Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2"

С. М. Казначеев
А. С. Хомяков – литературный критик

В истории русской критики нередко бывало, что свое мастерство автор, рассматривающий текст, выражал не посредством пространных трактатов и исследований, а в жанре критической миниатюры, лаконичного выступления, экспресс-анализа, как бы мы сказали сегодня. Таковы, например, двухстраничная статья Н. М. Карамзина «Что нужно автору», большинство суждений и отзывов А. С. Пушкина, некоторые фрагменты из «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского. Ограниченное пространство краткого критического выступления не дает возможности растекаться мыслию по древу, излагать пространные философские, идеологические или эстетические доктрины, но зато заставляет автора мыслить энергично, высказываться четко и ясно, цитировать точно, подводить итоги решительно. Вероятно, в этих качествах и состоит подлинное мастерство критика.

В творческом активе А. С. Хомякова немало работ серьезных, развернутых, углубленных. Авторская мысль пласт за пластом пронизывает избранную проблематику, постепенно докапываясь до истины. Значение и достоинство таких статей, как «О старом и новом», «О возможности русской художественной школы», не подлежит сомнению и давно глубоко изучены. Но не меньший эстетический интерес вызывают его критические экзерсисы малой формы: разборы оперы Глинки «Жизнь за царя», картины А. Иванова «Явление Христа народу», суждения о произведениях Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого, Д. В. Веневитинова, И. В. Киреевского, С. Т. Аксакова. В яркой и непринужденной манере Хомяков высказывает оригинальные и в то же время весьма убедительные мысли.

Но своеобразной вершиной хомяковского критического наследия следует назвать его рецензию на драму А. Ф. Писемского «Горькая судьбина». Именно в ней проявились во всем блеске хлесткая, афористичная манера писателя, его недюжинный писательский темперамент.

Вначале несколько слов о судьбе этой пьесы. Народная драма Писемского впервые появилась в печати на страницах «Библиотеки для чтения» (1859, № 11). Опубликованию ее предшествовала довольно упорная борьба с цензурой. Поначалу цензор С. Н. Палаузов пропустил было ее к публикации, но затем возникли затруднения. В рапорте И. А. Гончарова предлагается «пo личному приказанию господина министра народного образования (им был в то время Е. П. Ковалевский. – С. К.) по исключению и переделке автором некоторых мест» оставить разрешение в силе. Другой цензор – А. В. Никитенко – уже детально указал на те места, которые подлежат изъятию из текста или коренной переделке в силу того, что «в настоящую минуту, когда крестьянский вопрос в самом разгаре, печатать эту драму найдено неблагоразумным». Не будем забывать, что это происходило в годы, предшествовавшие крестьянской реформе Александра II, и власти избегали будоражить общественное мнение.

Тем не менее драма была не запрещена, а лишь на время остановлена. Писемский внес изменения. Еще до окончания работы драматург читал ее фрагменты публично, а по свидетельству И. И. Панаева, наряду с Островским он считался «лучшим чтецом своих произведений». Слушатели отмечали незаурядность пьесы, а ее автор удостоился Уваровской премии.

В 1863 году сам автор выступил в любительской постановке пьесы, исполнив роль главного героя – Анания. Затем были спектакли Александринского (Санкт-Петербург) и Малого (Москва) театров. Но эти постановки не принесли большого успеха, так как проходили в тени скандала, связанного с выходом в свет «Взбаламученного моря». По крайней мере, так свидетельствует в комментариях к драме М. П. Еремин, который вообще высоко ценил это произведение и считал его лучшей русской пьесой в народном духе.

Вообще говоря, любой скандал только усиливает интерес публики к персоне автора и его творчеству. Поэтому прохладный прием драмы нужно искать в чем-то другом, а именно – в ее художественных достоинствах (если таковые имеются) и недостатках. М. Е. Салтыков-Щедрин в «Современнике» публикует фактически разгромный разбор пьесы, намеренно сгущает краски, ставит ее на уровень ремесленнической поделки, а то и ниже.

