Текст книги "Нарбоннский вепрь. Первая книга трилогии «Наследники Рима» в новой редакции 2017 года"

***

Вернувшись домой, сенатор послал своих слуг с тем же заданием, которое дала своим слугам княгиня София. Скоро слуги князя Корнелия воротились и доложили хозяину, что цепей возле позорного столба они не обнаружили, зато повстречали слуг Софии Юстины, покидавших Форум. Эта новость привела обычно невозмутимого сенатора в такой неописуемый гнев, что слуги, принесшие злополучную весть, не дожидаясь, когда этот гнев обрушится на их головы, поспешили укрыться в апартаментах сердобольной Доротеи Марцеллины. Впрочем, это им не помогло, потому что вскоре хозяин объявился там, и по более веской причине, – ему предстоял серьёзный разговор с дочерью.

Идея выдать Доротею за Варга явилась ему спонтанно, не исключено даже, под воздействием дурманящего аромата, но чем больше князь Корнелий размышлял над этой идеей, тем более замечательной она ему казалась. Он пришел к выводу, что приобрёл согласие Софии Юстины на этот брак не столь уж дорогой ценой – цена, которую придется заплатить самой Софии, будет куда дороже! Настроение его улучшилось; относительно же участи отца и сына Интеликов, сенатор, поразмыслив немного, заключил, что им пока ничего не угрожает.

Он, между прочим, оказался прав. Когда княгиня София получила искомые отпечатки пальцев, хитроумный политик победил в ней алчущую скорой мести женщину. Она великодушно пощадила своих врагов – чтобы затем, когда-нибудь, когда это окажется по-настоящему полезным ей, с помощью этих улик превратить своих врагов в своих рабов.

Вместе с князем Корнелием ушёл мастер Давид, модельер и цирюльник княгини Софии; он ещё не знал, что покидает дворец Юстинов, ставший ему домом, навсегда: добрая молодая хозяйка обменяла преданного слугу на ценную услугу своего дяди.

А вот князь Марсий Милиссин вскоре вернулся к своей возлюбленной и имел с ней тяжкий разговор. В частности, София строго-настрого воспретила любовнику являться во дворец Юстинов даже под благовидным предлогом, потому что лукавый, вероломный и к тому же влюбленный в собственную племянницу сенатор Марцеллин наверняка установит тотальную слежку за дворцом княгини Софии, надеясь разведать, кто скрывается под «условным именем Купидон». На это князь Марсий заметил, что не станет, подобно уличному воришке, бегать от ищеек извращенца и что первым нанесет удар, попросту вызвав шурина на дуэль. Окончательное объяснение любовникам пришлось отложить, так как майордом доложил хозяйке о прибытии во дворец его светлости герцога Нарбоннского Круна.

Крун приехал по приглашению самой княгини, которое она передала через курьера; в приглашении говорилось о важном деле, не терпящем ни малейшего отлагательства.

Глава восьмая, в которой благородный варвар решается поднять руку на женщину, а светлейший князь делает долгожданный подарок своей любимой дочери

148-й Год Химеры (1785),

день 15 октября, Темисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов

Княгиня София Юстина приняла герцога Круна в своём личном кабинете. Это было обширное помещение с огромным столом из красного дерева у широкого фигурного окна, с креслами, покрытыми бархатными паласами, а также длинной двуспальной софой, в которой человек, даже обладающий комплекцией герцога Круна, мог утонуть.

Правитель Нарбоннской Галлии застал молодую хозяйку восседающей в одном из этих богатых кресел. Крун поразился изменениям, которые снова претерпел облик Софии.

Прекрасная княгиня была одета в длинное платье сиреневого муара. Это платье не имело ни единого выреза, так что Крун, ожидавший – и втайне мечтавший – снова увидеть алебастровое тело Софии, узрел лишь лебединую шею, возвышающуюся над этим платьем, и горестное лицо с огромными, полными слёз и оттого блистающими, точно агаты, очами. Точёная рука грациозно возделась и пригласила герцога занять кресло напротив Софии.

