Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2"

Н. З. Коковина
«Русская старина» в системе историософских констант А. С. Хомякова

В 1830–1840-е годы формирующееся национальное самосознание наталкивается на весьма смутные представления об истоках русской ментальности. Мнение П. Я. Чаадаева о том, что нет «ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании», выражало лишь крайнюю точку весьма распространенных представлений о прошлом русского народа. Герой А. С. Пушкина в неоконченном «Романе в письмах», размышляя о состоянии дел в деревне, находит «причину быстрого упадка нашего дворянства» в «небрежении» крестьянами и в «уничтожении наших исторических родов», лишенных «гордости воспоминаний»: «Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ».

Такое положение волнует и П. А. Вяземского, который в это же время (1830) в «Жизнеописании Фон-Визина» пишет об отношении современников к национальному прошлому, к их исторической памяти: «Наша народная память незаботлива и неблагодарна. Поглощенная суетами и сплетнями нынешнего дня, она не имеет места в себе для преданий вчерашнего». По поводу этих слов Пушкин заметил на полях рукописи: «Прекрасно». Его герой Владимир тоже сравнивает современных помещиков с Простаковым и Скотининым, для которых «не прошли еще времена Фонвизина»[372]372
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1959. Т. VIII. С. 53.


[Закрыть]. Да и Петр Киреевский в письме к Н. Языкову пишет: «У нас какая-то странная судьба беспрестанно старалась их (предания. – Н. К.) изгладить из памяти». Они делают разные выводы и предлагают разные пути, но для всех очевидно то, что сформулирует Киреевский: «отличительное, существенное свойство варварства – беспамятность; <…> нет ни высокого дела, ни стройного слова без живого чувства своего достоинства, <…> чувства собственного достоинства нет без национальной гордости, а национальной гордости нет без национальной памяти».

В отличие от западников, считавших, что религия и предания являются «путами, позаимствованными из прошлого» (А. И. Герцен), для славянофилов русская старина становится одной из основополагающих социально-философских констант, участвующих в повседневном жизнестроительстве и воспитании целостной духовной личности. А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, хотя и не задавались целью дать развернутое определение этого понятия, пользуясь всем богатством его смыслов: «далекое прошлое», «мудрая старина», «ход предания», «вековые обычаи», – достаточно последовательно и четко проводили идею непосредственной связи прошлого, настоящего и будущего, а также основополагающего значения традиций, «преданий» в судьбе каждого народа.

Не случайно именно статья А. С. Хомякова «О старом и новом» вербализовала полемику об отношении современности к прошлому. В ней была очерчена постоянная тема славянофильских дискуссий: «Что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в ее теперешнюю организацию? <…> Много ли она утратила своих коренных начал, и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?».[373]373
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч. М., 1902. Т. 3. С. 15. Далее ссылки на это издание даются в тексте статьи в скобках: римскими цифрами обозначаются тома, арабскими – страницы.


[Закрыть]

Хомяков не приемлет не только нигилистическое восприятие русского прошлого, но и его идеализацию. В. А. Кошелев обращает внимание на нарочитую парадоксальность композиции статьи. Тезис: «Старина русская была сокровище неисчерпаемое всякой правды и всякого добра», – тут же опровергается целым набором негативных факторов допетровской жизни. Антитезис: «Ничего доброго и плодотворного не существовало в прежней жизни России», – тоже опровергается, и не меньшим количеством позитивных факторов. Синтез: картина «оригинальной красоты общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо», – становится поводом для постановки новых и тоже непростых проблем.[374]374
  Кошелев В. А. Парадоксы Хомякова // Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 7.


[Закрыть]

О каких же именно проблемах идет речь? Не идеализируя историю России, А. С. Хомяков тем не менее считал, что именно в своем прошлом русский народ найдет духовные силы для возрождения России.

Мыслитель не рисует развернутую картину прошлого, потому что его интересует не этнографическое, а этическое наполнение этого понятия, поэтому:

 
<…> слава – прах,
Бесплоден всякий дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мир святыни.[375]375
  Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л., 1969. С. 111.