К. С. Аксаков в «Русской беседе» (1860) еще более резко формулирует свою точку зрения: «Трудно себе представить более неприятное и даже оскорбительное впечатление, какое овладевает при чтении драмы».

В принципе подход довольно тенденциозный и, казалось бы, неестественный. Русская драматургия со времен Карамзина, Клушина, Плавильщикова и Фонвизина искала представителю простого народа путь на сцену. Иногда это получалось: пьесы Островского привели в театр целую галерею народных типов. К этому стремился и Писемский. Не удалось – таков вердикт скоропалительных судей.

Но односторонний подход вряд ли приближает к истине. Требовался объективный, вдумчивый, трезвый взгляд на эстетическое явление, чтобы разобраться в его сильных и слабых сторонах. Эту функцию на себя взял Хомяков. Строго говоря, сделать это ему было поручено как официальному рецензенту по присуждению наград в честь графа С. С. Уварова. К обязанности своей он отнесся не просто добросовестно, но в высшей степени серьезно и творчески. Мне кажется, нынешние рецензенты могли бы поучиться у Хомякова краткости и убедительности.

Вначале он излагает сюжет драмы и проявляет себя как мастер художественного пересказа:

Богатый мужик, проживши несколько лет в Петербурге, возвращается в свою деревню и находит, что жена его, которая за него вышла против воли, в отсутствие его родила незаконного ребенка. Отец этого ребенка – помещик той самой деревни, к которой принадлежит крестьянин. Бурмистр, употребляющий во зло доверенность помещика, под предлогом защищения жены от побоев мужа, хочет увести ее из дома – в помещичий дом. Жена, обрадовавшись такому предложению, берет с собой ребенка; муж оскорбленный во всех своих правах, вырывает ребенка из ее рук и, в порыве бешенства, убивает его. Затем он убегает в лес. Наезжают следователи. Чиновник от губернатора старается обвиноватить помещика, чиновники от дворянства стараются его от дела отстранить; и те и другие действуют противузаконно. Убийца отдается в руки правосудия и всю вину принимает на себя. Его берут под стражу и уводят.

Всё! Согласимся, что для передачи сюжета целой драмы в четырех действиях, автор использовал минимум средств. Тем не менее даже тот, кто не видел текста, получает некоторое представление о завязке, интриге и вообще о сюжете.

Затем рецензент переходит к утвердительной, положительной части своего анализа (тезис): «Лица разобраны верно. Муж – предприимчивый, трудолюбивый торговец, нрава крутого и сурового… Жена – глупая, вовсе не имеющая сочувствия к мужу и неспособная уважать его добрые качества… Помещик – человек добрый, с чувством чести, но слабый против себя, так же как и против других… Из прочих лиц… замечателен только постоянно пьяный старик, бывший когда-то ремесленником в Петербурге, лгун и хвастун. Все характеры верны, просты и хорошо выдержаны». К достоинствам драмы Хомяков относит также живой, простой и народный язык ее.

Но на этом плюсы кончаются, и начинается их противоположность (антитезис): «С другой стороны, нельзя не признать и следующего: женщина, жена крестьянина, около которой собирается все происшествие, просто дура, не внушающая к себе никакого сочувствия». И далее: «Крестьянин, муж ее, отталкивает от себя всякое участие зрителя и читателя тем, что сам нисколько не сознает нравственных своих отношений к браку и относится к жене просто как к законной и неотъемлемой собственности».

Мы начинаем понимать: если два главных персонажа неинтересны, то что сказать о драме вообще? Стоит ли она нашего внимания?

Затем рецензент, похваливший речь персонажей, как будто берет слова свои обратно: «Верность речи имеет характер чисто внешний. Нет ни одного чувства и ни одного слова, которые определительно можно было бы сказать неверными или неуместными; но зато нет ни одного чувства, ни одного слова, которое бы казалось вырвавшимся из самой жизни или подсказанным ею». Речь идет об искренности, верности чувству, сердечности. Слова персонажей Писемского, по мнению критика, «холодны и мертвы».