– Что произошло, княгиня? У вас такой вид, точно вы… клянусь богами, точно вы потеряли близкого человека!

– Ваша проницательность делает вам честь, герцог, – ответила она. – Вы почти угадали: я могу его потерять! Человека, который мне по-настоящему дорог!

– Кого?

– Близкого человека, как сказали вы. Я предпочитаю называть его своим другом, ибо слово «дружба» вмещает все мои чувства к нему.

– Проклятие! Вы скажете, кто это? Должно быть, я знаю его, если вы позвали именно меня.

София Юстина издала глубокий и печальный вздох.

– Садитесь, ваша светлость. Мне предстоит принять тяжелое решение. Возможно, самое тяжелое в моей жизни. Мне предстоит сделать выбор между дружбой и долгом. Я хочу, чтобы вы дали мне совет. Вы – мужчина, и вы – воин, и вы – честный, благородный человек, вы сами прошли через этот выбор. Уверена, никто не сумеет разрешить мои сомнения лучше, чем вы.

Крун, завороженный этими словами и этим тоном, повиновался. Увидеть такой самоуверенную Софию Юстину – подавленной, смущённой, растерянной, неспособной принять решение без посторонней помощи – он и не думал, а то, что она обратилась за советом к нему, к варвару, льстило его самолюбию.

– Мой выбор вам известен, – сказал герцог. – Я предпочёл долг дружбе.

– Знаю… – она устремила налитые слёзами печальные глаза навстречу глазам Круна и медленно проговорила: – Друг, которого я рискую потерять, – это вы, герцог.

– Я?!

– Выслушайте меня, ваша светлость. Боги, взирающие на нас с небес, не дадут мне солгать. Они знают, сколько сил и души я вложила, устраивая мир между народами наших стран. Они знают, сколько мужества пришлось явить вам ради достижения мира. Боги, в отличие от людей, не считают вас предателем своего народа. Но люди!.. Ах, люди, недостойное человеческое племя! Они готовы на всё, воистину на всё, дабы разрушить счастье себе подобных!

– Скажите мне, кто они, скажите! Кто мечтает сорвать мир? Я желаю знать имена этих негодяев!

– Нет, я не могу… Правда много хуже, чем вы способны себе представить!

Страшное подозрение шевельнулось в голове Круна. Из памяти возникли события и образы – и родился протест, которого не ждала София. «В конце концов, – подумалось Круну, – эту женщину я знаю немногим более месяца, да и знаю ли? Я вижу её – но не знаю! Она всегда разная, лишь богам ведомо, когда она бывает настоящей. Быть может, мой Варг прав насчёт нее, а это я, старый волк, выжил из ума?»

– Хороша ли правда, плоха ли правда, я желаю знать её, – холодно молвил герцог. – Скажите мне то, что вы называете правдой, или я уйду. Мы, галлы, привыкли говорить без обиняков.

«Ты колеблешься, – думала София, внимательно изучая Круна, незаметно для него, – и это нормально. Ты должен сомневаться – через сомнения ты постигнешь истину. Но если я скажу правду сейчас, ты отторгнешь её. Нет, пока рано»

– Помните тех плебеев вчера на Форуме, что спровоцировали вас?

«А-а-а, дьявол! Варг так и знал, что она о них вспомнит! Неужели подстроено? О, страна лжецов и интриганов!»

Герцог быстро кивнул.

– Стало быть, ваше сиятельство, это юнцы-простолюдины так расстроили вас?

От княгини не ускользнула нотка сарказма в его голосе.

– Отнюдь, ваша светлость. Не юнцы – но их истинный хозяин.

