Текст книги "Нарбоннский вепрь. Первая книга трилогии «Наследники Рима» в новой редакции 2017 года"

Глава четвёртая, в которой дочь первого министра Империи раскрывается перед варваром с неожиданной стороны

148-й Год Химеры (1785),

вечер 14 октября, Темисия, Форум

Герцог Крун увидел шествующих ему навстречу руку об руку женщин, но не сразу узнал их. А когда узнал, София Юстина убедилась в справедливости опасений Кримхильды и увидела вождя варваров в гневе. Налившимися кровью глазами Крун Нарбоннский скользнул по соблазнительной фигурке Софии, губы его беззвучно пробормотали какое-то северное ругательство, затем свирепый взгляд нехотя оставил Софию, ввиду невозможности прямо указать аморийской княгине на непотребность её наряда, и вернулся к родной дочери, чтобы уж на ней-то отыграться за двоих. Не говоря ни слова, нарбоннский герцог схватил своими железными пальцами обнажённую руку Кримхильды и потащил дочь в сторону; она не сопротивлялась.

В это самое время кесаревич Эмилий Даласин оставил Варга и подошёл к своей кузине.

– Я должен тебе сказать, – начал он на патрисианском сиа, – что если ты задалась целью ошеломить этих славных варваров, ты своей цели добилась!

– Похоже, я ошеломила даже тебя, Эмиль, – усмехнулась София.

– Зачем ты это делаешь, Софи? Ты намерена поссорить галлов между собой?

– Напротив, кузен. Я хочу открыть для отца его собственную дочь.

– Не забывай, что у отца есть ещё и сын!

– Да, и как тебе он? Ты провел с ним целый день, не так ли?

Эмилий Даласин вздохнул и негромко сказал:

– Я мало что понял, Софи. Варг был вежлив, местами даже любезен, словно потомственный патрис. Но чаще молчал, а когда открывал рот, то ничего не говорил по существу. Он держит дистанцию.

– Мне грустно это слышать, кузен. В траве скрывается змея!

– Скорее вепрь, чем змея, кузина.

– Ты полагаешь? – задумчиво спросила София.

– Он скрытен, да, но также честен, благороден, неспособен к интриге… как и я. Он мне понравился, мы с ним похожи. Прости, кузина. Я тебя уважаю и люблю, но Davus sum, non Oedipus.99
  «Я Дав, а не Эдип» (лат.) Дав – персонаж из комедии римского поэта Теренция, притворяющийся глупцом; Эдип, сын Лая, – будущий царь Фив, разгадавший загадку Сфинкса (мифол).


[Закрыть]

– Тем хуже для него, кузен. Как любит повторять вслед за Горацием Флакком мой дражайший дядюшка Марцеллин, «Vis consili expers mole ruit sua»1010
  «Сила, лишенная разума, рушится от своей громадности сама собой» (лат.)


[Закрыть]. Наша совесть чиста. Нам важнее обойтись без сюрпризов.

– Sic, divide ut imperes?1111
  «Итак, разделяй, чтобы властвовать?» (лат.)


[Закрыть]

– Он не оставляет нам другого выхода, Эмиль. Если бы Птолемей был сговорчив, Цезарю не нужна была бы Клеопатра.

– Ты играешь с огнём, Софи. Мне кажется…

– Тише, герцог идет ко мне! Без дочери… Похоже, я у него следующая на очереди. Возвращайся к Варгу, кузен, и понаблюдай за ним, когда я буду беседовать с герцогом.

– Можешь рассчитывать на меня, Софи.

Герцог Крун надвигался на нее, но, помимо гнева, в его глазах было и что-то ещё, некое удивление. «Хотела бы я знать, чем ответила дочь на его упреки», – подумала София Юстина. Первыми словами герцога, обращенными к ней, были:

– Я не позволю вам встревать между мной и моими детьми! Довольно остального, что вы заставили меня сделать!

– О чём вы, ваша светлость? – недоуменно спросила София.

– А вы, стало быть, не понимаете? – по каменному лицу Круна пробежала гримаса.

– Прошу вас, объяснитесь! Я теряюсь в догадках.