Но Хомяков не останавливается на этом. Он указывает на то, что отношение автора к своему созданию напоминает дьяка, производившего следствие: он равнодушен, в том числе и к нравственному вопросу, положенному в основание сюжета.

В качестве заключительного, золотого звена в цепи своих логически выверенных рассуждений Хомяков провозглашает следующее (синтез): «Таким образом, вся драма содержит в себе все стихии художественного произведения и в то же время составляет крайне нехудожественное целое». Трудно представить себе более четкий, деликатно выраженный и в то же время убийственный приговор.

Обстоятельства, однако же, разворачивались по-иному. Премию Уварова Писемскому все-таки присудили. Отношение к «Горькой судьбине» до сих пор толком не сформулировано, но она не задержалась на сцене (хотя в роли Анания отметился и Станиславский). Непреложно одно: Хомяков продемонстрировал чудо экспресс-анализа драмы: моментально ввел в курс дела, расставил все акценты, сделал выводы. Редко встречаешь такого рода ясность суждений у нынешних театральных критиков. Опять-таки речь идет о степени мастерства…

Р. Джорджевич
А. С. Хомяков в сербской литературе и публицистике

В сербской литературе и публицистике писали о А. С. Хомякове относительно много. Этот мыслитель, будучи одним из основателей славянофильства в России, привлекал внимание как философ-историк, как литературный критик, как светский богослов и особенно как поэт и общественный деятель. Однако в широких кругах он известен как автор знаменитой «Оды сербам», а также по его романтическому желанию съездить на Балканы и там бороться за освобождение народов, прежде всего сербов, перед которыми он преклонялся, от турецкого ига.

Известно, что во время обновления или, как писал один из выдающихся сербских интеллигентов, ученый, историк, филолог, а позже и государственный деятель Стоян Новакович, «воскресения» Сербии, творцы этого государства направляли страну не только к Западу, но и к Востоку, т. е. к России. Хотя для получения высшего образования молодежь в большинстве случаев посылали в главные центры западных стран, было достаточно и тех, кто высшее образование получал в царской России, не только в духовных академиях, но и в университетах. Через них как раз и распространялось русское культурное влияние, развивались связи поколений. Благодаря им переводились произведения русских писателей, поэтов. Выдающийся философ Алимпий Васильевич (1832–1911), профессор, преподававший в Великой школе (после 1905 года переименованной в университет) в предисловии к своей книге «Учитель русского языка» в 1871 году утверждал, что за восемь лет, прошедших после первого издания его книги, русский язык все больше изучается в Сербии. В этой книге опубликованы и фрагменты из произведений русских писателей. В 1864 году издана «Русская книга для чтения», составленная протоиереем Яковом Павловичем для учеников сербских духовных семинарий. В ней опубликованы отрывки из произведений многих русских писателей, поэтов, критиков – Жуковского, Пушкина, Крылова, Белинского, Хомякова[881]881
  Бабовић М. Достоевски код Срба. Титоград, 1961. С. 22.


[Закрыть]. Были и другие книги, в которых есть фрагменты из работ или стихи Хомякова. В объемной «Русско-сербской библиографии. 1800–1925» в двух томах, составленной Александром Львовичем Погодиным (1872–1947), русским эмигрантом, жившим в Королевстве Югославии, добротный обзор важнейших публикаций того времени. Этот труд опубликован Сербской королевской академией в очень респектабельном виде (т. I – 1932, т. II – 1936). Погодин был выдающимся славистом, преподавал на философском факультете Белградского университета и прославился как ученый и педагог. Он опубликовал труд «История русской литературы» в Белграде (1927) у Гецы Кона, тогдашнего ведущего издателя в стране. Хотя некоторые левоориентированные публицисты критически оценивали это произведение, все же оно осталось важным источником не только в период Второй мировой войны, но и позже.