В глазах Круна появился интерес. София продолжала:

– Их хозяин нынче навещал меня, незадолго до вашего прихода. Этот человек силён и влиятелен. Он мой самый заклятый враг. Он мечтает погубить меня и всё, что связано с моим именем. А значит, и вас. Это он подослал молодого Интелика и его свору. Этот страшный человек хотел получить фотоснимок, уличающий меня… – она замялась, потому что знала: если фраза останется недосказанной, Крун поймет её лучше. – И он добился своего! Нынче утром он шантажировал меня этим снимком. О, простите, я забыла назвать вам его имя…

– Не затрудняйтесь, – усмехнулся Крун, – мне оно известно. Это сенатор Корнелий Марцеллин, брат вашей матери.

София Юстина вздохнула и развела руками:

– Да, он мой дядя – но он ненавидит меня.

– Позвольте, угадаю, почему. Он хочет стать правителем. Первым министром. Убрав вас, он им станет. Так?

– Увы… Мне очень стыдно за моего дядю, герцог.

«Варг был прав, – с чувством горечи в душе утверждался в своем подозрении Крун. – Она надеется и дальше водить меня за нос. Как я мог ей поверить? Видать, коварные аморейские боги заморочили меня… Наивный старый волк! С этими богами и с этими людьми говорить можно лишь на языке клинка – другой язык они не понимают!»

– И это всё, зачем вы меня позвали, княгиня? Вы извинились за дядю – что дальше?

«Наивный старый волк, – подумала София, – тебе настолько отвратительны наши интриги, что ты даже не желаешь разбираться, на чьей стороне правда. Тебе кажется, что правды нет нигде. О, неужели непонятно: если и когда дядя Марцеллин прорвётся к власти, он попросту раздавит ту куцую свободу, которую мне удалось для тебя сохранить!»

– Ваша светлость, – сказала она, – я хочу, чтобы вы знали: Корнелий Марцеллин не был бы так опасен для дела мира, если бы не нашёл сильного союзника в лице вашего сына.

Герцог Крун побледнел. Подсознательно он ожидал услышать от этой женщины обвинения в адрес Варга – и всё же упоминание имени сына рядом с именем лукавого аморийского политика показалось Круну глубоко оскорбительным.

– Это ложь, – проговорил он, – у моего Варга с вашим Марцеллином не может быть ничего общего.

– Вам хорошо известно, что связывает их: неприязнь ко мне и желание расстроить хрупкий мир между нашими странами.

– Снова ложь! Не путайте меня. Да, Варг мечтает о свободе, это правда. К вам лично не испытывает никаких враждебных чувств. Он уважает вас, я точно это знаю. Ну, а мир с Империей он жаждет отвоевать силой оружия!

«Любопытно, – подумала София Юстина, – я слышу голос прежнего Круна, Круна Свирепого. Значит, какие-то молекулы его души так и не покорились воле властительной Нецесситаты. О, несносный варвар!»

– У меня и в мыслях не было обвинить вашего сына в сговоре с сенатором Марцеллином. Я имею цель сказать иное: ваш сын и мой дядя способствуют друг другу невольно. Мы с вами на одной стороне – они на другой, враждебной нам. Увы, герцог, это так!

Герцог вскочил с кресла, лицо его пылало: даже самое мягкое обращение со стороны молодой хозяйки более не могло сдержать клокочущего в его душе пламени гнева, горечи и запоздалого раскаяния.

– Ну, довольно! Я ухожу! Клянусь богами, не удерживайте меня, иначе… иначе вы услышите правду, которая не понравится вам, сиятельная княгиня! Я ухожу – и покидаю Миклагард! Меня здесь больше ничего не держит! Довольно с меня ваших чудес! Домой, в Нарбонну! Домой!

Тремя гигантскими шагами Крун достиг двери кабинета и уже взялся за золотую ручку, когда услышал слова Софии:

– Ну, что же, герцог, вы сами развеяли мои сомнения. Долой, дружба, – да здравствует священный долг! Вы решили вернуться домой – не смею вас задерживать. Но в память о нашей дружбе, которую вы презрели, я предупреждаю вас: ваш сын в Нарбонну с вами не вернётся.

