецепт», основанный на принципах славянофильской идеологии. По его мысли, русское общество должно было проникнуться уважением к духовным началам Отечества и продемонстрировать это уважение перед западным миром. Хомяков сам применил этот «рецепт» на практике, выступив перед западным читателем в защиту русской церкви, с достоинством назвавшись «православным христианином». Заграничные брошюры А. С. Хомякова стали логичным и достойным примером в истории «ответной» реакции русской литературы и общественной мысли на мнение иностранцев о России.

В. М. Березин
Коммуникация как сообщение и разобщение личностей в контексте социологии и публицистики А. С. Хомякова

Рассматривая проблему коммуникативных процессов в ключе социологических и публицистических взглядов А. С. Хомякова, можно было бы выделить целый ряд направлений ее исследования, что неудивительно в силу всеохватного наследия этого художника и мыслителя-энциклопедиста.

Можно было бы рассмотреть коммуникацию в историософском ключе, то есть как сообщение (или разобщение) исторических опытов человечества. Здесь имя А. С. Хомякова – автора «Семирамиды» («Записок о всемирной истории») – незаслуженно не упоминается при перечислении имен исследователей в области философии истории (И. Гердер, О. Шпенглер, А. Тойнби, А. Хантингтон). Так произошло, например, в предисловии к русскому изданию книги А. Тойнби «Постижение истории» (М., 1999). Для философов русского происхождения в подобных изданиях в лучшем случае делается исключение для П. Сорокина.

Можно было бы подойти к философским, историко-культурным и художественным проблемам коммуникации с точки зрения ее знаковости, с позиций сравнительного языкознания и семиотики. Здесь также весьма значителен вклад А. С. Хомякова – как в сравнительных исследованиях письменных и устных средств передачи информации, так и в разработке семиотической методологии литературоведения (знак-символ, код сообщения, точка зрения автора). Достаточно сказать, что знаменитое стихотворение поэта «Иностранка» критиковалось В. Г. Белинским, а позднее Н. Бердяевым, за его рассудочность, которая не свойственна лирическому выражению автором своих чувств. Но ведь и сам А. С. Хомяков прекрасно понимал, что так не должно быть. Об этом говорят его примечания к русским песням: «Тон вовсе не носит на себе отпечаток страсти и его холодность делает песнь еще отвратительнее»[917]917
  См.: Русская беседа. 1860. Кн. 1.


[Закрыть]. Все дело в точке зрения автора. Поэт, описав объект своего высказывания – красавицу и собеседницу многих выдающихся людей России А. О. Смирнову-Россет, – затем в поэтической форме объясняет своему другу А. И. Кошелеву, что она недостойна его любви и объясняет причины такого вывода.[918]918
  См.: Кошелев В. Алексей Степанович Хомяков. М., 2000.


[Закрыть]

Наконец, мало исследованы взгляды А. С. Хомякова, касающиеся непременной диалогичности коммуникации, направленной на поиск или уточнение истины, его взгляды на творческий диапазон этой диалогичности, вбирающий в себя формы от официальной, научной, деловой, художественной до неофициальной и смеховой. В дальнейшем это направление исследования разных видов коммуникации развили в своих трудах М. М. Бахтин, Д. С. Лихачев, Ю. М. Лотман, ряд современных ученых.

Рассмотрим этот последний аспект вклада А. С. Хомякова в теорию коммуникации, получившую более или менее систематизированный вид спустя столетие после его работ и высказываний.

Основополагающей при этом является мысль А. С. Хомякова из «Письма в Петербург по поводу железной дороги». Он провидчески писал в нем, что человеческое изобретение не просто создание природы. Всякое творение человека или народа передается другим не как механическое орудие, но как оболочка мысли, вызывающее новую деятельность, которая идет на пользу или во вред, на добро или зло людям. Часто самый здоровый организм нескоро перерабатывает свои умственные приобретения. Жизнь предшествует логическому сознанию и всегда остается шире его.[919]919
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч. СПб., 1900. Т. 3. С. 110.


[Закрыть]

Русский мыслитель еще в середине XIX века обозначил соборную суть массовой коммуникации, теория которой стала разрабатываться с распространением таких средств, как печать, кинематограф, радиовещание, а основное развитие получила с началом массового телевещания. Эта современная теория вобрала в себя понятия многих наук, например, «субъект», «объект», «текст», «канал коммуникации», «прерванная коммуникация», «разорванная коммуникация», «отложенная коммуникация», «эффект бумеранга». Все они так или иначе связаны с рядом положений, сформулированных А. С. Хомяковым в его статьях о путях развития России во взаимодействии с другими культурами, представляющими нескончаемую творческую и инновационную деятельность человека.