Погодин опубликовал филологические статьи в сербских, югославских, русских эмигрантских изданиях того времени, работы на иностранных языках, был активен в русском научном институте Белграда, комментировал политические события в мире. Он сделал много для расширения русско-сербских связей.

Из библиографии А. Л. Погодина видно, что в конце XIX – начале ХХ века переведено большое количество стихотворений Хомякова, публиковались статьи о его жизни и творчестве.

Хомяков привлек к себе внимание сербов в первую очередь как поэт. Его стихотворение «Благодарю тебя» перевел в 1901 году один из самых крупных сербских поэтов Алекса Шантич и опубликовал в журнале «Коло». Великий сербский поэт, позднее выдающийся дипломат Йован Дучич перевел стихотворение «Детям» и опубликовал его в 1907 году в известном журнале «Босанска вила». Переведенная «Братская песня» напечатана без имени переводчика в 1908 году в журнале «Босна». Один из крупнейших поэтов того времени Йован Йованович Змай перевел стихотворение Хомякова «Я видел сон, что будто я певец» и издал его в своем сборнике «Певания». Риста Одавич в антологию русской поэзии «Звуци руске лире» (Звуки русской лиры) включил перевод «Сербской песни», а также «Не перечь» и опубликовал биографическую справку о Хомякове. О трагедии Хомякова «Дмитрий Самозванец» есть короткое упоминание в печатных изданиях «Зора» и «Луча» (1900 года).

В первые десятилетия ХХ века, особенно после Первой мировой войны, в Сербии и Черногории, в Королевстве Югославии были интеллигенты, писатели, философы, которые размышляли о направлениях дальнейшего развития нашего народа и государства. Хотя интеллигенция получала образование в основном под влиянием Запада, все же в обществе преобладало сознание, что мы принадлежим к славянскому культурно-историческому кругу, так что многие в поисках собственной идентификации выступали за соответствующий синтез западных и восточных влияний. Рациональность, требование эффективности в организации общественной жизни приходили с Запада и влияли на развитие нашей страны, но осознавалась также необходимость сохранения самобытных характеристик народного быта, таких как душевная теплота, эмоциональность. В этом направлении свои идеи развивала не только интеллигенция, получившая образование в России до Первой мировой войны, но и достаточно большое количество тех, кто получил образование в столицах Запада, – в Париже, Берлине. Несмотря на место получения образования, сербская интеллигенция тяготела освоить наследие различных культур и использовать его по-своему, учитывая собственные специфические черты.

Это можно видеть на примере трудов многих выдающихся интеллектуалов, активно действовавших в 1920-е и 1930-е годы. Профессор Белградского университета Милош Н. Джурич (1892–1967), выдающийся эллинист, философ и филолог, выступал за синтез влияния Запада и Востока, когда речь шла о дальнейшем развитии сербского народа. Образование этого мыслителя зиждется на достижениях как Запада, так и Востока (включая и дальний Восток). В своем труде «Перед славянскими горизонтами» (Белград, 1928) он писал: «Синтез Востока и Запада для южных славян становится основной проблемой их сознания; это и есть та духовная сила, несущая в себе идею единства, это и есть тот руководящий принцип, который откроет исторические пути новой балканской культуре, которая будет собой представлять третью эру <…> после Эллады и Византии». Джурич считал это возможным, поскольку славяне давали мыслителей «и западного и восточного духа»: Коперника, Менделеева, Лобачевского, Рудьера Бошковича, Бранислава Петрониевича, Михаила Петровича, а с другой стороны – Хомякова, Киреевского, Соловьева, Достоевского, Толстого, Гоголя, Негоша и Кранчевича. «Наша принадлежность славянскому существу как раз обеспечивает синтез Востока и Запада, о котором идет речь».