[Закрыть]
 

Идеальна не история русского народа, а сущностные, вневременные константы его бытия. Поэтому и в русской истории выбираются «величие <…> и домашняя святыня семьи <…> и вселенское общение никому не подсудного Православия, деревенский мир с его единодушною сходкою, с его судом по обычаю совести и правды внутренней. Великие, плодотворные блага» (I, 137–138). Таким образом, понятие «русская старина» аккумулирует глубинный духовный опыт, закрепленный в мифах и религиозных верованиях.

Очевидно, что представления об идеале соотнесены со стариной доисторической, где он видит «стройное, многозначительное и духовно живое строение первобытного языка <…> бесконечное пространство пустыни, пройденное первыми обитателями земли, <…> беспредельность морей, переплытых основателями первых заокеанских колоний, <…> тождество религий, обрядов и символов с одного края земли до другого» (V, 531). Понятны и истоки такого внимания: «В истории мы ищем самого начала человеческого рода, в надежде найти ясное слово об его первоначальном братстве и общем источнике» (V, 30). Становится очевидным, что понятие «соборности» как «дорефлексивного духовно целостного самопонимания, интегрирующего в себе архетипический ценностный опыт»[376]376
  Холодный В. И. А. С. Хомяков – дилетант и провидец постхристианского «завета» // Вопросы философии. 2001. № 8. С. 149.


[Закрыть], коренится в представлениях об изначально едином бытии.

Хомяков уверен, что «нужна поэзия, чтобы узнать историю» (V, 72), потому что «люди скоро забывают прошедшее, т. е. факты и их подробности, но упорно и долго держат в памяти главные очерки старины, облекая их иногда в мифический покров, а еще долее и упорнее держат они в душе своей следы страстей, волновавших предков их в века прожитые и забытые».[377]377
  Хомяков А. С. Семирамида // Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 97–98.


[Закрыть]

Роль воображения, интуитивного знания в постижении старины для исследователя несомненна. Хомяков настаивает на включении иррационального, «чувственного» в систему исторического исследования. Прошлое, по его мнению, «может быть более описано и исследовано, но оно всегда менее известно. Тому назад сорок лет всякий думал знать историю древности, а об средних веках никто и понятия не имел. Что же теперь? Малейшие труды и несколько ясных поэтических умов познакомили нас с средними веками так, что мы как будто в них жили, а древность сделалась загадочнее чем когда-нибудь. Причина этому то, что мы душою (если хотите инстинктами) знали средние века, – хотя происшествия их не были нам рассказаны, а от древности оставалась летопись, но дух улетел» (V, 23).

Поэтому «народная вера» становится источником познания старины, так как «мера просвещения, характер просвещения и источники его определяются мерою, характером и источником веры. В мифах ее живет предание о стародавних движениях племен, в легендах – самая картина их нравственного и общественного быта, в таинствах – полный мир их умственного развития. Вера первобытных народов определяла их историческую судьбу; история обратилась в религиозный миф и только в нем сохранилась для нас»[378]378
  Там же. С. 119.


[Закрыть]. Поэтому «вера и полнота жизни религиозной неразлучны с преданием, обнимающим в единстве своем мысль и быт, чувство и умозрение»[379]379
  Там же. С. 279.


[Закрыть]. Это возвращает нас к понятию соборности. В. И. Холодный справедливо указывает, что «соборность» представляет синтез всех аксиологических архетипов: совести, смысла жизни, запредельности, страдания и сострадания, вины и покаяния, духовного самоосуществления личности, нации, всего человечества.[380]380
  Холодный В. И. А. С. Хомяков – дилетант и провидец постхристианского «завета». С. 149.


[Закрыть]

Хомяков уверен, что:

<…> человек не может создать предание, и реформа, даже исправляя прежнее учение, сужает круг деятельности духовной и разрушает целость и единство внутреннего и наружного быта. <…> Сознание человека одностороннее и мелко, но завет веков, проникнутый многостороннею жизнию племен или народов и запечатленный следами безыскусственного и постепенного развития, обнимает собою всю душу даже новообращенного последователя, дает ему бесконечное прошедшее и окружает его целым миром образов и символов религиозных, перешедших в полную и стройную систему быта. <…> Реформатор слаб внутренним раздором; проповедник древнего предания силен внутренней тишиною. Этот раздор или эта тишина передаются от наставников ученикам и не изглаживаются даже в течение веков. В оковах предания есть свобода, потому что внешняя жизнь уже готова для внутреннего духа, в свободе реформы есть робкий труд, потому что мысль должна себе создать внешние образы, заклейменные неизбежным произволом.[381]381
  Хомяков А. С. Семирамида. С. 279.