Понятия и сущности «природа», «человек», «общество», «деятельность», «научное знание (истина)», «культура» связаны глубокими взаимозависимостями. В общую систему связей русские мыслители включали всегда и нравственность в глубоко духовном понимании этого слова. Без нее деятельностное начало, достигнув определенных вершин технической или научно-рационализированной культуры, теряет свой жизненный вектор. Но это начало невозможно без явлений, обозначаемых понятием «коммуникация» (от лат. communicatio – сообщаю, что значит делаю данный факт, случай, явление, мнение о них общим, тем самым соучаствую в самом процессе развития нового, новости). В деятельности человека и общества новое и информация о нем должны входить в высший ряд добывающих материально-духовных действий, а низший – это упорядочивающие (ритуальные) и обрабатывающие действия, в которых исторически, в соответствии со становлением человека разумного усиливается духовное начало.[920]920
  См.: Степанов Ю. Константы. Словарь русской культуры. М., 2000.


[Закрыть]

Добывающие действия носят характер открытия. М. М. Бахтин употреблял для обозначения открытия понятие «изобретение», то есть «обретение извне». В нашем контексте это является обретением из нового в главном смысле данного греческого термина, используемого и для обозначение деяний, о которых говорится в Новом Завете.

Художественный и публицистический тексты, несущая их коммуникация (изустная, печатная, электронная) и должны являться таким открытием, обретением для читателя и зрителя посредством слова, зримого образа. Коммуникация поэтому призвана быть действительно со-общением личностей, индивидуумов, участвующих в диалоге. Это участие может проявляться или активно, посредством личных высказываний и текстов, личной аргументации и выводов, или же пассивно (невербально, незнаково, на уровне эмоций).

Подобная кажущаяся пассивность как бы откладывает на время (в случае образности полученного сигнала) ответный акт коммуникации, но не прерывает ее. Сообщение перестает быть со-общением, когда текст схематичен, назидателен, сугубо рационален. Подобная прерванная или разорванная коммуникация, как отмечают исследователи, может впоследствии отразиться в соответствии с эффектом бумеранга на ее субъекте.

Коммуникация пронизала ныне все сферы деятельности человека, она заполняет его досуг, вводя в иные культуры, возвышая культуру собственную, национальную (как путем диахронных соприкосновений с традициями – отдельная хомяковская тема, так и посредством синхронного диалога творческих личностей), становится разумной оболочкой Земли, ноосферой. Но всегда ли она является этой разумной оболочкой?

Русское слово «добыть (до-быть)» означает достать, то есть доложить до бывшего в пользовании, имеющего честь быть, дополнить, доставить. Так же как забыть, избыть – оставить позади, поместить вовне. Развивая эту мысль, отметим, что слово «забавить» означало исстари «заставить забыть», «забыться». Для этого придумывались «забавы», «байки». Именно это сейчас изобретают в немыслимых количествах печатные и электронные СМИ. Их задача – не открыть новые миры, а помочь забыться в существующем мире и бытии.

Характерно, что уже в середине XIX века забавность, скандальность, анекдотизм стали в развивающейся печатной коммуникации главной новостью, оттеснив не без влияния западных образцов основную метакультурную, сакральную функцию коммуникации на задний план. А. С. Хомяков писал в то время: «Мы отложили работу о совершенствовании всего своего, ибо в нас внушали любовь и уважение только к чужому, и это стоит нам нравственного уничижения. Родной язык не уважен; древний наш прямодушный нрав часто заменяется ухищрением; крепость тела изнеживается; новость стала душой нашей; переимчивость овладела нами».[921]921
  Хомяков А. С. Русская душа. Тысяча лет отечественного любомудрия. М., 1994. С. 101.


[Закрыть]

Очень чуткий к языку, к богатой семантике и образности русского слова, А. С. Хомяков не случайно выделил курсивом тезис «новость стала душой нашей». Он имел в виду не ту новость, которая воодушевляет личность и весь народ (в новейшей нашей истории – это победа в войне, целина, освоение космоса, трудовые подвиги, научные открытия и спортивные победы). Он говорил о новости, иссушающей душу и в результате усредняющей человека, убивающей его внутренний мир. Для личностей, обладающих богатой духовностью, собственным мировоззрением и мирочувствованием, подобная коммуникация перестает быть сообщением и ведет к разобщению индивидуумов. Она перестает быть добывающей деятельностью, культурой в собственном смысле этого слова (разработка и культ почвы, почитание и духовное обогащение национальных традиций).

Диалогичность, по мнению А. С. Хомякова, не может существовать без создания естественной и гармоничной, а не иллюзорной и рационализированной среды этого общения. Философ и поэт мыслил сообщение людей и на макроуровне как деятельностный диалог обществ, культур и цивилизаций, и на микроуровне как беседу и спор отдельных граждан общества, объединенных общими интересами групп. В обоих случаях в ходе диалога, беседы или спора должна проступать истина, обозначаться нравственная позиция, побуждение к действию. Все это в свою очередь способствует возникновению нового витка творческой деятельности человека.