Об этих проблемах национальной или духовной ориентации дискутировали многие представители интеллигенции. Были и противоположные точки зрения, обзор которых представляется довольно полезным для тех, кто сегодня по-новому размышляет о предстоящих путях. При этом надо опасаться как радикального романтизма, национализма, так и тех точек зрения, которые обходят стороной наши национальные черты. События накануне Второй мировой войны, особенно влияние СССР со своей марксистской идеологией, отодвинули на второй план патриотические размышления нашей интеллигенции. Конец эры социализма поставил нас перед многочисленными проблемами поисков новых путей, которые как будто в потемках мучительно искали, сталкиваясь лицом к лицу с собственным прошлым. Иллюзий было бы, конечно, меньше, если бы мы основательнее изучали нашу славянскую духовную традицию, а в Сербии и Черногории – собственную, сербскую.

Когда речь идет о Хомякове, его влиянии в Сербии и Черногории и вообще на Балканах, о так называемом синтезе Востока и Запада в нашей стране, то особое внимание привлекает Душан Стоянович, выдающийся интеллектуал, учившийся в Англии (в известной мере он был также и русским учеником), профессор Духовной академии в г. Сремски-Карловицы, одной из самых старых сербских духовных школ. Он по-особенному, конкретно-исторически, ставил эту проблему в отличие от спекулятивно-романтического подхода. Его самый важный труд – «Русские проблемы философии и религии XIX века» (Белград, 1932). Это самое объемное произведение о важнейших русских мыслителях: Петре Чаадаеве, Иване Киреевском, Алексее Хомякове и Константине Леонтьеве. Самое объемное исследование о Хомякове – 62 страницы. Стоянович написал книгу на основе ознакомления с обширной литературой и проблемами того времени и широкого общения с русскими мыслителями. В связи с этим он замечал: «Особенно мне хочется подчеркнуть пользу, которую мне оказали разговоры с русскими мыслителями, живущими ныне в Европе: с гг. Дмитрием Мережковским, Сергеем Булгаковым, Николаем Бердяевым, Б. Вышеславцевым и другими, кто своим необычайным знанием духа и проблем русской мысли помогли мне лучше погрузиться в русские проблемы». Здесь речь идет не только об академически успешной книге, но и о стремлении писателя размышлять о проблемах своей страны и о направлениях ее дальнейшего развития. Мне представляется, что эта книга в определенном смысле интересна и сегодняшнему русскому читателю, несмотря на то, что в России написано достаточное число работ об этом философе.

Хомяков прежде всего как светский богослов привлек внимание крупного сербского мыслителя, архимандрита Юстина Поповича (1894–1979), который как и Стоянович, был одним из основателей Сербского философского общества в Белграде, до 1944 года профессором Богословского факультета в Белграде, после чего жил в монастырях Сербии. Он перевел на сербский язык известный труд Алексея Хомякова «Церковь одна» и опубликовал его в 1927 году.

После Второй мировой войны в Сербии и Югославии писали в основном о «прогрессивных» русских философах, в то время как других обходили стороной.

Автор этих строк опубликовал статью «Славянофилы: А. С. Хомяков», в которой вкратце изложил основные идеи основателя славянофильства.[882]882
  См.: Савременост руске религиске философие. Београд, 2002. С. 39–50.


[Закрыть]

Л. А. Орехова
Мнение иностранцев о России как вызов русской литературе

В 1845 году в четвертом номере «Москвитянина» появилась статья А. С. Хомякова «Мнение иностранцев о России». В зарубежных суждениях о российской жизни автор обнаруживает «путаницу в понятиях и даже в словах», «бесстыдную ложь», «наглую злобу» и задается вопросом: «На чем основана такая злость, чем мы ее заслужили?»[883]883
  Хомяков А. С. О старом и новом: Статьи и очерки. М., 1988. С. 83.


[Закрыть]. Ответ, по его мнению, кроется в двух причинах: «различие во всех началах духовного и общественного развития России и Западной Европы» и «досада» Европы перед «самостоятельною силою» России[884]884
  Там же.