[Закрыть]

Поэтому религиозная духовность (например, икона, церковный напев и т. п.) стоят «неизмеримо выше», нежели любое светское «художество», так как воплощают духовное начало, коллективную память целого народа, а не отдельного лица. Как видим, для Хомякова весьма существенны антиномии истории и предания, закона и обряда, где предание и обряд соотнесены с органической стихией народной жизни и потому приоритетны.

Обряд становится для Хомякова способом внедрения сакрального элемента в обычную повседневную жизнь. Он называет его величайшим достижением России, «художественным символом внутреннего единства, у нас – единства народа» (I, 28), если при этом он не лишается внутреннего содержания. Хомяков сам замечает с горечью: «Земля Русская в большей части своего населения приняла более обряд церковный, чем духовную веру и разумное исповедание Церкви» (I, 231). В этом смысле более емким является обычай, которому в жизни России Хомяков придает особое значение. Например, в статье «О сельских условиях» он пишет:

Нет такой страны, в которой бы люди более или менее не управлялись обычаями; но едва ли есть какая-нибудь часть Европы, в которой обычай был бы так тесно связан со всею жизнью, как в России. <…> Должно признать многие достоинства в самом этом упорстве старины, не легко уступающей нововведениям. Оно служит ручательством в твердости и неизменности быта; а русский быт, органически возникший из местных потребностей и характера народного, заключает в себе тайну русского величия (III, 64).

Хотя Хомяков осознает, что оборотной стороной этой консервативности может быть «тихая и скрытая чума злого обычая» (III, 18). Настаивает он на такой роли обычая и в следующей статье («Еще о сельских условиях»): «Чем шире область обычая, тем крепче и здоровее общество, тем самобытнее и богаче будет развитие права» (III, 75). Но «обычай, внешнее выражение внутренней жизни народной, должен отвечать на все нововозникающие вопросы» (III, 76). Поэтому Хомяков пишет: «Я желал бы, чтобы всякий, принимаясь писать о еже быша, <…> мысленно сводил свой рассказ до своего или, по крайней мере, до совершенно известного времени и кончал возвратною поверкою» (V, 21–22). Только в таком случае высокие нравственные качества сохраняются и передаются из поколения в поколение.

Для Хомякова был незыблемым принцип связи времен. Он не раз повторял, что «все настоящее имеет свои корни в старине» (V, 22). «Не умирают ни хорошие, ни дурные зародыши, закинутые прошлою жизнью», – писал Хомяков. В стихотворении 1844 года «Не говорите: “То былое…”» представлена диалектика взаимоотношения «былого» и «нынешнего»:

 
Не говорите: «То былое,
То старина, то грех отцов,
А наше племя молодое
Не знает старых тех грехов».
Нет! Этот грех – он вечно с вами,
Он в вас, он в жилах и крови,
Он сросся с вашими сердцами —
Сердцами, мертвыми к любви…[382]382
  Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. С. 123.


[Закрыть]
 

Новое время, новое сознание требуют новых форм. Это становится очевидным в размышлениях Хомякова о художественном воплощении прошлого. Так, в статье «Письмо в Петербург о выставке» он отмечал:

<…> для нас, наследовавших знания и труды прошедших веков, доступны все произведения художества, потому что для нас раскрылись многие тайны человеческого духа, проявлявшегося разнообразно в разные эпохи своей истории; но по тому самому, что мы поняли дух человеческий, созидавший древние формы искусства, мы уже не можем находить его полноты ни в которой из этих отдельных форм и, следовательно, не можем уже воссоздавать силою дробного анализа то, что создавалось цельным синтезом души. Художники, бессильные создавать новые формы и новый стиль и подражающие формам и стилю прошедших веков или чужих народов, уже не художники: это актеры художества, разыгрывающие Рыцаря, Грека, или Византийца, или Индейца (III, 95).