Лицо, которое обернулось к ней, походило на маску разъярённого языческого бога. «Донар, – мелькнуло в голове Софии, – истинный Донар во плоти! Ему только молота не хватает»

– А что же будет с моим сыном? – прогремел Крун.

– Принц Варг, ваш сын, подвергнется аресту и предстанет перед судом.

Эти слова были сказаны ледяным тоном, тоном человека, уверенного в себе до предела и никогда ничего не боящегося. На самом же деле Софию Юстину пронзил страх – ибо поистине страшен был в гневе Крун Свирепый, надвигающийся на нее. «Он может меня убить, – вдруг поняла она, – он дикий варвар! В душе его лишь гнев клокочет и вовсе нет рассудка! Нужно позвать на помощь!»

– Посмеете кликнуть подмогу, и я вас убью, – выговорил Крун. – Никто вам не поможет, покуда мне не поклянётесь, что с головы моего единственного сына ни волосок не упадёт! Вы слышите – клянитесь кровью Фортуната – иначе вам конец, княгиня! Не посмотрю, что боги создали вас женщиной – мне нечего терять: честь рыцаря продал за подлый мир, жизнь под ярмом Империи недорога мне, лишь сын остался у меня, его я не отдам Империи на растерзание, нет, не отдам, не ждите – не отдам!..

«Держись, София! – донесся из глубин души бестрепетный голос. – Это его агония! Ты победишь! Смелее наступай!»

София Юстина поднялась с кресла, и скрестив руки на груди, гордо встала перед варваром.

– Клянусь кровью Фортуната, – глядя прямо в глаза ему, молвила она, – ни один волос не упадет с головы принца Варга иначе как по воле герцога Нарбоннского, его отца и господина!

Крун опешил; а она, не давая ему времени на раздумья, развивала наступление:

– Нынче ночью ваш сын совершил тяжкое преступление против нашей великой державы. Взгляните сами, – она схватила со стола какие-то бумаги и предъявила их герцогу.

Это оказались фотографии, целый альбом фотографий. Сначала Крун увидел некое жилище в горах, снаружи и изнутри, таинственные знаки и символы, очевидно, магические. Далее его взору предстал снимок с обугленными черепами; подле черепов стояли двое – неприятный тщедушный старик и юноша, вернее, молодой человек, такой же хлипкий и несимпатичный. На следующем снимке Крун увидел их в зале имперского суда. Ещё на нескольких фото старик и юноша представали в соседстве с отрубленными головами, руками, половыми членами, с дьявольскими символами, какими-то склянками крайне омерзительного вида, с потрепанными чародейскими книгами – и так далее. Завершал зловещую подборку снимок, живописующий обоих прикованными к каменному столбу.

– Что это? Зачем? – прошептал Крун. – Кто такие эти колдуны?

София ткнула пальцем в последнее фото.

– Здесь вы видите место преступления вашего сына. Минувшей ночью, втайне от вас, принц Варг выпустил на свободу еретиков Ульпинов, слуг дьявола, злодеев, чьё имя внушает страх и ненависть любому…

– Ложь!! – взревел герцог, отбрасывая альбом. – Тысячу раз ложь! Вы подстроили всё это! Вы или по вашему приказу! Вам не удалось заполучить моего сына – и вы замыслили сгубить его! Так нет же, не бывать!..

– Это правда, – хладнокровно молвила княгиня, понимая, что малейшая дрожь в её голосе погубит всё дело; нет, лишь решительным наступлением она сломает последние бастионы в душе тяжелораненого старого волка.

– А где на этих снимках Варг? Его мне покажите! Его здесь нет!