[Закрыть]. Хомяков констатирует, что при таком положении вещей Россия, конечно, не может ожидать от Запада «полной любви и братства», но она имеет все основания «ожидать уважения». Однако в современных «сказаниях» иностранцев о России он не обнаруживает и следа этого уважения. «Собственное признание в нашем духовном и умственном бессилии, – заключает он, – лишает нас уважения: вот объяснение всех отзывов Запада о нас»[885]885
  Там же. С. 87.


[Закрыть]. Как выход из сложившегося положения публицист предлагает русскому обществу вернуться к собственным духовным истокам, проникнуться к ним уважением, не профанировать их перед иностранцами. «Тогда, – убеждает Хомяков, – мы не будем сбивать с толку иноземцев ложными показаниями о самих себе, и Западная Европа забудет или предаст презрению тех жалких писателей, о которых один рассказ уже внушает тяжелое чувство досады».[886]886
  Там же. С. 103.


[Закрыть]

Заметим, что основная часть статьи посвящена вовсе не анализу конкретных высказываний и оценок иностранцев о России, а описанию своеобразного рецепта борьбы с западной недоброжелательностью. По мысли Хомякова, российское общество должно осознать, что Россия обладает оригинальным духовным потенциалом, качественно отличным от европейского и более мощным, и важно обнаружить этот потенциал перед Западом. Хомяков развивает эту идею в следующей статье с характерным заглавием «Мнение русских об иностранцах» («Московский сборник», 1846).

Статья имеет сходную с предыдущей композицию. В начале автор называет исключениями любые доброжелательные суждения иностранцев о России и заявляет, что «мнение Запада о России <…> выражается в огромном успехе всех тех книг, которых единственное содержание – ругательство над Россиею, а единственное достоинство – ясно высказанная ненависть к ней»[887]887
  Там же. С. 104.


[Закрыть]. Затем он снова приходит к тому, что причина кроется в неуважении русского общества ко всему отечественному, доказывает пагубность «эклектического» подражания «шаткому и бесплодному духовному миру Запада»[888]888
  Там же. С. 134.


[Закрыть] и необходимость развивать самобытное русское миропонимание. Поскольку статья начинается с апелляции к мнениям иностранцев, она тоже должна была восприниматься читателем в качестве разъяснения, каким образом русское общество может противостоять предвзятым мнениям европейцев.

Обе статьи Хомякова являлись частью задуманного им «публицистического трактата», посвященного поиску путей возвращения русского общества к национальной почве. Он рассматривает эту проблему то в связи со строительством железной дороги в России («Письмо из Петербурга», 1845), то в связи с размышлениями о перспективах русского искусства («О возможности русской художественной школы», 1847). Поэтому и его обращение к мнению иностранцев о России можно было бы расценить как формальный повод создать одну из «многочисленных вариаций» своей мысли. Отчасти это объяснение было бы верным, но, кажется, односторонним. Так, например, оно вовсе не давало бы ответа на вопрос, почему Хомяков выбрал для демонстрации своих мировоззренческих моделей именно мнение иностранцев о России.

Думается, картина приобретет более полный вид, если мы увидим статьи Хомякова в контексте других попыток русской литературы отреагировать на восприятие России за рубежом. В первой половине XIX века эти попытки были вызваны особенно активным освоением европейскими литературами «русской темы» и составляют целый массив художественных и публицистических текстов. Думается, такую реакцию литературы на национальный имидж за рубежом логично именовать «ответной» рецепцией. Поскольку ее текстовый блок никогда не становился объектом системного описания или изучения, представляется целесообразным распределить предлагаемый далее контекстовый историко-литературный материал по позициям, в зависимости от причинно-следственных и функциональных характеристик тех или иных фактов. Это поможет увидеть значение более поздних публикаций А. С. Хомякова (1850-е годы), задачи которых, на наш взгляд, продиктованы тем же стремлением автора: выступить против «клеветы на целую страну».