Хомяков не раз полемизирует с современными представлениями о старине:

Шла жизнь простая и естественная, волнуясь, борясь и изменяясь в некоторых формах, но сохраняя свой коренной и основной тип среди борьбы, волнений и изменений, – и вдруг, так сказать, в один день она сделалась стариною вся, целиком, от одежды до грамоты, от богатырской сказки и веселой присказки до той духовной песни, лучшего достояния русского народа, которая дарит свои высокие утешения сельской хате и смеет явиться в городские хоромы только в печати, как любопытное воспоминание об утраченном настроении русской души. Но к счастью нашему, то, что называем стариною мы, заговорившие на всех иностранных наречиях и на все иностранные лады, не для всех сделалось стариною: оно живет свежо и сильно на великой и святой Руси. Мы, люди образованные, оторвавшись от прошедшего лишили себя прошедшего; мы приобрели себе какое-то искусственное безродство, грустное право на сердечный холод; но теперь грамоты, сказки, песни, языком своим, содержанием, чувством, пробуждают в нас заглохнувшие силы (III, 167).

Потому «раздается песнь народная, сказывается старорусская сказка, читается грамота прежних веков, и слух почуял простое слово человеческое, полное движения и мысли, и на душу повеяло дыханием жизни» (III, 167).

В «Московском сборнике» 1852 года помещены две песни и две былины из собрания П. В. Киреевского. В предисловии к ним Хомяков писал:

Наши старые сказки отыскиваются <…> в устах русского человека, поющего песни старины людям, не отставшим от старого быта. Наши старые грамоты являются памятниками не отжившего мира, не жизни, когда-то прозвучавшей и замолкнувшей навсегда, а историческим проявлением стихий, которые еще живут и движутся по всей нашей великой родине, но про которые мы утратили было воспоминание. Самые юридические учреждения старины нашей сохранились еще во многих местах в силе и свежести и живут в преданиях и песнях народных (III, 164).

По убеждению Хомякова, Петр I и его последователи опрометчиво отбросили корневые ценности – «Кремль, Киев, Саровскую пустынь, народный быт с его песнями и обрядами и по преимуществу общину сельскую», а «истинное просвещение имеет по преимуществу характер консерватизма, которое есть постоянное усовершенствование, всегда опирающееся на очищающуюся старину». Хомяков призывал отстранить «всякую мысль» о том, будто возвращение к старине сделалось нашей мечтою… «Но путь пройденный должен определять и будущее направление. Если с дороги сбились, первая задача – воротиться на дорогу».

Когда государство находилось в продолжение нескольких веков в осадном положении, многие законы могли быть совершенно забыты; но это забвение невольное не есть укор закону. Бессильный временно, лишенный действия и приложения, он живет скрытно в душах, несмотря на злые обычаи, введенные необходимостью, несмотря на невежество народа или на крутое действие власти.

Эти-то лучшие инстинкты души русской, образованной и облагороженной христианством, эти-то воспоминания древности неизвестной, но живущей в нас тайно, произвели все хорошее, чем мы можем гордиться. <…> Кое-что сделано; более, несравненно более остается сделать такого, на что вызывает нас дух, живущий в воспоминаниях, преданиях или символах, уцелевших от древности. Весь этот прекрасный мир замирал, почти замер в беспрестанных борьбах, внутренних и внешних, России. Без возобновления государства все <бы> погибло; государство ожило, утвердилось, наполнилось крепостию необычайною: теперь все прежние начала могут, должны развиваться и разовьются собственною своею неумирающею силою. <…> Наша древность представляет нам пример и начала всего доброго в жизни частной, в судопроизводстве, в отношении людей между собою; но все это было подавлено, уничтожено отсутствием государственного начала, раздорами внутренними, игом внешних врагов. Западным людям приходится все прежнее отстранять, как дурное, и все хорошее в себе создавать; нам довольно воскресить, уяснить старое, привести его в сознание и жизнь.[383]383
  Хомяков А. С. Семирамида. С. 462–463.