Тщательно выбирая слова, герцог произнёс:

– Может быть, у вас, у амореев, женщинам позволено носить бесстыдные одежды, соблазняя юнцов и мужей. Ваше дело! Но у нас, у галлов, женщина знает своё место. Вот пусть так и остаётся! Вы получили от меня, чего хотели – получили. Ваш император подтвердил мою власть в Нарбоннии – подтвердил! Так какого дьявола вы совращаете мою дочь? Чего вам ещё надо от меня?

– Мне нужна ваша сердечная дружба, – серьезно сказала София Юстина.

Герцог застыл, опешив от таких слов. София в упор смотрела на него, не отводя глаз.

– Это значит, – наливаясь новой яростью, точно павиан, встретившийся взглядом с противником, произнёс Крун, – это значит, ради дружбы со мной вы обрядили мою дочь Кримхильду в платье гулящей девки…

– Вы забываетесь, герцог, – жёстко перебила его София, – и я не позволю вам оскорблять ни меня, ни вашу собственную дочь. Принцесса Кримхильда – красивая и умная девушка. На вашем месте любой отец гордился бы такой дочерью! А если вашей светлости нужна женщина для домашних работ, я могу подарить вам любую рабыню, на какую ваша светлость соблаговолит указать!

Крун побледнел. Никто ещё и никогда не разговаривал с ним в таком тоне. Внутри всё кипело; герцог понимал, что честь воина требует прервать этот постыдный диалог. Крун, в сущности, не собирался выслушивать от аморийской княгини какие-либо объяснения – он всего лишь хотел выбранить её за дочь и покончить на этом.

– Или сами купите, если вашему монаршему самолюбию претит получать от меня подарки, – с полупрезрительной ухмылкой подправила саму себя София. – На столичной Агоре хорошую домашнюю служку можно нынче приобрести всего за империал. Разве счастье вашей дочери не стоит какого-то жалкого империала?

Герцог онемел от изумления. Глаза его смотрели на самую красивую женщину, какую они когда-либо видели, и эта женщина говорила о таких вещах и употребляла такие слова, которые не просто не соответствовали его представлениям о женщинах вообще, а прямо противоречили им, бросали вызов всему, что было привычным и естественным для Круна. Они полностью опровергали образ холодной официальной дамы, который старательно рисовала София Юстина прежде. За маской холодной дамы внезапно обнаружилась натура самовлюблённой хищницы.

И он, водивший в атаку отважных северных рыцарей, он, не страшившийся в жизни нечего, кроме гнева высоких богов, он, Крун Свирепый, растерялся перед этим неожиданным натиском. Конечно, будь он у себя в Нарбонне и будь на месте Софии Юстины любая из его подданных, он бы нашёл, что ей ответить, и ответ его был бы поистине страшен для дерзкой – да просто не было и не могло быть столь же дерзких в его государстве! Но эта женщина была неподвластна ему и его гневу, не только в силу своего происхождения, но и, – в глубине души Крун признавал это, – как личность. К тому же, дочь Тита Юстина была чрезвычайно влиятельной в Империи персоной, вполне способной при большом желании разрушить всё, ради чего он, Крун, терпел такие унижения. Ещё герцог Нарбоннский понимал, что вот теперь, сейчас, в эти мгновения он, возможно, становится участником какой-то новой жестокой игры, – игры, в которой дорогие его сердцу ценности не стоят для коварного противника и медного обола. А возможности выйти из этой безвыигрышной игры у него больше не было – он сам отрезал себе все пути к отступлению два дня тому назад, когда склонился перед хрустальным троном Владыки Ойкумены…

А София Юстина, словно наслаждаясь новым впечатлением, которое она, вне всякого сомнения, производила на варвара, гордо стояла перед ним, разделив свой вес на обе восхитительные обнажённые ноги; правая рука как будто небрежно лежала на бедре, а левая поправляла выбившиеся из-под княжеской диадемы роскошные волосы. Она держалась перед Круном настолько естественно, насколько позволяли её природные данные и утончённое воспитание; она знала, что в её поведении нет ничего безвкусного, способного вызвать у мужчины раздражение и неприязнь (а изумление и неприязнь, как известно, разные вещи); она знала, сколь грациозна, обольстительна и убедительна в этот момент – и она, конечно же, не сомневалась, что суровый Крун сначала мужчина, а потом уж варвар!

Вдруг в уголках её рта взыграла улыбка, и она сказала:

– Почему бы нам не прогуляться по Форуму, ваша светлость? Мне кажется, лучшего времени для откровенного разговора не найти.