Имидж России во Франции входил в сферу живого интереса российского правительства. Поэтому особенно популярные антирусские сочинения подвергались широкому разоблачению в российской прессе. Кроме того, предпринимались меры по восстановлению российской репутации в самой Франции. Так, в Париже долгое время находился с целью защиты русских интересов во французской печати агент III Отделения Я. Н. Толстой. Он неоднократно вступал в публицистическую полемику с французами-оппонентами. Наиболее известна, пожалуй, его брошюра «Достаточно ли шести месяцев, чтобы узнать страну, или Соображения по поводу сочинения г-на Ансло “Шесть месяцев в России”» (1827). Я. Н. Толстой был не одинок. С 1833 года русское посольство в Париже приобрело «интеллектуального атташе» в лице князя Э. Мещерского, роль которого заключалась в «защищении России в журналах от всяких нападений на нее в литературе»[889]889
  Виноградов А. К. Мериме в письмах к Дубенской. М., 1937. С. 32.


[Закрыть]. Многие отклики в защиту России, как, например, ответ Н. И. Греча (1844) на «Россию в 1839 году» А. де Кюстина, инспирировались непосредственно III Отделением[890]890
  См.: Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. СПб., 1908. С. 141–152.


[Закрыть]. Однако из этого не стоит выводить правила.

Защита престижа России перед лицом европейских мнений стала общей и естественной особенностью русской литературы: несправедливый негативный отзыв обоснованно вызывает потребность отклика-опровержения. Так, в 1853 году М. П. Погодин на водах в Эмсе прочел несколько брошюр о России. «Что за нелепости пишут о России и русской церкви – возмущался он. – А мы все молчим!.. Рука так и рвалась писать и вступить в состязание».[891]891
  Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина: В 22 кн. Кн. 12. СПб., 1898. С. 488.


[Закрыть]

Порой автор вынужден был «поправлять» иностранного оппонента в целях самозащиты, когда информация «с Запада» легко вредила репутации литератора в России. К примеру, французский консул Фонтанье написал в своем «Путешествии на Восток…», что Пушкин якобы сочинил сатиру о турецком походе русской армии. По версии Ю. Н. Тынянова, поддержанной М. П. Алексеевым[892]892
  Алексеев М. П. Пушкин и мировая литература. Л., 1987. С. 275.


[Закрыть], причиной, побудившей Пушкина взяться за «Путешествие в Арзрум», стало именно желание опровергнуть слова иностранца. Пушкин так и заявил в предисловии, что «строки французского путешественника» были для него «гораздо досаднее, нежели брань русских журналов».[893]893
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 19 т. Т. 8. М., 1994. С. 443.


[Закрыть]

С уверенностью можно сказать, что ни один русский писатель не оставался равнодушен к зарубежным оценкам России или его творчества. Исключение составлял, пожалуй, лишь И. А. Крылов, который (если верить П. А. Плетневу) без всякого интереса отнесся к изданию своей биографии в Париже[894]894
  Крылов И. А. в воспоминаниях современников. М., 1982. С. 232.


[Закрыть]. Но и тут стоит заметить, что некоторые иностранные отзывы о себе Крылов все-таки знал.[895]895
  Там же. С. 239, 318.


[Закрыть]

Важно отметить, что «ответное» восприятие зачастую вызывается не конкретным отзывом о России иностранца, а вообще моделью России, представленной во множестве разнородных иностранных текстов. Еще М. В. Ломоносов замечал: «Немало имеем свидетельств, что в России столь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели»[896]896
  Прийма Ф. Я. Русская литература на Западе. Л., 1970. С. 59.