– Уж не думаете вы, – с ледяной усмешкой ответила София, – что принц Варг нарочно пригласил фотографа, дабы тот запечатлел для истории его злодеяние? О, нет, он всего лишь жаждал погубить меня – и вас со мною заодно. Всё, что сказали вы, всё истинно и справедливо, да с точностью до наоборот: ваш сын не смог словами совратить отца с дороги мира – вот отчего решился он на злодеяние!

– Ложь! Ложь! Ложь… – шептал герцог; лицо его стало землистого оттенка.

София взяла со стола другой бумажный лист и показала его Круну.

– Это отпечатки пальцев, обнаруженные на цепях душегубителей Ульпинов. Отпечатки принадлежат вашему сыну. Кроме того, имеется свидетель…

– Ложь!.. Подделка! А ваш свидетель – наймит, раб или плебей с душонкой рабской, – простонал Крун.

«Ты почти угадал, – мысленно усмехнулась она, – вот только сыну твоему сыграть на репутации Интелика не удастся: любой простолюдин из Амории нашему священному суду стократ дороже, ближе и роднее любого варварского принца»

– Думайте что угодно, – жестко проговорила София Юстина, – однако для нашего правосудия улик более чем достаточно. Ваш сын совершил преступление, для которого нет иммунитета и смягчающих вину обстоятельств. Принц Варг будет арестован и подвергнут допросу с пристрастием, так как дело касается государственной ереси. Признается он или нет, неважно: лишь одна кара ждет его – смерть!

– Никогда! – захрипел герцог Крун, занося руку для удара. – Никогда тому не бы…

Княгиня София отпрянула – однако это импульсивное движение оказалось излишним. Глаза герцога выпучились, тело пронзила конвульсия – и он рухнул к ногам княгини.

– О, нет… – простонала она и бросилась из кабинета с криком: – Врача, скорее, врача! Всех моих врачей – немедленно, ко мне!!

* * *

148-й Год Химеры (1785),

день 15 октября, Темисия, Княжеский квартал, дворец Марцеллинов

– Дочь моя, – начал князь Корнелий Марцеллин, – ты знаешь, как я люблю тебя…

Доротея кивнула: да, она знала, как он её любит – как дочь и как женщину; больше, чем её, отец не любит никого, кроме самого себя; о своеобразной любви отца к Софии Юстине она не знала ничего.

– …И потому для меня будет величайшим несчастьем расстаться с тобой.

Девушка затрепетала; преданной рабыней своего отца она была столь долгое время, наверное, с самого детства, и настолько привыкла к своей роли, что перспектива расстаться с отцом-господином пугала её по-настоящему. Отец безраздельно царил в её жизни и наполнял эту жизнь смыслом; возможна ли её жизнь без отца, она не знала и не хотела узнавать.

– Ради Творца и всех великих аватаров, господин, – взмолилась Доротея, – не шути со мною столь жестоко! Я лучше сделаю тебе приятно…

Она потянулась к отцу, туда, где под халатом уже привычно прорисовывалось жаждущее естество – но отец мягко отвел руку дочери.

– Когда-нибудь это должно было случиться, Дора, – с грустью сказал сенатор. – Тебе уж восемнадцать, а это самое время для девушки выходить замуж. Женитьба, если разобрать по правде, хотя и зло, но необходимое зло, как сказал в своё время Менандр.

– Нет, ради всего святого, господин! Я никого не люблю так, как тебя! Я не хочу замуж…

– Ты захочешь, – ласково, но настойчиво возразил он, – ибо того желаю я, отец и господин твой. Во имя любви ко мне ты полюбишь другого мужчину. Я облегчу тебе задачу, указав, кого именно тебе надлежит полюбить. Конечно, любить его ты будешь не так, как меня… Он будет называться твоим мужем.

– Позволь мне уйти, господин. Я не могу слышать, что ты говоришь.