Точно пробудившись от сна, Крун встряхнул вороной гривой. О, лишь боги знают, как хотелось ему эту женщину! Жизнь прожил он однолюбом; после смерти Хельги, матери его детей, он не знал женщин; дела ратные и государственные занимали его без остатка. Герцог Нарбоннский сам не бегал за юбками и другим не очень позволял. Три года тому назад, когда выяснилось, что одна из его служанок тяжела от Варга, герцог приказал бить сына батогами до потери сознания, а несчастную юницу после рождения ребёнка отдать жрецам на перевоспитание. Новорождённого бастарда, своего первого внука, герцог назвал Зигфридом, в честь древнего героя, и отнял у сына, обещав вернуть, когда последний поумнеет. До сих пор не вернул и, судя по последним размолвкам, не собирался.

Но теперь горячая волна поднималась по всё ещё крепкому телу, он чувствовал, как потеет от стыда, волнения и неодолимого желания. Он слышал, что она ему предложила, но не знал, как ответить и нужно ли отвечать вообще; голос из подсознания подсказывал: «Беги отсюда без оглядки, беги, или ты пропал!». А другой внутренний голос твердил ему: «Ты будешь последним глупцом, Крун, если сейчас убежишь. Ты будешь жалким трусом, герцог! Ты себе этого никогда не простишь».

– Я вижу, вы не против прогуляться со мной, – сказала София Юстина и, внезапно прильнув к его уху, с придыханием прошептала: – Ваша светлость, ради Творца и всех великих аватаров, не смотрите на меня так! Ваш взгляд способен смутить добропорядочную женщину; наше счастье, что здесь нет моего мужа, иначе бы он приревновал меня к вам! Но здесь есть ваш сын…

Сын!.. Крун с ужасом вспомнил, что Варг стоит рядом, в каких-то десяти шагах и, конечно, видит своего отца, видит всё, что с ним творится! Герцог краем глаза поймал фигуру Варга. Сын стоял к нему вполоборота, о чём-то беседуя с Эмилием Даласином. В какой-то миг глаза отца и сына встретились. Крун ожидал увидеть во взгляде сына осуждение – а увидел некое странное выражение торжества и злорадства. Впрочем, это впечатление могло быть ошибочным, так как Варг быстро отвернулся и с видимым увлечением принялся возражать кесаревичу Эмилию. Злость на непокорного сына взыграла в душе герцога; он вспомнил, что вовсе не обязан ни в чём отчитываться перед мальчишкой – так первый, предостерегающий, внутренний голос сорвался на тоскливый хрип и вскоре затих, а второй, побуждающий, напротив, воплотился в слова:

– Да, вы правы, княгиня. Покажите мне Форум.

* * *

Площадь Форума тянулась с юга на север от Патрисиария, резиденции имперского Сената, до Народного Дома, где заседали делегаты от плебеев, более чем на герму, а ширина Форума от проспекта Фортуната до канала Эридан составляла почти восемьсот мер. На самом деле Форум состоял из множества небольших площадок, парков и скверов, павильонов, где для проведения публичных дискуссий, митингов и прочих политических собраний созданы благоприятные условия. Фракции собирались на «своей» территории, вокруг монументов «своим» вождям, и распространяли, устно и письменно, «истинную», то есть, свою фракционную, точку зрения. Нередко словесные баталии перерастали в драки; в прошлом не раз бывали случаи, когда победители сбрасывали побеждённых в канал Эридан. Поэтому на Форуме и, особенно, в западной его части, у Набережной, постоянно дежурили стражи порядка.

Герцог Крун Нарбоннский и княгиня София Юстина шли по аллеям мимо изящных статуй и аккуратно подстриженных деревьев. Навстречу попадались люди, по-разному одетые и похожие друг на друга лишь в одном: почти всякий, встречавшийся им на пути, приветствовал Софию Юстину, а затем, когда она и её спутник проходили мимо, ещё долго смотрел вслед – кто с восхищением, кто с изумлением, а кто и с порицанием. Этим людям вскоре приходилось удивляться снова, потому что на расстоянии примерно пятнадцати-двадцати шагов от первой удивительной пары шествовала вторая, не менее странная; все без исключения аморийцы кланялись отпрыску священного Дома Фортунатов, в душе недоумевая, какая причина побудила Его Высочество кесаревича Эмилия Даласина проводить досуг в компании молодого варвара.