[Закрыть]

Становится очевидно, что идеал Хомякова не в прошлом, а в будущем: «<…> мы будем подвигаться вперед смело и безошибочно <…> воскрешая древние формы жизни русской, потому что они были основаны на святости уз семейных и на неиспорченной индивидуальности нашего племени. Тогда, в просвещенных и стройных размерах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо, воскреснет древняя Русь, но уже сознающая себя, а не случайная, полная сил живых и органических, а не колеблющаяся вечно между бытием и смертью» (III, 29). Как видим, понимание «былого, предания, прошедшего» необходимо для плодотворного движения вперед, ясная осознанность опыта всех поколений, жизненная включенность в лучшие традиции и усвоение уроков прошлого воспитывают духовную зрелость, способствуют развитию способности к подлинному совершенствованию.

Г. В. Горнова
Проблема города в контексте историософии А. С. Хомякова

Славянофильское содержание мировоззрения А. С. Хомякова – это выявление самобытности России, попытка христианского синтеза культуры, особенно применительно к русской истории. Для этого им была разработана специальная историософская концепция, согласно которой, Православие является идейной основой русской самобытности и во взаимодействии с реальной повседневной жизнью задает направленность развитию России.

Традиционному европоцентризму А. С. Хомяков противопоставляет мнение, что история лишена неизменного географического (этнического) центра. В истории действуют «племенные стихии», их различие лежит в вере, которая задает образ жизни народа, его мораль. Существуют два типа религиозных культур: иранство и кушитство. Иранский тип воплощает собой веру народа в трансцендентное начало, божество в образе свободно творящей личности, определяющее свободу, мирное сосуществование с соседями, духовное богатство. Православие, по А. С. Хомякову, – это наиболее чистая, духовная форма христианства, высшее воплощение иранства в русском народе. Русский дух создал «русскую землю в бесконечном ее объеме <…> утвердил навсегда мирскую общину, лучшую форму общежительности <…> понял святость семьи и поставил ее как чистейшую и незыблемую основу всего общественного здания; он выработал в народе все его нравственные силы, веру в святую истину, терпение несокрушимое и полное смирение»[384]384
  Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 517.


[Закрыть]. Кушитский тип основывается на вере в то, что все в мире подчинено необходимости, он агрессивен и устремлен к материальным благам, базируется на насилии и завоевании. Духовная (и реальная) история – борьба двух начал: иранства и кушитства. Эта общая схема используется для рассмотрения истории в целом, а также российского общества и его институтов: государства, монархии в форме самодержавия, города, деревни, сельской общины, сознания и психологии народа, быта.

Особое внимание А. С. Хомяков акцентировал на русской общине. Это основной элемент, определяющий всю жизнь русского общества, гарант самобытности России в прошлом, настоящем и будущем. Община рассматривалась в контексте формулы «самодержавие – православие – народность», причем внимание концентрировалось на двух последних элементах. Это связано с тем, что основными факторами культуры являются религиозная вера и народный характер (психология). Народный характер служит своеобразной почвой для общества, а из религиозной веры произрастает культура.

Образ самодержавия, созданный славянофилами, значительно отличался от реального. Это утопическое идеальное самодержавие, которое должно выступать не как государственная принуждающе-карающая машина, а как нравственная сила, соединяющая общество в целое. Оно, как и любой институт в России, наряду с церковью должно выполнять соборные функции. На фоне превознесения русской общины и идеализации самодержавия особо рельефно видно отношение к городу, поскольку методология отношения к государству распространялась и на урбанистические процессы.

Становление урбанистической среды – процесс длительный, он зависит от многих факторов: экономических, политических, административных, религиозных. Система русских городов, существовавшая во времена А. С. Хомякова, сложилась в основном при Екатерине II в результате проведения губернской реформы 1775 года. На основании правительственных указов сформировалась система городов: столичного, губернских, уездных, заштатных, у которых появились новые черты как следствие типового строительства: прямые улицы, широкая площадь с административными зданиями, торговые ряды, церковь, специальный въезд в город через заставу. Многие города начинают представлять собой провинциальную версию европейской столицы.

Своеобразие урбанистической культуре России придавала двустоличность: одновременное существование бюрократическо-чиновничьего придворного Петербурга и барской первопрестольной Москвы.