– Сядь, глупая! – рявкнул князь Корнелий; дочь, напуганная вспышкой его гнева, послушно опустилась на скамейку у его ног, а он продолжил: – Я выбрал для тебе редкого мужа. Он молод, он храбр и силён, он умён, он красив, как бывает красив первозданной красотой, дарованной самими богами, дикий зверь – лев или, вернее, вепрь. Он – воплощение мужчины. Он – истинный Геракл для тебя, моя Геба! Он будет оберегать и защищать тебя. А если нет, – Корнелий Марцеллин скривил губы в жестокой усмешке, – тогда я сокрушу его своими молниями2929
  Князь Корнелий намекает дочери на то, что отцом Гебы был сам Громовержец Зевс (Юпитер).


[Закрыть]! Но пока… пока этот человек мне нужен – и я его заполучу, через тебя, родная!

– О, господин… – заплакала Доротея.

Отец нежно погладил её каштановые волосы.

– Ты у меня красота ненаглядная, Дора. Принц Варг женится на тебе и станет моим зятем.

Она с ужасом воззрилась на отца. «Это всего лишь страшный сон», – прочел он в её глазах.

– Не бойся, родная. Ничего, что он варвар. У него характер зверя, но тебе хорошо известно, как укрощать диких зверей: я тебя научил. Я берег и лелеял тебя. Пришло время отблагодарить отца за его труды.

– Что… что я должна сделать?

– Ты ответишь «да» на предложение Варга. Вначале он, я думаю, возненавидит тебя. Тебе придётся пройти через это. Угождай ему, как только можешь. Стань ему верной женой. Доставляй ему наслаждение в постели, как доставляла мне – но будь осторожна: варвар, по всей видимости, сущее дитя в искусстве любви. Не испугай его! Он не полюбит тебя, если увидит в тебе блудницу. Роди ему ребенка, и чем скорее, тем лучше. Я хочу, чтобы это был сын. У Варга уже есть один сын, но это конкубин, бастард, а нужен законный наследник. Сын свяжет Варга с тобой и со мной. Стань ему не только женой и матерью его ребенка, но и подругой, которой он доверит свои сокровенные тайны. Ты понимаешь меня, Дора?

– Да, мой отец и господин, – прошептала девушка.

– Умница, – кивнул сенатор. – Итак, ты должна стать Варгу преданной женой, любовницей, подругой. Его жизнь должна стать твоей жизнью. Его пристрастия – твоими пристрастиями. Его цели – твоими целями. Так ты завоюешь его. А теперь главное, – князь Корнелий наклонился к уху дочери, как будто в его собственном дворце их могли подслушивать. – Герцог Крун, отец Варга, – человек Софии. Я не хочу, чтобы он оставался герцогом и дальше. Я хочу, чтобы герцогом Нарбоннским стал твой будущий супруг.

– Я… мне придётся отравить Круна, да, господин?

– Нет, нет, что ты, родная! Никаких убийств, особенно с твоей стороны! Запомни: твой образ – жена, во всем следующая за мужем, жена, которая не сделает и шагу помимо воли мужа, этакая безобидная овечка. Твое дело – соглашаться с Варгом во всем, что касается его ненависти к нашей державе…

– О-о-о…

– Не бойся, Дора, это не измена. Напротив, благодаря тебе наше влияние в Галлии укрепится; но произойдёт это не сразу, а тогда, когда я возглавлю имперское правительство… Пока же ты должна укреплять Варга в его преданности свободе. Vita sine libertare, nihil!3030
  «Жизнь без свободы – ничто» (лат.)


[Закрыть] Ему кажется, что свобода его родины и покровительство Империи несовместимы. Это хорошо! Он наивен, прямодушен, благороден – но далеко не дурак, поэтому будь осторожна. Очаруйся его страной; пусть он поверит, что твоя душа, как и его, алчет свободы! Такое родство душ сблизит тебя и его, а поскольку у него среди женщин нет друзей и поскольку женщина-друг нужна всякому великому мужчине, он начнёт доверять тебе свои тайны.

– Но как я стану передавать тебе их из Галлии?

Сенатор беззвучно рассмеялся.