А Крун и София как будто не замечали ничего вокруг – они оживлённо беседовали, вернее, большей частью говорила София, а Крун внимал ей, лишь иногда вставляя резкие реплики. София рассказывала ему о себе, о своем отце, о семье, о призвании Юстинов; Круну оставалось лишь удивляться её откровенности.

– В роду Юстинов восемнадцать консулов-правителей и двадцать два первых министра, – говорила София. – В общей сложности Юстины правили Империей более пятисот лет. Это, если хотите, наша семейная традиция. Мой прадед был первым министром, мой дед, затем его сменила сестра, тётка моего отца, а после неё хозяином Квиринальского дворца стал мой отец. Ему уже пятьдесят семь, и он достаточно правил. Когда мне исполнится тридцать, он уступит мне пост первого министра.

– Вы в этом так уверены?

София Юстина усмехнулась.

– Уступит, разумеется. Уже сейчас я фактически замещаю его, как вы, наверное, сами поняли. В Сенате Юстины владеют твёрдым большинством, а плебейские делегаты также поддержат меня, если у правительства в ближайшие три года не будет особых неприятностей.

– А император?

– А что император? Божественный владыка стоит столь высоко над нами, что великий грех для подданных обременять его политической рутиной. Его Величество приводит правительство к присяге, тем самым оно получает божественное благословение на власть…

«Удивительная страна, – думал Крун, слушая Софию, – где женщина в тридцать лет может стать правительницей, где старик, почитаемый за земного бога, покорно подписывает эдикты и произносит заученные речи и где люди считают всё это само собой разумеющимся, – вот такая удивительная страна правит Ойкуменой, всем Обитаемым Миром!»

– Скажите, – спросил он, – а зачем вам власть?

София Юстина пожала плечами.

– Я могла бы сказать много красивых слов о моём долге перед Отечеством, и прочая, и прочая, и прочая… Вы бы мне не поверили. Хочу быть с вами откровенной до конца, герцог. Я честолюбива, в этом весь секрет.

Герцог насупился: он не жаждал такой правды. Новый облик княгини Софии, который он уже успел себе нарисовать, требовал чего-то возвышенного, великого, некой грандиозной цели, оправдывающей стремление к высшей власти. А действительность оказалась прозаичной до отвращения: Софии Юстине власть нужна была ради самой власти.

– А я не честолюбив, – пробурчал он. – Если бы мой сын был готов принять бразды правления, я бы отошёл от дел.

– Мы с вами пребываем в разных измерениях, – улыбнулась София. – Нашему народу почти безразлично, кто им правит. При всякой власти аморийцы остаются аморийцами, господами мира. Столичные интриги – дело столичной элиты: надо же и нам чем-то занять себя! А у вас иначе: если вы уйдёте, ваши подданные потеряют то немногое, что у них осталось.

«Она права, – подумал Крун. – Только одно недоговаривает: страна господ есть страна рабов. Амореи – рабы своих богов и своего уклада. Поэтому им безразлично, кто стоит у власти. А галлы – воины, не рабы. Чтобы править воинами, кто угодно не сгодится!»

– Мой сын осуждает меня, – в порыве ответной откровенности вымолвил Крун. – Поэтому я не могу уйти сейчас.

– А ваша дочь?

– Я не хочу об этом, – грубо отозвался герцог.

Однако София Юстина, ничуть не смутившись, взяла Круна за предплечье и, на мгновение прильнув к его могучему торсу своим волнующим телом, мягко проговорила:

– Вы слышали о моём несчастном брате, ваша светлость?

Комок встал в горле герцога, парализуя речь. А София смотрела на неотрывным внимательным взглядом и, чтобы что-то ответить, Крун отрицательно качнул головой: о брате Софии он ничего не слышал.

– Мой сводный брат Овидий, кстати, сын родной тётки Его Высочества Эмилия Даласина, был любимцем моего отца. Отец прочил Овидия в преемники, и Овидий сам мечтал сделать карьеру первого министра. В восемнадцать лет он уже выступал здесь, на Форуме, и право же, речи его были хороши! Мне тогда едва исполнилось одиннадцать, но я помню, с каким восторгом принимали его слушатели. А в двадцать лет, – София сделала паузу, – в двадцать лет мой брат Овидий Юстин скончался.