В сконцентрированном виде взгляд на эффективность коммуникации вследствие ее диалогичности и смешения официального и обыденного пластов речи, «логического» и «жизненного», научных доказательств и живознания содержится в предисловии А. С. Хомякова к первой книге журнала «Русская беседа» (апрель 1856). Он пишет здесь, что «Беседа» определяет свое значение самим именем своим. Это должна быть простая, искренняя, непритязательная русская беседа обо всем, что касается просвещения и умственной жизни людей. Поднимаемые темы, по его мнению, должны предполагать спор. О том, как умело и эрудированно вел спор сам А. С. Хомяков известно из ряда воспоминаний и суждений о нем, в частности, А. И. Герцена, называвшего его «совопросником века» из приводившего суждение П. Я. Чаадаева: «Во всем племени говорит один Хомяков»[922]922
  Герцен А. И. Былое и думы. М., 1982. С. 117.


[Закрыть]. М. П. Погодин же писал: «Хомяков сказывает вам новые прекрасные вещи обо всех предметах. <…> Слушайте и благодарите его. На один предмет, видно, он устремиться не может. Такова особенность его таланта, таков сгиб его ума, таково свойство его характера».[923]923
  Цит. по: Кошелев В. Алексей Степанович Хомяков. С. 314.


[Закрыть]

Без спора, как считал А. С. Хомяков, беседа «жива быть не может». Наступает время критики, и надо, наконец, задуматься о тайне «русского духа», который «создал самую русскую землю в бесконечном ее объеме. <…> Русский дух понял святость семьи и поставил ее, как житейскую и незыблемую основу всего общественного здания; он выработал в народе все его нравственные силы, веру в святую истину, терпение несокрушимое и полное смирение. <…> Нам предлежит подвергнуть все шаткое здание нашего просвещения бесстрастной критике наших собственных духовных начал и тем самым дать ему несокрушимую прочность».[924]924
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч. СПб., 1900. Т. 3. С. 199.


[Закрыть]

Такие задачи, неподъемные для совсем небольшой группы зачинателей нового журнала, ставил А. С. Хомяков в области содержания предстоящей журнальной коммуникации. Ее эффективность он видел в критическом рассмотрении национальных основ бытия, очищения их от внутренне чуждых заимствований и «лжи западного мира», в возвращении к основам веры. Поэт и мыслитель настаивает на диалогической форме этого процесса, когда убеждения усваиваются с помощью как рациональных аргументов и фактов, так и образных сравнений, элементов сатиры и юмора.

Относительно вновь организуемого журнала ставились такие задачи: критика, рассуждения, исторический рассказ, повесть, стихи – все это должно входить в состав журнала, так как формы «человеческой беседы неисчислимы». Как бы предвидя нынешнюю печатную и электронную коммуникацию, заполненную развлекательными и юмористическими текстами, без которых, по мнению современных коммуникаторов, и часа не проживет нынешний россиянин, А. С. Хомяков обращался к россиянину своего времени: «Но тебе, конечно, случалось не раз, любезный читатель, проводить с друзьями вечера, на которых не было рассказано ни одного анекдота, не пропето ни одной песенки, и все-таки вечера оставляли в тебе приятные и добрые впечатления, и ты не роптал, а был доволен»[925]925
  Там же. С. 200.


[Закрыть].

Автор предисловия к журналу предлагает читателю принять как данность то, что в беседе (мы бы сказали: в коммуникации. – В. Б.) может не случиться анекдотического или поэтического вдохновения. «Слово: не имеется, право, лучше пошлой повести и плохого стиха»[926]926
  Там же.


[Закрыть]. А. С. Хомяков со свойственных ему глубоко патриотических позиций призывает не входить в «самоуничижение пред мыслью иноземною». (В настоящее время именно иноземные принципы организации и структурирования текстов главенствуют в печатной и электронной коммуникации.) При разрешении почти всех занимаемых вопросов, писал он, журнал не считает себя вправе обходить требования нравственной правды, он будет противостоять «пустодушию европейского просвещения».

Характерно, что в ряде книжек «Русской беседы» А. С. Хомяков выступал и как поэт, и как публицист, и как историк, научный исследователь и переносил из самой жизни на коммуникацию свой опыт и образ[927]927
  В корне этого слова-метафоры заложен, как поясняют словари В. Даля и М. Фасмера, смысл «резания», «отвала плуга».


[Закрыть] пытливого и эрудированного собеседника, художника устного слова. Идеи общественного развития он облекал и в научную, и в публицистическую, и в сугубо художественную форму, не давая читателю соскучиться. Даже в разделе «Смесь» помещал произведения, несущие славянофильские идеи, выстроенные в форме диалога, что, по его мнению, должно было усиливать эффект сообщения, соборности.