Если западники отдавали предпочтение Петербургу, то славянофилы, которые изначально называли себя «москвичами», «московским направлением», «московской партией», предпочитали Москву. Многие города А. С. Хомяков не любил, это касалось как российских, так и зарубежных. В одном из писем по поводу Парижа он отмечает, что это город, который он «уже издавна знал, но не любил». Такое отношение было не только проекцией его теоретических конструкций, но и подпитывалось юношескими воспоминаниями, основанными на внешнем восприятии урбанистической культуры как проявления культуры общества, некоего смысла города. «Когда его с братом привезли в Петербург, то мальчикам показалось, что их привезли в языческий город, что их заставят переменить веру и они твердо решили скорее претерпеть мучения, но не подчиниться чужой воле».[385]385
  Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 1; ч. 1. С. 195.


[Закрыть]

Позднее, неоднократно побывав за границей, А. С. Хомяков в письме к Е. И. Попову так описывал Петербург, отмечая его нелепость в притязаниях быть городом европейским, дороговизну, отсутствие житейских удобств: «Все понимают, ничему не сочувствуют. <…> Администрация идет своим ходом <…> торговля идет своим ходом, наука своим ходом, а общество не идет совсем. <…> Торговля есть в Петербурге, но он не торговый город; есть наука, но он равнодушен к науке, и так далее. Петербург есть совершеннейший дармоед в целом мире».[386]386
  Цит. по: Кошелев В. Алексей Степанович Хомяков. Жизнеописание в документах, рассуждениях и разысканиях. М., 2000. С. 363.


[Закрыть]

В основе славянофильских воззрений А. С. Хомякова на город лежит своеобразный религиозно-геополитический подход, базирующийся на историософских идеях. Оценивая город и как конкретный, и как форму «общежительности», А. С. Хомяков выделяет его смысл как внеположенную сущность, которая связана с более широким социальным контекстом: религией, регионом, страной, эпохой, временным историческим отрезком. Смысловое содержание города оказывается и религиозным, предпосылкой и результатом воспроизведения религиозной культуры определенного типа, которая и задает место городу в некотором (социальном) онтологическом порядке вещей: «Зодчество (также и все прочие искусства) обязано существованием своим религии или, по крайней мере, в начале своем должно было быть ей посвященным. Огромность форм, стройность переходов порождает невольное благоговение и напоминает человеку о существе высшем»[387]387
  Хомяков А. С. О зодчестве // Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 473.


[Закрыть]. Формируя образ города, А. С. Хомяков создает своеобразные славянофильские мифы и идеалы, в которых отражаются события городской жизни, социально-психологические настроения жителей, нравственные нормы и система ценностей. Город задает человеку направленность его существования. Возникает желание, чтобы и на фоне сельской общины возник город, в котором реализовалась бы совершенная, нравственно-религиозная, гармоничная жизнь человека.

Историософия славянофилов создает не только утопию о сельской общине, но и мифологию о городе и его жизни. Смысл города «хранится» и воспроизводится различными формами его культуры и способствует порождению новых смыслов, которые транслируются на страну в целом. «И ежели в Германии заезжего иностранца оценивают как “ученика”, во Франции – как “зрителя”, в России – как “учителя”, то в Англии к нему относятся как к “человеку” и радушны к нему в зависимости от его человеческих достоинств – и никак иначе!»[388]388
  Цит. по: Кошелев В. Алексей Степанович Хомяков. С. 360.


[Закрыть]. Смысл города начинает выражаться в его идеалах, образе жизни, специфической мифологии. В конечном счете для А. С. Хомякова проблема города решалась, как и сельской общиной, через призму нравственной силы.

Москва оказывалась ближе к идеалу, чем Петербург. Рассматривая феномен города в России на примере северной столицы, А. С. Хомяков приходит к выводу, что «жизнь власти государственной и жизнь духа народного разделились даже местом их сосредоточения. Одна из Петербурга движет всеми видимыми силами России <…> другая незаметно воспитывает характер будущего времени, мысли и чувства, которым суждено еще облечься в образ и перейти из инстинктов в полную, разумную, проявленную деятельность».[389]389
  Хомяков А. С. О старом и новом // Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 467–468.


[Закрыть]

А. С. Хомяков считал, что Россия – это оплот Православия, перед ней стоит великая задача: перестроить свою жизнь на подлинно христианских началах, донести идею свободного единения на принципах любви до своих братьев на всей земле. Город уже в основных своих проявлениях не способствует решению этой глобальной задачи.