Крун вздрогнул, настолько неожиданным оказался для него финал этого рассказа. Холод промчался по его членам; перед глазами промелькнуло лицо Варга. Крун осипшим голосом спросил:

– Вашего брата убили?

– О, нет, его не убили. Овидий умер от редкой болезни. Мы, аморийцы, достигли высот в медицине, мы умеем лечить многие тяжёлые болезни… но не ту, которая свела в могилу моего старшего брата. Боги решили его судьбу. И я осталась у отца одна. Я, единственная и неповторимая София Юстина, – она усмехнулась, но Крун сумел уловить не только показное самолюбование, но и что-то ещё, о чем мог лишь догадываться; с каждой минутой, проведённой с ней, София казалась ему всё более сложной и загадочной натурой.

– Я получила блестящее образование, – продолжала она. – Ни у кого не возникало и сомнений, кто продолжит путь Юстинов, наше служение Державе Фортуната. И я старалась, я так старалась…

«Вот оно что, – внезапно понял Крун, – у неё не было выбора! Смерть брата сразу превратила её из подростка в политика. Она старалась быть такой, какой её мечтали видеть отец и все остальные. Бедный ребёнок!»

Ещё вдруг понял герцог, что София говорит с ним не на привычном аморийском языке, а на галльском, и произношение её столь безупречно, что он и сам незаметно перешел с аморийского на свой родной язык. Это открытие поразило его, ведь известно, сколь презирает патрисианская знать варварские наречия.

– Вы знаете наш язык? – вырвалось у него.

– Я знаю три восточных языка, три северных и два южных, не считая, разумеется, латыни, греческого, аморийского и сиа, языка патрисов, – ответила София. – Моя первая диссертация была посвящена языческим богам Германии и Галлии. Знаете, герцог, а ваши боги гораздо человечнее наших!

Круна прошиб холодный пот – и даже не по той причине, что эта женщина, оказывается, владеет двенадцатью разными языками, в то время как он сам, правящий герцог, едва управлялся с родным галльским и общеупотребительным аморийским, – а потому, что в устах наследницы Юстинов выражение «ваши боги» казались просто невозможными; известно каждому, подумал Крун, что для амореев боги Севера и не боги вовсе, а идолы поганые, дьявольские ипостаси Хаоса…

– Вы говорите странные слова, княгиня! Вы, склонявшая меня принять аватарианскую веру!

– Ну, вот, – рассмеялась София Юстина, – ещё не хватало, чтобы вы обвинили меня в ереси! Я сказала лишь часть правды. Ваши боги человечнее наших, и в этом их слабость. Боги не должны быть похожими на людей. Ваш Донар с его свирепыми козлами и волшебным молотом, ваш Вотан на восьминогом коне Слейпнире, даже ваш продувной Локи до того похожи на людей, что становится смешно и грустно! Такие боги неспособны внушить священный трепет – они внушают лишь временный страх. Я даже думаю, никакие они не ипостаси дьявола, как учат наши иереи, а всего лишь куклы-призраки, безобидные фантомы древних суеверий!

– Почему вы со мной столь откровенны? – наконец, не выдержал Крун. – Вы говорите вещи, за которые у вас сажают в темницу!

– Ну, во-первых, никто не посадит в темницу Софию Юстину, а во-вторых, мой дорогой герцог…

Она замолчала, предлагая Круну самому додумать очевидную мысль: «Во-вторых, никто не поверит измышлениям варвара, недавнего язычника!».

– Кстати, о вашей дочери, – вдруг сказала София, как будто эта тема могла быть «кстати», – молю вас, откройте, что вы с ней сделали. Меня разбирает любопытство.

– Я отослал Кримхильду домой, – пробурчал герцог.

Молодая княгиня всплеснула руками.

– Как, в Нарбонну?!

– Нет, пока что – в гостевой дом на берегу озера. Я приказал ей избавиться от ваших даров. Можете прислать слугу, чтобы забрать их.

– Вы оскорбляете меня, – ледяным тоном проговорила София. – Что зазорного в нарядах, утверждающих женскую красоту? Или вы не мужчина, способный оценить её?

– Не лезьте в мои дела. С сыном и дочерью сам разберусь. Это мои сын и дочь, дьявол вас побери!