– Мне не нужны его тайны. Мне нужно, чтобы он, борясь за свободу родины, за свободу друзей, жены и свою собственную, поднял бунт против родного отца, против Круна, и сверг его, а сам стал герцогом! Видишь ли, Дора, герцог Крун, согласившись поклониться нашему Божественному императору, и так настроил против себя собственный гордый народ. Теперь для успеха восстания свободолюбивым галлам нужен лишь хороший вождь. Если принц Варг станет таким вождем и одержит победу, я буду тобою доволен. Вернее сказать, очень доволен. Я буду в совершеннейшем восторге, Дора!

– А я? Что будет со мной, когда это случится?

– Родная моя, – целуя дочь в ухо, задушевно молвил князь Корнелий, – когда это случится, с тобой будет всё, что ты захочешь! Поверь мне, своему отцу и господину, – разве я когда-либо лгал тебе, моя любимая?

– И я смогу вернуться к тебе, мой господин?

– Сможешь, родная.

– О, я так тебя люблю! – всхлипнула несчастная Доротея. – Я всё сделаю, как ты велишь.

– Знаю, родная, – улыбнулся сенатор, – я воспитал чудесную дочь. Пожалуй, даже лучшую, чем Тит Юстин, – добавил он после некоторого раздумья.

Разговор с дочерью поднял настроение князю Корнелию, и князь вдруг решил сделать Доротее подарок, о котором она просила его много лет, но он ей упорно отказывал.

– Родная, – шепнул он ей на ухо, – сегодня у тебя будет праздник: я возьму тебя спереди.

Доротея, которой любящий отец с самого её детства давал уроки наслаждений, умудряясь оставлять при этом девственницей, в радостном изумлении смотрела на него.

– Не хочу, чтобы настоящей женщиной тебя сделал грубый варвар с Севера, – пояснил князь Корнелий. – Я сам проложу ему дорогу!

Затем он вызвал своих рабов: чернокожего лестригона-людоеда Гуллаха, настоящего циклопа (одноглазый Гуллах был раза в два выше своего рослого хозяина); амазонку Ясалу, также с кожей цвета эбенового дерева – она превосходила сенатора на две головы, но он ценил её не за рост, а за силу, верность и жестокость, почему и звал не Ясалой, а Суллой; ещё он позвал миниатюрную китаянку Вэй, которая была истинной богиней наслаждений, и диковинного человечка по имени Улуру, это был карлик непонятного происхождения, краснокожий, с шерстью и мелкой чешуёй, а ещё Улуру имел гибкий хвост, который играл заметную роль в любовных играх.

Эти четверо экзотических персонажей были постоянными участниками извращённых оргий князя Корнелия и его злосчастной дочери. Как виртуоз конспирации, сенатор исхитрялся скрывать свои оргии не только от благовоспитанного аморийского общества, но и от родной жены, от друзей, от слуг, в общем, ото всех, кроме самих участников. Оргии всегда происходили в запретной комнате дворца; ключи от неё сенатор всегда носил с собой; комната была изолирована от окружающего мира так, что самое чуткое ухо, прильнув к входной двери, не услышит ни единого звука даже в самый разгар вакханалии. Князь Корнелий, разумеется, отлично понимал, что стоит кому-нибудь проведать, чем занимается потомок Фортуната-Основателя в запретной комнате и каким наукам обучает собственную дочь, – как карьере, репутации, да и самой княжеской жизни придёт конец. Оргии с дочерью и четвёркой уродливых рабов-экзотиков привлекали Корнелия Марцеллина той непомерной наглостью, в которой находят для себя последнее наслаждение люди, растратившие свой человеческий облик в надежде дать выход неуёмной, но, увы, невостребованной энергии.

Сенатор поклялся самому себе священной княжеской клятвой, что ноги не кажет в запретную комнату, как только переселится из родового дворца Марцеллинов в Квиринальский дворец.