[Закрыть]. Указание на «многих внешних писателей» подсказывает, что мнение о стране воспринимается как коллективное, массовое представление, а произведения отдельных авторов как частные выражения этого представления. Видимо, на этом основании Ф. Н. Глинка утверждал, что иностранец не может стать, например, добросовестным автором описания российской истории. «Историк Отечественной войны должен быть русским, – рассуждал Глинка в “Письмах к другу”, – чужеземец со всею доброю волею не может так хорошо знать историю русскую, так упоиться духом великих предков россиян <…> Чужеземец невольно будет уклоняться к тому, с чем знакомился с самых ранних лет: к истории римлян, греков и своего отечества. Он невольно не отдаст должной справедливости победителям Мамая, завоевателям Казани <…> Иноземец, родившийся в каком-либо из тесных царств Европы, невольно будет прилагать ко всему свой уменьшенный размер». И далее дополнение этой мысли: «Напрасно клевета легкомысленных иноплеменников силится уверить свет, будто русские управляются одним страхом или корыстью <…>. Истина, водившая пером древних летописателей наших, явно опровергает клеветы сии»[897]897
  Глинка Ф. Н. Письма русского офицера: Проза. Публицистика. Поэзия. Статьи. Письма. М., 1985. С. 204, 208.


[Закрыть]. Подобное обобщение европейского литературного восприятия России до уровня характеристик общественного мнения Запада как раз очень характерно выражено заглавием статьи Хомякова «Мнение иностранцев о России».

Реакция на иностранное восприятие может выходить за рамки прямого отклика. Она становится предметом внутрилитературной полемики – более сложной формы усвоения инокультурного материала. В 1858 году «Современник» опубликовал критическую статью о книге А. А. Гаряйнова «Что такое г. Тьер и нашествие его на Россию» (СПб., 1858), которая в свою очередь являлась критическим разбором труда французского историка о войне 1812 года. При всем сочувствии А. А. Гаряйнову, «человеку 12 года», который не раз выступал, защищая Россию «от клевет», критик «Современника», явно находя манеру автора анекдотичной, делает подборку особенно поразивших его полемических фигур Гаряйнова, нацеленных на Тьера: «лжец и хвастун»; «всегда дерзкий и ветреный историк»; «как не пустить крови сочинителю таких нелепостей!»[898]898
  Новые книги. Апрель 1858 // Современник. 1858. Т. LXIX. № 5. С. 62.


[Закрыть]. Тон статьи превращается в совершенно уничтожающий, когда речь заходит о том, что книга Гаряйнова «должна перевестись на иностранные языки и пошлется в чужие краи»: «Не лучше ли не делать этого? Нам кажется, что она может более повредить делу, нежели защитить его»[899]899
  Там же. С. 63.


[Закрыть]. Понятно, что «Современник» выбирает предметом критики манеру автора, а не цель его сочинения. В ситуации возникшего межлитературного диалога журналист не желает допустить, чтобы российская сторона была представлена столь неискушенным полемистом.

Впрочем, борьба с «западными мнениями» часто выходила за пределы публицистики. В беллетристике даже появился специальный прием, который мы назвали бы имитацией чужеземного взгляда. М. Н. Загоскин в романе «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831) вводит в круг персонажей несколько французских героев и имитирует французское восприятие России. Французский барон из дипломатического корпуса утверждает, что Петербург не может называться европейским городом и русские стараются во всем походить на французов; французский путешественник представить не может, что в России бывает тепло; французский шпион уверяет, что Россия не способна противостоять Наполеону. Наполеон называет русских, поджегших Москву, «варварами» и «скифами». Для большего эффекта у Загоскина подобными именами называют русских почти все французские военные. Гвардейский офицер особенно находчив в эпитетах: «Они не варвары, а дикие звери!.. Мы думали здесь отдохнуть, повеселиться… и что ж? Эти проклятые калмыки… О! их должно непременно загнать в Азию, надобно очистить Европу от этих татар!». М. Н. Загоскин явно считает высокомерное отношение французов к русским обстоятельством настолько оскорбительным, что оно может подготовить русское общество к войне против Франции, чтобы французы поняли, «что они ошибаются».[900]900
  См.: Загоскин М. Н. Рославлев, или Русские в 1812 году. М., 1986. С. 127.


[Закрыть]