В этот самый момент София Юстина внезапно оступилась и, если бы не мгновенная реакция Круна, подхватившего её за талию, наверняка упала бы. «Есть!», – пронеслось в голове Софии, когда шершавые пальцы Круна прикоснулись к её обнаженной коже. Она знала, что мужчине, кем бы он ни был, легче прикоснуться к ней, нежели затем забыть это прикосновение и эту атласную кожу.

– Это вы виноваты, – прошептала она, едва восстановив равновесие. – Вы призвали на меня дьявола. О, как вы могли, герцог?

Крун, не зная, куда деть себя от смущения, пробормотал, глядя на её открытые сандалеты с невероятным каблуком:

– Ходили б вы в нормальных башмаках, никакой дьявол не смог бы… А, да что теперь говорить!

– Вы правы, пожалуй, – со смущенной улыбкой произнесла София. – Но у меня нет здесь других туфель. А если снова оступлюсь?

– Я не дам вам упасть.

– О, герцог! Я бы предпочла, чтобы вы поддержали меня, не дожидаясь, когда я начну падать.

«Она задалась целью свести меня с ума», – с усталой обречённостью подумал Крун. Сделав над собой усилие, а вернее, уступив порыву, он взял Софию под руку. К его удивлению, она мягко отстранилась.

– Я не люблю, когда меня берут под руку.

– Проклятие, – пробормотал герцог, – тогда чего же вы хотите?

– Возьмите меня за талию, и я буду чувствовать себя в безопасности.

Крун почувствовал, как деревенеют члены и кружится голова. Угасшее было желание вновь всколыхнуло плоть. Герцог ощущал себя безмерно уставшим от странной игры этой женщины, от этого сводящего с ума чередования нравоучительных рассказов о прошлом, откровенных заигрываний и серьезных разговоров о будущем. Он испытывал величайшее искушение совершить поступок дикого, неукротимого варвара, то есть, единым махом разрубить «гордиев узел» намёков и недомолвок, повалить эту женщину на любую из этих скамеек, ну, в крайнем случае, утащить в ближайший безлюдный сквер, где и насладиться её благоухающим телом… Вместо этого он хрипло произнёс:

– А как же ваш муж?

Она моргнула длинными ресницами и повела головой, демонстративно изучая окрестности.

– Мой муж? А где вы видите моего мужа, герцог?

Следуя за ней взглядом, Крун тоже поворотился – и увидел шествующих за ними Эмилия и Варга. Крун быстро отвернулся; он больше не желал встречаться взглядом с сыном. Но было поздно: одна лишь мысль, что сын видел его проснувшуюся страсть, заставила эту страсть померкнуть снова. «Проклятый мальчишка, – пронеслось в голове герцога, – зачем только я взял его с собой? Он ничему не желает учиться! Мой сын – и всё равно что не мой!»

Встретив ироничный взгляд Софии, Крун решился. Шершавая ладонь легла на пояс женщины.

– Благодарю, – улыбнулась княгиня. – Мне очень приятно опираться на вас.

– Зачем вы меня дразните? – вполголоса спросил Крун. – Я стар для вас, и я всего лишь варвар.

– Скажите мне одно: я нравлюсь вам как женщина?

– Что за вопрос, – пробормотал герцог.

– А ведь ваша дочь ничуть меня не хуже! – нанесла удар София.

Крун издал гневный рык. Он понял, что не имеет ни малейшего шанса выиграть этот странный бой: он обречен выслушать от Софии всё, что она намерена ему сказать.

– Вы делаете мне больно, – вдруг сказала княгиня. – Если что-то в моих словах вам не нравится, виновата не я – всему виной ваши предрассудки.

– Простите, – молвил герцог, ослабляя хватку. – Я не привык…

Он замялся, и она поспешила этим воспользоваться:

– Вы не привыкли, в том-то всё и дело! Ну и что же с этого, однако? Привыкнуть проще, чем вам кажется. Вы уже совершили решающий шаг, поступок истинного мудреца, выбрав Истинную Веру и превратившись из врага в друга Богохранимой империи. Вы не можете отступить на половине нового пути. Разве отступление перед женщиной достойно воина?

– Клянусь богами, я устал от ваших намёков! Куда вы клоните?

София Юстина метнула быстрый изучающий взгляд, точно примериваясь, до какой степени кондиции доведен её визави.

– Вы хорошо сказали насчет своего долга перед народом Нарбоннии, герцог. Вы не можете уйти, пока ваш сын не научится понимать смысл власти. Это очень благородно. Но что случится, если боги не захотят ждать? Если они отнимут у вас сына, как отняли сына у моего отца? Или если они отнимут вас у сына прежде, чем будет готов править? Что случится тогда, герцог? Всё, ради чего вы старались, пойдет прахом, так?

– Вы очень жестокая женщина, София Юстина, – прошептал Крун.

– Признайтесь мне, вы думали об этом, – настаивала она, – и у вас не было ответа. Кто сменит вас на престоле Нарбонны, если не сын? Какой-нибудь рыцарь? Барон? Соседний владыка? В любом случае это будет человек, в жилах которого течёт чужая кровь. Он с неизбежностью восхода солнца разрушит всё, что дорого вашему сердцу. Вы этого хотите?

– Проклятие! – взревел герцог. – Причём здесь моя дочь! Именно потому, что я люблю Кримхильду, я ограждаю её от мужских дел. Да никогда в жизни мои бароны не признают над собой власть женщины! Скорее, каждый из них бросится на меч, чем станет исполнять её приказы!

– Кримхильда ваш старший ребенок и по закону имеет преимущество перед Варгом. «Qui prior tempore, prior jure» – «Кто первый по времени, первый по праву», так судили ещё в Древнем Риме. Право первородства священно и неоспоримо.

– Нет у нас таких законов, – в сердцах отрубил Крун.

– Ошибаетесь, герцог! Вы теперь в Империи и, следовательно, её законы суть ваши законы!

– Ваш император признал моего сына наследным принцем!

– Пусть вас это не смущает, – с двусмысленной улыбкой заявила София Юстина. – Признать вашего сына наследным принцем и признать его же правящим герцогом – две огромные разницы! Вы понимаете, что я имею в виду, ваша светлость?

Он понимал. Он теперь всё понимал. Загадочная игра аморийской «наследной принцессы» обретала в его представлении чёткий смысл. Разгадав настроение Варга, она вознамерилась посадить на герцогский престол податливую к «благам цивилизации» Кримхильду. Она не понимает, с тоской думал Крун, что Галлия – не Амория, и что его бароны в самом деле не признают власть женщины, и глубоко наплевать им на имперский закон, а дразнить их – опасное дело! Его, Круна, власти и без того едва хватило, чтобы принудить их вместе с ним покориться императору!..

– Вы совершаете ужасную ошибку, – с горечью промолвил Крун. – На вашем месте я бы оставил мою дочь в покое и лучше подумал, как мне переубедить моего наследника…

– Когда умирал великий Гай Аврелий Фортунат, отец нашего народа и основатель Империи, – перебила его София, – и у него был больший выбор, чем у вас нынче. У него было четверо прекрасных сыновей, каждый из которых всюду следовал за отцом; ещё у него было трое дочерей, и старшей среди всех детей была Астрея. В те времена женщины могли прийти к власти лишь по случайному и исключительному стечению обстоятельств. Однако Фортунат нарочно передал власть Астрее, ибо принцип первородства воистину был для него священен! Всё, дорогой мой герцог, когда-нибудь случается в первый раз. Возможно, боги именно вам назначили быть нарбоннским Фортунатом, а вашей дочери – нарбоннской Астреей – кто знает?..

Крун не успел ответить ей – потому что впереди обозначилась опасность. Дорогу ему и Софии преградила ватага неряшливо одетых молодых людей, нежданно вырвавшихся, точно стая собак, из какого-то тёмного проулка. Их было человек девять или десять. Вожаком казался долговязый, плотно сбитый юнец в длинном чёрном плаще, распахнутом на груди, и чёрном же фригийском колпаке. Под колпаком метались растрепанные чёрные космы. Вожак скривил толстые губы в глумливой усмешке и громко произнёс по-аморийски:

– Так, так, какая встреча! Сиятельная София Юстина в обнимку с гориллой-варваром!

Его спутники отозвались язвительным гоготом.

Краем глаза Крун заметил, как в одно мгновение побледнела его восхитительная спутница, а его тренированный слух уловил слова, сорвавшиеся с её губ:

– О, нет, только не это и только не сейчас!

Он обернулся, ища глазами Варга. Но сына позади не было, как не было и кесаревича Эмилия Даласина. В сгустившихся сумерках видна была лишь пустынная аллея. Он был один против этих негодяев.